скачать книгу бесплатно
– Иногда она ускользает, иногда очевидна…
– Очевидна?
– Между «лево» и «право» есть «я» – середина.
– Остальные понятны. «Холод», «жара» и «тепло». «Высота» и так далее.
Я стою у окна, смотрю на польские пасторали. Рождение, жизнь, смерть; Бог Отец, Бог Сын и Бог Святой Дух.
В детстве я спрашивала у родителей, смотревших кино: «Этот герой хороший или плохой?» Когда я стала понимать, что между плохим и хорошим есть что-то еще?
«Я был контуром человека в двухцветном мире». Это двухмерный мир. Мир, который, взяв один фломастер, рисуют дети.
Сейчас я, взрослый человек, полностью ощущаю трехмерность мира. Значит, старики должны видеть четырехмерность? Но это не так… Настоящее, прошедшее, будущее…
* * *
Ликас потянулся было за курткой, на улице моросило.
– Виталик! – мать всегда звала его русским именем, – стой. – Она стояла в дверях, держа листок, принесенный только что. – Телеграмма пришла. Дед в Москве умер. Собирайся, вечером едем в Москву.
Неизвестно, чем бы кончилось воровство в туалете, рано или поздно Ликаса поймали бы, но эта поездка вовремя вырвала его из опасной забавы.
Была суббота, и отец сидел дома. Они не разговаривали уже давно. Причины ссор были в мелочах: сломанная ручка шкафа, банка шпрот, съеденная и не оставленная отцу. На самом деле Миколас был уверен, что Ликас, невысокий, жилистый, с темными волосами, не его сын. Будь он поумней, он заметил бы сходство в движениях, напряженных позах, в голосе, манере смотреть исподлобья, но он был не способен на такие тонкости.
– Я с вами не поеду, – буркнул он.
– Тебя и не звали.
Наташа, огромная, заплывшая жиром, уже не боялась мужа, бившего ее когда-то. Она теперь сама могла его побить, пользуясь весовым превосходством.
Собрали сумку, ту самую, хозяйственную, с которой Ликас ходил на дело.
Поезд отправлялся в ночь, и они долго сидели на вокзале, билетов не было. За пять минут перед отправлением бронь сняли, и Наташа с боем вырвала два билета на плацкарт.
Никогда раньше Ликас не ездил на поездах, не был в Москве, никого не хоронил. Он совершенно не знал этого чужого «деда» и не расстраивался, что он умер.
«Здесь тоже легко воровать, все спят, вещи лежат», – думал Ликас. Ему не спалось. Чужой храп, тряска и гул колес тревожили.
На кладбище его не взяли, оставили в бабушкиной квартире вместе с какими-то детьми за старшего. Была суматоха, смех и слезы, и все чужое.
Ликас осматривался. Квартира была однокомнатная, похожая на каунасскую. Сервант с хрусталем, диван с бархатной накидкой. В целом богаче, чем дома у родителей.
Родственники вернулись с кладбища, стали садиться за стол.
– На последние деньги ведь похоронила! Все пропил,гад! – причитала бабушка, какая-то тетка ее жалела.
– Бабушка, давайте я вам денег дам, – Ликас хотел похвастаться богатством, у него оставалось еще восемьдесят пять рублей, но обращение на «вы» и акцент придали фразе такую благородную сочувственную изысканность, что обе женщины замолчали, оторопев.
– Да что ты, золотой! Да откуда они у тебя? Самому, наверно, нужны, – бабушка подумала, что мальчик скопил рублей пять.
– Возьмите, я заработал, и еще заработаю, – Ликас вошел во вкус и достал из кармана две красные десятирублевки.
– Не надо, милый!
– Возьмите, – он достал еще две, положил в пухлую руку бабушки.
– Спасибо, мой свет, – она поняла, что это не последние деньги, и взяла их. «Наверное, в Литве можно заработать, это же Европа…»
За столом Наташу стали расспрашивать о житье-бытье в Каунасе. Она приукрашивала все с неожиданной для нее изобретательностью. Стали спрашивать Ликаса, выяснилось, что такой складный, сильный парень никогда не ходил в спортивные секции, не читал книжек, о которых у него спрашивали, ничем не занимался…
При этом он был находчивый и не стеснительный.
Тетя Аля, сестра бабушки Иры, пригласила их к себе на следующий день, чтобы развеять и поддержать новое знакомство.
На поминках Ликас узнал, что дед всю жизнь забивал коров для мясокомбината. «Вот это профессия, – думал он, – не то, что слоняться с кислой рожей, как папаша, или на почте носить посылки, как мать…»
В общем, все друг другу очень понравились, и у родственников осталось неожиданно приятное впечатление.
* * *
«Здравствуй, Валя! Поправляйся скорее, жду вас на сорок дней на поминки. Я наконец-то познакомилась с внуком Виталиком. В Литве его друзья зовут Ликас. Ему скоро тринадцать лет. Какой он нежный, умный, отзывчивый мальчишечка. Никогда не ожидала, что у Наташи с ее мужем может получиться такой светлый, чудесный сын. Светлый душой! Наташа мало с ним занималась по дурости своей, но как он играл на пианино у Али в гостях, не зная нот, прямо сходу! Читал мало, но сейчас сидит с книжкой Джека Лондона. Какое же золотце, мой родной мальчик!
Обнимаю вас всех и жду, Ирина.»
* * *
Поездка в Москву для Ликаса, где бабушка накупила ему на его сорок рублей гору обновок и подарков, стала потрясением.
Во-первых, воровать оказалось не таким естественным для него делом, как он думал. Если мать подворовывала из посылок, то здесь на его глазах никто этим не занимался, а жили не хуже.
Во-вторых, бабушка была первым человеком, который назвал его «миленький» и «золото», все им восхищались и хвалили, хотя до этого почти тринадцать лет пинали и огрызались.
В-третьих, у бабушки была библиотека, и книги стали для него откровением. Приключения Элама Харниша, «Белый клык», «Любовь к жизни», а потом, уже в Каунасе, «Морской волк»[14 - Приключения Элама Харниша. Элам Харниш – главный герой романа «Время-не-ждет» Джека Лондона. «Белый клык» и «Любовь к жизни», «Морской волк» – произведения Джека Лондона.], рассказы Жюля Верна…
Назад он возвращался с тоской. В Москве понравилось, он за десять дней успел сходить на Красную площадь и в парк Горького, он сытно ел и катался на метро.
Он лежал на своей полке, уткнувшись в ночное окно, жалел бабушку, презирал мать.
Ущербные родители дают сильное потомство. От природы умный мальчик в таких условиях не мог стать полноценным, а запас его детской радости, открытости миру и легкости кончался по мере взросления.
Дрема в тряске несла его сквозь ночь. Чей-то шепот, звяканье стаканов вплетались в сюжет сна. Холодно. Несмотря на жару. Просто кто-то пооткрывал окна, и ветер кружил по плацкартному вагону, выметая дрянные запахи. Мальчик открыл глаза. Брезжил рассвет, вагон спал, храпела мать, ветер метался и трепал белые тряпки занавесок.
Долгий гудок, колеса начали замедлять свой ход. Ликас свесил ноги с полки, зажмурился, заморгал. «Гудогай»[15 - Гудогай – железнодорожная станция в Гродненской области Белоруссии в 7 км от границы с Литвой.].
«Черт, туалет закрыт»[16 - «Туалет закрыт». Во время действия романа во всех поездах на остановках было запрещено пользоваться туалетами.]. Он спрыгнул вниз, не в силах ждать отправления. Прошел по коридору. – Сколько стоим?
– Семь минут.
– Можно пройтись?
– Пройдись, – проводница пристально смотрела ему вслед. Ликас перепрыгнул через пути, зашел за угол вокзала, чтобы она не видела его.
Серая мохнатая дворняга копошилась в кустах. Она не заметила мальчика, совершенно не ожидая человека в такой ранний час. «Напугать ее, вот смешно», – подумал Ликас.
– Пшшш, пшшшшш! – зашипел он с неожиданной силой. Собака, словно ее подняли в воздух, боком взлетела вверх и вправо. Какая-то сила вознесла и понесла ее, и именно в этот момент по пустому шоссе, куда она вылетела, мчался «Москвич». Он даже не пытался затормозить. Только после удара сбавил скорость, но не остановился.
Ликас, совершенно этого не ожидавший, подошел к собаке. Она лежала на обочине, похожая на огромного освежеванного кролика. Половина шкуры чулком слезла с нее, обнажая белое, чуть розоватое мясо без крови.
Обескураженный, мальчик оглянулся на поезд. Он стоял. Часы вокзала показывали три минуты до отправления.
– Прости, – сказал он вслух и быстро пошел к поезду.
Сна уже не было. «Неужели кожа так легко слезает с мяса? Почти как одежда. И от удара собака не расплющилась, не превратилась в блин. Она лежит такая же, как была, только без кожи, мертвая… Она, наверное, вообще не поняла, что случилось. Так: раз, кто-то шикнул, и вот ты уже без кожи, мертвый, в один миг…»
Конечно, Ликас не мог знать, что из-за его проделок повесился парень в очках, работавший с программистом, а у вдовы, у которой он украл ридикюль, случился инсульт и отнялись ноги, но он стал замечать, что не может не делать зло. И рад был бы не делать, но и осознанные, и невольные поступки почему-то зло провоцировали.
«Я как мальчик, который бросил в корыто корове осколки, когда разбил стакан», – думал иногда Ликас, вспоминая Толстого[17 - «Я как мальчик, который бросил в корыто корове осколки, когда разбил стакан», – думал иногда Ликас, вспоминая Толстого. Имеется в виду рассказ Л.Н. Толстого «Корова». Скорее всего Ликас Морос неверно трактовал суть рассказа, ища аналогии с собственными поступками, так как только начал искать ключи к природе явлений в литературе.].
Теперь он читал Толстого, ночью. В его кругу читать было стыдно.
Пройдет много лет, и осужденный Виталий Морос будет просыпаться от одного и того же сна. Он задыхается от жары. Лето. Старшие ребята взяли его и Шурика ловить птиц в Ужусаляй[18 - Ужусаляй – местность неподалеку от Каунаса.]. Ликас собирает малину. Она расплывается алыми сотами вакуолей в пятнах сна.
Перелесок вблизи озер наполнен комариным звоном и гулом пчел. Как хорошо. Душно, но так спокойно и хорошо. Он уже знает, чем кончится сон, но сейчас эти пятна малины, этот шум насекомых сладок. Смех вдалеке.
«Чему они смеются?! Чему смеются?!!!»
– Идите сюда, идите сюда!
Он бежит к пятнадцатилетним Альгирдасу и Гинтарасу. Шурик раньше него принесся к литовцам.
– Держи, держи его!
В сетке, похожей на рыболовную, мечется белый аист.
– Держи, Шурик, держи его!
Шурик, послушный, сквозь сетку хватает огромную бьющуюся птицу за крыло, и Гинтарас с разбегу бьет аиста ногой.
Ликас смотрит, остолбеневший, сквозь шум в ушах, грохот возни, крики птицы и людей, он слышит хруст ломающихся костей.
Аист, видимо, маленький, хрипит и продолжает бить переломанными крыльями.
– Ну, Шурик, будешь аистиное мясо жрать?
– Давай, костер разжигай! – кричит Альгирдас.
Шурик, белый как полотно, стоит, опустив руки.
– Сейчас проверим, как вы умеете кур ощипывать, – хохочет Гинтарас.
– Ликас! Ликас!
Гинтарас наступает сапогом на ногу аиста.
– Ликас, тряпка! Что стоишь? Иди сюда!
Как в калейдоскопе, вращаются перья, смех, крики, удары сердца. Закрыть глаза, провалиться сквозь землю! Рука в кармане ищет нож. Как назло, его нет.
– Ты чего там?! Живей!
Ликас подходит уверенным шагом, толкает плечом Гинтараса, с опустошающим усилием наступает на шею аиста и ломает ее. Все.
Тьма разбавлена синим квадратом окна. Он пытается отдышаться, сидя на шконке. Закрывает и открывает глаза, глядя на синий свет, не анализируя компульсий[19 - Компульсия – проявление навязчивых движений, связанных с нарушениями нервной деятельности. Чаще всего проявляется после нервных потрясений у людей с высоким интеллектом.]. И только свет, и только удары сердца.
Это не просто ночной кошмар. Так было на самом деле.
А дальше уже не сон, а память продолжает одну и ту же историю.
Электричка в Каунас. Шурик с рыданиями: «Я думал, мы наловим зеленушек[20 - Зеленушки – небольшие птички желто-зеленого цвета, родственники щеглов, легко адаптируются к содержанию в неволе.]. А вы! Вы… Вы убили аиста!» – «Я убил?» – «Да, ты убил! Урод!»
Ликас знает, что это не так, что он добил, чтобы прекратить. Что он мог еще сделать? Заплакать? Убежать? Никогда.
Мерзко.
Но, черт возьми! Он же, конечно, понимал, что Гинтарас и Альгирдас зовут их с собой не просто так, что это ловушка, проверка. Он мог бы не ехать. И не мог не ехать.
И еще долго после этого о нем говорили: «Этот русский убил аиста. Ребята поймали, а русский убил…» И только квадрат окна. Холодный синий квадрат.
* * *
Национальное ожесточение нарастало. Напряженное общение, драки, конфликты. Мать и отец почти не разговаривали. Отец не вызывал ее на скандал: Ликас понял, что назло матери он вступил в дискуссионно-политический клуб на своем производстве. Он стал пропадать на каких-то квартирах и полюбил слово «гласность».
Ликас слабо понимал, что происходит, если не сказать, совсем не понимал. Он чувствовал только ненависть к себе, презрение к родителям. В его русской школе висело ощущение обреченности, словно он ходил в школу для неандертальцев, чужую, смешную.
На уроке химии, который вел старик-литовец, класс получил задание найти элементы таблицы Менделеева в стихах Юстинуса Марцинкявичуса[21 - Юстинус Марцинкявичус (1930-2011) – литовский поэт, переводчик, один из руководителей антисоветсткой партии «Саюдис».].
«Что за бред», – думал Ликас. Полкласса сообразило, что речь идет о золоте и серебре, классические метафоры осени и зимы. Ликас получил неуд, он пытался понять, в чем связь химии и поэта Марцинкявичуса…
В конце сентября кое-кто из знакомых ребят раздавал листовки литовского движения за перестройку.
«Элита» рабочего района – директора предприятий и школ – создавали «культурные объединения», борющиеся за сохранение национальных ценностей.
Ликас был свидетелем драки, когда группа литовцев напала на десятерых поляков. В порыве шовинизма они яростно дубасили потенциальных носителей американских ценностей.
Ликас не знал историю, генетическая память пока не прибивала его ни к одному берегу. Он жалел поляков, не зная о том, как они в 1919 году отхватили Вильно[22 - Вильно – старое название Вильнюса.]. Он сочувствовал просто из солидарности, потому что сам дрался с полнокровными наследниками жимайтов[23 - Жимайты – исконные племена литовских земель.].
Он был еще совсем мальчик и судил по-детски.
