Город Красной долины

– Так их боги защищают, – ответил хозяин явно чтобы отвязаться. На самом деле не ответил, конечно, а просто кость кинул, чтобы разговоры лишние не разводить. Он не всегда объяснял свои слова, а настаивать на этом никто не решался.

Хозяин уже отвернулся и смотрел в окно, но вдруг предупредил:

– А вот к нам скоро придут.

Внутри Гумо всё похолодело.

******

Два дня прошли как обычно, хотя было очень тревожно: предупреждение хозяина все время звучало в ушах. Гумо прислушивался к каждому шороху дома, а в городе старался ловить всё, что говорил народ. Беды по-прежнему ничего не предвещало, и уже на третий день Гумо немного успокоился. Завершив другие дела, в полдень он зашёл к лошадям, снял там со своего седла подходящую сумку, прицепил её на пояс и отправился на базар.

Идти нужно было через весь город, солнце висело высоко и слепило, приходилось щуриться. Гумо решил чуть увеличить путь, чтобы пойти по тени – через кладбище. У одного из старых мазаров он заметил несколько человек и подумал, что они готовят могилу. Он решил подойти и узнать, кто умер. Приблизившись, среди стоявших он увидел Бека. Отворачивать было поздно и чуть качнувшись, нарочито уверенной походкой Гумо направился к ним. Когда оставалось уже несколько шагов, боковым зрением за деревом справа от тропинки он заметил резкое движение. В затылок ударила резкая боль, Гумо споткнулся и упал лицом на землю без сознания.

Очнулся он не скоро – солнце уже было низко. Рядом никого не было, голова ужасно болела. Он легонько помотал ей и сморщился от внутренних ударов в виски. Затылок был липким из-за крови и распухшим, в скулу впился камушек из-за долгого лежания на нем. Собираясь с мыслями, Гумо ощупал себя – других травм не было. Он проверил сумку и обнаружил, что там все на месте, даже монеты. Глазами двигать было больно, и мысли двигались как будто в чашке с горячим жиром, который быстро скрывал всякий их след, и приходилось думать сначала.

Страшное предположение появилось не сразу – сначала это была какая-то неуловимая тревога, а потом ему будто бы всё стало ясно. Сердце быстро забилось, и он вскочил. Голова закружилась, Гумо упал на четвереньки и некоторое время так стоял, подавляя приступ тошноты и боль где-то в области глаз. Во второй раз Гумо уже был осторожен – встал медленно, отдышался и поковылял в сторону дома хозяина. Выйдя из-за деревьев, он увидел, что с их холма поднимается дым. Как можно быстрее передвигая ногами и как можно меньше качая головой, он вышел из города и, оглядываясь, с трудом пошёл наверх.

Горел дом хозяина. Там никого не было, но по следам было видно, что людей недавно было много. Гумо подошёл ко входу во двор, резко откинул покосившиеся ворота и застыл – там лежала бабка. То, что она мертва, было видно по неестественной позе – голова было запрокинута назад, руки вывернуты. Бабка была в луже крови. Если бы Гумо мог, он бы заплакал. Руки тряслись, голова болела и шла кругом, дыхания не хватало. Глядя на тело, он всё твердил: "Зачем? Не успел. Зачем? Не успел".

Сейчас он был уверен, что окажись здесь, когда за ними пришли, мог бы им помешать, всё предотвратить, всех избить. Бабка была бы жива, сидела сейчас и причитала.

Гумо будто ударили хлыстом: "Хозяин!", вспомнил он. Как мог быстро побежал в дом, который уже почти не дымился. Огню особо нечем было поживиться – когда он расправился с кровлей и всякой утварью, всё, что ему осталось – глиняно-соломенные стены, но их было не так-то просто взять. Гумо взялся за одну из них, шатаясь по комнатам, и закричал – она была раскалена словно печь. Это его отрезвило, он осмотрел всё, что мог, и вышел во двор, стараясь не смотреть на тело бабки. В конюшне он обнаружил зарезанными всех трёх лошадей.

– Звери! – сказал Гумо сквозь зубы. – Зачем?

Не найдя хозяина живым или мёртвым, он отошёл от дома и сел у подножия холма. Мысли не помещались в голову: что ему теперь делать? Куда идти, где искать? Кому мстить?

Мечась туда-сюда, Гумо не замечал, как за ним наблюдают. Всадник был в паре полётов стрелы на тропинке, недвижимо сидя в седле. Когда он понял, что юноша стал приходить в себя, толкнул лошадь в бока. Гумо увидел приближавшуюся фигуру и его дыхание сперло – решил, что это господин. Встав и за секунду смахнув разъедающий глаза пот, он судорожно выдохнул – это был десятитысячник Шами.

– Окер! Зачем? Зачем? Зачем? – то жалостливо, то со злобой закричал Гумо.

Шами смотрел на него холодно. В седле он сидел напряженно, слегка наклонившись и держа руку на висящем сбоку мече. На вопросы Гумо он отвечать не собирался. Если бы юноша мог трезво рассуждать, он бы понял, что у всадника внутри была борьба. Это продолжалось несколько мгновений, но они смотрели друг другу в глаза будто вечность. Вскрикнув на лошадь и звякнув дорогой уздечкой, Шами развернул лошадь и пустил её галопом по тропинке с холма, от дома Ацтёма к городу.

Гумо сорвался. Когда он смотрел на столб пыли, поднимаемый лошадью, его начала бить мелкая дрожь. Набирая силу, она заставила его вскинуть руки и закричать во все горло. Когда дыхание закончилось, крик сразу стих, и Гумо набрал ещё воздуха, чтобы крикнуть громче. Он кричал, пока были силы, пока не охрип и пока руки не повисли безвольно на боках как веревки. А потом Гумо сел на сухую траву и стал тихонько плакать, глядя в землю.

******

Что происходило, пока Гумо лежал без сознания на кладбище, он вскоре узнал – рассказал старик Наркан. К нему юноша направился после того, как ночь просидел у сгоревшего дома хозяина. Нужно было похоронить бабку, а сам бы он с этим сейчас не справился. Собрался было идти к Саян, но эту мысль Гумо отверг – нельзя было, чтобы девушка видела его таким. Нельзя было, чтобы ее отец видел его слабым.

Наркан-оке не стал гнать Гумо от своего дома. Узнав, что бабку убили, он молча собрал лошадь – худую старую клячу. Повесив на неё две кирки, они отправились к месту расправы. По пути Гуми узнал то, что заново выбило у него землю из-под ног. Почью пропали несколько девушек, и среди них Саян с сестрой. Услышав это, Гумо остановился как вкопанный и не мог сказать ни слова. У него затряслась губа, дыхание стало отрывистым. Старик Наркан смотрел на него с жалостью и сочувствием.

– Ты вот что, Гумо. Сейчас слезами делу не поможешь. Слушай, что я тебе скажу: Сюмо похоронить надо. Не дело, чтобы её птицы клевали – хорошей она была всё-таки. И ты хороший. Поэтому пойдём, Гумо. А потом уходить тебе надо, не место тебе здесь. Убьют тебя тоже. Странно, что ещё не убили.

Говорить что-то у Гумо сил не было. Он подчинился старику: они дошли до пожарища, положили тело бабки в прихваченный Нарканом старый дырявый полог и оттащили в сторону, на небольшой холм. Старик сказал, что везти её на кладбище нельзя – похоронить там не дадут, да и Гумо у города лучше больше не появляться. Выбив яму в сухой каменистой земле, они завернули тело в полог, посадили как положено и засыпали, соорудив на могиле маленькую насыпь из земли, которую могила не приняла обратно. Наркан как мог прочитал молитву –обратился к богам с просьбой принять безвинную душу Сюмо.

– Пойду я, Гумо. И ты иди, только не в город. Видать, пожалел тебя кто-то, раз убивать не стали. Второй раз могут и посильнее тюкнуть. Хозяина бы твоего, будь он проклят, найти, да с него спроси.

Наркан предположил, что хозяина мог предупредить Шами – он прискакал на холм первым, когда всё только начиналось. Если это так, хозяин Гумо просто сбежал.

– С Шами, когда хан придёт, ещё спросят, а ты иди. Саян поищи, хозяина ещё. Не может он не при чём-то быть.

Наркан закрепил на седле две кирки, проверил, не упадут ли, и в последний раз повернулся к Гумо.

– Прощай. Хороший ты.

Гумо некоторое время смотрел на удаляющегося старика. Тот не оборачивался, шёл походкой человека, который направляется домой после тяжелой работы. Это умиротворяло и Гумо неосознанно оттягивал момент, когда нужно было бы решать, что делать дальше. В старике он сейчас видел последнего человека, который был с ним добр.

Если Наркан прав, и Шами предупредил хозяина, тот мог уйти в горы. В голове не укладывалось, чтобы он бросил его и бабку, но сейчас, на фоне всего случившегося, Гумо уже ничему не мог удивляться.

Он вспомнил, что пропала Саян, и его резануло где-то внутри, к горлу подступил ком и зубы сжались от злости. Первый раз за всё время знакомства с хозяином это была злость, открыто направленная на него. Встретившись сейчас с Ацтёмом, он бы потребовал ответа, не стал бы обращаться с вопросом в пустоту, а смотрел бы прямо в глаза и заставил был всё объяснить, сказать, где Саян.

Эти мысли придали Гумо сил, он развернулся и посмотрел вверх. На том холме, уже на пригорке, хозяин встречался с детьми, учил их. Это место было выше даже дворца хана. Решив для себя, что хозяина прежде всего нужно искать там, Гумо пошёл в гору через колючие заросли барбариса. Шипы больно ранили полуголые руки, но сейчас он это не замечал – боль внутри была куда сильнее.

Взбирался Гумо не быстро, подолгу сидел. Это помогало хоть немного утихомирить сильные удары крови в голову – она не переставала болеть с того момента, когда он очнулся на кладбище. Когда дыхание приходило в норму, Гумо вставал и опять медленно шёл наверх. Иногда ему слышались какие-то голоса. Он останавливался, со страхом и надеждой прислушивался, но ничего не происходило. Сильно наклоняясь вперед, почти ложась на склон, он заставлял себя опять взбираться на большой холм.

На вершине его ждало разочарование. Там ничего не было, только стоящие кругом холодные камни – на них хозяин и дети стелили сухую траву и сидели, когда он им рассказывал о других людях и местах. Начался дождь, и это сделало жизнь Гумо ещё ужаснее. Ему вдруг захотелось опять расплакаться, уныло и бесконечно завыть, качая головой, но тут же стало стыдно из-за таких мыслей, он заставил себя встать и идти ещё выше. Ему подумалось, что хозяин мог уйти на дозорную гору, ведь на холме его могли поджидать.

Пройдя ещё немного, он сел отдохнуть и посмотрел вниз. Мерзкий мелкий дождь уже прекратился, и взгляд доставал до самого озера. Оно было тёмно-серым, как и небо, его чаша уходила за горизонт, смешиваясь с тучами. Сбоку к нему приклеился город, который когда-то казался Гумо таким великим на фоне всего увиденного прежде, а сейчас представлялся коровьей лепёшкой на краю лужи, грязной и вонючей. Над ней, сейчас закрытый холмом, стоял наполовину горевший дом его хозяина, а рядом теперь была похоронена бабка. Ещё чуть выше белел дворец хана, висевший над обрывом. Поговаривали, с него сбросили не одного человека, а где-то посреди скал была потайная пещера, и у Гумо сейчас это вызывало отвращение.

Небеса прояснились как-то разом. Все вокруг ярко осветилось, и Гумо удивлённо поднял голову. Свет исходил не из того места, где должно было быть солнце. Уже вечерело, а тучи посветлели над озером и другим берегом, будто в полдень. Едва юноша это понял, облака осветила яркая вспышка, словно порыв ветра резко раздул костёр в хижине.

Гумо вскочил, собравшись куда-то бежать, но на это не было ни сил, не решимости. Он просто стоял и не отрываясь смотрел, как тучи становятся всё ярче, свет приближается к нему.

Резкий, как удар кнута, но в то же время мощный как горный гром, удар коснулся каждой точки его тела. По ушам больно резануло, в голову будто впилась острая игла. Всё затихло, и Гумо четко услышал, как пытается вдохнуть поглубже.

За первым ударом пришёл новый. Гумо успел увидеть, как по озеру внизу к нему побежала волна, растянувшаяся на всю гладь воды, которую он мог видеть. Она летела быстрее любой птицы, перепрыгнула через берег, устремилась по склону и добралась до него. Неведомой рукой Гумо швырнуло на камни, обдав тёплым, твёрдым воздухом. Оказавшись между двумя валунами, он с ужасом на лице смотрел на озеро, ни о чем не думая. Его мысли больше ему не подчинялась – он отпустил поводья, и они разбежались, оставив у него внутри только пустое место, которое не могло чему-то удивляться или чего-то бояться.

Потом из туч выпрыгнуло солнце. Все происходило в какой-то миг, но ему время казалось вечностью. Огненный ослепляющий хвостатый шар резанул по глазам и рухнул в озеро. Оно не хотело принимать непрошенного гостя с небес, поэтому отдёрнуло свою воду. Та нехотя поднялась сначала широкой низкой волной, а потом возмутилась и встала на дыбы, как конь. Табун таких коней поскакал до берега и бросился на землю со злостью и рёвом. Гумо смотрел вниз, полулёжа на склоне среди валунов и видел, как вода съела сначала город, потом холм, на котором был дом хозяина, потом упёрлась в обрыв, но не остановилась и слизала его вместе с ханским дворцом. Только после этого успокоилась и решила уйти к себе домой, в озеро.

В лицо Гумо били жуткие порывы ветра с брызгами, он уже давно не мог дышать, лишь открывал и закрывал рот. Уши ничего не слышали, но за них работали глаза – они жадно впивались в происходящее, хотели увидеть всё, оставить себе, запомнить. Лицо Гумо в этот момент было ужасным, как у городского юродивого – с быстрой сменой гримас ужаса, отвращения, горя.

Стихло всё так же быстро, как и началось. Если бы Гумо мог слышать в этот момент, то всё, что он мог бы уловить, был бы шелест воды, которая внизу возвращалась в озеро. Она несла туда с собой дома и кибитки, тела людей и лошадей, Бека и Шами, Наркана и бабки.

Сейчас глаза повелевали Гумо и они заставили его встать, чтобы можно было увидеть побольше. Он с трудом выбрался из своей спасительной каменной колыбели, встал во весь рост и впервые, казалось, за целую вечность, смог вздохнуть полной грудью. Вздох дался не просто, он был прерывистым, как недавний подъём на холм, и таким же трудным.

Один глаз-повелитель заставил Гумо резко повернуть голову. Рядом, всего в нескольких шагах что-то двигалось и приближалось. Юноша, уже не способный на испуг, отшатнулся, не в силах больше владеть никакой частью своего тела. Ещё вчера он в душе верил, что способен дать отпор любому – его не запугать, что бы не происходило. Но с тех пор его жизнь разрубили на куски, и теперь опять занесли топор.

Глаза сказали отступить и закрыться руками. Сделав шаг, он поскользнулся и едва не упал – уперся коленями в мокрую жижу. Когда через миг смог вгляделся в то, что к нему приближалось, Гумо был жалок – полусидел в грязи, пряча голову. Каждая частичка его тела тряслась.

Перед ним стоял хозяин. Тот был чистый и сухой, в своей дурацкой шапке и с той улыбкой, которую его слуга видел тысячи раз. Она появлялась, когда господин говорил с близкими – с ним, с бабкой, с детьми-учениками на верхнем холме.

На душе Гумо резко, как по приказу, без какого-то перехода стало спокойно. Все ужасы последнего дня теперь показались далёкими. Глаза его ещё были на выкате, зрачки смотрели на хозяина как два огромных бездонных колодца, но волны судорог на лице стихали, руки, судорожно пытавшиеся прикрыть тело, начали сами собой опускаться.

– Зачем? – тихо сказал Гумо не то с кривой улыбкой, не то с оскалом, и испугался своего хриплого голоса. Он опять мог слышать.

Хозяин будто не заметил вопроса юноши. Он смотрел на Гумо – мокрого, окровавленного, грязного, испуганного и измождённого.

– На этом всё, Гумо. Саян тебя ждёт, дети ждут. Пойдем! – хозяин улыбнулся чуть шире и протянул руку, приглашая Гумо в новый мир.