скачать книгу бесплатно
Поезд Ноя
Андрей Щупов
В сборник вошли семь произведений, написанных в разное время. Реалии, мистика, фантастические элементы – автор в полной мере использует весь инструментарий литератора. Главной же темой можно назвать проблему одиночества и дефицита любви. Планета обречена, если нет взаимопонимания. Мир зыбок, а природа хрупка, и если при этом еще и не любить друг друга, то однажды можно потерять всё.
Поезд Ноя
Андрей Щупов
Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры российской федерации и содействии Союза российских писателей
Дизайнер обложки Светлана Манина
© Андрей Щупов, 2024
© Светлана Манина, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0064-4083-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
И строился Дом…
Нас трое.
Два лодыря и один работяга.
Уточняю сразу: работяга не я, – мой сын. Четырехлетний Олежа. Сам я – летчик без крыльев, преждевременный пенсионер. Поэтому сижу теперь за компьютером и изо дня в день, из недели в неделю осваиваю грохочущие стратегии. На прошлой неделе это была «Dune-2000», теперь – пятая версия «Цивилизации». Вместо «спайса» добываю золото, вместо гигантских червей уничтожаю вражеских юнитов. Поначалу пробовал летать на симуляторах, даже джойстиком обзавелся, но бросил. Как ни крути, а компьютер не самолет, и экран никогда не заменит неба. Так что, сцепив зубы, маюсь стратегиями – привыкаю.
Жена Катя тоже не теряет даром времени. В паузах между проверками тетрадей присаживается с сотовым на диван – роняет кирпичи «Тетриса», мучит неутомимого «Удава». И только Олежа старательно трудится: подобно сказочному джинну строит и разрушает дворцы из кубиков, с пластмассовой двустволкой охотится на мебельных жуков, из бумаги вырезает часы, ложки и другую полезную утварь. А еще он рисует деньги с портретами зверей, готовит из толченого мела лекарства, сшивает книги из газетных листов и бдительно следит за перемещением стрелок на больших часах. Римских цифр он не знает, но местоположение определяет довольно точно.
– Время-то уже «хэ», а мы не кушали! – истошно кричит он. – Я же вспомнил: я кушать хочу! – И тут же растерянно добавляет: – Сейчас обкакаюсь…
– На горшок! – хором вопим мы, но от экранов не отрываемся. Коварный вождь Бисмарк в компьютерной игре без предупреждения обрушивает танковую лавину на мои города, а Катин удав настолько разросся, что отвлечься даже на секунду супруга не в состоянии.
Олежа поочередно глядит на нас и, не дожидаясь помощи, спускает штаны и семенит к горшку. Катин удав благополучно избегает столкновения со стеной, а я вовремя успеваю перебросить на правый фланг отряд кавалерии с пушками. Танки Бисмарка встречают яростное сопротивление, вспыхивают один за другим, но продолжают ползти дальше. Игра явно подличает, не соблюдая своих же правил. Моя артиллерия тает на глазах, король в отчаянии грызет ногти.
– Покакал! – радостно извещает Олежа. Я вздрагиваю и нажимаю не ту клавишу, и еще один конник бодро скачет прямо под гусеницы. Голос у сына зычный, с таким голосом запросто можно командовать полками. Даже в четыре с небольшим года. Стоит добавить, что слышимость в нашей панельной пятиэтажке превосходная, – сосредоточившись, можно уловить, как икает за стеной трехклассник Витька, а уж нашему горлопану, без сомнения, внимает вся улица.
– Эй! Кто со мной-то пойдет? – негодующе вопрошает Олежа.
– Папа пойдет! – быстро говорит Катя.
– Мама! – парирую я.
– Я в прошлый раз ходила.
– Ну, мама! Ты же ведь мама… – голосит Олежа и решительно встает. Глядя вниз, озаряется улыбкой. – Большая, хорошенькая!
Если «хорошенькая», значит, ароматы грядут соответствующие. Я проявляю героизм и срываюсь с места. На бегу одной рукой подхватываю горшок, другой – сына. Воду, конечно, снова отключили – на этот раз холодную. Но навыки имеются, и с попой сына, как и с горшком, я управляюсь в два счета. Нельзя терять ни минуты, орды Бисмарка уже под Москвой. Один решительный бросок, и игре конец…
– Ах! – вскрикивает в комнате супруга. Ее удав с размаху бьется о стену и рассыпается в щебечущий прах. Возвращаясь к компьютеру, я поскальзываюсь на луже, стукаюсь коленом и роняю горшок. Позади довольно хохочет Олежа. С юмором у него, к сожалению, все в порядке…
***
Сын рисует на листе ватмана. Ватман, конечно, стянул у меня, но это уж я сам виноват, проморгал. Опять же любопытно, чего ради четырехлетние отроки совершают подобные правонарушения. Взрослые, скажем, воруют цветы для любимых, угоняют машины, многие даже во власть идут, чтобы потрафить своим половинкам. Иными причинами такой самоотверженности не объяснить. Но это все комплексы зрелых, и, сидя за компьютером, я искоса поглядываю в сторону сына. Он же любуется собственным художеством и искренне умиляется:
– Вон какая красивенькая получилась! Мамочка моя! – и тут же целует лист. Это уже слишком! Я ревниво поднимаюсь, быстро подхожу к сыну, заглядываю через плечо. Мама на рисунке похожа на пухлый пылесос. Глаза – как кнопки, улыбка напоминает дверную ручку, волосы – как лапки у паука. Лицо, руки и тельце раскрашены во все цвета радуги, но я помалкиваю. Пикассо там или нет, но право на модернистские измышления имеют все живущие на планете.
– Тебе нравится, пап? Скажи же, мама у нас красивенькая?
«Жи же, жи же», – отвечаю я мысленно, но сказать «нет» – значит, выдать полную несостоятельность в сфере живописи. И потому я серьезно киваю:
– Очень даже красивенькая! Фартука только не хватает. В клеточку.
– Так это она после кухни уже. На диванчике отдыхает.
– А где диванчик?
– Потом дорисую… – Олежа снова склоняется над рисунком, с чувством целует. Я снова ощущаю укол зависти. Мне, небось, диванчиков не станут рисовать. Стоять заставят. С какой-нибудь саблей или тяжеленной базукой.
Но я не обижаюсь. Наоборот! Олежа любуется рисунком, а я – Олежей. Его вдохновенным профилем, высунутым кончиком языка, пупастым голым животом.
Некрасивых детей не бывает. Бездарных – тоже. А вот страшноватых и бесталанных взрослых – пруд пруди. Почему? Не знаю. Еще одна загадка природы. Исчезновение промежуточного звена, этакого пилдаунского человека. А ведь именно это звено, судя по всему, самое важное. Ну, а наш ребенок – поздний, такие – талантливы вдвойне. На это я и рассчитываю. Чтобы яблоко от яблони укатилось поскорей и подальше. Чтоб не тратило подобно мне время на пенсионные и больничные очереди, на сражения с мертвым компьютером, на выгадывание дешевого среди второсортного…
После рисунка мы идем гулять. То есть, так это почему-то именуется. На самом деле главная цель прогулки – нацеплять на одежду побольше репейника, собрать в спичечный коробок с дюжину гусениц и жуков, обжечься крапивой, шлепнуться с дерева и героически нарвать кленовых семян-вертолетиков. Олежкин километраж при этом чуть ли не втрое превышает мой собственный, я должен быть по всем меркам свежее, но это не так, и к родному подъезду сын поспевает раньше меня. Ворвавшись в кабину лифта, привстает на цыпочки и жмет кнопку первого этажа. Выше он не достает, и мне приходится приподымать Олега. Со второй попытки он угадывает в девятый, и не беда, что мы живем на шестом. Энергии у нас еще хватает, и где-то в районе седьмого этажа Олежа объявляет пленникам коробка амнистию. Как обычно, я запаздываю с запретом. Юркие насекомые радостно разбегаются по кафелю и штукатурке.
– Что ты наделал!
От греха подальше я хватаю чадо в охапку, подобно насекомому сбегаю по лестничному пролету, торопливо отпираю дверь в родную квартиру.
– Дыдыщ!..
Штаны летят в один угол, кофточка в другой. Это у сына всегда получается хорошо. Раздеваться я выучил его еще пару лет назад. Куда хуже дело обстоит со шнурками. Один Олежа с грехом пополам развязывает, второй затягивает надежным морским узлом. Я исторгаю вулканический выдох и усаживаюсь рядом. Ломая пальцы, цепляю спутанных нитяных червей, тяну в разные стороны. Попутно рассказываю притчу о Гордиевом узле. Сын слушает внимательно.
– У нас тоже ножик есть! – вспоминает он. – На кухне!
– Ножик не подойдет, нужен меч. Настоящий мужской, – я наконец-то развязываю шнурок, стягиваю с сына ботинок. – А ножами только женщины шнурки разрубают.
Олежа серьезно кивает.
– Воспитательница сказала, что настоящий мужчина должен еще дерево посадить…
– А разве мы не посадили? Вон, на подоконнике… Алоэ называется.
– Это мама сажала.
– Ну да. А мы помогали. Значит, как бы вместе.
– Да… А еще родить нужно. Сына.
– Ты разве не сын?
– Твой?
– Ну да. Ты – мой, а я – твой. Так что дело, считай, сделано.
– А дом?
– Что, дом?
– Пап! Нам ведь нужно еще дом построить! – тревожится Олежа. – Воспитательница сказала…
– Она правильно сказала. И ты все верно понял. – Я веду сына в туалет мыть руки. – Но для дома нужны стройматериалы, понимаешь? У нас их нет.
– Давай сделаем!
– Стройматериалы не делают, их добывают. – Я мылю собственные руки и выдуваю пузырь размером с автомобильный руль.
– Здоровенный! – кричит сын и тоже строит ладошки оконцем, натужно дует. Его пузыри мелконькие, и он нервно суетится. Локтем роняет мыльницу, лезет за ней под ванну. Я вздрагиваю от очередного вопля:
– Паук, па-апа! Паук!
Точно экскаваторное плечо, я перегибаюсь в пояснице, бдительно заглядываю под ванну. Среди куцей паутины, действительно, притаился нахохлившийся серый комочек. Лапки паук поджал под себя, смотрит испуганно, не шевелится. То ли заболел, то ли маскируется под больного.
– Какой же это паук! Всего лишь паучок.
– Он хороший?
– Вот такой! – я показываю большой палец. – Ловит мух и комаров, чтобы нас по ночам не кусали.
– А что он с ними делает?
– Как что? Проводит воспитательную работу и отпускает на улицу.
– Через окно?
– Через черный ход.
– Черный?
– Ага. То есть, тайный. Вот он их и выводит через него.
– Хорошенький! – умиляется Олежа. – Умненький! Можно его погладить?
– Лучше не надо… – я вспоминаю, как недавно сын гладил ладонью мороженое. И тоже было море восторгов: «хорошенькое, холодненькое»… Кое-как мы доводим процедуру мытья до победного финала и бредем на кухню.
– Пап! Может, все-таки построим дом?
– Из чего? Из кубиков?
– Ну… Можно из газет, из фээсбэ…
– Чего, чего? – смеюсь я. – Может, из дээспэ?
– Ну да! Я и говорю: дээсбэ, пээсмэ. Кехетэ, пээртэ… – Олежа увлекается, забыв о главной теме.
– Ешь, рифмоплет! – я лихо вспарываю консервы с морской капустой, вываливаю в кастрюлю с картошкой, придвигаю сыну.
– Невкусно! – Олежа морщится.
– Зато полезно.
– Почему?
– Так жизнь устроена: невкусное – полезно, вкусное – вредно.
– Даже конфеты?
– И конфеты, и кириешки, и дорогие машины с большими квартирами.
– А у нас квартира какая? Маленькая?
– Почему маленькая, – большая. Вон сколько комнат: ванная, кухня, балкон, гостиная с прихожей.
– Много!
– Еще бы. Но лучше было бы побольше.
– Комнат сто!
– Сто не сто, а десяток нам иметь бы не помешало.
– Так давай построим дом! Огромный! С садом… Нет, с двумя садами!
– Ага, и шестью огородами.
– Я правду, пап! – глаза сынишки разгораются. – Я даже придумал, как его сделать. Из картона, пап! Картон – это же стойма… Это стой-ма-ти-ти-ял? – слово дается Олеже с трудом.
– Строй, – разъясняю я по слогам, – ма-те-риал.
– Стой-ма-триял, – повторяет он. Я не возражаю. Сложные слова придуманы извергами. Специально для детей. Как и грамматические правила. Лично я давно бы все упростил: писал бы «солнце» без «л», «шиворот» – через «ы», а «завтра» через «ф». Мир бы от этого не перевернулся, а жить стало бы несравнимо легче. Помню, как месяц назад я пробовал объяснить Олеже грамматику, и в итоге сын стал окать. Почти как Максим Горький. Пришлось объяснять, что пишем мы не так, как говорим. Что пьем за «фстречу», а пишем «встреча», и что «окно» в единственном числе произносится как «акно», хотя и происходит от очей. Он не понял. Я и сам, честно говоря, запутался. Думаем одно, говорим второе, пишем третье. Еще и делаем что-то там четвертое, – не жизнь, а сплошной гололед. И тема абсолютно не детская.
– Может, все-таки сделаем дом? – ноет сын. – Из картона.
– А где его взять?
– Купим. Пойдем в магазин и купим.
– Картон без ничего не продают.
