Бронзовая собака

«Курортный, блин, роман», – подумала Юна.

Вслух она повторила ещё раз, глядя ему в лицо:

– Никакой трагедии не произошло. Иногда так бывает в жизни. Это только в кино, у джеймсов бондов всё всегда со всеми и в любом месте получается. А у обычных мужчин по-разному бывает. Или может быть ты – 007 агент? А?

– Заканчивай чушь нести, – Вадим попытался вернуться в прежнюю позу немого отчаяния.

Юна держала его за оба плеча и силой не позволила ему отодвинуться от себя.

– На самом деле это ерунда. Это всё равно, что, ну … я не знаю, как воду себе на брюки пролить. Ходить в мокрых брюках неприятно, а потом высохнет и ничего не останется. Это я тебе, как опытная женщина говорю, – улыбнулась Юна. – И как опытная женщина, я вижу три причины произошедшего.

Вадим не мог, да и не пытался, сбросить со своих плеч её ладони, которые удерживали его лежащим на спине. Он, не меняя страдальческого выражения лица, отвернул голову в противоположную сторону и закрыл глаза. Юна продолжала:

– Так вот, во-первых, ты здорово нервничал и «перегорел». Ты, возможно, человек эмоциональный, это просто твоя особенность. Ты своё волнение скрывать пытался и от этого ещё больше нервничал. Дело это для тебя не привычное, к тому же ты придаёшь этому процессу чрезмерную значимость. В общем, получилась перегрузка, и закоротило что-то.

– А по-твоему получается, что этому важности не надо придавать, что ли? Тебе, получается, что чашку кофе выпить, что это? Для тебя это вообще не повод волноваться и переживать? – встрепенулся Вадим.

Юна почувствовала себя сконфуженной. Дело было в том, что ей совсем не хотелось разочаровывать молодого человека и рассказывать ему чем, на самом деле, является для неё это глупое происшествие. Это был просто способ скоротать время перед вылетом, спровоцированный минутным желанием. А оно, в свою очередь, было вызвано довольно продолжительным отсутствием партнера в жизни Юны. Так что получается, что ДА, никакой важности она этому не придавала, и если бы не Вадим, скоротала бы это время за чашкой кофе и книгой. Вадим был прав, сейчас в тридцать четыре года, эта близость для неё была не важнее чашки кофе.

Но Вадиму было девятнадцать. Когда девятнадцать было ей самой, она, совершенно точно, относилась к этому иначе – гораздо более трепетно. И если бы ей тогда кто-то дал понять, что близость с ней не ценнее чашки кофе, она бы обиделась и очень расстроилась. Вадима ей ни расстраивать, ни обижать не хотелось.

Вот, если бы ему тоже было тридцать четыре года, то и объяснять бы ничего не пришлось. А сейчас она должна была что-то придумать, чтобы успокоить парня, не дать ему лишнего повода стать циничным и разочарованным человеком. Возможно, он таким и будет впоследствии, но не по её вине.

– Понимаешь, много лет назад, – начала фантазировать Юна, – когда я училась на втором курсе в институте, я была влюблена в одного парня, с которым училась. Мы общались, и возможно у нас бы всё было бы хорошо. Но он… он погиб, в аварии. В общем, ты мне его напомнил. И внешне и манерой говорить. Поэтому, знаешь, это не то, чтобы я думала о нём, но мне захотелось сделать тебе что-то приятное, потому, что ты похож на него.

Юна вдохнула, врать ей всегда было неприятно.

– Так что, нет! Ты не прав. Для меня это было важно. Но совсем не как процесс, который, да, не совсем удался, – вздохнула Юна, – а с эмоциональной точки зрения, понимаешь?.

“Что за чушь я несу!” – подумала Юна.

Вадим лежал уже с открытыми глазами, он обмяк, и страдальческое выражение ушло с его лица.

– Ну вот так лучше, – продолжала Юна, вернёмся к причинам. Причина номер два – алкоголь, хоть и не много, но…

– Подожди, – прервал её Вадим. – А если просто хочется, ну, я имею ввиду, не осчастливить кого-то хочется, а тело, ну как это… удовлетворить, хочется. То что?

– Просто ради удовлетворения, с кем попало, наверное, не стоит. – сказала Юна и почувствовала, что покраснела от стыда. – Потом, кстати, противно будет. Надо, наверное, дождаться человека, с которым потом будет не противно. А если такого человека нет, то надо потерпеть, наверное.

Теперь Юна не врала – она, действительно, считала импульсивные случайные связи пустой тратой времени. Обычно она избегала их, и сейчас (не в первый, впрочем, раз), убедилась в том, что поступала правильно.

– А это, кстати, причина номер три. – продолжила Юна. – Не тот партнёр. Просто я тебе не нравлюсь, ну это, в общем понятно. Я старше, и не королева красоты, одним словом.

– Вот это, точно нет. Ты клёвая и мне, правда, нравишься. Знаешь, мне кажется, что потом, мне не будет противно, – сказал парень и улыбнулся застенчивой улыбкой.

– Посмотрим.

*****

Подходя к своему номеру минут за пятнадцать до приезда автобуса, Юна обнаружила Ольгу Николаевну, которая растерянно топталась у двери своего номера.

– Доброе утро, Юночка. Я сына потеряла. Представляете, я вчера забыла спросить в какой его номер поселили. Позвоните, пожалуйста, на рецепцию, спросите у них. Он может проспать, его разбудить обязательно нужно.

– Здравствуйте, не волнуйтесь Ольга Николаевна. Вы спускайтесь вниз. Мне почему-то кажется, что сегодня Вадим не проспит, – Юна улыбнулась, вспомнив, как несколько минут назад она сама разбудила задремавшего Вадима, прежде чем выйти из номера. – Его разбудили. Ресепшн разбудил, они должны.

В следующий раз Ольга Николаевны настигла Юну уже в Москве на выдаче багажа, когда та задумчиво разглядывала проплывающие мимо неё чужие сумки и чемоданы.

– Ой, Юночка, как вы себя чувствуете? Нормально долетели?

– Да, очень хорошо, спала почти всю дорогу, а вы как? – поинтересовалась Юна.

– Мы с мужем нормально, а вот сына всё-таки продуло, наверное, слабость, дрожит весь и температура у него, по-моему. Простыл, наверное, – пожаловалась женщина.

– Надо же, – покачала головой Юна. – Я думаю, это что-то типа акклиматизации у него. Сейчас выспится и все будет в порядке.

Юна уже снимала свой ярко красный чемодан с ленты транспортёра, когда к ним с Ольгой Николаевной подошли её мужчины, нагруженные багажом. Все вместе вышли из здания аэропорта.

– Юна, сейчас мой брат приедет за нами, он на микроавтобусе. Хотите, мы вас подвезем, куда вам надо, – предложил Александр. Ольга Николаевна грозно посмотрела на него.

– Спасибо, меня встречают. Водитель с работы. Он уже подъехал. От него смс пришла, – ответила Юна и сразу увидела в потоке медленно ползущих и часто останавливающихся машин свою.

– Ну вот, он уже здесь. До свиданья! Было очень приятно с вами познакомиться. Со всеми вами. Не болейте! – весёлым голосом попрощалась она со своими попутчиками.

Быстрым шагом Юна пошла к машине, думая о том, что очень хорошо, что они не испанцы. Иначе пришлось бы прощаться не меньше часа – перецеловать всех, обязательно, дважды. Юне эти испанские прощания совсем не нравились. Пожалуй, именно эта испанская привычка раздражала её даже больше, чем опоздания и чрезмерная болтливость. Водитель вышел из машины, чтобы открыть багажник.

– Здравствуй, Юна, как съездила?

– Хорошо. Поехали-ка домой. Дома лучше, – ответила она.

Перед тем как сесть в машину, Юна посмотрела туда, где всё ещё стояли ее попутчики. Ольга Николаевна всматривалась вдаль в поисках микроавтобуса, Александр грустным взглядом продолжал разглядывать Юну, а бледный и ссутулившийся Вадим делал вид, что смотрит себе под ноги, привалившись к мощному торсу заботливой матери.

Юна помахала им рукой, села в машину, аккуратно и плотно закрыв за собой дверь – дверь в волшебную страну внутри старого испанского шкафа.

*******************************************************************

Молчание

Мужчина неопределённого возраста в невзрачном двубортном пиджаке, переминаясь с ноги на ногу, ожидал кого-то в холе парижской гостиницы.

– Здравствуйте, здравствуйте, Ирина! Это я, я, Вячеслав я, – он замахал рукой, увидев ухоженную симпатичную женщину не старше тридцати лет, выходящую из лифта.

– Здравствуйте, я догадалась, что вы. Тут больше нет никого, – Ирина подошла ближе к мужчине и неохотно пожала протянутую ей влажную руку.

Она бы предпочла обойтись без этого – простого «здравствуйте» было бы достаточно. Но здесь требовалось жать руки. Это было Ирине в тягость – каждый раз ей приходилось, как будто бы разрывать целлофановый пакет внутри себя, и протягивать через эту дыру свою руку. Хуже рукопожатий в качестве приветствия, могли быть только поцелуи.

– Ирина, а вы каким образом предпочитаете попасть на выставку?– спросил Вячеслав.

– Что? – переспросила Ирина.

– На такси или …

– Конечно, на такси. Местное метро мне не нравится, – ответила Ирина.

– А московское? – зачем-то уточнил Вячеслав.

– А московское осталось в Москве, – ответила Ирина.

– Ну да, не поспоришь, – согласился мужчина, – Я тогда попрошу, чтобы машину вызвали.

Вячеслав положил свой старомодный – даже в этом, 1995 году – портфель на чёрный кожаный диван, и пошёл к стойке. Ирина уселась на такой же диван напротив.

– Ну вот, сейчас приедет, через несколько минут, – выдохнул Вячеслав и пристроился рядом со своим портфелем, поджав ноги в стареньких растоптанных туфлях. Женщина посмотрела вниз и поняла, что лучше туда больше не смотреть. Её взгляд смутил Вячеслава, и он ещё сильнее вжал ноги в обшивку дивана.

Ирина принялась смотреть на картину, висящую на стене, картина была абстрактной, она напоминала выцветшую на солнце чернильную кляксу, на которую пролили машинное масло. Смотреть на неё Ирине было скучно. Вячеслав, вперив невидящий стеклянный взгляд в левое плечо женщины, смыкал и размыкал пальцы рук – смотреть на него Ирине было неловко. Она не знала, куда деть взгляд. Оба молчали. Молчание затянулось, оно тяготило обоих. Разговаривать Ирине тоже не слишком хотелось, однако, пришлось выбрать меньшее из бед.

– А вы давно переводчиком работаете? – спросила она Вячеслава.

– Я, я? Не то, чтобы работаю, скорее, подрабатываю, – ответил он.

– А работаете где? Здесь, в Париже.

– Да, в научной организации одной. Если по нашему, то это вроде НИИ, но называется университет. Финансирование не очень, поэтому приходится подрабатывать.

Вячеслав произнёс название своего университета на французском языке. Название показалось знакомым Ирине. Она стала вспоминать, откуда же оно ей известно?

– Как, как вы сказали, называется? – переспросила Ирина. Вячеслав повторил название. И тут же начал что-то рассказывать о том, что он там разрабатывает, или только собирается разрабатывать – Ирина не разобрала. Поняв, откуда она знает название университета, Вячеслава она уже не слушала – она вспоминала.

Так и есть. В прошлом году, примерно в это же время, весной, один пожилой мужчина, которого Ирине так и не удалось забыть, говорил ей, что они с женой приехали в Париж по приглашению именно этого университета. Точнее пригласили жену, а он поехал с ней за компанию. Оба они были научные работники, обоим было около семидесяти.

Всю свою жизнь они провели вместе, рука об руку. Это был их последний вечер в Париже. На следующий день они возвращались в Москву. Вечер выдался очень приятный. Тёплый весенний вечер – безветренный, поэтому какой-то нежный. Они уже позвонили сыну, убедились, что он их будет ждать в аэропорту, уже упаковали подарки внучкам. Наступило время последний раз прогуляться по Елисейским полям, попрощаться с любимым ими городом.

Ирина с коллегами Романом и Светланой тоже гуляли в этот вечер по городу. Выпитое за ужином вино наполнило всех троих благодушием и улучшило их настроение настолько, что им начало казалось, что они, наконец-то, почти нашли тот самый Париж, который «увидеть и умереть». Людей на улицах уже было не много, немного было и автомобилей.

– Еду сегодня в метро, вдруг в вагон заходит такой классического вида клошар, совершенно, кстати, не вонючий. Встаёт посередине вагона, прямо около меня. Достаёт из кармана пальто барабанные палочки и такое соло на барабане исполнил, – начал рассказывать Роман.

– На каком барабане?

– На невидимом, конечно. Клёво у него вышло. Я даже денег дал, и другие давали. Чувство такое после него, хорошее осталось… улыбался очень обаятельно своим беззубым ртом… – Роман не успел закончить свой рассказ, мимо них выпучив глаза пробежали два смуглых парня в белых рубашках, выбившихся из-под ремней брюк. Поравнявшись с компанией, один из них что-то выкрикнул.

– Что они сказали? – спросила Ирина у знающей французский язык Светланы.

– Не поняла, по-моему, это итальянский, – сказала Светлана. – Там что-то произошло, смотри впереди на лавочке, вроде бы, лежит кто-то.

– Пойдем, посмотрим, может быть помочь надо?

Они поспешно приближались к лавочке. На ней без движения лежала женщина. Рядом, опёршись рукой о спинку лавочки, стоял её испуганный пожилой спутник. Ещё один мужчина с длинными седыми волосами, сидя на краешке лавочки рядом с женщиной, пытался нащупать её пульс. Светлана обратилась было на французском языке к растерянному пожилому человеку, этого не потребовалось, оба – мужчина и его спутница, которой вдруг сделалось дурно, были русскими.

Это они позвонили сыну, упаковали подарки внучками и пошли прогуляться по Елисейским полям. Вечер превратился в ночь, а они всё гуляли, смеялись, представляли, как внучки будут примерять обновки, говорили о том, что завтра обязательно придёт их соседка, пить чай и слушать их рассказ про Париж. Вдруг! Она упала – шла, шла и упала. Юноши – итальянцы, которые проходили мимо, помогли, отнесли на лавочку, и побежали скорую вызвать. А перепуганный муж, совершенно не знал, что ему делать, как ей помочь. Ведь до этого она никогда не болела. Он сам, да, болел, и она всегда знала, что делать, а он…

Всё это мужчина рассказывал Ирине и Светлане, которые стояли рядом с ним и говорили, что всё будет хорошо, что во Франции очень хорошая медицина, что доктора приедут, сейчас будут, и спасут её. Обязательно спасут – не могут не спасти!

Седой длинноволосый француз, стоя на коленях, пытался неумело делать женщине массаж сердца. Прибежали итальянцы. Вслед на ними, очень быстро, приехала скорая помощь. Добровольного помощника мягко отстранили. Он встал, фонарь осветил его лицо.

– Смотри-ка, это же тот клошар из метро, вон палочки из кармана пальто торчат, – узнал мужчину Роман, мужчина отошел на пару шагов от лавочки, и стоял там, грустно глядел, как молодые ребята – парамедики из первой подъехавшей машины помогали женщине, как бригады врачей из второй, а за ней и третьей машин скорой помощи пытались реанимировать её. Он ушёл только после того, как женщину увезли в больницу. Подоспевшие полицейские попросили её мужа сесть к ним в микроавтобус, и включив мигалки, обе машины уехали.

– Выживет она? – спросила Ирина у нетёмного ночного неба. Всем очень хотелось, чтобы выжила. Казалась очень несправедливой мысль о том, что всё вот так и закончится для этой женщины, что растерянному её мужу придётся продолжать жить без неё, а с любовью выбранные ею подарки, уже не смогут обрадовать её внучек.

– Вот уж, действительно, «увидеть Париж и умереть», – сказал Роман и наткнулся в сумраке на две пары расстроенных глаз.

– Роман!

– Я же… Всё хорошо будет, это же очевидно. Видели этого странного клошара? Вот какова вероятность, что он мне второй раз за день попадется? Здесь же куча народа живёт. Он здесь не просто так. Это знак, что всё будет хорошо.

– Я думаю, они её реанимировали в той второй машине, которая вся была оборудованием забита, не зря же столько времени с ней работали,– предположила Светлана.

– Конечно, ведь увезли на специальной скорой, подключили там ко всему. Сейчас в больнице всё, что надо сделают. Хоть бы вытащили её, так дяденьку жалко, – сказала Ирина.

*****

– И вот, мне уже практически выделили финансирование, гранд, как они говорят, на мою тему, – Ирина вновь услышала прерывающийся голос Вячеслава, – Это в прошлом году было. Но такая неудача вышла.

– И что же случилось, – автоматически спросила Ирина.

– Наша организация пригласила доктора наук из России, а она, это женщина была, скончалась, здесь в Париже. Она не была застрахована, и нам пришлось все расходы, репатриация и всё такое, очень дорогие процедуры и все деньги туда ушли. Но вот в следующем году… может быть, – Вячеслав неуверенно кивнул головой и замолчал.

Ирина тоже молчала. Молчание уже не было ей в тягость. Разговаривать больше не хотелось, хотелось плакать.

*******************************************************************

Если я умру раньше

Денис проснулся со щемящим чувством безысходности. Сон пропал вдруг – вдохнул во сне, выдохнул наяву. Открыл глаза. Несмотря на то, что в спальне царил утренний сумрак, сразу увидел её, сидящую на краю кровати. Не узнав, отпрянул.

– Дэн, ты чего? Это же я. Привет.

– Настюшь, – узнал Денис жену. – Ты вернулась, – облегченно выдохнул. – А чего ночью-то?

– Вообще-то уже утро. Светает, – сказала Настя. – Не то, чтобы вернулась, зашла просто. Мы же договорились тогда. Помнишь? А я не люблю обещания нарушать. Не забыл?

– О чём? О том, что обещания нарушать не любишь?

– Ну, ты даёшь! Нет, конечно. Вспоминай! Или совсем память пропил?

– Да не пью я больше, как ты ушла, так и не пью… почти, – привычно соврал Денис.

Настя отстранённо улыбалась, переводя взгляд с мужчины на пустую бутылку из-под вина, валявшуюся у самых её ног. Сумрак, царивший в комнате, и неожиданно накатившее волнение скрыли от Дениса странности в облике жены. Но всё же он их почувствовал, каким-то необъяснимым образом. Денис ощутил усиливающее беспокойство – к гнетущей безысходности, с которой он проснулся, прибавилось нехорошее предчувствие.

На протяжении череды дней, составивших вместе полгода без Насти, и в каждый из этих дней в отдельности, Денис не допускал мысли, что жена не вернётся к нему. Он ждал, он звал, и он верил, что, в конце концов, она придет. Нельзя же счастливый десятилетий брак в одну минуту уничтожить навсегда. Уничтожить без существенной (с его точки зрения) причины.

Их совместная жизнь не стала унылой. Настя не влюбилась в другого. Не узнала о его изменах – их попросту не было – жене Денис не изменял. Не этой. Первой – да – изменял, случалось, но Насте – никогда. Ничего из того, что нельзя было бы пережить вместе, не произошло.

А ушла Настя только из-за того, что Денис позволял себе выпивать. Время от времени. Не каждый день. Даже не каждый месяц. Но если уж доходил ход, то – да – случался запой. Несколько дней из календаря Дениса выпадали, и примерно столько же уходило на восстановление по окончании пьянки.

Началось это давно, задолго до знакомства с Настей. И сюрпризом для неё не было – Денис не скрывал своих привычек. Да. Должно было прекратиться с началом их совместной жизни. Он обещал. Но не прекратилось, несмотря на твёрдую решимость Дениса выполнить обещание.

Из его календаря эти дни выпадали бесследно. Его память прятала их, засовывая под покров суеты и забот, которые были до них или случились после. А в календаре Насти эти дни, как раз, оставались. Для неё они не были незаметными, напротив, в её календаре они выделялись жирной красно-коричневой вонючей окантовкой, которая со временем начала наползать на другие (преимущественно счастливые) дни и отравлять их ожиданием следующего запоя, приближающегося под обещания больше не пить и просьбы о прощении.

Настя ждала почти десять лет, которые пролетели очень быстро. Как-то неожиданно быстро. Но полгода назад Настя, когда ей как-то вдруг исполнилось сорок – ушла. Она удивилась, как легко оказалось уйти – ни детей, ни спорного имущества у них с мужем не было. Оказалось, что для неё уйти было гораздо легче, чем постоянно думать об этом и не уходить.

Денису, напротив, уход Насти дался тяжело. Он любил жену, любил только её, любил по-настоящему. Сильнее любить он просто не умел. Денис, на самом деле, был готов умереть ради жены. Мог бы, не задумываясь закрыть её своей грудью от вражьей пули, мог бы глотку зубами перегрызть кому угодно, но отказаться от выпивки, не мог. А если говорить откровенно, то не видел в этом необходимости.

Денис, конечно, понимал, что жена переживает из-за его пьянства, но её трагических оценок не разделял, хотя каждый раз исправно просил прощения и обещал больше не пить. Обещал почти искренне – в ту минуту, когда его губы шептали, кричали, выговаривали обещания и просьбы о прощении, он думал, что так и будет. «Никогда больше» – говорил он. Однако где-то в глубине души, там, куда не хочется заглядывать, там стыдливо притаилось понимание: сразу после того как его в очередной раз отпустит, после того как прекратится отчаянное сердцебиение, перестанет выкручивать мышцы, утихнет головная боль, очередное «никогда» потеряет всякий смысл – растает, забудется. А потом родится следующее «никогда», чтобы этим свеженьким «никогда» успокоить, обнадёжить, обрадовать любимую женщину.

Давая обещания, которым сам почти верил, Денис всё же чувствовал, что в следующий раз, когда придёт время, он опять не станет отказываться от выпивки. Да, не станет. Но вовсе не из-за прихоти, эгоизма или сумасбродства. Нет. Денис объяснял себе (и Насте пытался объяснить), что время от времени уходить в непродолжительные запои – жизненная необходимость. С точки зрения Дениса, ни ему, ни Насте это сильно не вредило. Наоборот, его нервная система была устроена так, что она нуждалась в периодическом сбросе накопившегося эмоционального мусора. Для того всё и делалось – напиться до полной отключки, довести до коллапса нервную систему, в нём спалить то, что корёжило и коверкало, а потом вернуться. Не сразу, не без страданий и боли, но вернуться обновленным и готовым дальше участвовать в упорной возне в тумане, которую называют жизнь. Даже находить в этом известное удовольствие. Нужно было лишь стереть очередным «никогда» беспокойство и разочарование с лица и из сердца любимой жены.

И вот однажды это верное средство не сработало. Закончился, видимо, его срок действия. Настя не поверила очередному «никогда» и ушла. Денис скучал без неё каждый день, каждую ночь, каждый час, каждый вздох. Он звонил, караулил на улице, писал письма и сообщения. Всё зря – Настя не отвечала на письма, на улице отворачивалась и уходила, телефонную трубку не брала.

Но этим сумеречным утром она пришла сама. Однако свербящее нехорошее чувство заглушило радость в его душе. И было ещё что-то, что мешало ему радоваться встрече с женой – та самая тревожная перемена, которую он почувствовал в Насте.

– Настюшь, а ты ведь вернулась домой? Да? Ко мне, да? – спросил Денис.

– Чем ты слушаешь, Дэн? Я же сказала. Я не вернулась, я пришла, как обещала. Как мы договаривались. Ну, вспоминай.

Денис вспомнить никак не мог – за последние полгода они пары слов друг другу не сказали, точнее не сказала она. Он – говорил, но она не отвечала, даже не дослушала ни разу. Иногда, когда он звонил по домашнему телефону, его дослушивала мама Насти, она и отвечала, и сочувствовала, но дочь к телефону никогда не звала. Так о чём же он с Настей мог договориться и когда?

Настя смотрела на него с задумчивой полуулыбкой и заплетала волосы в длинную косу, перекинутую через левое плечо. Правое её запястье обхватывала толстая зелёная резинка для волос, похожая на пушистую гусеницу. Денис нахмурился: «А когда это волосы такие длинные отрасти успели?». Настя подмигнула ему, продолжая улыбаться. Денис вспомнил, что когда они с Настей познакомились, десять лет назад, такие волосы у неё и были – длинные каштановые косы. Потом она отрезала их. И волосы стали обычные – не длинные и не короткие, прямые, казались немного глянцевыми, если не прятались в хвостике на затылке. Когда произошла эта перемена, Денис не запомнил – ему было все равно, какую она носила причёску. Настя нравилась ему любая.

Глядя на косу, которую Настя старательно стягивала резинкой для волос, Денис вспомнил как однажды, много лет назад, они переезжали в очередную квартиру. Ещё и вещи не начали разбирать, как Настя потащила его за новыми обоями, чтобы навсегда изгнать из спальни вычурные вензеля – кое-где потёртые, кое-где замасленные, оттого ещё более отвратительные. В тот же день, уже вечером, принялись клеить новые обои. Денис не видел, как это произошло, но Настя, расстилая очередной рулон обоев, умудрилась спихнуть со стремянки (куда она же его и поставила за минуту до этого) ведёрко с разведённым в нём клеем для обоев. Клей пролился на спину и волосы. Пришлось вместе отмывать Настины косы от клея. В ванной Денис сам стягивал с них похожие на гусениц зелёные резинки.

Волосы они отмыли. Но Настя там же в ванной, приняла решение косы отрезать. Денис подумал тогда, что назавтра это решение забудется, и косы останутся. Жалко было их резать, да ещё из-за ерунды. Вдруг что-то зловеще зашуршало в спальне, прервав их весёлую возню. Там было темно, пока отмывались от клея – совсем стемнело. Вслед за шелестом в темноте что-то упало с глухим звуком.