Девять писем для Софии

– Ну конечно. Только будь готова: мюзикл – это серьёзный и неустанный труд. Здоровье у тебя, наверное, отменное?

Я покачала головой и с горечью рассказала, что до пяти лет не могла ходить и потому не привыкла к тяжёлым физическим нагрузкам. Да, милая, тогда мне действительно чудилось, что это была моя история. Я присвоила не только имя погибшей сестры, но ещё и её биографию. Даже болезнь у нас была одна на двоих. Но на удивление мой рассказ совсем не испугал режиссёра. Он только похлопал меня по плечу – точно так же, как сына, и шепнул, что всё обязательно получится, если действительно этого хотеть и много работать. А потом мы с Александром болтали о всяких пустяках и буквально за несколько минут сблизились так, точно знали друг друга всю жизнь. Он согласился взять себе котёнка, потому что у моей мамы была аллергия на шерсть, и сказал, что назовёт его Найдёнышем. Мне совсем не понравилась такая неоригинальная кличка, и мы немного поспорили. Тогда он рассказал мне о романе Филдинга «История Тома Джонса, Найдёныша».

– Так что это, можно сказать, литературное имя, – подняв указательный палец вверх, важно произнёс мой новый друг. Я рассмеялась и захлопала в ладоши: на Александра невозможно долго обижаться.

К сожалению, в тот день я так и не узнала, чем закончился мюзикл «Стихия». Уже смеркалось, и мне нужно было спешить домой, чтобы отец не тревожился из-за моего длительного отсутствия. И только потом я осознала, что не спросила у Александра, где он живёт, и не узнала его номер телефона. Конечно, он написал мне адрес студии мюзикла, и я совершенно точно положила свёрнутую вдвое бумажку в карман, но, по-видимому, выронила по дороге. В общем, у меня не осталось никаких сведений о том, где найти нового друга. Сначала я очень переживала и грустила, но потом немного успокоилась и с головой погрузилась в учёбу, пока в один волшебный день… Впрочем, не буду писать об этом сейчас, ты и так понимаешь, что моя первая встреча с Александром не могла оказаться последней. Как говорится, всему своё время, и я обязательно расскажу тебе об этом подробнее в одном из следующих писем.

Тем вечером я долго не могла прийти в себя. Будто бы побывала где-то за гранью нашего обыденного мира, и возвращение сулило неизбежное разочарование. Там царили волшебство, уют, красота, а Здесь – недовольная мама, пережарившая картошку, и отец с вечно виноватым лицом и сгорбленными плечами. Он словно сам наказывал себя за что-то и казался теперь намного ниже, чем раньше. Мне очень хотелось обнять его и шепнуть, что он не сделал ничего дурного и потому не стоит так замыкаться в себе. Но я молчала, а папа натягивал такую жуткую улыбку, что мне было больно на него смотреть.

– Пап, ты даже представить себе не можешь, что со мной сегодня произошло! – воскликнула я, закружившись вокруг отца, пока он с сосредоточенным видом прорисовывал будущую скульптуру на бумаге. Раньше папа не тратил на эскиз много времени и почти сразу переходил к изготовлению модели из глины. Но в последнее время он был жутко недоволен рисунком, тяжело вздыхал и рвал бумагу на куски. Мусорная корзина под столом была переполнена обрывками черновиков, но папа будто ничего не замечал. Он бросал бумагу прямо на пол и тянулся за новым листом… Даже не знаю, какую скульптуру ему хотелось создать на этот раз. Создавалось впечатление, что он поставил перед собой непосильную задачу и в глубине души прекрасно всё понимал, но не мог себя за это простить.

Я всегда восхищалась своим отцом и считала его непризнанным гением. К сожалению, он так и не добился больших успехов. У него было не слишком много заказов, и мама даже называла его неудачником, советуя заняться каким-нибудь другим, более прибыльным делом. Но я до сих пор помню, как однажды папа показал мне две бронзовые статуи и, потрепав по голове, ласково улыбнулся:

– Вот, дорогая, познакомься… Это твои бабушка и дедушка.

Я с восхищением разглядывала счастливые лица влюблённых, которые держались за руки и смотрели друг на друга так, словно на всём свете не существовало никого, кроме них. Весь мир бы посторонился, чтобы уступить дорогу этим удивительным людям, сняв шляпу перед великой силой их нежного чувства. На самом деле мне не довелось увидеть бабушку и дедушку воочию. Ещё до моего рождения случилась ужасная трагедия: бабушка погибла в авиакатастрофе, когда летела к мужу после двух лет вынужденной разлуки. Она была оперной певицей и некоторое время работала за рубежом. После получения чудовищного известия мой несчастный дедушка не справился, и даже четырёхлетний Аким не смог удержать его от страшного шага. Антон Васильков отравился крысиным ядом, потому что слишком сильно любил свою жену и мечтал поскорее воссоединиться с ней. Говорят, мой дед оставил предсмертную записку, где после просьбы никого не винить в его смерти шли следующие слова: «Я не смогу жить один… без неё». Я всегда плакала, когда вспоминала эту трогательную историю, и совсем не могла осуждать дедушку, хотя и знала, что мой отец чувствовал себя из-за этого брошенным и никому не нужным. Думаю, во всём виноват злой рок, фатум, и иногда мы не вольны делать свободный выбор, а вынуждены подчиняться обстоятельствам, следовать задуманному кем-то сценарию, плыть по течению, когда больше всего на свете хочется против…

Как бы то ни было, одно остаётся для меня непреложным: мой отец – гениальный скульптор, просто он ещё не нашёл ценителей своего творчества. Но это вовсе не значит, что они никогда не найдутся. Я убеждена: однажды, через много-много лет, люди обнаружат его скульптуры, которые в конце концов станут ценными музейными экспонатами. А сейчас он комкает бумагу из-за неудачного эскиза и отрывает заусенцы на пальцах, не обращая внимания на кровь…

– Боюсь, что не догадаюсь, – покачал головой он, окидывая меня внимательным взглядом. – Но у тебя так горят глаза! Уверен, с тобой приключилось что-то жутко интересное. И в таком случае я тебе немного завидую, – папа подмигнул мне и усадил на колени, как в детстве, когда я плакала из-за сломанной куклы или потерянной игрушки.

– Я увидела мюзикл! Настоящий мюзикл! Можешь себе это представить? Там актёры играют, поют и танцуют! – загибая пальцы, восторженно перечисляла я. – Папа, меня тоже туда позвали… в студию мюзикла, и я очень хочу, вот только… – не решилась рассказать, что потеряла адрес.

Он прижал меня к себе ещё крепче, и на его губах появилась та самая печальная улыбка, которая всегда причиняла мне боль.

– Я рад за тебя, дорогая… Знаешь, мне тоже нравятся мюзиклы. Одно время я даже хотел стать актёром, но учительница музыки сказала бабушке, что мне медведь на ухо наступил, – он рассмеялся и поцеловал меня в лоб. – Вот почему мне пришлось стать скульптором.

– И у тебя очень хорошо получается, – я взяла его большие руки и приложила к своим разрумянившимся щекам. Интересно, а тебе передалась эта моя забавная особенность? Всегда краснею, когда волнуюсь или чем-то очень сильно увлекаюсь. – Ты лучший скульптор во всей Вселенной! – абсолютно искренне проговорила я и, вскочив с места, принялась собирать бумажки под столом.

Отец закашлялся, на рубашке в области груди появилось пятнышко от пота. Он хотел закурить, но сдерживал себя. Папа ни разу не курил при мне, даже когда я повзрослела.

– Это не так, – он провёл подушечками пальцев по вспотевшему лбу. – Я просто делаю то, что в моих силах. В этом, собственно, и заключается наше предназначение. Создавать прекрасное, чтобы оставаться человеком… – отец внезапно умолк и застучал по столу. Ритм вышел неровным, сбивчивым. Я подумала тогда, что именно в этом ритме и бьётся его беспокойное сердце.

А потом вдруг спросила:

– А мама исполняет своё предназначение?

Отец бросил на меня вопросительный взгляд, бровь заметно изогнулась, руки замерли на коленях. Он хмурился вовсе не потому, что злился. Ему и самому хотелось знать ответ, которого я теперь так упрямо требовала.

– Конечно, – после непродолжительной паузы пробормотал он, сильно охрипнув от волнения. – Она теперь шьёт наряды. Это ведь тоже прекрасно, – отец смотрел не на меня, а куда-то в сторону, словно говорил сам с собой. Между тем я с нахальной проницательностью разглядывала его осунувшееся за последние несколько месяцев лицо.

– Тогда почему… – нужно было прикусить себе язык и замолчать, но я этого не сделала. – Почему она каждый вечер просто лежит и смотрит в одну точку?

Отец побледнел, его нижняя губа задрожала – и этим он себя выдал.

– Дорогая… Софи… – папа будто сделал над собой усилие, чтобы произнести моё имя. – Иди к себе. Уже слишком поздно для разговоров.

На самом деле мне очень хотелось, чтобы он меня выслушал. Я любила наши душевные беседы по вечерам, когда солнце медленно закатывалось за призрачные облака. Небо умывалось вечерней свежестью, посмеиваясь над легкомысленными жителями чудной планеты размером с блюдце. Я знала, что он поймёт, даже если просто рассеянно покачает головой в ответ на мои сбивчивые слова и улыбнётся. Но сейчас всё было как-то иначе, совсем по-другому, и я убежала в свою комнату, стараясь не хлопнуть дверью, чтобы не разбудить вечно уставшую маму А между тем, как много мне хотелось рассказать! Ты и представить себе не можешь, насколько одинокой я себя чувствовала… Скоро мне предстояло пойти в новую школу. Но это не давало мне никакой надежды найти настоящего друга.

Когда я жила в Коломне, школа стала для меня адом. Одноклассники называли меня лгуньей и не упускали случая, чтобы задеть плечом или наступить на ногу. Издевательское «ой, здесь кто был» сопровождалось раскатистым звонким смехом. Две девочки с одинаковыми рыжими веснушками на щеках принимались шептаться всякий раз, когда меня видели. Мальчик из параллельного класса закатывал глаза и бросал мне вслед какое-нибудь изощрённое ругательство, а учительница делала замечание за невнимательность и считала лентяйкой:

– А Василькова опять в мечтах и грёзах! Ставлю два в журнал, – шлепок по столу торжественно завершал её любимую реплику. Красная ручка самодовольно выводила на бумаге унизительную отметку. А я не заслужила, милая, не заслужила ни этой двойки, ни такого отношения! Я была всего лишь ребёнком, который отчаянно нуждался в друзьях. Мне так хотелось обрести родственную душу, друга, который не будет задавать лишних вопросов, а просто примет меня такой, какая я есть. Но знаешь, мир устроен слишком странно и несправедливо, едва ли кому-нибудь удастся изменить эти глупые правила. Нам часто приходится получать незаслуженные наказания. Горечь усиливается, когда ты оборачиваешься и видишь ликующие лица тех, кого следовало бы наказать вместо тебя.

Меня всегда обходили стороной, но всё обострилось, когда новенькая одноклассница заметила моё письмо в Город воспоминаний.

– Софочка, а что ты такое пишешь? – поинтересовалась девочка с вытянутым лицом и толстыми рыжими косами. Я всё время думала, что её голова однажды не выдержит такой тяжести и рухнет под ноги. До сих пор помню имя этой горделивой красавицы, напоминавшей ведьму с иллюстрации из учебника истории. Виолетта заглянула через моё плечо и начала читать вслух. Я поспешно закрыла руками бумажный листок.

– Это так… письмо сестре. Она у меня в другом городе учится, в гимназии. А я вчера из-за уроков дописать не успела, вот и решила закончить на перемене, – я старалась говорить вежливым тоном, хотя мне больше всего на свете хотелось залепить этой девчонке пощёчину.

– Разве у тебя есть сестра? – удивлённо воскликнула Виолетта. – Но ты никогда мне не рассказывала!

Я ещё сильнее разозлилась: мы были знакомы всего неделю. Невольно сжала кулаки, спрятав их на коленях под партой. Ещё немного – и моя внутренняя Жанна Д'Арк ринется в бой, чтобы спасти свою поруганную честь.

– А вот теперь рассказала. Жду не дождусь зимних каникул! Тогда моя Тори приедет, и мы будем прекрасно проводить время вместе.

Виолетта захлопала в ладоши, её глаза заблестели, как у человека, увлечённого какой-то особенной идеей, но мне почему-то сразу не понравился этот неправдоподобный блеск.

– Здорово! Я так хочу с ней познакомиться! Уверена, мы обязательно подружимся!

Виолетта принадлежала к такому удивительному типу людей, которые на всех производят приятное впечатление. Словом, она умела нравиться, и этот природный дар позволял ей искусно управлять сверстниками. Всего за неделю она сумела завоевать авторитет в новом коллективе и занять место лидера. Я же относила себя к так называемой серой массе – такие ничем не выделялись, ни на что не претендовали и мечтали только о спокойном существовании в одиночестве.

В общем, я не стремилась заявить о себе, мне нравилось оставаться незаметной. Всё равно никто бы не понял мой маленький, уютный мир, где я могла танцевать дни и ночи напролёт. Такие люди, как Виолетта, совсем меня не привлекали. Я пыталась выглядеть любезной, но в глубине души мечтала оказаться как можно дальше отсюда, скрыться от её неприятного проницательного взгляда. Брр… Даже сейчас, спустя столько лет, мурашки по коже пробежали!

– Глупости! – вдруг возмутился полненький круглолицый мальчик, имя которого я уже не вспомню. Он совершенно неожиданно ворвался в мои мысли, будто в заброшенный дом, чтобы объявить себя его новым хозяином.

– И как тебе не стыдно так врать, Соф? Все знают, что малютка Василькова давно умерла, ещё когда ей было шесть. Об этом даже в газетах писали: трое детей залезли на крышу, и одна девочка свалилась оттуда. Вика Василькова разбилась насмерть, – он взглянул на меня с торжествующим видом.

Виолетта с нарочито преувеличенным изумлением открыла рот и хлопнула себя по лбу.

– Как я могла забыть! У меня же мама про это читала! Просто я не сразу поняла, что это сестра Софы. Почему ты о таком врёшь? – она нахмурилась и поставила руки на пояс, вообразив себя раздосадованной учительницей, а меня – своей нерадивой ученицей.

Я опустила глаза и вжалась в стул, приготовившись к неминуемому удару. Белый конверт, незапечатанное письмо, – всё расплывалось перед моими глазами, и я чуть было не потеряла сознание, но вдруг… Карандаш, крепко сжатый пальцами-щупальцами, раскололся надвое.

– Врёшь! – прошипела я, облизывая пересохшие губы. – Этого не было, это мне приснилось! Моя сестра жива! Жива! Жива!

Верила ли я сама в то, о чём говорила и в чём так отчаянно пыталась убедить других?

Мне не хотелось об этом думать. Но я невольно снова и снова возвращалась в тот страшный день, когда превратилась в пепел моя последняя надежда. Я не смогла рассказать об этом ни отцу, ни тем более матери, но они и так обо всём догадались. Мама нашла газету, которую подложила в мой портфель Виолетта. Наверное, после этого разговаривала с учительницей, вдруг превратившейся в необычайно сердобольную женщину. А потом мы уехали, переехали в другой город, но и здесь мне не было лучше. Ах, если бы рядом со мной оказалась родственная душа! Тот мальчик, который открыл мне мир мюзиклов… Как бы мы могли быть счастливы вместе!

Я сидела на кровати у распахнутого окна, не решаясь включить свет, и задавала один и тот же вопрос:

«Когда ты придёшь?»

Взывала к драгоценному Другу, потерянному в лабиринте эпох, но никак не могла расслышать ответ. Может быть, ветер, гуляющий за окном, не такой уж и надёжный почтальон? Хотя о чём это я!.. В этом мире не следует доверять даже собственному сердцу. Мне казалось, что я стою перед наглухо запертой дверью, стучу, дёргаю ручку – но никто не открывает, не отзывается. А я всё равно не тороплюсь уходить, а я всё равно продолжаю ждать. Сажусь на корточки и стираю пальцем обжигающую слезу. Щёки пылают, ступни тяжелеют, тело падает на холодный пол, но… ничего не меняется, никто не приходит, дверь заперта.

Знаешь, милая, я очень хочу, чтобы у тебя были настоящие друзья. Хотя бы один друг, но преданный; тот, кому действительно можно доверять – и ты богата. О, это самое необыкновенное и бесценное богатство, каким только возможно обладать на земле!

Прощай, дорогая дочка.

А лучше – до скорого.

Надеюсь, у нас впереди ещё много писем… Очень и очень много.

Глава 7

Слепая мадонна

Иногда я ловила себя на мысли, что не хочу и не могу писать этот роман. Не лучше ли заняться каким-нибудь более полезным делом и просто жить одним днём? Впрочем, даже если попытаюсь – получится только глупая пародия на жизнь.

К тому же я знаю, что всё равно не смогу сбежать от судьбы, от собственного предназначения. Чувство вины выжжет на мне клеймо. Мой долг – закончить историю, иначе всё моё существование обессмысливается и я не более чем злокачественная опухоль на теле Вселенной. Вот почему я отправилась на поиски своего деда, в надежде, что он даст мне ключи от цветущего сада непокорной души Софии (или всё-таки Виктории?) Васильковой.

Папа знал адрес моего дедушки, но, увы, не смог с ним связаться – они уже много лет не общались. Говорят, Аким Антонович Васильков был настоящим затворником. Он жил в хрущёвке на Большой Черкизовской в квартире под номером 13. Наверное, нужно набраться смелости, чтобы на такое решиться. Я позвонила, но никто не отозвался. Несколько раз постучала, но меня никто не услышал. Иногда мне кажется, что я пытаюсь охотиться на призраков.

– Вы к Акиму Антонычу? – поинтересовалась любопытная соседка, которая выскочила на лестничную площадку тотчас же, как увидела в глазок незнакомое лицо. Женщина в выцветшем халате и серых тапочках окинула меня оценивающим взглядом и сжала губы.

– Да… Не подскажете, он в это время обычно дома?

Она насмешливо покачала головой. Её и без того маленькие глаза превратились в щёлочки.

– Он-то? – женщина махнула рукой, словно её нелюдимый сосед был совершенно безнадёжен. – Аким-то наш Антоныч вообще по несколько месяцев из дома не выходит. Иной раз думаешь, вдруг помер, звонишь ему в дверь, а он и не открывает.

Сильный спазм в желудке напомнил о моей беззащитности перед лицом строгой судьбы. Что, если соседка права и я никогда его не увижу? Что, если его бездыханное тело лежит там, за дверью тринадцатой квартиры, на каком-нибудь грязном диване, и никто даже не догадывается о смерти несчастного старика? Люди слишком равнодушны, чтобы обращать внимание на подобные вещи.

– А вы ему кем приходитесь? – хитро сверкнула глазками неугомонная соседка.

– Я его внучка, – буркнула ей в ответ, не находя в себе сил оставаться вежливой и доброжелательной. Моя незваная собеседница даже присвистнула от удивления: хороша внучка, ни разу не навестила деда, когда он так нуждался в заботе и внимании. Наверное, уже готовилась рассказать обо мне другим таким же сплетницам.

– Да уж… Хм… Как всё это странно! – соседка ещё раз оглядела меня с ног до головы и наконец захлопнула дверь. Я решила подождать на площадке: вдруг дедушка всё-таки выйдет или вернётся, если куда-то уходил?

В голове крутились строки из старой песни, которую услышала моя мама, когда впервые увидела «Стихию» на улице. Я не знала мотив, но мне захотелось попробовать спеть вслух:

Падают звёзды без крика,

В огромной Вселенной так тихо,

И кто-то бесславно сгинет,

Увязнув в своей…

Я не успела закончить, потому что замок щёлкнул – кто-то по ту сторону квартиры № 13 открывал дверь.

– Дедушка! – невольно воскликнула я. Боялась, что он передумает и всё-таки не откроет. Человек за дверью замер.

– Пусти меня, пожалуйста, я хочу поговорить! – поспешно заговорила я. Знала, что он меня слышит. Но захочет ли впускать в чертоги своей памяти? Такое внезапное вторжение могло причинить ему боль.

– Я ждал… – отозвался хриплый старческий голос. – Я знал, что ты придёшь.

Аким Васильков выглядел намного старше своего возраста. Несчастья, бесконечная, непреодолимая боль, чувство горькой вины и ненависть к себе избороздили смуглое лицо морщинами и вплели серебряные нити в его длинные волосы. Наверное, они побелели от слёз тоскующего ангела-хранителя, не сумевшего помочь своему подопечному. Дедушка долго разглядывал меня, пока я стояла на пороге, не решаясь войти. Может, заметил сходство со своей дочерью или всё-таки до сих пор принимал меня за иллюзию?

Он накинул на плечи серую рубаху, всю в пятнах, с оборванными пуговицами. На груди отчётливо виднелся шрам, по форме напоминающий зигзаг. Под печальными тёмно-зелёными глазами появились жуткие мешки: наверное, их обладатель давным-давно забыл, что такое сон. Я сразу поняла: передо мной – несчастный человек, погрязший в плену вредных привычек. Васильков достал из кармана джинсовых брюк толстую сигару, поднёс ко рту и жадно закурил, выпуская дым через нос. И только после этого опомнился, хлопнул себя по лбу и сделал приглашающий жест.

– Прости… Простите, – неожиданно перешёл на вы: вспомнил, что мы незнакомы. – Признаться честно, я было принял вас… – он вздохнул, собрал со стола бутылки из-под пива и бросил в мусорный пакет. – Впрочем, это совсем не важно… Вы уж меня извините, в последнее время я сам не свой. Постоянно путаю, где прошлое, а где настоящее. – Аким Антонович взгромоздился на высокий обшарпанный табурет и закинул одну ногу на другую. Сигара, зажатая пожелтевшими пальцами, смиренно гасла, а человек, подперев голову рукой, наблюдал за тем, как униженно падал на застиранные джинсы пепел – такой же горький, как и вся его жизнь. Я облокотилась на стол, но тут же заметила на нём толстый слой пыли и жирные пятна. Пришлось вежливо откашляться и отодвинуться, скрестив руки на груди, чтобы ни к чему больше не прикасаться. Васильков взглянул на ржавый чайник, угрюмо стоявший на плите, и всё таким же усталым и виноватым тоном проговорил:

– Не помню, остался ли у меня чай… Давно не пил ничего, кроме алкоголя. – он задумчиво почесал кончик носа. – А вы пьёте виски?

В его печальных припухших глазах блеснуло что-то вроде надежды. Я отрицательно покачала головой, заметив, как он сразу сник и покраснел. Правда, это был скорее болезненный румянец, а не признак смущения.

– Мне ничего не нужно. Я пришла сюда, потому что пишу книгу о своей матери, – наконец объяснила я, пряча руки в широких карманах юбки. – Меня зовут София, я тёзка вашей…

– Моей погибшей малютки, – прервал меня Васильков. Он сильно сгорбился, втянув голову в плечи. Грязные, давно не мытые волосы спутались – на затылке висел седой клок, похожий на паутину. – Я никогда не смогу себе простить… Зачем я позволил ей это сделать? – он стиснул зубы.

– Почему же… всё так?

Я никак не могла справиться с комом, подступившим к горлу. Дедушка долго и пристально смотрел на меня, прежде чем ответить:

– Виктория – победа, а София – мудрость. Поэтому моя девочка выжила… Она победила судьбу! – Васильков застонал. Я увидела на этом измученном лице печать неотвратимой смерти. Есть в нашей жизни нечто такое, на что мы никоим образом не можем повлиять. Сражаться с фатумом – не в нашей власти.

– А потом мы просто взяли и превратили победу в мудрость. Понимаете? Это мы виноваты в том, что случилось с нашей дочерью, – он смотрел уже не на меня, а будто бы сквозь, как если бы я стала призраком. И мне казалось, Аким Антонович может видеть что-то неподвластное взгляду человека, обречённого на долгую жизнь. – София – мудрость, а знания преумножают скорбь. Вы это понимаете?

Да, я, разумеется, его понимала, но, по-моему, от перестановки слагаемых сумма не меняется. Скорбь тоже преумножает знания. Иной раз на долю совершенно беззащитного ребёнка выпадает столько страданий, что ему приходится рано повзрослеть.

Аким Васильков почти не помнил своих родителей. Они, как Ромео и Джульетта, не смогли жить друг без друга и умерли в один день. Мать – оперная певица, которую пригласили на съёмки за границу. Отец – скромный писатель, к тому времени уже опубликовавший сборник сказок для детей. Они встретились случайно – в библиотеке на его творческом вечере. Влюблённая в книги Ольга ничего об этом не знала. Она лишь хотела перечитать «Маленького принца». Переступила порог, скинула с шеи вязаный шарф, бросила торопливое «здравствуйте» и замерла, очарованная мелодичным голосом молодого рассказчика с детской улыбкой. Он читал так, будто был менестрелем, и исполнял тихую песню о любви и смерти, добре и зле, предчувствуя, надеясь и просто зная, что свет расколет тьму. И ничего больше не существовало вокруг: ни книжных полок, ни робкого полумрака, ни распахнутого окна, ни дыхания зыбкой тишины… Какой-то шалун, хитро подмигивая случайным наблюдателям, перепутал эпохи, и всё вдруг смешалось, вернувшись в первозданное состояние, всё обрело истинный облик.

– Дадите автограф? – шёпотом спросила русоволосая девушка с щербинкой между передними зубами. Быть может, всё это напоминает волшебную сказку или розовый роман, между героями которого всегда вспыхивает обжигающе прекрасное чувство, вот только Антон и Ольга действительно полюбили друг друга с первого взгляда. Две родственные души услышали таинственный зов с неба и, звонко смеясь над проделками игривой судьбы, устремились навстречу друг другу. Знаете ли вы, что такое настоящая любовь? Видели ли вы когда-нибудь такую любовь? Жаль, что у неё не может быть счастливого финала.