Бронзовая собака

– Что… – Лера обернулась.

На полу схватившись рукой за ворот рубашки, сидел, прислонясь к стене, Борис Петрович. Он пытался вдохнуть, но лишь хрипел. Стальной взгляд Рины Карловны был направлен на него. Лере показалось, что этот взгляд лишает старика воздуха, этот взгляд словно бы душит его. А он, как будто попав в вакуум, порожденный мистическим взглядом, тщетно пытается ухватить в нем хотя бы молекулу так необходимого ему кислорода.

– Да, что же это! – едва справившись с одышкой, закричала Лера. – Скорую же надо! Да что же вы, Рина Карловна!

Лера упала на колени перед стариком, стала суетиться, толком не зная, что делать. Расстегнула ворот рубашки, помогла лечь на пол, подложила первую попавшуюся куртку с вешалки ему под голову. Руки ходили ходуном, сердце выпрыгивало из груди, Лера позабыла обо всем на свете, только одно желание разрывало сердце: «Живи! ЖИВИ!». Но в глубине сознания, в том месте, которое было старше её самой, которое появилось вместе с первой клеточкой организма нового человека, ставшего потом Лерой, а может быть, даже ещё раньше, она знала, что Борис Петрович умирает, что он умрёт – это неизбежно.

– Тебе надо, ты и вызывай, – сказала Рина Карловна, поглаживая брошь в виде голубой собачки на плече. Повернулась, и пошла на кухню. Через секунду оттуда раздались звуки складываемой в стопку посуды.

Леру затошнило от чувства беспомощности, потом пришла жалость – она сжимала холодеющие руки старика, плакала, целуя их. Потом, когда приехавшая Скорая констатировала смерть Бориса Петровича, на Леру обрушилась злость. Девушка вырывалась из нежных, но цепких объятий мужа, который тащил её вниз по грязно-зеленой щербатой лестнице. Лера кричала, шептала, повторяла без конца: «Это она, эта Голубая собака, это она его убила…»

На следующий день Лера заболела – началось воспаление лёгких. На работе Лера появилась только через два месяца. Она уволилась. Пришла забрать документы. Почти бегом, чтобы не встретить Рину Карловну, добралась до Отдела кадров. Не встретила – выдохнула. Расслабилась она рано, на обратном пути буквально налетела на женщину прямо около выхода из здания.

– Ой! Извините, – Лера отвела глаза, собираясь выбежать на улицу.

– Ты ничего не знаешь! – сказала женщина.

– Я знаю все, что мне нужно. Смерть была естественной. Вы бы всё равно ничего не смогли бы сделать.

– Ты уверена? Может быть, смогла бы? – смерив Леру надменным взглядом, спросила Рина Карловна.

– Что вы такое говорите?

– Смерть была естественной, но я бы могла сделать многое. Я бы могла следить за тем, чтобы он не забывал пить таблетки. Я бы могла вовремя приводить его на обследования. Я бы могла настоять, чтобы он не вставал с кровати в тот день. Могла бы вызвать врача с утра. Могла бы не давать ему пить вино. Кое-что я, все таки, могла, – с усмешкой ответила Рина Карловна.

– Но если вы могли, то почему же не сделали. Вы должны были!

– Он взрослый человек был. Поэтому – не должна, а могла. Но не стала.

– Я не могу понять этого. Вы же другая, вы же всегда обо всех заботились? А он же вам не чужой человек… был.

– Лучше бы был чужой. Я за него девчонкой вышла, а он никогда не считался со мной. Он жил только для себя. Он… не стал тогда разбираться из-за месторождения, а ведь если бы у нас были те деньги, когда диагноз только поставили, то удалось бы течение заболевания изменить. А когда Дениска умер… Мужу за несколько дней до этого сделали операцию, обычную операцию. Такие делают миллионам, и они уже через три дня на ногах без всякой помощи. Нет, ему понадобилась я, ему надо было, чтобы я сидела рядом с ним в тот день. Ему надо было мне по сотому разу рассказывать свои убогие байки об экспедициях. А в это время Дениска умирал. Один – одинёшенек. В больнице. В темноте. – Рина Карловна словно подавилась воздухом. – Он ослеп перед смертью. Он звал меня, а я не знала. Мне никто не сказал, Борис запретил говорить. И я сидела и слушала бахвальство этого старого козла, пока Дениска умирал.

– Но это просто стечение обстоятельств. Борис Петрович сам был в больнице, как он мог знать о состоянии сына?

– Он знал. Мой ребёнок умирал в темноте, всеми покинутый. Он звал маму – меня, а я так и не пришла, – Рина Карловна говорила блёклым, лишённым эмоций голосом, отчего Лере сделалось холодно.

– А потом… После похорон, знаешь, что он мне сказал?

Лера пожала плечами, растирая ладонями замерзшие предплечья, и с тоской глядя на табличку «ВЫХОД» над дверью.

– Вот теперь, сказал он, когда Денис умер, – Рина Карловна замолчала, – теперь ты, наконец-то, будешь заботиться ТОЛЬКО ОБО МНЕ. Так он сказал! Он желал Денису смерти, понимаешь?

– А зачем вы мне сейчас это всё говорите, Рина Карловна? – спросила девушка.

– Я хочу, чтобы ты узнала правду, – ответила женщина.

Лере захотелось сказать ей, что это лишь её версия правды. И что она, Лера, успела поговорить с Борисом Петровичем о сыне. Он сам захотел рассказать об этом. Он любил сына и, вовсе не желал ему смерти – просто смирился с ней за годы болезни. И жену любил – наслаждался тем днём, проведённым с ней в больнице. Да и история с месторождением была совсем не так однозначна, как представлялось Рине Карловне. Эту историю тоже успел рассказать Борис Петрович. Еще Лере хотелось сказать, что не правды ищет Рина Карловна, а нужно ей уничтожить её, Леры, добрую память о Борисе Петровиче. И даже не потому, что ей потребовалось оправдать свою жестокость – нет, ей хотелось растоптать хорошие воспоминания, что остались после ухода её мужа.

– Вы же сами назначили мужа виновным в том, в чём никто не виноват, и до сих пор мстите ему. Вам не правда нужна, а месть, – захотелось Лере крикнуть в лицо Рине Карловне, но увидев, как та побелевшими пальцами сжимает брошь в виде голубой собачки, перекачивавшую с бирюзового платья на невзрачную серую кофту, Лера промолчала. Аккуратно отстранив с прохода застывшую Рину Карловну, она с облегчением толкнула тяжелую дверь под табличкой с надписью «ВЫХОД».

*******************************************************************

Жена хозяйственного мужа

– Лидия Петровна, вы поняли, то, что я вам сказал? – врач с сомнением изучал лицо немолодой, но всё ещё миловидной женщины, смотревшей на него глазами удивлённого ребёнка.

– Конечно. Вы сказали, что меня прямо сегодня отпустят домой, – женщина тряхнула завитками выбеленных волос, выражение её лица при этом не изменилось – она всегда выглядела немного удивленной.

– И это тоже, но не это же главное. Мы ваше состояние стабилизировали препаратами, но без операции не обойтись. Вы поняли? Вы должны решить…

– Я поняла. Сейчас, как раз, Виктор Федорович приедет, и мы решим. Вы только ему ещё раз повторите, то, что мне сказали, – женщина села на больничную кровать. – Всё же тяжесть какая-то внутри осталась.

– Я вам ещё раз повторяю, что мы стабилизировали ваше состояние, но нужна операция. Времени немного есть, но вам лучше решить как можно…

– Виктор Федорович решит, только вы это всё… – Лидия Петровна сделала круг изящным пальчиком, – … ему, ладно? Я устала, доктор.

– А Виктор Федорович это супруг? – уточнил врач, в карте значилось, что женщина не замужем.

– Да.

– Хорошо. У меня через два часа заканчивается дежурство, надеюсь, что успею с ним поговорить, – сказал врач и вышел в коридор.

Лидия Петровна сложила горкой три подушки, две из которых раздобыл для неё Виктор, в тот единственный раз, когда навещал её в больнице – неделю назад. Как только она, полусидя, устроилась на кровати, тут же выкинула из головы все те неприятные вещи, которые наговорил доктор. Для этого ей не требовались ни книги, ни кроссворды, ни собеседники. За годы жизни, а было Лидии Петровне пятьдесят семь лет, в вопросе выкидывания неприятных мыслей из головы она почти достигла совершенства. Она даже обошла в этом известную героиню «Унесенных ветром» с её: «Я подумаю об этом завтра…». Лидия Петровна выкидывала мысли, мешающие её спокойствию, не просто до завтра, – навсегда. Она больше не возвращалась к таким мыслям, если только кто-нибудь нарочно не напоминал ей о них.

В обретении этой способности у Лидии Петровны перед героиней «Унесённых ветром» было преимущество – она выросла в окружении четверых заботливых мужчин – троих старших братьев и отца, – оберегавших её и от неприятных мыслей, и от скучных обязанностей. Лапочка-дочка. С детства ей было на кого положиться – достаточно зашмыгать носом, прикинуться больной или просто несчастной – появлялся кто-то из родных, кто вникал в её проблемы и брал на себя её обязанности.

Со временем старшие братья разъехались, позднее, не стало отца, а помощники у хрупкой белокурой девушки с пухлыми губками и вздернутым забавным носиком, не переводились. Эти "помощники" не были кровными родственниками, готовыми исполнять любые её капризы, но арсенал, который использовала Лидия для влияния на них, не изменялся – слезы и приступы недомогания.

Несмотря на то, что на посторонних мужчин это оружие действовало не безотказно (часто давало осечку), не использовать его Лидия Петровна уже не могла. Она попала в замкнутый круг – для того, чтобы отучиться от многолетней привычки хвататься за сердце или плакать, пытаясь отделаться от забот, требовалось напрячься, сделать над собой усилие, но сама эта привычка укоренилась в характере Лидии Петровны именно потому, что она старательно избегала любых усилий и напряжений.

До встречи с Виктором Федоровичем Лидия Петровна жила с мамой и приёмной дочерью Катей – осиротевшей племянницей, – завидуя семейному счастью подруг и героинь рекламных роликов.

Знакомство состоялось в одном из южных санаториев двадцать лет назад. Ей было тридцать семь, ему – пятьдесят. Солидный мужчина. Вдовец. Имел дочь, которая к моменту знакомства с Лидией Петровной, уже перебралась жить в собственную квартиру – отец так и не смог найти общий язык с повзрослевшей дочерью.

Искать общий язык с кем бы то ни было, получалось у Виктора Федоровича плохо – компромиссы он презирал. Человеком был жестким до авторитарности, умел поддерживать безукоризненную дисциплину, справлялся с любыми поручениями начальства – чистоплюем не был. Обещания, данные им руководству, выполнял, обещания, которые вынужден был дать подчинённым, – нет. Поэтому он, парень из Тамбовской деревни, даже не имея высшего образования, сумел дослужиться до должности заместителя генерального директора в крупном московском тресте.

– Правильно я вас понял, – спокойно произнёс Виктор Фёдорович, обращаясь к врачу, – вы сказали, что операции такие и у нас делают?

– Не совсем. У нас делают только полостные операции. А там, за границей, проблему вашей супруги можно устранить эндоваскулярной, через вену. Такая технология здесь пока не доступна. А, например, в Германии – вполне, не только там, конечно. Чаще всего туда едут, – пояснил врач. – Это, конечно, довольно дорого, но в случае вашей супруги, я бы настоятельно рекомендовал именно эндоваскулярную операцию.

– Возможно, я на вашем месте, тоже бы рекомендовал, – усмехнулся Виктор Фёдорович. – Я и на своём периодически рекомендую…

– Ну, знаете, – молодой врач покачал головой. – Я никакой заинтересованности в этом вопросе не имею. Просто у вашей супруги много противопоказаний для полостной операции. Это опасно очень, – доктор посмотрел на женщину. – В вашем случае это опасно!

Лидия Петровна стояла с отсутствующим взглядом, не утратившим, тем не менее, оттенка удивления и улыбалась сквозь доктора зеленоватой стене за его спиной так, словно ей было очень приятно видеть именно эту стену.

– Лидия Петровна, правильный диагноз вам поставили поздно. У вас целый список сопутствующих… Вы просто можете не… А так через вену, гораздо безопаснее. Я бы настоятельно рекомендовал вам именно эндоваскулярную операцию, и чем раньше, тем лучше, – врач заговорил громче, как будто у женщины были проблемы со слухом. – А у нас и на полостную операцию вам ещё квоту ждать придётся, если на неё решитесь, конечно. Сколько ждать, пока не знаю.

– О какой сумме идёт речь? – резко прервал врача Виктор Федорович.

– Насколько я знаю, сама операция стоит около четырнадцати тысяч евро. Стоила, по крайней мере. Ещё плюс билеты, проживание и питание.

– А ведь не так уж и дорого, – прекратив любоваться стеной, сказала Лидия Петровна.

– Н-да, понял, – отозвался Виктор Фёдорович. – Я свяжусь с вами, доктор.

Почти всю дорогу от больницы до коттеджа в ближайшем Подмосковье, который Виктор Федорович начал строить сразу после того, как Лидия Петровна окончательно переехала к нему в Москву из материнской квартирки в Звенигороде, они молчали. Лидия Петровна, щурясь, рассматривала плывущий за окном машины солнечный осенний пейзаж, а Виктор Федорович не отрывал сосредоточенного взгляда от дороги.

– Вить, а как ты думаешь, застёжку на моей дорожной сумке можно отремонтировать или надо новую сумку покупать? – спросила Лидия Петровна, незадолго до поворота на дорогу, ведущую к их поселку. Виктор Федорович ничего не ответил.

– Ой, а ведь загранпаспорт же делать надо, а то старый уже всё, – вдруг вспомнила Лидия Петровна и поморщилась, представив, что надо будет ехать куда-то, в очереди стоять, с чиновниками из паспортного стола (или где там эти загранпаспорта дают?) общаться.

– А может быть, как в прошлый раз, заплатим кому-нибудь, ну, кому там платят, и они сделают? – предположила Лидия Петровна.

В прошлый раз действительно удалось избежать всех этих формальностей, но прошлый раз случился давно, когда Виктор Федорович ещё не был пенсионером. С выходом на пенсию мужчина сделался прижимистым, с каждой копейкой расставался тяжело, словно от сердца отрывал. Но и тогда, много лет назад, запланированный парижский отдых не состоялся. Виктор Федорович, как обычно, не счёл нужным объяснять почему, Лидия Петровна, как обычно, не сочла нужным добиваться объяснения. Не потребовались те загранпаспорта, не появилось в них не одной визы, ни одного штампика. Но женщина не очень расстроилась – слишком много хлопот ради сомнительного, в, общем-то, удовольствия полюбоваться на Эйфелеву башню.

– У нас Раиса сейчас живет с Мишкой, – никак не отреагировав на вопрос о загранпаспорте, сообщил Виктор Федорович, когда машина проезжала вдоль ряда светло-зеленых туй, чтобы нырнуть в автоматически распахнувшиеся ворота гаража.

Раису, племянницу Виктора Федоровича, Лидия Петровна видела лишь однажды, много лет назад, когда первый и последний раз посещала с мужем его родственников в Тамбовской деревне. Она запомнилась Лидии Петровне крепкой смешливой девушкой, с низким голосом и всегда занятыми какой-нибудь работой руками.

– А Мишка, это муж? – спросила удивленная неожиданной новостью женщина.

– Сын. Он в институт поступил, будет здесь жить первый год с матерью, а потом уж посмотрим.

– Целый год? – удивилась ещё больше Лидия Федоровна. Раньше родственники не только не жили в их доме, но и не навещали никогда Виктора Федоровича. Сам он к ним ездил пару раз в год, деньгами помогал регулярно, даже, после того, как вышел на пенсию.

– Конечно. Парню помочь надо, он мне не чужой. Да и хозяйством, должен кто-то заниматься, – сказал Виктор Федорович – Ты же болеешь.

Лидия Петровна подумала, что раньше, до болезни, была бы даже рада тому, что кто-то будет помогать ей выполнять работу по дому. Сколько раз она просила мужа нанять помощницу по хозяйству, почти у всех соседок они были, но он не соглашался. Он не согласился даже купить посудомоечную машину, когда меняли кухонную мебель: “Нас двое, не вижу проблемы в том, чтобы руками мыть”. А вот теперь, когда в доме вдруг появилась Раиса, Лидией Петровной овладело скребущее, напоминающее ревность, чувство. Кроме того, обида – чувство хлопотное, требующее решений и действий, если идти у него на поводу, а поэтому давно забытое, вдруг шевельнулось в душе Лидии Петровны.

Она начала вспоминать, как разорвал Виктор Федорович её «замкнутый круг» отговорок и перекладывания неприятных обязанностей на чужие плечи, сразу после того, как они начали жить вместе. Муж не верил в недомогания, не реагировал на слёзы. Вопрос был поставлен ребром – или выполняешь то, что женщине положено в доме делать, или уезжай в свой Звенигород к матери, чтобы куковать там одной, без мужика, ловя жалостливые взгляды подруг и соседок. Куковать, тем более после того, как все знакомые поверили в её внезапное, словно из рекламного ролика, счастье, она позволить себе не могла, – пришлось подстраиваться под требования мужа.

Лидия Петровна горько улыбнулась – а ведь зря в недомогания не верил. Оказалось, что болезнь всё-таки была – поселилась у неё за грудиной давным-давно. Если бы раньше обследовали, то было бы проще вылечить, так доктор сказал. А с другой стороны, сколько раз предлагали ей на обследование лечь, даже настаивали – ни разу не согласилась. Думала, что это пустые хлопоты, лишние заботы. Она сама не верила, что чем-то может быть серьёзно больна до тех пор, пока две недели назад не почувствовала, что умирает. От одних только воспоминаний снова заныло в груди, и комом встал воздух в горле – как же умирать-то не хочется!

– Всё, стоп, – сказала сама себе Лидия Петровна. – Доктор пообещал, что в Германии вылечат. Зачем тогда о неприятном думать? Всё как-нибудь устроится. Будет, как раньше, и Раиса домой уедет, а пока – пусть.

Лидия Петровна привычно отпихнула в небытие и неприятные чувства, и грустные мысли. Отдышалась, опираясь спиной о стену гаража, когда окончательно отпустило, распахнула дверь.

Вышедшая из теплицы на шум машины Раиса стояла, подбоченясь. Коренастая, розовощёкая, руки без резиновых перчаток испачканы землёй, на голове красная косынка в горох (Лидия Петровна узнала в ней свой платок, который обычно подвязывала на шею), рукава клетчатой рубашки закатаны по локоть, на ногах красные, в тон платку, резиновые сапоги, – такая женщина гармонично смотрелась бы на советском плакате о смычке города и деревни.

– Здравствуйте, Раечка, – обратилась к ней Лидия Петровна. – Как же вы на бабушку похожи. Буквально одно лицо.

Разум Лидии Петровны отказывался узнавать в Раисе ту, смешливую деревенскую девушку, какой она была много лет назад, но упорно видел в ней мать Виктора Федоровича – Ангелину Яковлевну – властную вдову – грозу односельчан, теперь уже покойную.

Вот так же, подбоченясь, четырнадцать лет назад, стояла Ангелина Яковлевна на крыльце своего большого дома и наблюдала, как они – Виктор Федорович, Лидия Петровна и её приёмная дочь тринадцатилетняя Катя – прощаются с роднёй и садятся в машину, чтобы ехать обратно в Москву. В самый последний момент, когда Лидия Петровна и Катя уже были внутри, а Виктор Федорович обнимал напоследок сестру, Ангелина Яковлевна быстрыми шагами спустилась к машине. Проходя мимо лавки, примостившейся недалеко от крыльца, она схватила за шкирку греющуюся на солнце рыжую кошку.

– Вот возьмите с собой, – женщина пристроила испуганное животное рядом с Катей на заднем сидении автомобиля.

– Мусечка, – девочка нежно обняла кошку. – Киса.

– Ма, ты чё? – удивился Виктор Федорович.

– Выкините где-нибудь по дороге, подальше только, чтобы не вернулась. До свиданьица, москвачи, – женщина помахала рукой, и, не дожидаясь, пока машина тронется пошла к дому.

– Зачем? – хором спросили Лидия Петровна и Катя. Виктор Федорович молча сел в машину и завёл двигатель.

– Зачем? – Катя настойчиво повторила вопрос.

– Чего непонятного? Старая стала, больная, мышей ловить не может. Зачем такая кошка в хозяйстве? – ответил Виктор Федорович.

– И что теперь, выбрасывать? – Катя возмутилась, на щеках проявился румянец. Она крепче прижала кошку к себе.

– А чего ещё с ней сделать. Суп сварить? – усмехнулся Виктор Федорович.

– Да вы что совсем, что ли? Это же не по-человечески! – Катя задохнулась от негодования.

– Ну, детка, – Лидия Петровна решила вмешаться в разговор, очень ей не нравилось, когда кто-нибудь разговаривал на повышенных тонах, особенно с Виктором Федоровичем, – это же не наша кошка. Ангелина Яковлевна, она ведет своё хозяйство. Там есть свои правила. Значит так положено. Не надо нам в это лезть, нас ведь это не касается.

– Мам, ты это серьёзно, сейчас? Он же хочет убить беспомощное существо. А ты говоришь, что нас это не касается?

Тощая рыжая кошка с забавными белыми носочками на передних лапах жалобно мяукнула, из-под Катиной руки.

– Не бойся, Муся, мы тебя не выкинем. Мы тебя в обиду не дадим, жестоким этим людям. У нас поживёшь пока. – Катя разговаривала с кошкой ласковым голосом и почёсывала ей за ухом. Кошка успокоилась и прикрыла глаза.

– Катя, ну ты же понимаешь, что она с нами жить не будет? – спросила Лидия Петровна. – Мы её просто отпустим рядом с какой-нибудь деревней и она, преспокойно, там устроится. Она же кошка, она почти дикая. Она всю жизнь на дворе прожила. Ничего с ней не случится.

Лидия Петровна отлично понимала, что приютить кошку в своём новом коттедже Виктор Федорович никогда не согласится. Он не любил животных. Не любил и детей, даже с собственными внуками общался крайне редко и скупо. За это дочь на него постоянно была в обиде, но за деньгами, если случалась в них нужда, приезжала охотно. Лидии Петровне пришлось долго уговаривать и обхаживать его, чтобы он позволил Кате переехать к ним, в новый дом.

Всё то время, пока они достраивали коттедж, живя в старой московской квартире Виктора Федоровича, Катя оставалась с бабушкой в Звенигороде. Лишь изредка приезжала на выходные. Это имело смысл, квартира была небольшая – отдельную спальню девочке не организуешь – неудобно. То, что отдельной спальни у девочки не было и в тесной звенигородской двушке, где вместе с Катей и бабушкой жил и тихо спивался самый младший из братьев Лидии Петровны – никого, кроме бабушки, не волновало.

Саму Лидию Петровну эта ситуация вполне устраивала. Хоть она и скучала по Кате, но ссориться с мужем из-за девочки не хотела. Она вообще пыталась ни с кем никогда не ссорится, любые конфликты предпочитала спускать на тормозах. Но на Лидию Петровну насела мать – бабушка Кати.

“Он тебя в служанки взял в свои хоромы, а Катьку брать не хочет. Зачем ему обуза? – говорила мать. – А она же тебя за мать считает. От окошка по выходным не отходит – ждет, а вдруг ты сподобишься…”

Для того, чтобы доказать матери, что та ошибается в Викторе Федоровиче, что, во-первых, он, хоть и суровый с виду человек, но, на самом деле, добрый и заботливый, а во-вторых, никакая она ему не служанка, Лидия Петровна проявила несвойственную ей настойчивость и уговорила мужа на Катин переезд.

– А вот и нет, – настойчиво продолжала спор Катя. – Муся в доме жила, это её недавно только во двор выгнали. Ей сложно будет без дома. Муся у нас хорошая домашняя кошечка. Мы её себе заберём и вылечили.

– От старости ты её вылечишь? Заканчивай балаган, Екатерина. Сделаем, как сказано. Под Мичуринском её выпустим. И точка, – строго сказал Виктор Федорович.

Как только показались постройки на окраине Мичуринска Виктор Федорович остановил машину у обочины. Не говоря ни слова, он вышел, открыл заднюю дверь рядом с Катей, двумя руками вцепился в кошку и выкинул её из машины в придорожную канаву.

– Всё. Поехали, – сказал Виктор Федорович и вернулся в машину.

Кошка продолжала сидеть в канаве, не зная, что делать, ошарашенно вертела головой. Виктор Федорович засигналил, кошка рванулась в сторону дороги, но Катя уже успела сигануть в канаву и не дала испуганной Мусе выскочить на проезжую часть. Прижав к себе животное, девочка вылезла из канавы и, не глядя на зовущую её Лидию Петровну, пошагала к ближайшей от дороги постройке.

Позже Лидии Петровне удалось вернуть Катю вместе с кошкой в машину. Но только для того, чтобы не говоря друг другу ни слова, не заезжая в коттедж, доехать до Звенигорода и оставить там и Катю и кошку.

*****

Три дня после возвращения из больницы Лидия Петровна почти не выходила из спальни на втором этаже. Большую часть времени она сидела перед письменным столом, на нём были разложены детали пазла, которые по окончании сборки должны были превратиться в пасторальный морской пейзаж, напоминающий о южном санатории, где женщина видела море в первый и единственный раз в своей жизни. Но никак не превращались, уже третий месяц пошёл, а Лидия Петровна не собрала и четверти, подаренной Катей на день рождения, картины.

Она сидела в кресле и думала обо всём понемногу, в основном о поездке в Германию. О самой операции не вспоминала, прикидывала, что из вещей возьмёт с собой – в чем будет ходить в больнице, в чем в гостинице (после операции придётся пожить две-три недели в гостинице и ходить на обследования в поликлинику), что наденет, если вдруг они с Виктором решат куда-нибудь сходить, когда ей станет лучше. Вещей у женщины было много, но почти все куплены были давно – зачем тратиться на вещи, если постоянно сидишь дома, только в магазин за продуктами выходишь? Даже в Звенигород к Кате, маме и подругам по прежней работе несколько лет не приезжала. Виктор Федорович на машине везти не хотел (бензин дорогой, штрафы, а вдруг авария?), а ехать на электричке не хотела она сама.