скачать книгу бесплатно
– А с чем его продают?
– Ну… Обычно с какой-нибудь чепухой – вроде телевизоров, пылесосов или холодильников. Только нам ведь чепуха не нужна, верно?
– Мама говорила: наш холодильник уже не морозит.
– Зачем ему морозить, он охлаждает.
– Мама говорит: старый.
– Какой же он старый! Ему чуть больше тридцати! Для человека – самый расцвет сил.
– А для холодильников?
– Наверное, тоже.
Олежа задумчиво ковыряет вилкой в кастрюле. Моя логика вызывает у него сомнения.
– Но ведь дом тоже нужен, – тоскливо бормочет он. – А без картона нам никак.
Я тоже размышляю. Одна авиаторская пенсия и скромные заработки жены на троих – дело скучное. Только-только на хлебушек и квартиру. Увы, наша мама – учительница, а учителя, по мнению государства, питаются исключительно детской любовью. Но холодильник, в самом деле, нужен – старый по пять раз в год размораживаем…
– А мама наша в обморок не хлопнется? – осторожничаю я. – От такой покупки?
– Я полагаю, она обрадуется.
Он «полагает»! Я даже головой качаю.
– А если нет? Если неправильно ты полагаешь?
– Ну… Мы тогда чего-нибудь ей подстелем, подушку принесем, одеяло… – Олежа вилкой пытается почесать глаз, но я вовремя перехватываю его ручонку. Насаживаю на зубцы картофелину, подталкиваю к губам.
– Ешь!
Продолжая размышлять, поочередно тру нос, правый висок, ухо. Процедура помогает не слишком.
– Ехо хубу мохэм пинехти, – с полным ртом бубнит сын, – матрах гохтевой, пуфик с кресла…
– Ладно! – Я, наконец, решаюсь. – Только действовать надо быстро. Пока мамы нет, сходим и купим.
– Ура!..
– Но с условием!
Олежа с готовностью кивает. Я растопыриваю пальцы и методично перечисляю: он должен съесть морскую капусту и невкусную поливитаминину, убрать с пола игрушки, смыть со щеки вчерашний росчерк от фломастера, надеть парадные брючки и поцеловать отца в щеку. Олежа согласен на все – даже на противный поцелуй.
В течение какого-то времени мы разбегаемся: я черкаюсь на бумаге, размышляя над грядущей прорехой в семейном бюджете, Олежа старательно выполняет условия договоренности. Через полчаса я окончательно понимаю, что финансовых трудностей в любом случае не избежать, а сын подбирает с пола последнюю игрушку. Правая щека его горит неестественным румянцем, чернила с фломастером добросовестно смыты.
– Пошли?
Я прячу листок с расчетами, выгребаю из тайничка последние деньги, помогаю сыну собраться.
Мы отправляемся в магазин.
За картоном.
***
«Двойка» вдвое моложе нашего холодильника, а потому мчит весело, с ветерком. Временами по-жеребячьи подпрыгивает, смешливо дрожит при торможении, на поворотах поскрипывает ржавыми косточками. Двести километров час в каком-нибудь «БМВ» – тоска и скука, в нашей молодящейся «двоечке» даже скромные шестьдесят-семьдесят кэмэ становятся подвигом. Словом, мы не едем, – мы почти летим. Так, во всяком случае, кажется Олеже. Меня же больше радует отчетливый плеск бензина в баке. Судя по звукам, горючего на донышке, но гнутая стрелка прибора залипла на пяти литрах. Прибор несомненно врет, но я делаю вид, что он исправен. Идти обратно пешком абсолютно не хочется.
– Внимание! – я делаю сынишке свирепое лицо, и он понятливо ныряет на пол, прикрывается пледом, чтобы не заметили гаишники. То есть сейчас это уже ГИБДД, но словечко корявое, как выбоины на дорогах, совершенно неблагозвучное. Может, реалиям оно и соответствует, но лично я голосую за поэтичность, и прежнее окатисто-плавное «ГАИ» нравилось мне значительно больше. Кроме того, во времена ГАИ не заставляли покупать детские кресла, а теперь требуют. И потому бедных деток возят в собачьих сумках и багажниках, прячут, словно зверьков за пазухой, маскируют телами взрослых. Да простят меня чиновники, но закон о креслах тоже придуман извергами. Теми же, что реформируют школу, что закрывают за нерентабельностью детсады и библиотеки. Ни я, ни Олежа этого не понимаем, однако платить штраф не хочется, и потому сын по-партизански дышит пылью под пледом.
Горючего, по счастью, хватает, и стражи порядка лихую «двойку» не останавливают. Мы – добыча незавидная, что и дает нам возможность гордо припарковать наш «ВАЗик» между мрачноватой рыбиной «Мерседеса» и сахарно-неприступной «Маздой». Первым десантируется Олежа, следом выбираюсь я. Независимой поступью мы шествуем в магазин. Взгляд насупленного охранника перепрыгивает с меня на Олежку, и квадратная физиономия расплывается в улыбке. Вполне нормальная реакция на детей. У нормальных взрослых. За шкафоподобного охранника я молча радуюсь.
А внутри нас приветствуют уже выстроившиеся шеренги телевизоров, компьютеров и стиральных машин, приземистых принтеров, ксероксов и музыкальных центров. Агрегаты зазывно сияют хромом и сталью, подмигивают огнями. Но мы шагаем мимо всего этого великолепия – прямиком в правое крыло, где айсбергами белеют глыбы холодильников. Я невольно напрягаюсь. Все равно как «Титаник» перед скорым столкновением. Но крохотный буксир по имени «Олежа» упрямо тянет меня вперед. Внутренне поежившись, я начинаю выискивать глазами будущую погибель.
Выбрать «погибель» непросто. Внешне холодильники – как близнецы братья. Да и названия у всех одинаково кряжистые: «Атланты», «Норды», «Аристоны», «Индезиты». Более скромно и чуть в стороне толпятся «Мински» и «Снежичи». Само собой, тут же тусуется наша всероссийская «Бирюса». Но мы с Олежей глядим не на названия. Картона нам требуется много, поэтому холодильник сынуля выбирает самый большой. Как раз на сумму, что кормила бы наше семейство в течение ближайшего квартала.
– Этого хватит на дом? – все же высказывает он сомнение.
– Смеешься? Этого хватило бы на год квартирной платы!
– Хорошо! – кивает он головенкой.
– Чего уж хорошего… – соглашаюсь я.
– Тогда грузим в машину?
– Не получится. Скорее уж машина войдет в такой холодильник. – Я чешу макушку. – Его нам доставят позднее. Может быть, даже завтра.
– А сегодня? – Олежа выпячивает губы. – Сегодня-то мне где жить?
– Сегодня придется потерпеть. Бездомный на один день – это не страшно, – утешаю я. – Есть люди, что всю жизнь проводят без крыши над головой.
– Они что, не могут купить себе холодильник?
– Если бы только холодильник…
Тем не менее, с грузчиками, отвечающими за доставку, мне удается договориться. Заодно мы покупаем сухой клей для будущих работ, пару батареек, моток провода и выключатель с лампочками. Современный дом – это прежде всего электрификация, а Олеже хочется современности. Да и мне отступать поздно. Как в пословице: связал корзину, – собирай грибы. Или что-то вроде этого…
***
– Раньше я домики не умел строить. Ну… Когда был еще маленьким, – рассказывает Олежа, – вот таким… – он показывает двумя пальцами нечто похожее на помидор.
– Каким, каким? – хмыкаю я.
– Ну, таким, – он увеличивает размеры вдвое. – А ты разве не помнишь?
– Конечно, нет. Это давно было.
– А я помню, – хвастается Олежа. – Я тогда памперсы вместо брюк носил, глупости разные делал. Теперь-то я большой, правда?
– Ага, метр в кепке.
– Что?
– В смысле, значит, сто сантиметров.
– А сто – это много?
– Еще бы! Мне вот ста лет еще нет, а ты уже сто сантиметров вымахал.
– Это да! – Олежа вскакивает с ковра, потешно пританцовывает, крючит руки, показывая несуществующие бицепсы. – Я крутой!
– Лучше включи паяльник, крутой. Скоро картон привезут.
Мы включаем паяльник, терпеливо ждем. То есть, я жду, Олежа крутится поблизости юрким мышонком то и дело норовит проверить паяльник пальцем. Я пресекаю попытки, но, в конце концов, опаздываю, и Олежа обжигается.
– Ого! Бо-ольно! – он смотрит на палец и тут же любопытствует: – Если больно, будет болячка?
– Будет волдырь, – я натужно припоминаю, чем мажут ожоги. Вроде сначала надо в холод, потом маслицем… Или наоборот?
Суем руку под холодную воду, Олежа героически шипит. Потом смазываем бальзамом.
– Вот теперь порядок.
– А волдырь будет? – беспокоится Олежа.
– Обязательно, – успокаиваю я. – Здоровенный!
– Это хорошо?
– Как тебе сказать… Неудобно. Трудно ковырять в носу. Палец-то указательный.
– У-у… – Олеже становится себя жалко. – Как же быть?
– Терпеть.
– Я не умру?
– Ерунда, – утешаю я его. – От этого не умирают. А если научишься пользоваться носовым платком, будет совсем здорово.
– Фу-у!..
– А как ты хотел! Жизнь – не пломбир. Иногда приходится и терпеть – платками пользоваться, на работу ходить.
– Я ходил! Когда был маленьким…
– Когда ты был маленьким, – перебиваю я, – вот таким, – мои пальцы изображают средних размеров картофелину, – мы еще только-только тебя купили…
– В хозтоварах?
– Нет, в гастрономе, в овощном отделе. Ты сидел на полке между свеклой и луковицей. Тебя, видно, тоже посчитали каким-нибудь сельхозпродуктом, а мы взяли и купили.
– Хотели съесть?
– Ну да, мы же думали: ты – овощ, а принесли домой, развернули…
– И дыщ! – оказался ребеночек!
– Ну, да. Такой, понимаешь, фрукт.
Олежа довольно смеется.
– Вы, наверное, удивились?
– Конечно! Даже обрадовались. Вместо какого-то там ананаса – настоящий человечек! Ножками сучит, струйки пускает…
– А ананас – это овощ?
– Ммм… Не совсем. Но рвут с кустов и едят.
– Я еще не ел!
– Не отвлекайся. Я о другом рассказываю… Так вот, когда ты был маленьким, тебя посадили однажды у газовой плиты и зажгли огонь. Тебе так понравились язычки пламени, что ты взял и сунул туда руку. Как этот… Сцевола, что ли. То ли Гай, то ли Квинт… В общем, был такой древний римлянин…
– Я знаю римляни-ни… ни-ни-нов, – с трудом проговаривает Олежа. – Они из мультика.
– Ага. В общем, ты сунул руку, а я стрелой к тебе с того конца кухни. Хоп! И руку твою из огня. Но ты секунды две успел подержать. И главное – ни звука не проронил.
– Как рим-ля… нин…
– Точно. Гай Муций или Квинт… Только уже потом заплакал. До сих пор не знаю – то ли от боли, то ли это я тебя напугал.
– Наверное, ты напугал, – Олежа задумчиво рассматривает покрасневший палец. – Ты же знаешь, я боли не боюсь.
– Это странно, потому что я боюсь.
– А я нет.
– А я да.
– В этом и разница между мужчинами и женщинами! – нравоучительно объясняет Олежа. Интонации явно мои, но как и что именно он спопугайничал, не могу сходу сообразить.
– Причем тут разница? – пытаюсь я уточнить.
– Но ты же говорил, что маме покупаем маленький клей, нам – большой.
– Ну и что?
