Город Красной долины

Андрей Щёлоков

Город Красной долины

******

– Ага, а я ему говорю, как же вас тогда, господин, называть? А он мне, мол, называй меня Ацтём. А я ему говорю, как же так можно, господин? А он мне, мол, нужно так, без господина…

– Не такой уж он, видать, и господин. Сходил пару раз за хребет с товаром, вот теперь и строит из себя. А внутри такой же и остался. Лепешки, поди, ещё недавно на хворост менял…

Гумо сморщился. Мало того, что мясник неприятно растягивал слова, перебивал его любимый рассказ, так ещё и господина теперь начал хаять. Перед хозяином стало неудобно и Гумо сорвался.

– Дурак ты, вот что, – он на секунду задумался, стараясь вспомнить имя мясника. – Дурак ты! Я вон даже имя твоё вспомнить не могу, а ты ещё о моем господине язык распустил. И мясо у тебя всегда какое-то вонючее. Собак у перегонщиков воруешь ты, что ли?

Мясник такого поворота событий не ожидал. Щёки у него начали наливаться красным, взгляд стал исподлобья. Гумо почувствовал, что торговец с удовольствием огрел бы его бараньей ляжкой, которую держал в руках. Или смачно обругал бы, как на базаре это делать умеют. Но торговец не хотел терять хорошего клиента – Гумо почти каждую неделю запасался у него мясом.

– Слушай, зачем ты так говоришь? – начал мясник, выдержав паузу. – Маркан меня зовут, запомни. И мясо у меня только самое свежее, иначе ты его у меня бы не покупал. А то иди вон к Кюми и у него понюхай. А?

К Кюми Гумо идти не хотел. Того уже несколько раз ловили на продаже плохо пахнущих туш. Мясо у него брали только бедняки, потому как оно было очень дешёвое. Очередной скандал привлёк внимание соседей и пацанят, вечно шныряющих тут. Надо было отступать, а то опять бабка вечером принесет слухи, что Гумо побили на рынке.

– Ну ты это… Не верти этой ляжкой, я её брать буду. Мух мне ещё наловишь. И вон ту дай, с краю.

Пока мясник связывал два куска, Гумо решил, что последнее слово должно быть за ним. Порыскав в мыслях, он выбрал одну из них.

– Ну и это… Скажи мне, где ты так говорить выучился. Вроде и на местного похож, а слова тянешь, аж слушать противно. Как баба какая забродившего молока напилась…

– Из-за хребта, из-за дальнего, – мясник показал рукой, из-за кого. – Дней двадцать идти. Сбежали мы оттуда…

Гумо понял, что нарвался на любимую тему торговца. В мыслях закатив глаза, спешно перебил его, разомлевшего уже от предвкушения, что выговорится, и быстро рассчитался. Тот не обиделся и, приняв плату за последнюю в этот день сделку, стал закрывать лавку.

Гумо пора было идти к хозяину – отнести мясо бабке и накормить лошадей, но и сегодня с базара ему спокойно уйти было не суждено. Он понял это, когда ещё издали заметил Бека. Тот стоял у новой повозки тысячника, надоедая расспросами её хозяину. В том, что он надоедал, Гумо не сомневался. Этот человек был создан для того, чтобы создавать проблемы другим. От одного вида Бека мир вокруг стал мерзким и противным. Десятки мелких бегающих глаз вокруг начали следить, смалодушничает ли Гумо на этот раз. А смалодушничать ему очень хотелось – незаметно развернуться и сделав вид, что появились другие дела, обойти улицу через край города. Или даже через речку, чтобы наверняка.

Бек ожидаемо глянул в сторону растерянного Гумо, будто даже обрадовался и махнул рукой. У того внутри похолодело, он вздохнул и подчинился.

– Приветствую тебя, братишка!

Гумо ненавидел этот голос.

– И я тебя, брат.

– Опять мяса набрал? Вы его там что, как волки глотаете, что ли?

– Нет. Это хозяину. Я-то и ем мало, – Гумо соврал, и ему опять стало неудобно перед хозяином. Мир вокруг стал ещё противнее. – Ну ладно, здоровья тебе и твоим детям, я пойду…

Не попытаться ускользнуть он не мог.

– Куда? Погоди, дело есть, – Бек сделал важное лицо. – Ты знаешь, что у погонщиков два дня назад три девочки пропали?

– Нет, не знаю, – соврал Гумо.

– Не знаешь? Как же так? Пошли на холмы, к этому вашему господину. Арбу…

– Ацтёму…

– Во-во, к нему. Пошли, значит, и пропали. Как так?

– Не знаю, как. До холмов тут идти не близко. Может, ещё куда подевались, почему сразу хозяин? – сказал Гумо первое, что пришло в голову. – Я вон дня три назад тоже потерялся, если бы собак своих не услыхал, так бы и плутал…

– Ты вот что, Гумо: за дурака меня не держи. Куда ты теряешься, когда напьёшься, мне мало интересно. На тот берег хоть пешком ходи, а вот куда девочки подевались, это надобно узнавать. А ты знаешь, что погонщики к вам туда идти собираются? Морды бить или убивать, не знаю. И я пойду. Я тебе говорю, ничем хорошим это для Арда… как его там… не кончится. А вы мясо жрёте!

Беседой заинтересовался закрывший слою лавку и отправлявшийся домой мясник. Он встал со стороны Бека и приготовился слушать Гумо. «И ты туда же», подумал тот и опять поймал себя на том, что забыл имя торговца. «Сейчас начнётся», признался себе Гумо и набрал полную грудь воздуха. Руки затряслись то ли от страха, то от нарастающей злости.

– Слушай! – сказал Гумо как можно более развязно, но предательски высоким, будто детским, голосом. – Сейчас я тебе расскажу, кто что жрёт…

******

– Ну больно же! – Гумо отдёрнул руку и с ненавистью посмотрел на бабку. Та терпеливо подняла упавшую траву и целилась в его руку опять. Бабка лечить любила.

– Ты бы лучше дрался меньше! Ишь какой! Как шкуру свою рвать, так первый. А как мясо нормально донести, да по хозяйству работать – так…

– Ну хватит уже, бабка! – Гумо почти трясло – бабка его нервировала. Она об этом знала, и делала будто ещё назло. К тому же, было неловко перед хозяином. Тот сидел у окна, глядя на озеро, Гумо покосился на него. – А мяса я ещё принесу. Сколько надо?

– Прыткий какой. Мяса он принесёт. Сначала свое нарасти – вон как разодрал.

Бабка собрала свои корешки с листьями и вышла. Гумо пару минут ещё раз рассматривал и ощупывал свои раны: здесь ударил Бек – первым, как обычно. Удалось увернуться, поэтому на щеке остались только царапины и небольшая припухлость, а в боку болит от того детины, что стоял справа, это он свалил Гумо и начал бить ногами. Бабка сказала, что сломано ребро. Остальная куча царапин и синяков неизвестно от кого.

Первым заговорить Гумо не решался, но и время тянуть уже больше не мог. В очередной раз осмотрев раны, он собрался с духом. Нацелившись глазами в проём двери и сделав взгляд как можно отстранённее, начал.

– Болит…

Хозяин не шелохнулся. Он мог сидеть на этом месте долго, размышляя о своем. Внутри Гумо поднялась волна недовольства. Захотелось выпалить ему всё, что думает. Что дети пропадают не просто так, что молчание хозяина вместе с его ежедневными прогулками незнамо куда очень на этом фоне подозрительны, что встречи с детьми эти его дурацкие, что дождя уже не было долго, и в городе даже это готовы на него повесить. А Гумо за это отдуваться, потому как хозяину в лицо никто в городе, даже десятитысячник, ничего сказать не могут. Вскоре, едва родившись, эта неприятная волна злости быстро спала.

– А правда, что там, откуда вы, никто не болеет?

Вторая попытка оказалась успешнее. Хозяин посмотрел на Гумо, улыбнулся и покачал головой отрицательно.

– Не правда, Гумо. Я же тебе уже рассказывал, а ты веришь болтовне на базаре. У нас тоже болеют, почти тем же, чем и вы. А есть другие болезни, которых у вас нет. Просто есть ещё и много хороших трав.

Гумо пропустил ответ мимо ушей.

– Они скоро придут, – сказал он, не отрывая взгляд от двери – не хотел смотреть на хозяина.

– Я знаю, Гумо. Они обязательно придут. Но не сегодня.

У Гумо вновь появилось ощущение, которое преследовало его почти с самого знакомства с хозяином. Оно то пропадало, то становилось настолько сильным, что Гумо принимался вслушиваться в себя. Это было неприятное чувство, будто всё вокруг происходит не с ним.

– Ну ладно, пошли искупаемся!

Обычное предложение хозяина на этот раз Гумо не обрадовало. Он отвлёкся от этих липких и тягучих мыслей, представил, как будет спускаться с холмов, а потом идти к берегу через заросли облепихи, и неосознанно поморщился. Бок давал понять, что такого обращения не потерпит, пока ограничиваясь лишь лёгкими толчками под дых.

– Пойдём, пойдём! Тебе это будет полезно. Солёная вода хоть снаружи подлечит.

Хозяин взял свою дурацкую шапку. Дурацкую, и не иначе, это Гумо для себя решил давно: никто по своему желанию такие шапки носить не будет – с глупо торчащей над лицом тряпкой.

Чтобы пройти к озеру, нужно было спуститься с холмов. Тропинка петляла между ними, подкидывая боку Гумо серьёзные испытания – чтобы не сорваться на бег, нужно было идти в неудобной позе, что причиняло боль. Он ругался про себя, подсознательно стараясь направлять гнев не на хозяина, а на то, что попадалось на глаза. Небольшой камень на дороге получил увесистый пинок и отлетел в сторону. Ноющие рёбра на это ответили негодованием. Затем досталось сухой колючке, но тут Гумо уже был умнее – без рывков аккуратно придавил стебель к земле, наступив у основания.

Такие мелкие пакости давали эффект: когда они спустились и шли уже по заполненной норами сусликов пустоши, Гумо был почти умиротворён. Пугливые животные, завидев людей издалека, прятались, а затем высовывали голову, чтобы убедиться – точно ли нужно залезать в нору, или можно ещё посидеть на солнце. Гумо это всегда забавляло. Он на пару минут отвлекся от боли и раздумий, вспомнил, как они в детстве выливали сусликов. Так называлась охота, когда к ним в нору заливаешь много воды, пока они не начинают задыхаться и вылезают. Тут нужно было проявить сноровку и не упустить животное. Получалось не всегда: суслики хоть и вылезали полумёртвыми, страх перед смертью заставлял их делать всё возможное, чтобы убежать от двуногих хищников. Только с некоторыми было не так: они не боялись людей, будто видели в них своих спасителей. Таких можно было брать голыми руками.

Когда пустошь оказалась позади, и дорога шла уже через заросли облепихи, хозяин начал насвистывать. Получалось это у него удивительно хорошо, Гумо всегда вслушивался с завистью. Он несколько раз просил научить его так же свистеть, и хозяин даже попытался, но потом сказал, что ничего не получится, что у Гумо много других талантов, но этот не его. Гумо тогда обиделся, но он знал, что хозяин прав, ведь не получалось даже правильно повторить за ним коротенький отрезок мелодии. Хозяин вообще всегда был прав.

Сегодня волны стало слышно чуть раньше обычно. Солёный воздух ударил в нос, когда они еще даже не видели берега. Упругий бриз летел в лицо с другой стороны озера – она была покрыта тяжёлыми тучами. От воды донёсся храп лошади, и Гумо понял, что искупаться одним сегодня им не суждено. А судя по тому, как звенела упряжь, было понятно, что всадник не из простых. Так и оказалось: на берегу сидел Шами – десятитысячник, приближённый хана. Гумо напрягся.

– Я приветствую тебя, Ацтём-оке, – сказал Шами, поднявшись к ним навстречу. Гумо он встретил оценивающим взглядом и больше как будто не замечал, а тот в душе состроил ему гримасу с высунутым языком.

– Ацтём-оке, я заезжал к тебе домой – там сказали, что ты пошёл сюда. Но, похоже, твоя короткая дорога оказалась длиннее моей, – сказал Шами и расплылся в улыбке, явно довольный своей остротой.

Гумо покосился на лошадь – стройная кобылица в дорогой блестящей упряжи ещё широко раздувала ноздри, отдыхая от недавнего галопа. Она будто хотела показать, что на самом деле и не устала даже, вяло ковыряясь в проросшей сквозь песок большой колючке.

– Я рад тебя видеть, Шами-окер. Мне остаётся только позавидовать твоему знанию этих мест и быстроте твоей прекрасной лошади. Я слушаю тебя, – церемониально сказал хозяин и Гумо с гордостью покосился на Шами, будто сам с достоинством ответил ему.

– Пришла весть от хана, – сухо сказал Шами и покосился на сиротливо возвышавшийся над обрывом дворец. – Боги подарили победу, и он скоро выдвинется домой. Гонец добрался за два дня, значит войску потребуется семь. Нужно кое-что обсудить. Наедине.

Последние слова Шами произнёс в пустоту, но все знали, к кому они были обращены. Хозяин взглянул на Гумо, улыбнулся и кивнул, тот подчинился. Отойдя на один полёт стрелы, он предусмотрительно прислушался – не мог ли случайно узнать чужие секреты. Гумо был кем угодно, только не любопытным сплетником. Убедившись, что ничего не слышно, он осторожно, в несколько движений уселся на песок – лезть в воду одному не хотелось.

Шами и хозяину явно было что обсудить. Когда хан вернётся, первое, что ему доложат – что стали пропадать дети. За два месяца исчезло уже около двух десятков мальчиков и девочек, девушек. Волки тут ни при чём. Бывало, конечно, они съедали людей, но какие волки в начале лета прямо у города. На чужаков тоже не списать: сейчас, когда основной части войска нет, посты вокруг города усилены – никто не хочет, чтобы к долине подошли из-за хребта, а никто этого не заметил. Гумо слышал, что как-то Шами заверил, будто мимо его разведчиков и мышь не проскочит незамеченной. Хотя, поговаривают, что он большой любитель помолоть языком.

На кого покажут пальцем? На хозяина. Пропали дети из тех, кто ходил к Ацтёму на холмы. Этим бездельникам и сплетникам снизу не докажешь, что он их детям только лучше делал. Дети очень его любили. И любят.

А Шами понятно почему к нему сейчас прискакал. Ещё когда хан тут был, хозяин дочку десятитысячника спас. Бабка потом рассказывала, мол та вся горячая была, уже хрипела, да глаза закатывала, а лекари всё травой в нее тыкали. Ацтем потом объявился – не то сам, не то Шами позвал, вредителей этих с листочками выгнал, да вообще всех выгнал, и целую ночь с девчонкой просидел. Что он делал, одним Богам известно, только на следующий день она на поправку пошла. Может поэтому Шами хозяину вопросов не задает, или вот только сейчас решил задать, когда ясно, что перед ханом всем отвечать придётся.

Из размышлений Гумо вывела мягкая поступь лошади по песку – Шами проехал верхом. Глянув ему в лицо, Гумо в душе поморщился. Это было лицо человека, которого только что отхлестали на виду у всех. Жалкое лицо было. Подождав, чтобы убедившись, что Шами и правда уезжает, Гумо медленно, стараясь быстро не разгибаться, встал и пошёл к хозяину. Тот сидел на песке со своим привычным каменным, но добрым лицом.

– Заскучал? Заболтались мы. Давай искупаемся, что ли.

В хозяине, в отличие от Шами, всё было как обычно. Он редко смотрел на собеседника, но, когда делал это, хотелось спрятаться. Долго слушал, а потом выдавал такое, что у всех вокруг глаза круглые становились.

Вскочив, хозяин начал стягивать одежду, но заметил нотку сомнения на лице Гумо.

– Давай, давай! Соленая вода подлечит. Ты главное не резвись сильно, – подмигнул хозяин.

Господин был прав. Когда они возвращались после купания, Гумо действительно чувствовал себя лучше – уставшим, но каким-то спокойным. Бок болел по-прежнему, однако мелкие раны почти не беспокоили. Тёплое озеро иногда творило чудеса.

******

С такой короткой стрижкой Саян стала похожа на маленькую девочку. Да и в душе она еще ей оставалась. На людях стыдливо покрывала голову и краснела, когда кто-то обращал на это внимание. Первое время она стыдилась и Гумо, но постепенно это прошло, теперь между ними опять было полное нежное взаимопонимание. Он очень гордился тем, что для неё особенный. Только с ним она могла чувствовать, что её принимают полностью, такой как есть, даже с головой, ещё недавно обритой из-за вшей.

– Сколько детей ты бы хотел?

Она вложила свою ладонь в его, сплела их пальцы и пристально глянула в лицо в расчете увидеть там ответ и без слов. Понимая это, Гумо сделал задумчивое выражение.

– Пять, – сказал он первое, что пришло в голову. – Или даже шесть. Я хочу большую семью, как у вас. Чтобы дом был свой, повыше, там.

Гумо махнул рукой на холмы, на которых стоял дом господина. О чём ещё мечтать, если не о таком доме? А семью какую? У Саян шесть братьев и сестёр, живут они в кибитке на краю города, у самого базара. Гумо так бы не хотел – надо чтобы у всех было своё место дома. У него есть своё место в доме хозяина, и у бабки есть. Воняет в её комнате корешками, конечно, но это её комната, так хозяин говорит – она может там делать что хочет. А в комнате Гумо ничем не воняет, потому что там ничего нет, разве что лук со стрелами да упряжь в углу. Очень удобно, потому что господин заставляет часто прибираться, а чего тут прибираться, когда прибирать нечего.

– Сейчас с этим всем разберёмся, и я к твоему отцу пойду. Хватит уже нам на речку бегать да ото всех прятаться. Пойду и скажу, что заберу я тебя, – как можно серьезнее и спокойнее сказал Гумо.

– Он спросит, что ты дашь за меня.

– Упряжь есть – мне её хозяин подарил. За неё пять баранов давали – я отказался, а может и больше дадут. А жить у хозяина пока будем, у меня там место своё есть.

Лежавшая рядом с ним Саян села и натянула нижнюю рубашку. Девушка серьёзно посмотрела на избранника сверху вниз, но сказать ничего не решилась и отвернулась. Отец Саян стал бояться Ацтёма, как и большинство простолюдинов. Его боготворили, а потом это сменилось страхом. В семье Саян никто не пропал, но она и её младшая сестра пару раз ходили на встречу с Ацтёмом – там Гумо с девушкой и познакомился. А ходили слухи, что теперь все, кто был там, пропадут.

– Отец не позволит, ты же знаешь. Он сказал, что убьёт твоего хозяина, если я или Сяньши пропадём. Я не видела, чтобы отец кого-то убивал кроме баранов и кобыл, но он и не грозился больше никому.

Скажи это кто-нибудь другой, пусть даже Бек, Ацтём бы уже лез в драку, но к словам любимой он отнёсся спокойно.

– Да ни при чем тут хозяин!

Саян, как и Гумо, не была настроена спорить. Горное солнце заглядывало сквозь листья, приятный ветерок тянул с ущелья, текущая оттуда же речка заботливо прятала из слова от лишних ушей, а два огромных валуна – их самих от чужих глаз. Это было их место, и тут они никогда не спорили – только любили. Гумо притянул Саян и та легко поддалась. Наклоняясь к его губам, она стала стягивать только пару минут назад надетую рубашку.

Разошлись они, когда высоко висящее солнце было с другой стороны самого большого из их камней. Саян пошла вниз к семье с охапкой душистой травы для чая, а Гумо отправился наверх. Проводив её взглядом, он подумал, что надо запретить ей ходить так далеко от города одной и стал размышлять о сегодняшних делах. Ему ещё надо было накормить лошадей и натаскать воды для бабки – та просила десять бурдюков.

Подходя к дому, Гумо почувствовал пленительный запах её стряпни. Если лечила бабка не всегда хорошо, то готовила так, что все гости пальцы облизывали. Да что гости, он и сам так делал, пока Ацтём не видел.

Бабка сегодня была в добром расположении духа – приветливо встретила Гумо и стала расспрашивать, как он себя чувствует. А чувствовал он себя отлично, если не считать ещё иногда ноющего бока. Раны от последней драки на рынке уже затянулись, самые мелкие были и не видны даже. Резкие движения ещё давались непросто, но не выбивали искр из глаз. Может помогала молодость, может бабкины травы.

Она сказала хозяина не ждать и обложила Гумо едой – запекла с лепёшками мясо, которое тот принес на прошлой неделе, едва ли не впервые за долго время без приключений.

******

Через два дня, после долгожданного дождя, с зимних пастбищ вернули последний скот, и народ начал праздновать, не дожидаясь прихода хана с войском. Оставленные десятитысячники противиться не стали – людям надо было развлечься. Тем более что с приходом правителя можно было отпраздновать ещё раз, заодно и победу отметить.

На удивление Гумо в этот раз досталась почётная миссия – омывать отобранного коня. Бай не поскупился и с лёгкой душой отдал скакуна, на которого положили глаз старейшины. Жеребец был славный – с круглыми боками, длинными ногами и густой гривой. Пока его поливали молоком, он опасливо озирался и поджимал уши, но укусить не решался.

– Вот ты, Гумо, вроде хороший парень, но не с теми связался.

У Наркана-оке из-за старости не хватало много зубов, и не всегда получалось разобрать, что он говорит, но это часто были толковые вещи, и к нему старались прислушиваться.

– И ты и Сюмо вот служите ему, и оба хорошие, – упомянул Наркан-оке бабку. – А ты знаешь, Сюмо я один раз чуть в жёны не взял.

Старик подмигнул своему молодому помощнику, тщательно натирая круп коня.

– Красивая она очень была, но взбалмошная. Сказала, не любит и за меня не пойдёт. Ну я и не настаивал – девок тогда много было – воруй-не хочу. Другую, значит, украл. Тогда всё иначе было – и озеро подальше, и девушки посговорчивее. У вас вот с этой, как её, с Саян – серьезно всё, будешь её красть?

Гумо рассказал, что красть не будет, она и так согласна. А пойдет к её отцу, только сначала нужно упряжь хорошо продать.

– Это ты правильно, это верно. А вот ведь оно вот как бывает. Укради я тогда Сюмо, а вдруг она бы мне всю плешь бы потом к старости проела. Не всегда попадаешь. А если любите, то надо к отцу идти, конечно. Если он согласие даст, это совсем другое дело уже начинается.

Гумо нравилось говорить о Саян. Из-за этого Наркан-оке ему сейчас казался очень добрым человеком, как хозяин. Хотелось сказать ему что-нибудь приятное, но в голову ничего не приходило.

– Ты это, Гумо… Замолви за меня словечко перед Сюмо, а? – Наркан захихикал. – Кто знает, может для нас ещё не всё потеряно. Жена-то моя того, нет её давно. А тут вроде и она одинокая, так может мы того…

Старик показал неприличные движения, чем вызвал хохот у Гумо и стоящих рядом. Закончив омывать жеребца, они выпили араки. Пока коня окуривали благовониями, Гумо начал пьянеть. Напиток наливал его тело тёплой радостью, все заботы были где-то далеко. Хотелось увидеть Саян и крепко обнять. Да что там, и бабку хотелось обнять, ведь на самом деле она очень добрая, и его любит как сына.

Совершив все обряды и отпустив жеребца, одни люди пошли на площадь у базара, другие разбрелись компаниями по домам – продолжить гуляния уже за достарханом.

Этот день продолжал быть для Гумо особенным – его впервые пригласили праздновать. Обычно серьёзный старик Наркан сегодня был в ударе – весело шутил, обещал выдать за Гумо свою младшую дочь, потом вспоминал о Саян, просил прощения и вскоре опять забывал.

Дома у Наркана собралось человек десять – каждый принёс что мог, и было застолье. Когда к позднему вечеру стали разделывать барана, многие уже едва стояли на ногах, в том числе и Гумо. Он всё пытался с кем-то заговорить, рассказать, как ему хорошо живётся, какой у него хороший хозяин и какая красивая будущая жена. А что за неё дать отцу, он обязательно найдет, потому что он – Гумо, и словами просто так не разбрасывается.

******

Хан с войском всё не приходил, хотя уже несколько дней как должен был, из-за этого в городе опять поползли тревожные слухи. Люди стали опасаться, что с севера через перевал прорвались дикие и напали во время ночлега на отряды, богатые добычей. Отправленный два дня назад гонец не вернулся, и послали ещё одного с указанием скакать назад при первой опасности. Десятитысячник приказал оставшейся в городе части войска готовиться к походу – возможно, придется отправиться на выручку.

Гумо в некотором роде был рад этому. Не потому что он желал гибели хану, а потому что все немного забыли про его хозяина. Никто уже давно не пропадал, и Гумо чувствовал на себе, что напряжение спадает. Вчера он ходил на рынок, и на него не смотрели косо – наоборот, после недавнего праздника некоторые даже встречали его улыбками, интересовались, всё ли у него хорошо.

– Интересно, почему хан всё не приходит… – сказал Гумо привычно в пустоту, на самом деле адресуя вопрос хозяину.

– Хорошо, что не приходит. Ему и войску лучше, – ответил тот, гладя в окно на озеро.

– Это почему хорошо? –удивился Гумо.

Он не понимал, откуда хозяин всё знает. Иногда тот говорил, что какой-то больной очень скоро умрет, только взглянув на человека. Не самому ему этому бедняге говорил, конечно, а Гумо, когда они оставались одни. Объяснял, что с такой болезнью нельзя долго жить, а потом этот человек и правда умирал, как Гаюн в начале лета. Тот сначала кашлял, потом стал задыхаться. Хозяин говорил, к старику лучше не приближаться.

А однажды хозяин сказал, что следующей ночью на небе появится звезда с хвостом. Она и вправду появилась и всех очень напугала. Шаманы сказали, что это плохой знак и хорошей травы на пастбищах не будет, а хозяин говорил, что трава будет, и ещё какая, хвостатой звезды бояться не надо, и в итоге он и оказался опять прав.

– А? Это почему хорошо, что хан не приходит? – переспросил Гумо.