Данькино детство

Слухи о нашем Зомби в конце концов достигли высоких кабинетов в Москве. Там пришли в настоящее бешенство. Нельзя было позволить, чтобы в образцовой советской воинской части замполитом работал человек с несуразной кличкой, занимающийся к тому же каким-то средневековым гаданием по книгам основоположников марксизма и ленинизма. Потребовали немедленно его уволить. Но наше начальство, хорошо знакомое с ситуацией, встало на дыбы. В качестве неопровержимых аргументов приводился тот факт, что наша часть считалась лучшей во всем Западном округе по воинской и моральной подготовке, и непосредственным виновником этого был не кто иной, как пресловутый Зомби. Завязалась оживленная дискуссия. В служебных документах и письмах кличка Зомби стала мелькать с пугающей частотой и употреблялась гораздо чаще, чем его настоящие имя и фамилия. Чтобы наконец покончить со всем этим сюром, замполита вызвали в Москву на ковер к главным партийным идеологам того времени. Разгневанные политработники высшего уровня решили устроить ему допрос по полной программе, чтобы выявить в нем хорошо замаскированного врага советского строя. Но только в этот раз они не на того напали. Играючи отбившись от первой плохо продуманной лобовой атаки, наш Зомби начал извергать из себя такое обилие цитат классиков и излагать такие бескомпромиссные взгляды на ситуацию с политической грамотностью в Советских Вооруженных Силах, что его постарались как можно скорее выдворить обратно по месту службы, потому как было совершенно очевидно, что увольнять Зомби совершенно не за что, а слушать, как тебе в глаза говорят неприкрытую фиговыми листиками голую правду, желающих на свете очень мало.

Итак, я твердо решил записаться к нашему Зомби на прием в ближайшее свободное время, а пока продолжил свое путешествие. После того как в двух шагах от меня, прячущегося позорно в кустах, прошла, быть может, девушка моей мечты, искать новых приключений в городе мне совершенно расхотелось. Но зайти в автомастерскую за каким-нибудь чистящим средством я все же решил. В городе я старался держаться подальше от прохожих, которых, к моему счастью, в это утро выходного дня было не так много. Когда попадалась особо оживленная улица, я сворачивал с нее и пробирался дворами. Мрачные мысли о потемневшей пуговице на моем в остальных отношениях безупречном кителе стали одолевать меня с новой силой. Но к гамме этих тревожных чувств теперь неожиданно начали примешиваться совсем другие нотки. Где-то далеко на заднем тускло освещенном фоне сознания проносились отрезвляющие и полные мудрой правды жизни голоса:

– Андрюха, ты долбаный придурок, – орал изо всех сил один голос.

– Андрей, дружище, твой мундир безусловно прекрасен; но это всего лишь шмотки, которые не делают тебя ни лучше, ни хуже, – успокаивал второй голос.

– Тебе не должно быть никакого дела до того, что и кто о тебе подумает, –назидал третий.

– Товарищ лейтенант, – сурово говорил четвертый голос, смутно мне напоминающий нашего Зомби, – вы хотите сказать, что ваша страсть к опрятности зашла слишком далеко и у вас на этой почве уже развился психоз? Как коммунист коммунисту я должен заявить, что такое поведение недостойно советского человека. Советский офицер обязан следить за чистотой своей одежды, но не более того и в разумных пределах. Даже не знаю, как вам помочь, потому что первый раз сталкиваюсь с таким тяжелым случаем. А давайте посмотрим, нет ли чего-нибудь по этому поводу в трудах товарища Ленина. Ну да, вот оно самое, черным по белому: «Жениться тебе надо, барин!».

Из этого полубредового состояния меня неожиданно вывел звонкий девичий голос, который как гром среди ясного неба прозвучал прямо над моей головой:

– Мужчина, я вас боюсь!

Я остановился как вкопанный и поднял голову. На балконе второго этажа дома, вдоль которого я в тот момент шел, стояли две девушки. В одной из них я мгновенно узнал свою лесную незнакомку; рядом с ней стояла ее подруга – она со смехом о чем-то громко рассказывала. Грешным делом, я сразу подумал, что она заметила мою злосчастную пуговицу. Машинально я схватился за нее, чтобы не продолжать позориться на весь белый свет. Конечно, я понимал, что это глупо и маловероятно, что пуговицу можно разглядеть без бинокля с такой высоты, но никаких более разумных объяснений у меня не было. Ведь на самом деле, что во мне еще может быть такого уж страшного? Или я ослышался?

– Девушка, – громко крикнул я, – пожалуйста, еще раз повторите. Я вас плохо понял.

Веселая девушка перегнулась через балкон, помахала мне рукой и закричала на всю улицу:

– Мужчина, я вас боюсь!

– Чем же я вас так напугал, уважаемая? – с искренним удивлением спрашиваю я, задирая голову.

– Я боюсь, что вы меня изнасилуете, – кричит она мне вниз и еще больше смеется.

– Как же я смогу? Вы же вон как высоко…

– А я сейчас спущусь! – крикнула она в ответ, еще пуще засмеялась, и они с подругой скрылись с балкона.

Я остался стоять на тротуаре в полной прострации. Мои мысли смешались. Я ничего уже не понимал. Даже не знаю, сколько я так простоял. Возможно, не меньше часа. В конце концов мои мысли стали приходить в порядок, и я даже вспомнил, что есть такой анекдот, и, скорее всего, эта веселая девица его громко рассказывала. А я как раз проходил под тем балконом и по дурацкой привычке все принимать на свой счет решил, что ее слова относятся ко мне. Осознав наконец весь идиотизм положения, в которое попал, я решил уже было немедленно покинуть место, где так позорно опростоволосился, но не успел. Дверь подъезда открылась и оттуда выпорхнула моя лесная певунья. Увидев меня, она оторопела от неожиданности:

– Ой, так вы еще здесь. Вы что же, правда подумали… – пролепетала она и мгновенно покрылась густым румянцем.

Я в свою очередь смутился не меньше, чем она. К огромной радости снова встретить эту чудесную девушку примешивался страх, что она может подумать обо мне хуже, чем я есть на самом деле. От большого нервного напряжения я стал лихорадочно вертеть пуговицу на кителе и – о ужас! – она оторвалась… В этот момент в глазах у меня все потемнело; волна гнева и ярости накрыла меня всего с головой, а с губ невольно сорвалось такое изощренное трехэтажное матерное ругательство, на которое я только тогда был способен. «Ну вот, теперь точно все – твоя репутация погибла бесповоротно и окончательно», – подумал я и уже собирался ретироваться, когда услышал ее приятный, с хорошо заметным литовским акцентом голос:

– Простите, я очень плохо понимаю по-русски. У вас, кажется, какие-то неприятности?

Я молча показал ей на безобразно торчащие из кителя нитки на месте оторванной в хлам пуговицы. Показывать ей еще и саму пуговицу с красовавшимся на ней темным пятном я, разумеется, не решился. Она понимающе цокнула язычком и предложила сходить вместе в военторг, где можно будет купить и новую пуговицу, и нитку с иголкой. Она даже предложила мне помощь в том, чтобы ее надежно пришить. Я с радостью согласился. И мы пошли в военторг, который располагался через пару кварталов от этого места. Пока все складывалось совсем неплохо. Единственное, что теперь меня сильно терзало, так это то, почему я сам сразу же не догадался выбросить к чертям собачьим свою потемневшую пуговицу и пришить на ее месте новую вместо всех мучений с поисками пасты ГОИ. «Пожалуй, на прием к Зомби нужно будет записаться без очереди, потому как случай явно очень тяжелый», – подумал я.

Тем временем мы уже свернули на улочку, где находился нужный нам магазинчик. И тут я увидел людей в военной форме с красными погонами внутренних войск, которые шли нам навстречу. Мысль о том, что меня, офицера ВДВ, какие-то красноперые увидят в парадном кителе, где на самом видном месте вместо пуговицы безобразно торчат нитки, едва не повергла меня в панику. Решение пришло мгновенно. Я схватил в железные объятья спутницу, мертвой хваткой прижал ее к груди, надежно скрыв таким образом от посторонних глаз свой позор, и впился в ее губы. От неожиданности она даже не успела вскрикнуть, а уж вырваться из моих объятий ей можно было и не мечтать. Поскольку думать о том, как поправить репутацию в глазах девушки уже не имело смысла, а второго такого случая мне явно не должно было никогда представиться, то, каюсь, я решил выжать из этого поцелуя по максимуму все, чего лишался в будущем. Всеми своими фибрами я впитывал тепло ее нежных губ, трепет ее юного тела. Давно уже прошли мимо нас военные, потом прошла еще куча всякого народу, а я все не мог насытиться этим бесконечным и сладким, как цветочный нектар, поцелуем. Наконец, я ее отпустил.

Она стояла передо мной с опущенными ресницами. На ее щеках полыхал румянец. На губах была едва различимая улыбка. Во мне полыхнула искра надежды: «Может быть, все еще не так уж и плохо…»

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Дайна. Это по-нашему значит песня. А ты всегда сначала целуешь девушку, а потом интересуешься, как ее звать? – спросила она.

Мы оба рассмеялись. Я ей представился. Потом честно рассказал по порядку все события этого дня, да и вообще про всю свою жизнь и службу. Я ничего не скрывал и не старался показаться ей лучше, чем есть. Впервые в жизни я встретил девушку, от которой ждал того, что она полюбит меня настоящего, со всеми моими тараканами в голове и даже в мундире с оторванной пуговицей.

Я говорил очень долго. Она выслушала меня, ни разу не перебив. Только смеялась, когда ей было смешно, и сочувственно вздыхала, когда ей становилось за меня грустно. За это время она успела пришить мне пуговицу, сходить со мной в кафе, дойти до воинской части, а потом и до мостика, который вел в ее село. На мостике мы и попрощались, договорившись о времени и месте следующей нашей встречи.

Мы встречались с ней каждый день почти месяц. И это был, пожалуй, самый счастливый месяц в моей жизни. А в последний день августа я сделал ей предложение. Дайна была на седьмом небе от счастья, но сказала, что должна спросить разрешения у родителей и что это больше всего ее тревожит, потому что в их семье, да и вообще во всем селе ненавидят русских, которых считают оккупантами. Для меня ее слова стали настоящим откровением. Я, конечно, не великий знаток истории, но точно помнил, что в школе про оккупацию Литвы мы ничего не проходили, и не думал, что наши учебники отличались от местных. А если даже и так, то как тогда прикажете понять, что так называемые оккупанты, если смотреть правде в глаза, живут подчас гораздо в более худших условиях, чем те, кто считают себя оккупированными.

Очень скоро ее опасения полностью подтвердились. Узнав о намерении выйти замуж за советского офицера, родители закатили ей страшный скандал и потребовали, чтобы она не смела больше со мной встречаться. Ни о какой свадьбе сейчас не могло быть и речи. Мы решили пока продолжать наши встречи тайно. Но и это длилось совсем недолго. Родители взяли мою Дайну под такой плотный контроль, что однажды все-таки выследили ее, когда она вечером возвращалась домой со стороны нашего военного городка. Поэтому на следующее назначенное свидание вместо Дайны пришла ее городская подруга, по имени Рута, та самая, что разговаривала со мной с балкона; к тому времени мы с ней уже были хорошо знакомы. Рута передала мне записку от моей Дайны, в которой та писала, что родители вывозят ее на время к дальним родственникам. Просила меня ее не забывать и признавалась, что без меня жить она не хочет.

Я ходил после этого мрачнее тучи и даже снова начал подумывать о визите к Зомби. Но для начала решил все-таки встретиться с ее родителями. Перед таким ответственным делом лучше было сначала посоветоваться с Рутой, поскольку та хорошо знала эту семью и могла дать полезные советы, как лучше найти подход к родителям Дайны. В следующую же субботу я пришел к Руте домой и поделился своим планом. Но она, к моему большому огорчению, считала, что разговаривать с родителями Дайны совершенно бесполезно.

– Пойми, Андрюша, – объясняла она мне, забавно картавя, – у нас в Литве ненавидят советскую власть и особенно русских военных. В наших самиздатовских газетах и листовках вовсю обсуждается акция, которую хотят организовать по всей Республике, когда все ее жители возьмутся за руки и образуют живую цепь длиной почти в тысячу километров, чтобы выразить таким образом протест против оккупации. Планируют собрать не меньше двух миллионов человек. И я нисколько не сомневаюсь, что рано или поздно столько народу у нас наберется. Если бы даже родители Дайны и не испытывали вражды к тебе лично, они бы никогда не пошли против течения, потому что после этого они превратятся в отверженных. Никто не будет покупать молоко их коров и коз. А все друзья и знакомые закроют перед ними двери. Единственное, что вы можете, – это бежать. И я готова вам помочь. Дайна может на день-два поселиться у меня, но только не больше, потому что ее родня обязательно заподозрит меня…

– Спасибо тебе, Рута, – с чувством сказал я. – Но бежать прямо сейчас – не вариант. Нужно для начала договориться о переводе в другую часть, но не думаю, что это быстро, я ведь только два месяца назад сюда был назначен. Хочу все-таки переговорить с ее отцом. Подскажи, как это лучше устроить.

– Нет ничего проще, хотя я не думаю, что он даже говорить с тобой захочет… Он по субботам всегда привозит свое молоко и творог на местный рынок. Пошли, я тебе покажу его.

И мы с Рутой отправились на рынок. Она завела меня в ту его часть, где частники торговали молочными продуктами, и показала на высоченного мужчину.

– Это и есть ее отец, – сказала она. – Я пойду, не нужно, чтобы он заметил меня с тобой. Приходи ко мне, когда захочешь. Помни, я очень хочу вам помочь.

Она ушла, а я стал разглядывать отца моей Дайны. Роста он был гигантского. Наверное, не меньше своего знаменитого земляка Сабониса. Пожалуй, я так и буду его дальше называть – Сабонисом. Теперь мне стало понятно, в кого моя Дайна так вымахала. Я подошел поближе и сделал вид, будто прицениваюсь к его творогу.

– Отец, сколько стоит твой творог? – спрашиваю его.

– Немоку русишкэй, – ответил он мне хмуро, глядя куда-то вдаль поверх моей головы.

Перевод здесь не требовался, но я не сдавался. «Хорошо, – думаю про себя, – фашист ты недобитый, попробуем поговорить тогда на языке твоих прежних хозяев». Благо, немецкий я знал неплохо.

– Vater, sprechen Sie Deutch?

Но он в ответ даже не удостоил меня взглядом, демонстрируя всем своим видом, что я для него просто не существую.

У меня пропало всякое желание продолжать общение с этим явным потомком «лесных братьев», поэтому я развернулся и пошел прочь. Но не сделав и пары шагов, я вздрогнул, точно пронзенный электрическим током, от злобного шепота, который раздался вдруг за моей спиной, на чистейшем русском языке:

– Оккупант!

Резко развернувшись, я успел поймать на себе взгляд Сабониса, полный такой бешеной ненависти, что мне стало немного жутко. «Да, Рута, ты была абсолютно права, нам с Дайной нужно бежать отсюда. С такими родственничками спокойного житья нам с ней здесь точно не будет. Съедят живьем и не подавятся», – подумал я в тот момент.

Вернувшись в часть, я первым делом пошел искать Зомби, потому что теперь это был единственный на свете человек, который мог нам помочь. Нашел я его быстро. Он, как обычно в это время, торчал в Ленинской комнате и конспектировал газеты, готовясь к очередной политинформации. Я подошел к нему и попросил принять меня по личному вопросу сразу же, как у него появится свободное время. Видимо, по моим полным отчаянья глазам он понял, что дело срочное, встал и пригласил идти за ним.

– Рассказывайте все по порядку, – сказал он мне, жестом пригласив сесть на стул, когда мы вошли в его кабинет.

Я сел и начал все рассказывать. Он слушал меня, не перебивая. Лицо у него при этом оставалось непроницаемым. Только один раз я заметил, как желваки заиграли на его скулах: когда я стал пересказывать ему слова Руты насчет планировавшейся акции всеобщего гражданского неповиновения. То, что произошло дальше, показалось мне каким-то фантастическим сном.

– Вы, товарищ лейтенант, правильно сделали, что обратились сразу ко мне, – сказал он, тщательно подбирая слова. – Если вы не передумаете жениться, то вас переведут в Москву в одно из подразделений ГРУ. Думаю, за пару месяцев мы это устроим. Девушку можете поселить пока у себя при условии, что она носа не высунет до вашего отъезда. Надеюсь, в качестве благодарности вы не откажете мне в одной совсем маленькой услуге? – спросил он, и его колючие серые глаза неподвижно уставились на меня.

– Конечно же, товарищ майор, о чем тут говорить! Скажите, что я должен для вас сделать? – я был на седьмом небе от такого неожиданно свалившегося на меня счастья.

– Вы мне ничего не должны, – ответил он. – Просто, если найдете время, навестите одного очень старого и больного человека в Москве и передайте ему от меня пару слов. Его фамилия Быстролетов, если вам это хоть о чем-то говорит…

– Нет, я в Москве никого не знаю, – ответил я.

– Это очень хорошо, – удовлетворенно кивнул Зомби. – Можете идти выкрадывать свою невесту.

Я развернулся и пошел к выходу. Но когда я уже взялся за дверную ручку, меня остановил его голос.

– Товарищ лейтенант, задержитесь.

Я развернулся и вопрошающе на него посмотрел.

– Думаю, не будет лишним напомнить, что все сказанное здесь остается между нами, – сказал Зомби. – Про ваше новое назначение и место службы пока никто не должен знать, в том числе и непосредственное начальство. Про свою невесту, думаю, вы и сами должны понимать, что к чему. Если здесь за забором соберется толпа местных с требованием вернуть похищенную девушку, мы, разумеется, обязаны будем ее выдать. Так что пусть сидит очень тихо, коли уж вы решите ее здесь укрывать. Вам, вероятно, понадобится машина… По этому поводу не стесняйтесь, обращайтесь сразу ко мне. Теперь можете идти.

Я весело отдал ему под козырек и вышел за дверь. Душа моя ликовала. Еще бы, скоро мы с Дайной будем под одной крышей! Да и грядущее новое назначение казалось мне страшно заманчивым. Каким же я тогда был юным и глупым. Мне ведь даже и в голову не могло прийти, что я по собственной воле угодил в сети опытного вербовщика… Впрочем, я ни разу об этом потом не пожалел.

Первым делом я побежал звонить Руте.

– Андрюша, что-то случилось? – спросила она крайне встревоженно, потому что ее напугал мой взволнованный голос.

– Руточка, все превосходно, – успокоил ее я. – Нужно срочно встретиться.

Мы договорились, что я зайду к ней утром в следующую субботу. Я планировал через Руту передать Дайне письмо с подробной инструкцией, как и где нам встретиться, чтобы я мог ее увезти. Но, как часто бывает, судьба расставила все по-своему, и мои смелые ковбойские планы так и остались витать в воздухе. А случилось вот что. Два младших брата Дайны играли в футбол возле родительского дома. Один из них случайно залупил мячом по стене, из-за чего от нее откололся здоровенный кусок штукатурки. Оказалось, что под ее толстым слоем скрывался неразорвавшийся артиллерийский снаряд, застрявший здесь во времена Великой Отечественной. Прибывшие на разминирование саперы сказали, что снаряд сильно проржавел, и поэтому есть небольшая вероятность, что придется осуществлять подрыв на месте. Хозяевам предложили до пятницы выехать вместе со всем имуществом и скотом.

Ничуть не покривлю душой, если скажу, что мне искренне было жаль этих людей. По-видимому, очень скоро они навсегда лишатся старшей дочери и вдобавок останутся без родной крыши над головой. Пару раз я ходил понаблюдать издалека, как родственники Дайны на грузовиках и телегах вывозят куда-то имущество и уводят скот. В среду из дома вынесли последние вещи, и он остался дожидаться своей участи совершенно осиротевшим. Несколько раз я порывался подойти к нему поближе: меня манило к себе место, где выросла моя драгоценная Дайна, – но так почему-то и не решился. Зато я вдоволь побродил по окрестностям. Дом Дайны располагался на самом краю села, метрах в пятистах от того места, где река делала крутой изгиб, и берег там был довольно обрывист. Очень живописное, надо сказать, местечко. Провожая Дайну, я не раз невольно завидовал ей, сравнивая условия, в которых она выросла, с тем, как провел свое детство и юность я сам. И вот это уютное родовое гнездышко скоро взорвут…

Почему-то я совершенно не сомневался именно в таком исходе. Думаю, все дело было в том, что я слишком близко к сердцу принял известие, что близкие родственники моей возлюбленной ненавидят советскую власть. Я воспринимал такое их отношение как чудовищную ошибку, имевшую место вследствие хорошо организованной вражеской пропаганды. Но после того, как я, советский офицер, выкраду их дочь, а саперы взорвут дом, их фанатичная и слепая ненависть найдет себе уже неопровержимое фактическое обоснование – и маленькие братья моей Дайны будут точно знать, что советская власть и советские солдаты принесли в их дом горе и разруху.

Все эти мысли не выходили у меня из головы ни днем, ни ночью. По-хорошему, мне нужно было поговорить с Зомби, но поскольку я так не сделал, то накрутил сам себя до того, что места уже себе не находил. Поэтому-то на рассвете в четверг, вооружившись некоторыми подручными средствами, я принялся за дело возле покинутого всеми дома. Дом представлял из себя обычную хату с глинобитными стенами толщиной чуть больше полуметра, поэтому процесс извлечения снаряда не представлял особой сложности; главное было никуда не спешить. Примерно часа через два я уже держал увесистый, внешне не так уж и плохо сохранившийся снаряд в руках и размышлял, что мне с ним теперь делать. С учетом того, что саперы приедут только завтра, оставить его без присмотра в доме я не мог; караулить снаряд я тоже не собирался. Нужно было его хорошенько укрыть от глаз вездесущих местных мальчишек, и я не придумал ничего лучше, как надежно спрятать неразорвавшийся боеприпас до пятницы где-нибудь на берегу реки.

До обрывистого берега, как я уже говорил, было метров пятьсот. Возможно, сказался ранний подъем, может быть, накопились усталость и нервное напряжение, но, дойдя до места, где берег резко обрывался, я на секунду отвлекся и, запнувшись на не высохшей еще от утренней росы траве о какую-то кочку, растянулся во весь рост. Падая, я постарался как можно мягче приземлить свою опасную ношу на вытянутых руках, но не рассчитал усилие: снаряд по инерции покатился к краю обрыва. Я бросился за ним, но было уже поздно, он сорвался вниз. Через секунду раздался глухой стук железа по камню, а потом прогремел взрыв…

Те, кто его видел со стороны, говорят, зрелище выглядело весьма эффектно. Но мне тогда было не до этого. Берег, на самом краю которого я в тот момент находился, треснул и оползнем сошел в реку вместе со мной. Мгновенно напитавшаяся водой глина превратилась в вязкую трясину, из которой невозможно было выбраться. Меня спасло только то, что я оказался на самом краю этого болота и сразу сообразил выбираться в сторону чистой воды, т. е. подальше от берега. Мои любимые кирзачи тем не менее затянуло; впрочем, плыть в них я все равно бы не смог. В насквозь пропитанной мокрой глиной одежде я переплыл кое-как через реку и едва живой от усталости выполз на противоположенный берег. Немного отлежавшись, я поднялся и побрел к нашему КПП. Дежуривший там знакомый офицер долго не мог узнать в появившемся у ворот части босоногом оборванце с исцарапанными лицом и грязными спутавшимися волосами своего приятеля, известного щеголя, который никогда не выходил из дома, не убедившись прежде, что на его одежде нет ни единой пылинки.

Медали за отвагу мне, разумеется, никто не дал. Взамен я получил хороший нагоняй от начальства. Но меня это даже не задело. Плохо было другое: на неопределенное время пришлось забыть об увольнительных. Моя затея с похищением Дайны откладывалась, что меня по-настоящему тревожило. В субботу рано утром я позвонил Руте, рассказал, что произошло, и сообщил, что не смогу какое-то время покидать расположение части.

– Андрюша, – сказала она мне, – главное, что ты жив! Ты настоящий герой! Я горжусь нашей с тобой дружбой. У нас сейчас ни о чем больше не говорят, как о твоем отважном поступке. Я сегодня же отправлю письмо Дайне и расскажу, что ты сделал. Когда будет от нее весточка, я сама к тебе приеду.