скачать книгу бесплатно
Здравствуй, моя потрясающая! Сегодня тебе исполнилось восемнадцать, а значит, у тебя впереди ещё целая жизнь со всеми причудами и волнениями. Ты и представить себе не можешь, как бы мне хотелось отметить этот праздник с тобой. Знаю, что ты немного на меня обижаешься, но всё-таки продолжаю верить в родство наших душ. Моя дочь, конечно, поймёт меня, разве может быть иначе? Только эта тёплая мысль помогает мне выносить ежедневную муку неведения и тоски. Хочется верить, что тебе никогда не придётся испытать ничего подобного… Знаешь, я уже не чувствую себя живой, хотя у меня вроде бы есть две ноги, две руки и относительно здоровое сердце. Экое богатство! У многих, поверь мне, нет даже этого. А я, та ещё чертовка, ничего не ценю из тех даров, которыми меня осыпала щедрая матушка-природа. Честно говоря, именно поэтому я и не решилась с тобой познакомиться. Ни одна мать не желает выглядеть слабой в глазах собственного ребёнка. Я не хотела, чтобы ты запомнила меня такой, какая я сейчас. Ты можешь мне не верить, сказать, что это всего лишь жалкое оправдание, скомкать моё непрошеное письмо и бросить в ближайшую урну. Это твоё право, дорогая дочка, но знай, я и вправду не хотела, чтобы ты меня стыдилась. И лучше мне остаться незнакомой и таинственной королевой мюзиклов, чем совершенно никудышной и бесполезной матерью.
Если ты порвала письмо, значит, я буду писать в пустоту. Ничего страшного, пусть это станет чем-то вроде личной терапии или просто попыткой хоть как-то скоротать время перед смертью, а его осталось не так уж и много.
Милая София! Сегодня тебе восемнадцать, и я надеюсь, что тебе пока ещё неведомо это чудовищное чувство вины, которое способно превратить твою жизнь в бесконечное ожидание публичной казни. К сожалению, мне слишком рано пришлось узнать, что такое муки совести. Сейчас я много размышляю о том самом загробном мире, в который мы все якобы попадём. Но можно ли выкарабкаться из ада, чтобы получить билет в рай? Мне кажется, я перестала верить в возможное спасение… По крайней мере, едва ли оно уготовано для моей грешной души. Я не хочу, чтобы ты выросла похожей на меня. С таким прекрасным отцом, как Александр, ты станешь лучше, намного лучше… О, тебе впору превратиться в настоящую принцессу рядом с таким, как он!..
Прости меня, я так часто и много отвлекаюсь… Мысли путаются, и я не могу сосредоточиться на чём-то одном. А между тем мне так хочется рассказать… Мне столько всего нужно тебе рассказать!
Я родилась в Коломне, небольшом городе Подмосковья, и жила на улице с причудливым названием Девичье поле. Это место прославил великий князь Дмитрий Донской, когда устроил здесь смотр войск перед Куликовской битвой. Однако меня интересовало совсем другое. Говорят, что во времена монголо-татарского ига на этом поле заживо сжигали невинных девушек. Монголо-татары мстили за убийство сына своего хана, но мне до сих пор непонятно, почему они выбрали такой жуткий способ. Впрочем, судьба часто наказывает беззащитных, не ведая, что такое справедливость. Ходили также слухи, будто бы местным жителям приходилось уплачивать дань юными девами. Заплаканные матери приводили родных дочерей к камню-разлучнику и прощались с ними навеки. Не знаю, есть ли доля правды во всех этих историях, но мне нравилось их слушать и грезить о возмездии. Но что могла сделать я, дитя 80-х, чтобы защитить этих несчастных девушек, от которых меня отделяла целая вечность? Порой мне представлялось, что задолго до моего рождения меня публично высмеяли и казнили. Вот почему моя неугомонная душа вернулась сюда в надежде обрести покой. А разноцветные глаза, которые я получила в дар от небес, служили безутешным напоминанием об ужасном прошлом.
Знаешь, у меня была сестра-близнец, которую звали Софией. Да-да, она была настоящей Софией, а я так… жалкая подделка. Нахально прикрываюсь её честным именем, как будто имею право посягать на священную мудрость! Родители назвали меня Викторией – победой… Наверное, поэтому я и выжила. Ты, конечно, недоумеваешь, что это значит. Я об этом вообще никому не рассказывала, кроме Александра. Но так ли важно имя, как думают иные святоши, скрывающие за мнимым благочестием тлеющую душу?
Мы с сестрой любили гулять в окрестностях нашего микрорайона Колычёва по размытым дорогам с прилипшими кленовыми листьями. Большеглазые автомобили, тревожно гудя, носились друг за другом и пытались обмануть скорость. Иногда мы прятались во дворе, наблюдали, как местные мальчишки играют в баскетбол, качались на скрипучей качели и угощали друг друга какой-нибудь остроумной выдумкой. А порой просто молчали. Временами сестра останавливалась возле нашего дома и звала меня к себе. Как заговорщики, мы либо шептались, либо просто обменивались красноречивыми жестами. Нам нравилось искать освещённые окна и гадать, чем занимаются жители в своих тесных квартирках.
В последнее время мне часто снится моя милая сестра. Видимо, ждёт не дождётся, когда мы с ней снова встретимся. Но больше всего на свете я боюсь, что это невозможно. Меня мучает один и тот же сон. Один и тот же сценарий. Один и тот же закономерный конец. И каждый раз я делаю всё возможное, чтобы переписать историю набело, но не успеваю даже начать. Развязка обрушивается на меня как смерч и выбрасывает из незавершённого сновидения в реальность. Прости, что пишу об этом в твой день рождения… Чудес не бывает, милая. Ты и сама это в скором времени поймёшь.
Душа моя – на земле мгновение…
Именно эти слова она сказала перед тем, как отправиться в долгое путешествие. Почему я не отправилась вслед за ней?
А иногда я и вовсе не верю, что сестра когда-нибудь существовала. Даже мои родители очень хотели стереть её из памяти… Или всё-таки стереть меня? Они отобрали моё настоящее имя, чтобы воскресить погибшую дочь. Меня называли Тори… Однажды и никогда.
Как можно жить с таким тяжёлым грузом на сердце? Только представь себе: всё самое плохое, что с тобой происходит, приходится принимать как данность. Ты даже не имеешь права роптать на происки судьбы, потому что заслужила это наказание. Впрочем, человеку не следует забывать, что он всегда заслуживает худшей участи. Приходится принимать боль как величайшую милость и шептать слова благодарности за очередное испытание, ниспосланное свыше. Никто не может быть уверен, что когда-нибудь искупит эту вину до конца. В таком случае есть ли смысл нажимать на приставленный к виску курок? Едва ли вместе с жизнью закончатся и человеческие муки, никто не знает, что будет после… а вдруг нас не простят и мы не получим желанное забвение и покой?
О нет, моя дорогая, не представляй! Ты никогда не сделаешь ничего дурного. А я недостойная мать, и потому оставляю после себя только письма. Мне было бы стыдно смотреть в твои глаза.
Тогда, несколько тысячелетий назад, я проснулась в больничной палате с облезлыми стенами. От тщательно вымытого пола пахло хлоркой, и я едва подавила рвотный рефлекс. В ноздри ворвался резкий запах нашатыря, и чьи-то огромные руки в синих перчатках коснулись моего вспотевшего лба. Я застонала от внезапной боли где-то под рёбрами и открыла глаза. Сразу сощурилась от резкой вспышки света…
Во сне было намного лучше, чем здесь, в этой тесной невзрачной комнате. И, хотя зажимаешь нос, ты всё равно ощущаешь тошнотворную вонь безнадёжности. Я повернула отяжелевшую голову и поймала на себе встревоженный взгляд отца. За пару недель он постарел на несколько безутешных лет. Даже в густых чёрных волосах, которые я так любила взлохмачивать, поблёскивали первые седые пряди. Не помню, что я их когда-нибудь раньше видела. А может быть, это была вовсе не я, может быть, я никогда не смела прикасаться к его волосам, а наблюдала, всегда только наблюдала… Боже мой! Мысли путаются прямо как тогда, в тот странный день, когда я стала двойником. Помню, как отвернулась мама, закрыв руками лицо. Наше счастье отцвело, как ветка сирени на подоконнике у распахнутого окна… Осыпалось, сморщилось, увяло… «То участь всех: всё жившее умрёт и сквозь природу в вечность перейдёт»[2 - У. Шекспир. Гамлет.].
Никто из них не сказал мне правду. А я не призналась, что всё вспомнила. Мы упрямо хранили молчание, но всё понимали без слов. С этой минуты и до сегодняшнего дня я продолжала ощущать присутствие сестры-близнеца. Она наблюдала за каждым моим жестом, вслушивалась в каждое слово, жадно ловила интонации и тяжело вздыхала над изголовьем, пока я спала. Наверное, ей тоже хотелось жить. Хотелось занять моё место. Забрать то, что по праву принадлежало ей. Да, она, безусловно, меня любила, но всё равно не могла смириться и добровольно отдать своё имя.
Однажды ночью я мучилась от жажды. В комнате было жарко и душно, и не спасал даже ветер, игравший занавеской у окна. Я встала с кровати и побрела на кухню босая и в одной ночной рубашке. Потирая заспанные глаза, я вдруг замерла у двери. Мама сидела за столом, сгорбившись, как старая колдунья, отравленная одиночеством, из той сказки, которую когда-то сама рассказывала мне перед сном. Она разглядывала фотографию в деревянной рамке, водила пальцами по стеклу и еле слышно всхлипывала. Из своего уголка я не могла видеть человека на фото. Конечно, лучше было не обнаруживать своего присутствия. В последнее время мама и так постоянно на меня злилась, словно её раздражало само моё существование. И мне так хотелось превратиться в бледную тень, чтобы она перестала ругаться, стать призраком-соглядатаем, вычеркнуть своё имя из списка действующих лиц комедии дель арте[3 - Итальянская комедия с участием актёров, одетых в маски.]. Моё сердце так громко стучало, что мама не могла не услышать. Она тревожно зашевелилась, несколько раз оглянулась, а потом спрятала фотографию в бумажный пакет и подошла к кухонному шкафчику, который закрывала на ключ.
Я сильнее прижалась к стене и боялась только, что мама закроет дверь и увидит моё покрытое красными пятнами лицо. Но ничего не случилось, она была слишком погружена в собственные мысли, чтобы заметить меня. Мама положила ключи в баночку для специй и выплыла из кухни, на ходу вытирая мокрые щёки. В ту самую минуту и началась мучительно долгая история моей войны с самой собой. Когда я дрожащими пальцами вытащила фотографию из пакета, то уже обо всём догадалась, но упрямо продолжала откладывать тяжёлое признание. На меня поглядывала заключённая в деревянную рамку весёлая девочка с широкой улыбкой. Она была в просторном голубом платье, ажурных белых колготках и нежно-розовых сандалиях. Красивая незнакомка с вьющимися каштановыми волосами сидела в инвалидной коляске, но это нисколько не омрачало её счастья. Лицо девочки светилось, как лик на иконе в церкви. Она вот-вот сойдёт с фотографии и бросится навстречу очарованному наблюдателю. Я хлопнула себя по лбу, не удержавшись от нервного смеха. И как только я могла не узнать в этой жизнерадостной девчонке саму себя? Это же моё любимое голубое платье, и это я до пяти лет не могла ходить. Всё детство тяжело болела и несколько раз оказывалась на грани жизни и смерти. Но всё-таки выжила, потому что продолжала улыбаться, превозмогая боль. Вот только… Что это? Почему у меня были одинаковые глаза? Я ведь родилась с гетерохромией[4 - Различный цвет радужной оболочки правого и левого глаза.]… Может быть, это такое освещение? Тонкая работа талантливого фотографа? Как же мне хотелось отыскать таинственные знаки своего родства с девочкой на фото! Но в эту минуту за моей спиной раздались гулкие шаги, и я страшно перепугалась. Фотография выпала из ослабевших рук, и стекло разбилось. Мелкие осколки разлетелись по полу, я попятилась и наступила на один из них. На пороге в белой ночной рубашке стояла моя нахмуренная мать. Она смерила меня презрительным взглядом, точно я была гадким насекомым, а не её родной дочерью, и указала на дверь.
– Вон отсюда.
Мы никогда потом не заговаривали о том странном случае, и я не решалась задавать вопросы о девочке с фотографии. Меня мучили сны, где мы всегда были вместе. Как-то раз я долго не могла уснуть и переворачивалась с боку на бок. Но вдруг чья-то тёплая ладонь коснулась моих щёк. Мне показалось, что кто-то привязывает моё тело к кровати. Я хотела закричать, позвать на помощь, но тишина проглатывала звуки прежде, чем они выскальзывали наружу. Чей-то знакомый голос зашелестел над ухом:
«Не бойся. Я всегда слежу за тобой».
«Значит, это ты», – подумала я, точно зная, что собеседница умеет читать мысли.
«Это я, и мне грустно», – она убрала с моего лба прилипшие пряди.
«Где я могу с тобой встретиться?»
С каждой секундой становилось тяжелее дышать. Я знала, что надолго меня не хватит. Разговор скоро прервётся. Но мне нужно было получить долгожданный ответ. Сестра всё поняла и не стала томить меня. Она никогда не была жестокой.
«В Городе воспоминаний, Тори».
Тори. Забавное сокращение от имени Виктория. Придумала моя сестра, которая и была Софией – девочкой со слабым здоровьем. Она не умела ходить до пяти лет.
Я спряталась под одеялом в надежде, что никто не услышит мои рыдания. Нет-нет, пусть всё остаётся, как было. Я не хочу ничего помнить. Ведь если бы судьба хотела подвергнуть меня пыткам, разве бы она позволила мне потерять память?
Дорогая дочка, прости, что я не смогла остаться для тебя просто талантливой королевой мюзиклов. Иногда мы совершаем ошибки, которые невозможно исправить. Остаётся только продать свою совесть или вечно гореть в аду. Думаю, мой выбор очевиден.
Заканчиваю первое письмо, которое я написала только для тебя. Прости, что оно получилось таким печальным. Уверена, что в твоей жизни будет больше света, чем тьмы. Твоя мать достаточно настрадалась, чтобы ты, моя единственная дочь, получила в дар счастливую жизнь.
Пока, дорогая. С днём рождения! Сияй.
Глава 4
Ангел и демон
– Давай ты будешь филином с душой демона, а я – твоим ангелом-исцелителем? И во имя жертвенной любви я умру, чтобы спасти твоё злое сердце… То есть дарую тебе воскресение… Правильно я говорю? – кудрявая девочка с сине-зелёными глазами, похожими на штормящее море, невинно поглядывает на задумчивую сестру. И почему-то неугомонной выдумщице кажется, что она размышляет о совершенно обыкновенных вещах. Но Тори не может заставить себя улыбнуться. От фантазий любимой сестрёнки перехватывает дыхание. Девочка боится, безумно боится играть с танцующей Софи в ангела и демона. Сестра с такой лёгкостью кружится в ритме Вселенной, точно вот-вот превратится в птичку и взлетит.
Тори гладит по голове девочку-тростинку с бледным лицом и слегка сжимает её тёплые ладони. Софи – хранительница идей, которые нашёптывает ей ветер. Придумала, что родители подобрали её в лесу, а сама она появилась из слезы плакучей ивы.
– Ты и вправду ангел, – говорит вслух Тори, проводя пальцами по щекам сестрёнки. Она будто бы фарфоровая куколка: такая же идеальная и неземная.
Софи загадочно улыбается и закрывает глаза. Конечно же, ангел. Послана Богом, чтобы дарить людям добро. И однажды её дыхание расколет равнодушие на куски.
– Давай я спасу твою чёрную душу? – Софи перехватывает руку сестры и сдавливает холодные пальцы. Тори невольно вскрикивает.
– Софи, дорогая, придумай что-нибудь подобрее. Мне становится страшно, когда я воображаю, что у меня и впрямь чёрная душа.
– У всех людей… – бормочет себе под нос и рисует в блокноте круги. Ни одна из фигур не получается идеальной.
– Что ты такое говоришь? – Тори прячет озябшие руки в карманах старой куртки. – Разве у наших мамы и папы чёрные души? Разве они злые? – из груди вырывается беспомощный хрип. – А я? Я ведь ещё совсем ребёнок! А дети – самые непорочные существа на земле.
– Не злые, – из рук Софи выпадает карандаш. Она не наклоняется, чтобы его поднять. – Это я слишком… Но как бы это сказать… люди – слабые. Ведь Еву искусил змей… Помнишь, мама показывала картинки? У всех-всех – и у тебя, и у мамы, и у папы – слабые души. Они беззащитны перед искушением.
Ну вот опять этот серьёзный тон и слишком взрослые слова! И где она только научилась так искусно говорить? В свои-то шесть лет! Тори качает головой. Она вообще не хочет ни о чём думать. Девочка мечтает только беспечно носиться по влажной траве. А потом упасть, зарыться в неё носом и, наконец, лечь на спину. Увидеть, как зарождаются звёзды. И всё-таки не может удержаться от предсказуемого вопроса, потому что не знает – высокомерие это или предчувствие.
– А у тебя? Ты сказала, что мы слабые… Но что насчёт тебя?
Софи улыбается, но от этой улыбки почему-то становится жутко и холодно. По коже пробегают разбуженные мурашки. Девочка выпрямляется, откидывает назад длинную каштановую косу и устремляет взгляд в небо. Раскидывает руки в стороны, точно проверяя, не появятся ли за ними крылья. Снова поворачивает лицо к сестре, глядит на неё так, будто видит впервые, и тихо-тихо, едва слышно произносит:
– А моя – на земле мгновение.
Тори хочет что-то ответить, но вместо этого закрывает сестрёнку собой при виде Коли Перунова – соседского мальчугана с рогаткой. Он всегда ходит медленно и плавно, как надменная утка. Вальсирует по тихой глади и тянет длинный клюв к небу. Другие утки летают, а эта?.. Всего-навсего озлобленная завистница.
У Перунова похожий на клюв нос и немного косящие глаза. Правда, светлые, почти совсем белые ресницы скрывают изъян. Смотришь на них – и кажется, что рядом с этим парнишкой вечно идёт снег. Густые брови имеют привычку хмуриться. То и дело недоверчиво приподнимаются или настороженно опускаются, а иногда в гневе сходятся вместе.
Одет он всегда просто: типичный дворовый мальчишка. Запачканная шоколадом тельняшка, закатанные до колен синие штаны с вывернутыми наизнанку дырявыми карманами, а за поясом спрятана рогатка – с такой не шутить, а воевать.
– Пойдём скорее, – шепчет Тори, – сюда идёт нехороший мальчик.
Она его терпеть не может, потому что всегда невольно робеет под прицелом хищного взгляда. Тори закрывает лицо, когда он дёргает её за волосы, но не двигается с места. Она знает, что Перунов издевается над ней не ради забавы, как это делают другие мальчишки-хулиганы. Он напоминает дикого зверя, который ходит на цыпочках, выслеживая добычу, и в конце концов забирает малыша у несчастной матери.
– Привет, близняшки! – зловещее приветствие разбивает тишину вдребезги. Перунов пребольно бьёт оробевшую Тори по плечу. Она вскрикивает, но продолжает защищать любимую Софи и не даёт наглецу к ней приблизиться. Он всё замечает и хмурится, хватает девочку за подбородок и поворачивает к себе её испуганное лицо:
– Чего молчишь? Язык, что ли, проглотила?
Тори отрицательно качает головой. Она упрямо молчит, как будто хрупкая тишина способна спасти печального ангела за спиной. И сейчас девочка тщетно пытается закрыть светлого двойника своим чёрным крылом. «Только не плакать. Ни в коем случае не плакать!» – уговаривает себя, нервно закусывая губу.
– Дурёха ты и плакса! – опрокидывает все её благие намерения Перунов, показывает язык и отворачивается. Но радоваться слишком рано. Мальчишка хватает запястье безмолвной жертвы и приближается к её лицу. Она слышит его опасное дыхание и чувствует запах ментола от жевательной резинки.
– Играть пойдём, а то мне одному скучно, – непривычным, жалобным тоном говорит Перунов. Тори сдаётся, открывает рот и, едва шевеля сухими губами, спрашивает:
– Куда? – голос предательски хрипит.
– На крышу, – Перунов смахивает с лица жидкую прядь крысиного цвета. Два жёлтых зуба с щербинкой между ними угрожающе выступают наружу.
– Или Василёк боится высоты?
Тори передёргивает плечами: только близким людям разрешалось так её называть. Она даже сжимает кулачки от досады. И как этот нахал посмел использовать такое оружие?
– Вот ещё! Нисколько не боимся! – Софи выступает вперёд. Тори подносит указательный палец к губам и делает сестре знаки, чтобы та остановилась. Иначе можно попасться в ловушку палача, который готовится обезглавить жертву.
– А ты нравишься мне куда больше твоей трусихи-сестры, – Перунов сдавливает плечи Софи с такой силой, что та вскрикивает и возмущённо высвобождается из дьявольских объятий.
– Мы никуда с тобой не пойдём! – выпрямляясь и высоко задирая голову, заявляет Софи. Она воображает себя благородным защитником слабых и угнетённых. Теперь уже эта смелая девочка с нахмуренным лбом закрывает собой сестру, и белые крылья ударяют противника по лицу. Ещё немного – и она взлетит. Но Перунов не сдаётся, бесцеремонно отодвигает ангела, поднимает что-то с земли и закидывает под футболку Тори. Это дождевой червяк, а девочка больше всего на свете боится насекомых. Былая храбрость рассеивается в воздухе, и бедняжка пронзительно кричит.
– Теперь ты точно пойдёшь со мной, – клацает зубами хулиган, довольный своей жестокой проделкой.
А дальше всё происходит будто в туманной дымке за тяжёлым железным занавесом. Хочется верить, что это не более чем кадры чёрно-белого кинофильма, который можно выключить в любой момент. Почувствовать приближение развязки и не допустить её наступления.
Тори держит сестру-близнеца за руку и поднимается по чёрным, вымазанным грязью ступенькам. Неужели есть люди, которых действительно манит высота? Нет, позвольте спуститься, она пока ещё не хочет в небо. Пожалуйста, дайте походить по земле, прежде чем… Софи! Почему ты продолжаешь с улыбкой смотреть наверх? Тори идёт по крыше многоэтажного дома. Коленки дрожат. Девочка глядит вниз, зная, что так страшнее, но по-другому не может. Там, в земном аду, шныряют друг у друга под ногами раздражённые точки и запятые, сбежавшие из скучной истории. Однажды пожелали освободиться от суровых законов бездарного повествования, но попали в новые тюрьмы. Суетятся и мечутся, и всё-таки отказываются замечать толстые решётки. Они не видят, что выход отсюда – прямо за спиной печального Орфея.
Тори переводит взгляд на сестру: Софи раскидывает руки, подражая Божьей птице. А она сама, девочка, названная в честь богини победы, не есть ли абсолютный нуль? Нуль, возомнивший себя единицей только потому, что сумел покорить одну из бесчисленных вершин… Но Вавилонская башня была разрушена, после того как люди попытались забраться на непозволительную высоту. Они лишь хотели получить подтверждение собственному богоподобию, но их ожидания не оправдались. Пока человечество не искупило вину прародителей, людям не место рядом с Богом. Остаётся только тосковать по утраченному идеалу и вечно мечтать о возвращении в Эдем, но эти грёзы едва ли когда-нибудь станут реальностью.
Ветер с нежностью треплет длинные волосы храброй девочки, рождённой для полёта. Этот проказник давным-давно её знает и любит. Софи отзывается смехом, похожим на колокольный звон. Темнота безжалостно стирает силуэты подложного мира. Тори, подражая смелому двойнику, закрывает глаза и вслушивается в интонации ослепшей Вселенной. Неуверенные, всё ещё трясущиеся ноги делают пару тревожных шагов вперёд. Тори знает, что до края – целая бесконечность, а внизу – возделанный людьми сад, и она с ним сейчас не соприкоснётся. Но виски всё равно превращаются в барабан, по которому колотит уставший музыкант. Голова кружится так, точно сама вечность устроила безумные пляски и теперь не может угомониться. Отчётливый голос вырезает сумбурные мысли по контуру: «Открой глаза, быстрее!» Тори вздыхает с облегчением, когда видит, что до конца – сотни шагов. Горячая, обжигающая кровь приливает к голове. Неприятно липкие пальцы прикасаются ко лбу. Оглядывается вокруг – так медленно и нехотя, словно только что проснулась. Вдруг она вздрагивает в новом приступе испуга. Софи сидит на самом краю и, свесив ноги, напевает какую-то песню.
– Сейчас же подойди ко мне! – кричит Тори. Страшное предчувствие обжигает её. Но вместе с тем она не может не восхищаться: «Такая прекрасная… Как будто не человек, не земное создание!» Хочет броситься к ней и выхватить из лап судьбы. Но Перунов встаёт между ангелом и демоном и дёргает Тори за хвост. Каштановые волосы рассыпаются по плечам.
– Боишься, значит? Знал, что ты трусиха. А вот твоя сестра не такая. Вы ни капельки не похожи, – он обжигает её уши колючим дыханием и вливает в них яд горькой правды. – И эти разноцветные глаза… Вот же уродина! У твоей сестры таких нет.
– Я тебя ненавижу.
Она радуется, что наконец-то произнесла это вслух. Маленькая победа над собственной трусостью. Перунов делает вид, что ничего не слышит. Он достаёт рогатку и прицеливается.
– Эй, сёстры Васильковы, сейчас зрелище устроим! Будем стрелять по очереди. Кто попадёт в птицу – тот победил. Вы поглядите, какая жирная чайка…
Тори нервно сглатывает, пытается перехватить руку тирана, но слишком поздно – он уже выстрелил. Раненная в хрустальное сердечко, чайка беспомощно возится в воздухе в надежде поскорее отыскать опору. Несчастное кроткое Божье создание делает несколько поворотов, чтобы удержаться, но не может – прострелено крыло. В последний раз поднимает глаза к ускользающему небу… Наверное, молится перед смертью. Просит только умереть поскорее, но боль не отступает. Чайка устаёт от бесплодной борьбы, бросает прощальные слова улетающим товарищам и падает на асфальт.
Софи вскрикивает. Только что погибла её крылатая сестра.
– Птичка! Бедная моя птичка! Вещая отроковица!
Софи подаётся вперёд, не переставая что-то шептать. Затем вдруг наклоняется, сжимает кулачки… Что это она задумала?
Тори тоже кричит, но вовсе не из-за птицы.
Душа моя – на земле мгновение…
Софи! Милая! Остановись!
Что-то острое попадает под ноги. Тори не удерживает равновесия и разбивает коленки. Коленки… Какая ерунда! Стёклышко от разбитой бутылки. Расстегнувшиеся сандалии. Именно сегодня надела такую неудобную обувь. София, милая София, любимая Софи, добрый ангел… Летит на спасение обиженного создания. И вовсе не знает, что такое страх. Во имя всепоглощающей любви приносит жертву ценою в жизнь.
Глава 5
Бабушка и внучка
Мне пришлось долго добираться на метро, чтобы попасть на Малую Пироговскую, где моя предприимчивая бабушка открыла швейную мастерскую. Я как будто прошла все девять кругов ада, но никакого вознаграждения за это не предвиделось. Не могу сказать, что боялась нашей встречи. Скорее, не знала, чего ожидать, а неизведанное обычно манит и отталкивает одновременно.
Ателье располагалось в подвальном помещении жилого дома и ничем не привлекало взгляды прохожих. Буквы на обшарпанной табличке выгорели на солнце. В подвале пахло крысами, тоской и навсегда утраченным временем. Дверь в мастерскую спряталась под длинной щербатой лестницей. Я споткнулась на пороге, когда увидела перед собой серую табличку с именем. Болотникова Дина Генриховна. Прямо сейчас мне предстояло познакомиться со своей бабушкой, которую я никогда раньше не видела.
Когда я вошла, Дина Генриховна даже не обернулась, хотя папа заранее сообщил ей о моём приходе. Впрочем, едва ли она могла интересоваться судьбой незнакомой внучки. Она даже перестала общаться с родной дочерью, чтобы избавиться от ненужных воспоминаний.
Я остановилась, вцепившись обеими руками в ремень старой кожаной сумки. Бабушка снимала мерки с застенчивой девушки, которой срочно понадобилась красивая шифоновая юбка на какое-то торжественное мероприятие. Впрочем, клиентка меня не слишком интересовала. Всё это время я наблюдала за отточенными, выверенными движениями Дины Генриховны. Круглые очки с запылёнными стёклами скользнули на самый кончик носа, морщинка между бровями обозначилась ещё сильнее. Вся тяжесть мира разом обрушилась на сгорбленные плечи строгой старушки. Я почти уверена, что раньше она была весьма привлекательной и, возможно, даже красивой, но с возрастом её лицо всё больше становилось похожим на маску. По коже побежали мурашки от жуткой кривой ухмылки на её сухих губах. Зазвенела мелодия падающих монет. Клиентка извинилась за неосторожность и присела на корточки, чтобы собрать сдачу. Дина наконец-то поймала мой настороженный взгляд, принуждённо вздохнула, точно видела меня каждый день и я уже успела ей изрядно поднадоесть. Она небрежно поправила тёмно-русое каре и проговорила:
– Это, должно быть, вы… Приношу свои извинения, но пока я не могу уделить вам время.
Бабушка произнесла это совсем не таким тоном, каким просят прощения, ещё сильнее нахмурилась и отвернулась. Я обратила внимание на её безупречно-белую, тщательно отглаженную блузку и чёрные брюки с отутюженными стрелками. Да, моя бабушка, безусловно, следила за внешним видом и старалась выглядеть с иголочки, но почему-то и её облик, и сама манера поведения меня отталкивали. Я перевела взгляд на её худые длинные руки, которые с поразительным проворством вдели нитку в иголку и завязали петлю. Неужели она так увлечена собственной работой? Я с недоверием покачала головой: едва ли это правда. Скорее всего, она создаёт иллюзии так же искусно, как и шьёт. Не думаю, что эта женщина настолько бездушна, чтобы ничего не испытывать. Возможно, ей тоже было тяжело на меня смотреть, и поэтому она постоянно опускала глаза. Сложно сказать, какого они цвета. Мне они показались стеклянными. Что это, как не очередная маска? Да моей хмурой бабушке-швее самое место в театре!
Дина Генриховна оторвалась от работы, только когда в дверь постучали. Я вздрогнула, хотя в этом не было ничего удивительного: ателье – общественное место. Как ни крути, в наше время люди не любят тратить драгоценное время на шитьё и предпочитают заплатить деньги профессионалу за качественно сделанную работу. Я повела плечами. Из-за внезапно распахнувшейся двери в мастерской стало холодно, и мне захотелось просто уйти. Бабушка ясно дала понять, что не желает со мной разговаривать. Но появившийся на пороге мужчина в безразмерной клетчатой куртке и широких рабочих штанах привлёк моё внимание. Он небрежно кивнул мне и бесцеремонно поинтересовался:
– Ну и где твоя славная внучка, Динуля?
Я не могла не уловить иронические интонации, которыми незнакомец мастерски приправил свою реплику. Мне захотелось вмешаться и сказать что-нибудь резкое, но Дина Генриховна приложила указательный палец к губам. Она выглядела слегка смущённой. Признаться, я совсем не ожидала увидеть такое выражение лица и потому прикусила язык.
– Где твои манеры, дорогой? Моя внучка уже здесь, – с притворной нежностью заворковала она. «Динуля» и «дорогой» – такие обращения многое объясняли. По-видимому, эти двое состояли в отношениях. Впрочем, я прекрасно знала, что Дина Болотникова развелась с мужем несколько лет назад. Клетчатый мужчина неловко кашлянул в кулак. Он повернулся ко мне и пробормотал что-то вроде извинения, а я одарила его полупрезрительной улыбкой:
– Ничего страшного. Вы же не знали, – сделала акцент на слове «вы». Сказала это так, будто бросила ему перчатку.
С этой минуты я решила вести себя высокомерно и развязно. В конце концов, почему мне приходится терпеть такое неуважительное отношение со стороны совершенно незнакомых людей? И я тоже знаю цену времени! Как бы в знак подтверждения нетерпеливо топнула ногой и взглянула на часы. Бабушка поняла меня без слов, отложила шитьё и кивнула лысому мужчине в выпачканных краской штанах. Тот послушно удалился, оставив нас наедине. Дина Генриховна покосилась на меня с каким-то неожиданным любопытством. Может быть, проверяла, смогу ли выдержать её холодное приветствие и подчёркнутое невнимание. Дина потянулась к чайнику, но я отрицательно покачала головой. Мне совсем не хотелось утруждать её соблюдением правил приличия. Наши желания вполне совпали, и Дина Генриховна нисколько не расстроилась из-за моего резкого отказа. Без чая наш разговор должен закончиться быстрее. По крайней мере, она совершенно точно об этом подумала. Я, конечно, не умею читать чужие мысли, но довольно хорошо понимаю других людей.
– Значит, вы родная дочь… – начала было бабушка, но недоговорила. Она избегала называть имя собственной дочери. – Ты на неё очень похожа, – не моргнув глазом, добавила Дина. Это едва ли прозвучало как комплимент. Я решила не выходить за рамки той роли, которую сама для себя придумала:
– Да, я знаю. Мне не раз это говорили, – откинула волосы и развалилась в кресле, мол, посмотрите, какая непробиваемая, уж точно смогу постоять за себя, если вы попытаетесь меня унизить.
– Вот только… – Дина Генриховна осеклась, но на её дрогнувшей нижней губе я прочитала продолжение несмелой фразы.
– Да, у меня нет гетерохромии, – как можно беспечнее отозвалась я, не желая показывать внезапное волнение. На самом деле у меня тряслись коленки, и я очень удачно спрятала их под столом. Не хотелось, чтобы бабушка считала меня слабой. Пусть лучше – наглой, дерзкой, невоспитанной, какой угодно! Лишь бы не трусихой, которая вот-вот расплачется от жалости к самой себе.
– Я помню её разноцветные глаза, – Дина запрокинула голову и неестественно рассмеялась. На потрескавшихся губах застыла змеиная полуулыбка. Моё сердце предательски дрогнуло, и я ощутила резкую боль в грудной клетке, как будто внутри меня билась бедная птичка, лишённая свободы и права на полноценную жизнь. Я начала задыхаться и крепко схватилась за краешек стола, уговаривая своё слабое сознание не покидать меня в стенах этого маленького ателье.
