Шут герцога де Лонгвиля

– Хорошо, госпожа. Я вас искренне жалею.

– Болван! Лучше спой мне что-нибудь.

– Старое?

– А что, появилось новое? – оживилась баронесса.

– Ну, приснилось кое-что. Только я сам не берусь объяснять смысла того, что сейчас вам исполню.

– Неси лютню, – приказала Генриетта.

– Слушаюсь, госпожа.

И сегодня баронесса услышала новую песню, в которой не было ни капли смысла. Мотив оказался грустным, и от этого опять на глазах ее выступили слезы.

Госпожа де Жанлис вдруг в очередной раз, но ярче обычного, вспомнила прошлое, детство…

Впереди ничего нельзя было рассмотреть:

– «Начало не прельщало

Завистливых врагов.

И временное жало

Не ведало оков.

Затем пришло сомненье:

Пустой круговорот,

Забывчивое мненье,

Тоскливый рой забот.

Конец казался страшным,

Кровавым и простым;

Посмешищем – несчастным,

Загадочным – слепым.

И завершилась мука,

И грешные уста,

И мрачная порука,

Что наша жизнь – пуста».

– Почему ты прервался? – спросила Генриетта, когда Анри замолчал.

– Потому что я закончил, – тихо ответил молодой человек.

– Но… Тут же нет продолжения! – воскликнула баронесса. – Ты всегда любишь песни с продолжением!

– Я не знаю его.

– Почему? Сочини! Придумай! Для тебя же не существует ничего невозможного, когда ты начинаешь писать стихи.

– Увы, бывает так, что мой рассудок бессилен что-либо сделать.

– Ты стремишься меня огорчить? Не противоречь, не ломайся!

– А чем бы вы хотели завершить эту унылую песенку? – спросил Анри.

– Откуда я знаю, ведь это дело твоих рук.

– Госпожа, продолжения не будет только потому, что после того, что вы уже услышали, ничего нет.

– Как же так?

– На земле уже ничего не происходит. Всё уносится в какой-то другой, мало знакомый мне мир, откуда мы возвращаемся совершенно иными. Мне даже порой кажется, будто я заглядываю в этот мир, но что там на самом деле, как можно существовать за пределами осязаемости, вам никто не скажет. Разве что люди, связанные с колдовством.

– Спасибо, Анри, – подумав, молвила баронесса. – Ты отвлекаешь меня от мыслей от ужасающей действительности.

– Я не преследовал подобной цели, но, если смог вам помочь, рад этому.

– Ценю скромность и находчивость, – сказала Генриетта. – Вижу в тебе преданного друга. Ты отказался поклясться мне в своей верности. Я расцениваю это так, что тебя оскорбило мое сомнение в тебе.

– Не совсем так.

– Я угадала! Прости меня, дорогой мой друг!

– Госпожа, зачем вы просите прощения, я ведь не ровня вам!

– Иногда мне хочется забыть об этой несправедливости.

– Если бы еще знать, что означает «справедливость»? – задумчиво произнес юноша.

– Ты философ! Этого у тебя не отнять, – засмеялась Генриетта. – Вот чем ты не похож на тех, кто меня окружает. Все они способны рассуждать только о бренной жизни, о развлечениях и увлечениях, но их совершенно не волнует смысл всего созданного Богом.

– Меня тоже не интересует, – признался молодой человек.

– Как это? Но ведь ты постоянно думаешь только о нем, лишь об этом! – изумилась баронесса.

– Он меня не интересует, – повторил Анри. – Наверное, я интересую его, поэтому вокруг что-то постоянно происходит, многократно меняясь и заставляя мой мозг соображать.

– Забавный, – сказала Генриетта. – Может быть, когда-нибудь я смогу думать так же, как ты. Но в конце-то концов мне это не нужно. Я богата, я женщина, в этом мой смысл.

– В этом ли? – возразил юноша. – Сперва объясните себе, почему над головой светит маленькое ослепительное солнце, а под ногами упрямо зеленеет трава. Тогда, быть может, вам станет ясно и ваше предназначение.

– Хорошо, я попробую. Потом.

Можно не успеть.

– Чушь!

– Такое откладывать на следующий день не надо. Это стремятся постичь сразу, в любой момент, когда оно вас настигло. Вот послушайте, – быстро проговорил молодой человек со страстью прочитал. –

Зачем приходим в этот мир?

Зачем град мук претерпеваем?

Неужто жизнь – бесцветный звук,

А мы зря голову ломаем?

Зачем родился человек,

Младенец крохотный и слабый?

Зачем родился в этот век?

Зачем ребенком, а не жабой?

Зачем он радостно глядит

На солнце, жгущее равнины?

Зачем, явившись в мир, кричит?

Какие у него причины?

Зачем растет и слабых бьет,

А то вдруг выручит кого-то?

И разве даст себе отчет,

Когда его всосет болото?

Зачем жестокая судьба

Полна любви и искушений?

Зачем призыв поет труба –

Печальный горн людских лишений?

Зачем о счастии скорбим,

Как о потере безвозвратной?

Зачем же злимся и молчим,

Терзаясь болью непонятной?

Зачем всё сущее? Зачем?

Неужто жизнь – кромешный ужас?

А рай не вымолить ничем?

И ураган в аду нас вскружит?

Ты беззащитен, человек,

Но ты не прост и не ничтожен!

Ты – неудача и успех!

Живешь и будешь уничтожен!

Проснись от лени, оглянись,

Очнись от жадности и гнева,

И ты поймешь, что значит жизнь,

И ты поймешь, что значит вера…»

– Я отказываюсь тебя понимать! Ты вконец сошел с ума!

– Или почти обрел его.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что человечество до тех пор будет сумасшедшим, пока все люди не начнут понимать друг друга.

– О, я догадалась! Ты говоришь о Вавилонском столпотворении, во время которого народы утратили способность говорить на едином языке? – воскликнула баронесса.

– Боюсь, что вы меня не так поняли. И вот теперь я поясню свои слова. Ведь мы не постигаем смысла речи даже тех, кто произносит созвучия, знакомые нам с детства, с рождения. Не можем, а порой не пытаемся, не заставляем себя понять!

– Ну, если это слова о любви…

– Вы меняетесь, дорогая госпожа, – с печалью промолвил Анри. – И не берусь судить, в лучшую или в худшую сторону.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что всё не может оставаться неизменным. Но почти все меняется к плохому.

– Что за меланхоличный тон!

– Радоваться нет повода!

– А ты постарайся.

– Не имеет смысла. Многое для меня потеряло изначальный смысл.

Надежда смысла не имеет,

Проколота насквозь.

Лишь уголек на сердце тлеет,

Проклятый острый гвоздь…

– Прочитай дальше.

– А разве необходимо что-то еще?

– Ты сегодня заладил одно: «Не имеет смысла! Не будет продолжения!» – возмутилась баронесса.

– Вдохновения нет, – признался юноша. – А без него я ничтожен.

– Похоже на правду. А скоро оно появится?

– Возможно, никогда.

– Как ты уверенно это произнес! Ты просто убежден!

– Да. Оно не появится здесь, в вашем замке. Мне необходимо переменить свою жизнь, чтобы всё было по-другому. Возможно, тогда я начну писать веселые песенки, как это было когда-то. А здесь меня тянет на рассуждения о смерти и о тленности всего земного.

– Хорошо, мой друг. Я обещала и держу слово. Ты покинешь замок навсегда. И больше никогда тут не появишься, и герцог не дотянется до тебя.

– И я не увижу господина герцога!

– И меня тоже. И скоро забудешь обо мне…

– Спасибо! Я благодарю вашу милость! – воскликнул Анри, а Генриетта тяжко вздохнула.

Глава 26.

Он прибыл, как и обещал, через несколько дней, точнее, через неделю. О был бодр, весел и здоров и жаждал поскорее познакомиться с будущей женой.

Могло показаться странным, откуда бралась юношеская энергия в таком грузном пожилом человеке, и вправду похожем на дикого кабана из заповедных лесов. Лишний вес мешал ему свободно дышать, и воздух с неприятным свистом вырывался сквозь раздутые круглые ноздри, подобно мифологическому огню, извергаемому чудовищем. Да и дыхание у графа источало драконий смрад. Неповоротливая фигура, плотно упакованная в дорогое платье, мелко колыхалась при ходьбе или, когда ее обладатель не мог удержаться от хохота. Немногочисленные волосы, словно кудри младенца, завивались мелкими колечками, и через них свободно просвечивала кожа. Так что можно было вполне определенно рассуждать о строении черепа господина до Лозена. Ничего не выражающие красноватые свиноподобные глазки, сыто щурясь, осматривали всё окружающее, как свою собственность. Руки в растопыренном виде, возможно, никогда уже не могли достать до тела, и теперь существовали как бы отдельно от остального, наслаждаясь своей независимостью. А ноги, напротив, несли всю почетную ответственность за владельца, важно и торжественно перемещаясь по твердой поверхности. Лицо имело вид поспевшего яблока с красными, ювелирно прочерченными прожилками в самых неподходящих местах. Как, к примеру, нос и надбровная часть были испещрены ими больше, чем подобает, тогда как щеки явно считали себя обделенными красным цветом и в отместку отливали зеленоватой желтизной. Нижняя же часть благородной физиономии имело сизый оттенок, исключительные полномочия на который были у голубей, гнездившихся на крышах Лонгвиля. Очарование графа не знало границ, а успех нетерпеливо поджидал его в замке, нервно покусывая ногти.

Вероятно, когда-то, некоторое, весьма отдаленное время назад, этот бесподобный кавалер обольщал впечатлительных женщин легким поворотом головы, лукавым взглядом тогда еще довольно трезвых и ясных глаз, полетом кудрявых локонов, небрежно брошенным словом или уместным комплиментом. Да, да! Сладостные воспоминания! Есть люди, которые считают, что время течет для других, но не затрагивает их персону. И они навечно остаются молоды и прекрасны, и даже ведут себя соответствующе. Юный образ, запечалившийся в старческой памяти, былой успех, слава дуэлянта и острослова уносят несчастного пожилого обольстителя в небеса, он не осознает всей смехотворности своего поведения. Лишь отражение в зеркале, этот жестокий враг наших грез, порой заставляет ненадолго поколебать уверенность в себе. «Неужели это я?!» Но всё быстро меняется, как только престарелый юнец отходит от проклятого зеркала и вновь кидается с разбега в мутную воду интриг.

Завидуем ли мы подобным людям? Их раскованности поведения? Общению с молоденькими девушками в непосредственной манере лукавого врага дамских сердец? А эта порхающая грузная походка! Ковыляющая грациозность!

Они обожают себя, считая собственную персону венцом божественного творения, совершенством – неуклюжее тело, в которое чуть ли не ежечасно в качестве поощрения за то, что оно существует, подкидывают неслыханное количество разнообразной снеди. И диву даешься, откуда берутся силы всё это переварить, и как всё это помещается в недрах древнего организма! А почему каждый раз новый прием пищи не является последним для необхватного обжоры?! Еще одна загадка, которую разрешить нам вряд ли под силу.

Стояло бесцветное ноябрьское утро, но двор замка Лонгвиль словно осветился, ослепленный великолепием и красотой долгожданного гостя. Памятуя о подвигах прошлого, господин жених прибыл в-одиночку, без свиты, верхом на лошади вороной масти. Неловко спустившись с коня и едва удержавшись на мощных с виду ногах в высоких охотничьих сапогах, заляпанных дорожной грязью, он приблизился к герцогу (который специально спустился к воротам, чтобы встретить зятя) и, смешно перебирая ногами, совершил ритуал приветствия, после чего знатные господа, почти родственники, почти ровесники (право, внешне трудно судить, кто из них был моложе), торжественно и вальяжно удалились во дворец де Лонгвиль.

Спустя считанные мгновения герцог прислал за баронессой одного из слуг. И растерянная Генриетта, не отдавая себе отчета в происходящем, почти бегом направилась на встречу с женихом. Ее несла непонятная страшная сила, словно бурная река, старающаяся разбить о камни беспомощное суденышко. Разум существовал вне тела, его как бы не было. В подобных моментах, когда эмоции перехлестывают через край, организм выключает сознание. Наверное, это защитный механизм, чтобы не сойти с ума. Стоит надеяться только на счастливую случайность, на Бога, на кого-нибудь, кто, быть может, спасет. А, может, помощь не придет никогда. Но это теперь не страшно! Всё равно тревоги существуют где-то в стороне, а вы можете лишь наблюдать за течением событий. Да, иногда надежды оказываются напрасными, рушится ваш мир и то, что было создано в вашем сознании вокруг этого мира. Такова жизнь – всеми проклятая, но удивительно притягательная, с которой так тяжело расставаться…

О чем говорили помолвленные? О предстоящей свадьбе ли, о деталях ли праздничного туалета – нам неизвестно. Проходила беседа за роскошно обставленным столом, яства которого неустанно обновлялись, а повара и прислуга сбивались с ног от усталости. Окончилась трапеза ближе к полуночи, и утомленный непростой дорогой граф с достоинством удалился на ночлег в специально отведенные для него покои.

Госпожа де Жанлис возвратилась к себе совершенно потерянная. Ее существо отказывалось понимать и принимать реальность, слишком уж похожую на страшную сказку, чтобы быть правдой. Пришло ощущение, что всё происходит с кем-то другим, посторонним, и равнодушие тихими шагами прокралось в ее сердце. Равнодушие к всему, что окружало и даже к себе самой. Всё казалось бессмысленным и пустым. Голова ужасно болела, хотелось спать. Но наутро… Впрочем, мысль о том, что будет утром, еще не появлялась. Сейчас Генриетта желала одного: поскорее уснуть, забыться, навеки оторваться от гнусного бесполезного мира. Чувство усталости от жизни захватило ее в свои мягкие когти и поволокло по неведомым землям равнодушие и опостылости. Всё, что хотелось немедленно забыть, сейчас всплывало из недр предательской памяти и, будто отражаясь в сотне тысяч зеркал, повторялось бесконечное число раз, не зная пощады. Мучительная горечь, желание избавиться от терзающих мозг воспоминаний, мысли о предстоящей адовой жизни, о том, что не у кого молить о защите, вытолкнули наружу дикое озарение покончить с собой: мерзкая старая жаба, ядовитая и нестерпимо гадкая отныне будет распоряжаться ею во всем! Даже мимолетная мысль о женихе заставила баронессу содрогнуться и ощутить капли ледяного пота, потоками стекающего по телу.

Она была слишком горда, чтобы сдаться. Она была слишком умна, чтобы доказывать свободу самоубийством.

«Я выживу! – зло усмехаясь про себя, подумала Генриетта. – Я выживу для того, чтобы умер он, противная человекоподобная тварь, в которой не осталось ни капли ума! Я слишком хороша для него! И от об этом узнает! Он испытает это на себе!»

Тут же она села писать послание де Шатильону, и через полчаса всё было готово. В письмо говорилось о том, что ненавистная свадьба назначена на канун Рождества, и, если господин маркиз мужчина, он непременно придумает, как избавиться от графа, тем более, если его клятвы остаются в силе, и он пока еще любит госпожу де Жанлис.

Письмо заканчивалось словами: «Вы – моя последняя надежда, моя любовь! Вы – единственный мужчина, который вторгся в мое сердце! Я жду ответа от Вас и Вашего подвига! Любящая Вас Генриетта».

Надо ли говорить, что тут же был приглашен Анри с тем, чтобы отнести послание по назначению…

Молодой человек крепко спал, и слуге баронессы пришлось довольно долго барабанить в дверь, прежде чем она отворилась.

К Генриетте Анри пришел весьма помятый и недовольный тем, что его разбудили среди ночи, в такой неподходящий момент!

– Сейчас ты отправишься к господину де Шатильону! – в ответ на претензии молодого человека жестко сказала Генриетта и протянула запечатанный конверт. – Отнесешь вот это.

– Госпожа, возможно, я спросонья ослышался, – помолвил юноша. – Вы сказали, отнести письмо господину маркизу?

– Да! И не заставляй меня повторять тысячу раз!

– Простите, но разве вы не запретили даже упоминать в этих стенах его имя? – пробовал возразить молодой человек.

– У тебя действительно слишком хорошая память!

– Это плохо?

– В данном случае, да! Не рассуждай, а бери костюм и отправляйся в дорогу!

Анри пытался осмыслить перемену в госпоже.

– Вы решили помириться с маркизом?

– А с чего ты взял, что мы с ним ссорились? – рассердилась Генриетта. – Не лезь туда, куда тебе не полагается, жалкий шут!

На мгновение воцарилось молчание, но через секунду Анри его прервал и сказал:

– Вы правы, моя госпожа. Я недостоин вашей снисходительности, и потому поищите кого-нибудь другого кто доставит ваше письмо адресату.

И с этим он повернулся и скрылся за дверью.

Баронесса была в панике. Ущемленная гордость не позволяла ей возвратить слугу, так нагло с ней поступившего, да еще и наговорившего дерзостей. Но тогда кто отнесет письмо?

«А вдруг этот трус де Шатильон еще и откажет мне?» – внезапно подумала Генриетта.

Вероятность подобного исхода была столь велика, что победила все доводы и разрушила радужно-нелепые планы. Да! Помощи ждать неоткуда!

Казалось бы, теперь стоило и тревожиться, но… Генриетта громко расхохоталась. Ей вдруг стало смешно. От того, что она попыталась просить маркиза ее спасти, от того, что Анри так метко ей ответил и поставил на место; даже от перспективы собственного брака с дряхлой развалиной. Она хохотала, как ненормальная, и слуги в ужасе то и дело заглядывали к ней, опасаясь за ее душевное здоровье.

Смех постепенно перешел в рыдания, и голос баронессы приобрел несвойственные ему оттенки. Шум из ее спальни доносился долго, пока Генриетта не почувствовала, что ей больше нечем плакать, да и горло заболело от надрывных всхлипываний.

Сон свалил ее грубо и неожиданно. Баронесса даже не успела раздеться, так и заснула в роскошном платье, в котором представала перед до Лозеном.

Ночь пролетела мгновенно, как мимолетная тень птицы, и вновь наступило утро. А зачем?

Зачем каждый раз после короткого отдыха ночи мы просыпаемся в разочаровании? Зачем солнце опять и опять освещает недостойную землю грубых, невежественных существ, давших себе название «люди»? Зачем на рассвете бывает нестерпимо прекрасно, и небеса балуются нежными красками? Зачем теплота от восходящего светила обливает поверхность земли трепетным, возбуждающим чувством доброты и спокойствия? Зачем даже в самую холодную пору мы так жаждем появления желтой звезды, зная, что не будет от нее счастья и огня. День обожжет пургой и ослепит снежными хлопьями, а осенью закидает полусгнившими листьями и окропит грязной дождевой водой из серой тучи. Но почему мы опять слепо верим каждому восходу и ожидаем чуда, вперяясь взором в горизонт восточной части земли? Мы смотрим на небо, надеясь на избавление? От чего? Не легче ли проспать этот волнующий момент, греясь в мягкой постели, теша себя волшебными грезами? Засни вечным сном, человечество, не мучь себя напрасностями и глупостью собственного разума. И, быть может, ты удостоишься легкости ангелов, порхающих над облаками в чистоте лазурного неба?

У каждого свой путь на земле. Кто топчется на месте, готовясь к прыжку, но каждый раз почему-то откладывая его до лучших времен. Кто петляет по узкой тропе среди непроходимых зарослей, в которых не видит и не слышит никого до самого горького своего финала. Кто, не спеша, шагает по проторенной мощеной дороге и приходит к своей цели, даже не замочив подошв. А кто несется вперед с диким от ярости лицом, сметая на пути все препятствия, не взирая ни на что и на кого. Хищный, безумный, жестокий человек! Ты – болезнь земли своей! Ее проклятье и боль. Не смотришь в небо, насмерть уставившись себе под ноги в надежде подобрать чужое и спрятать в свой карман, пока никто не заметил. Кто наградил тебя жадностью и безжалостностью? Мать-земля, давшая приют и богатство? Лучше бы навек оставался ты нищим и неразумным, бродя по лесам на четвереньках и пугая волков дикостью нрава. Просыпаешься только за тем, чтобы чего-нибудь получить, украсть, отобрать. Спи лучше, и пусть сон твой никогда не кончается!..

Генриетта проснулась совершенно спокойной за свое будущее. Она знала, что всё будет так, как решит она сама. А выход из создавшейся ситуации нашелся сам в тот момент, когда она открыла глаза.

В нашей судьбе случаются эпизоды, во время которых мы знаем, что всё завершится для нас превосходно, несмотря на кажущуюся опасность или даже смерть. Мы словно прозорливцы, видим хороший исход и абсолютно не волнуемся на этот счет.

Кто-то подсказал баронессе, что свадьбе с до Лозеном не бывать. Уверенность казалась настолько осязаемой, мощной, что сомневаться в ней не приходилось. Правда, невеста еще не предполагала, что же станется с ее драгоценным женихом. Но в этом ли дело? Важен результат. А он мерещился весьма обнадеживающим. Счастье носилось над головой незримой бабочкой, и оставалось только поймать его умелой и твердой рукой.

Царства небесной благодати сладострастно распахивали двери перед мысленным взором Генриетты. Жизнь начинала казаться мудрой, доброй и справедливой сказкой с хорошим концом. И баронесса впервые за время своего пребывания в родовом замке ощутила всё правдоподобие того, что говорил ей так часто ее слуга Анри…

Глава 27

Прошло три дня.

Граф гостил у будущих родственников, и они не отказывали ему ни в чем, ибо жених был замечательно богат и напоминал герцогу о временах его отца и деда: много ел, пил, пошло шутил и оглушительно хохотал, будто стрелял из пушки.

– Госпожа баронесса, – однажды сказал де Лонгвиль. – А почему бы вам не пригласить сюда вашего шута?

Внутри Генриетты всё похолодело от ужаса. Во-первых, Анри мог бы отсутствовать, если бы она отправила его с письмом к маркизу, а во-вторых, это противоречило ее планам… Да, у нее созрела идея, как выпутаться из сложившейся ситуации, и баронесса холила ее и взращивала. А Анри играл в этой идее не последнюю роль.

– О, дорогой отец! – воскликнула госпожа де Жанлис. – Зачем здесь еще какой-то шут, если нам и без того достаточно весело? – и она заразительно засмеялась.

Граф с нескрываемым удивлением посмотрел в ее сторону, потому что это было первое проявление веселости баронессы за всё время визита до Лозена. Упражнения, прививавшиеся в проклятом монастыре, внезапно оказались полезными, смех был почти натуральным и довольно продолжительным.

Господин герцог истолковал его на свой лад: «Значит, Генриетта от графа в восторге, и не стоит им мешать». Тут же он весьма удачно изобразил внезапный недуг и покинул зал, опираясь на согбенную фигуру верного Жана, молча отдав слугам приказ ретироваться. Будущие супруги остались одни.

Разве мог опытный до Лозен упустить такой подходящий момент с тем, чтобы произвести на Генриетту такое впечатление, от которого бы она не спасла свое нежное (так он думал, наивный!) девичье сердце, до краев наполненное невинностью. Как он ошибался! Правда, этого он так и не понял, потому как госпожа де Жанлис, припомнив монастырские навыки прошлых лет, пустила их в ход все сразу. И началась атака с обеих сторон, битва, в которой нет победителей, а побежденный награждается любовью. Но, видимо, нет правил без исключений. Тайная война была известно только одной из сторон, а именно Генриетте. Она обольщала глупейшими увертками и ужимками, думая тем самым отвратить от себя господина графа. Но всё это действовало на графа совершенно иначе, чем рассчитывала баронесса, потому как, вероятно, он привык именно к такому общению с женщинами и теперь решил, что в ужимках и заключается искренность молодой дамы, и с готовностью включился в эту безумную игру. Строя из себя невесть что, они еще ухитрялись о чем-то разговаривать.

– Вы давно из монастыря? – мурлыкал до Лозен, посверкивая свиными глазками.

– О нет, – с придыханием отвечала баронесса, томно закатывая зрачки. – Всего несколько недель…

– Как вы прекрасны! – шептал жених, опьяненным взором раздевая будущую жену.

– Я в восторге, в неописуемом восторге от вас, дорогой граф! – врала госпожа де Жанлис, закусывая нижнюю губу.

– Я так счастлив, что мы вскоре будем вместе!

– О, как же мне передать вам те чувства, которые я испытываю к вам! – воскликнула Генриетта со всей искренностью, на какую была способна.

– Я благодарен судьбе!

– Я счастлива!

– Нежнейшее создание! – умирал от умиления старый повеса.

– Господин граф… – ласково обратилась к нему Генриетта. – Скажите, если это не секрет, сколько раз вы были женаты?

– От вас у меня нет и не должно быть никаких секретов! – с готовностью сообщил до Лозен. – Я трижды женился и трижды вдовец.

– А почему? – удивилась баронесса.

– Я слишком сильно любил их, – признался граф, потупив взор. – Я создан для страстной необузданной любви. И я люблю вас, дорогая Генриетта. Я десять долгих лет ожидал дня нашей свадьбы!

«Пожалуй, надо позвать кого-нибудь, чтобы это животное не забывалось», – подумала баронесса и позвонила в колокольчик.

– Зачем вы это делаете? – огорчился граф. – Нам будут мешать!