Шут герцога де Лонгвиля

– Здравствуй, Анри, – сказала Генриетта. – Мой гость, маркиз де Шатильон, очень захотел с тобой познакомиться.

– Это правда, – подтвердил маркиз.

– Я счастлив вашим вниманием к такой ничтожной персоне, как я, – бесцветным голосом ответил Анри, повторно кланяясь.

– Я бы хотела, чтобы ты что-нибудь прочел нам.

– В ваших руках моя тетрадь, – произнес молодой человек. – Я записал туда все свои мысли и чувства.

– Но я хочу услышать что-нибудь новое, – потребовала баронесса.

– Дорогая госпожа, я, с вашего позволения, больше не сочиняю.

– И давно?

– Со вчерашнего дня.

– А ты попытайся!

– Сейчас я ничего не могу сделать.

– Но как же так?! – Генриетта начинала сердиться. – Я тебя так нахваливала своему гостю, а ты! Нет, ты не отвертишься! Если ты не можешь сочинить сходу, тогда прочти что-нибудь из последних стихов.

– Я попытаюсь. Только еще раз прошу вас простить меня за мой выбор. – сказал Анри и вспомнил строки, пришедшие в его мозг тогда, когда он стоял там, на чердаке, один, и ему казалось, что это не Франсуа, а он сам лежит на холодном и грязном полу, без движения, без живительного тепла, без людской помощи.

В тот самый момент заплыли в голову чужие, но невероятно милые слова, которые кто-то очень близкий мог сказать своей возлюбленной.

И Анри прочитал их сейчас, впервые произнеся вслух:

– Когда погаснет последний луч

И веки ты сомкнешь,

Когда из низких свинцовых туч

А землю прольется дождь,

Когда в промозглой осенней тьме

Тебя охватит страх,

Когда пронесется призрак в окне,

Надежды ввергая в прах,

Когда забудешь про утро ты,

Не вспомнишь, что есть весна,

Когда ты оставишь свои мечты

И будешь совсем одна,

Когда ты поймешь, что незачем жить,

Что смерть – искупленье всему,

Когда будет нечем тебе дорожить,

Я к дому приду твоему.

Тогда на небе вспыхнет заря,

И высохнут слезы твои,

Тогда ты поймешь, что плакала зря,

И вспомнишь ты о любви,

Тогда, минуя оживший сад,

В котором гуляешь ты,

Оставлю тебя, улечу назад,

Туда, где растут цветы.

Тогда распростишься навек со мной,

Споет тебе песню рассвет,

Но мне уже видеть его не дано,

Мы больше не встретимся, нет.

– Этого мне ты еще не читал! – воскликнула Генриетта – Запиши немедленно в тетрадку, ведь ты же всё моментально забываешь.

Анри машинально открыл тетрадку, забыв, что она исписана до конца. И, пролистав до последней страницы, с ужасом уставился в текст.

– Что ты вылупил глаза? – бесцеремонно спросила баронесса и обратилась к де Шатильону. – Ну, теперь вы убедились в талантах моего слуги?

– О, да! – только и смог пробормотать маркиз.

А Анри всё еще смотрел на последнюю страницу тетради.

Там, как приговор, как черта, подведенная под всей его жизнью, четко и твердо занимало все пространство листа стихотворение, которое он только что читал.

– Когда я это успел? – воскликнул молодой человек.

И тут же вспомнил белый контур-фигуру со сферой в руках и странное пробуждение.

– Ты бредишь? – осведомилась Генриетта. – Что ты кричишь?

– Госпожа баронесса, – еще не придя в себя, ответил Анри. – Я не буду больше ничего сочинять. Всё уже написано. Вот здесь, – он ткнул пальцем в тетрадку.

– Бредишь, – подтвердила Генриетта и, чтобы доказать это, полистала тетрадь.

Но, чем дальше она листала, тем больше становились ее глаза, тем быстрее были ее движения. И, наконец, она захлопнула тетрадь с маской недоумения и страха на лице.

– Ты прав… – выдавила она из себя. – Я не пойму лишь одного, когда ты смог всё исписать?

– Не знаю. Это произошло как-то неожиданно. Может, даже во сне…

Маркиз с недоумением наблюдал со стороны диалог, казалось, помешанных существ, пребывающих в некоем особом состоянии, говоривших на своем собственном наречии, и никак не мог отделаться от желания выскочить за дверь и крепко запереть ее с той стороны. Но он был мужчиной, и к тому же довольно любопытным. Это качество он унаследовал от матери. Одним словом, он крепился, как мог! Но и его золотое терпение истощалось.

– Значит, ты уже написал все свои стихи? – продолжала странный разговор Генриетта.

– Думаю, да, моя госпожа.

– Ты уверен в этом?

– Каждый человек приходит в творчество, думая, что он неисчерпаем. Но увы, всему есть конец. И даже великий талант, гений творит именно столько, сколько ему отведено. А потом случается нечто. Нечто неожиданное для окружающих. Он умирает от внезапной болезни или превращается в умалишенного беднягу. И никто не может догадаться, что послужило причиной такому несчастью. А это просто: у него кончился отведенный на его долю запас творческой мысли. Он сделал всё, что мог. Для него закрылась заветная калитка в Тайну. Некоторые от бессилия кончают с собой. Но это не выход. Просто нужно рассчитывать свой запас на всю жизнь. Ведь один пишет быстро и много и живет долгую жизнь, умирая с убеждением незавершенности своих трудов. А другой не может закончить начатое. Загадка жизни и загадка творчества. Запас моего поэтического таланта, судя по всему, иссяк, и теперь я могу лишь читать уже созданное, мое или чье-то.

– Опять Тайна? Опять твоя умопомрачительная теория! – воскликнула Генриетта.

– Не волнуйтесь, госпожа, – спокойно ответил Анри. – Я исчерпал всё, и к уже созданному мне нечего добавить.

– Просто ты сегодня не в духе.

– Нет, причина в другом. Во мне как будто что-то обломилось. То, без чего, наверное, поэт не может оставаться поэтом! Тонкая хрустальная паутинка, светоч вдохновения.

– Ты мне объясняешь-объясняешь, твердишь, втолковываешь, а постичь не можешь, что я этого НЕ ПОНИМАЮ! – заявила баронесса.

– Это очень просто. – расстроился Анри. – Родник иссяк и больше не воскреснет.

– Ну вот, ты и назвал первую строчку будущего стихотворения, – обрадовалась Генриетта.

– Я боюсь, моя госпожа, вам возражать, – сказал молодой человек. – Но попытайтесь полистать тетрадь. Я уверен, что там оно уже есть.

– Ты меня принимаешь за сумасшедшую? – возмутилась госпожа де Жанлис и протянула тетрадь де Шатильону. – Поищите, маркиз, если вы верите подобной чепухе.

Тот наугад открыл первое попавшееся стихотворение и, сам себе не веря, прочел:

– «Родник иссяк и больше не воскреснет.

И не надейся, чудо не придет.

С самим собою будь хотя бы честен,

Всё поглотил земной водоворот…»

– Что?! – воскликнула Генриетта, выхватывая из рук маркиза тетрадь и впиваясь в текст. – Да… Ошибки нет! И дальше здесь:

«Померкло солнце, и луна пропала.

Заснули чувства, мысли и слова.

И полилась, в пути сметая скалы,

Пустая бесполезная молва».

– Изумительно и страшно! – тихо промолвил де Шатильон.

– Вы находите? – живо осведомилась баронесса.

– Я ничего не могу сказать… Я на своем веку не видел воочию людей, творящих подобные вещи, сочинителей стихов.

– Слыхал, Анри? Господин маркиз в восторге от твоих стихов. – Генриетта даже неприятно раскраснелась от волнения и гордости. – Можешь идти, Анри. Если понадобишься, я позову тебя.

– Одну минуточку! – воскликнул де Шатильон в тот момент, когда молодой человек уже собирался выполнить распоряжение госпожи. – Вы мыслите очень зрело. Я хотел бы знать, сколько вам лет? Я надеюсь, это не секрет?

– Нет, не секрет, – ответил Анри, берясь за дверную ручку. – Девятнадцать скоро будет.

И он вспомнил, как говорил о своем возрасте Франсуа: «Мне уже почти двадцать…»

– Я свободен? – осведомился юноша.

– Да, если у господина де Шатильона больше не будет вопросов, – сказала Генриетта, поглядывая на маркиза, но тот только отрицательно качнул головой в знак того, что он ничего не имеет против.

Когда дверь за молодым человеком закрылась, маркиз расширенными глазами взглянул на баронессу:

– Как? Ему всего девятнадцать?

– Неполных, дорогой де Шатильон, – улыбнулась госпожа де Жанлис. – А что?

– Но он выглядит гораздо старше. Я решил, что ему по меньшей мере лет на пять больше! И рассуждает он так, как не рассуждают юноши его возраста.

– Поэтому и обратились к нему на «вы»?

– Я не смог пересилить себя в общении с незаурядной личностью.

– Да, для бродяги он незауряден, – согласилась Генриетта.

– Как? Он нищенствовал? – изумился маркиз.

– Ну что вы! Хотя вы почти угадали. Он был недалек от нищего. Это актер бродячего театра, мой милый Альбер. И актер, поверьте мне, недурной. Хорошо, что он попал в надежные и заботливые руки и теперь ни в чем не нуждается. Он обожает меня разыгрывать и дурачить. С ним интересно…

– Надеюсь, он не переступает порога дозволенного?

– Нет, что вы. Но почему это внезапно так вас взволновало?

– Если бы он посмел оскорбить вас словом или поступком, я проткнул бы его насквозь!

– И вас не было бы его жаль? Не жаль незаурядного человека? – лукаво спросила Генриетта. – Ведь он же стоял бы перед вами беззащитен, слаб…

– Для меня это не имеет значения. Ведь враги и невежи не заслуживают сострадания! – с горячностью воскликнул де Шатильон.

– Вы мне нравитесь таким! – объявила баронесса. – И с вами мне ничего не страшно. Мне кажется, что я смогла бы даже вас полюбить.

– Вы говорите с сожалением?

– Да! Ибо я пока еще связана узами ужасного предстоящего брака.

– Но его можно избежать!

– Я хотела бы в этого. Но…

– Вы верите мне?

– Я сейчас верю вам, потому что человеку в трудный час необходимо хоть во что-то верить! Я верю в Бога. Но сегодня вы – мой бог! Я благословляю вас на спасение несчастной и заклинаю добиться успеха в этом нелегком деле!

– Я пойду ради вас на смерть! – провозгласил де Шатильон.

– Пишите мне, как обещали давеча, – спокойно ответила баронесса.

– Я обещаю это еще раз, моя несравненная, прекрасная Генриетта!

И воспламененный маркиз припал горячими губами к нежной ручке госпожи де Жанлис.

Глава 22

Прошло еще несколько дней, безрадостных и скучных. Наступил ноябрь, потекли темные бессолнечные недели. И каждое утро баронесса вставала с надеждой на известие от де Шатильона. Но он, видимо, не очень торопился с письмом. Генриетта нервничала, упрекала себя в легкомыслии и легковерии. Но не могла не признаться, что маркиз уже завладел ее сердцем и мыслями. Она во сне разговаривала с ним. Он неизменно клялся в любви и преданности, поэтому во сне Генриетта улыбалась, иногда даже смеялась, чем нередко пугала прислугу, дежурившую, в силу своих обязанностей, под дверью спальни госпожи. А наутро просыпалась с надеждой, что оно придет, сегодня, то самое, исписанное незнакомым почерком послание от НЕГО – благородного, чудесного, единственного ее Альбера! Но письма все не было, и она успокаивала себя мыслью о том, что, вероятно, маркиз занят какими-то неотложными делами.

Только случалось, что порой терпение изменяло ей. И в голову лезли обидные мысли о том, что ОН забыл о ней, бессовестно наврал, охладел и уже не вернется! Ее даже охватывала глупая ревность: а вдруг маркиз влюбился в какую-нибудь девицу…

Так проходили дни за днями, а Генриетта ничего не замечала вокруг. Наверное, теперь она действительно влюбилась. В груди то пела флейта, то царапались кошки. Не было аппетита, но, садясь за стол, баронесса съедала больше, чем когда-либо раньше. Она валилась с ног от усталости, но никак не могла заснуть, тщетно силясь до рассвета закрыть глаза.

Проклятое неуправляемое чувство! Теперь Генриетта частенько вспоминала стихи без рифмы, как-то оброненные Анри и так и ускользнувшие в неведомое Прошлое или Будущее… Страшно попадаться в когти Любви, это равносильно медленному самоубийству.

Ловушка, в которую угодила баронесса, знакома многим несчастным влюбленным, которые имели неосторожность отдать сердце человеку небрежному, ветреному, легкомысленному, не помнящему обещаний и своих клятв, произнесенных со слезами на глазах. Только в глазах в тот миг, кроме слез, ничего не было. Пусто. Или, как сказали бы в дальнейшем, вакуум.

И почему мы чаще всего попадаемся на дешевую приманку внешней привлекательности объекта любви? Он знает, что красив, а потому выжидает, не торопясь, подолгу играя с вами, оценивая вас, как товар. А вы в этот момент таете от неслыханного счастья, растворяясь в воздухе и теряясь из поля зрения вашего возлюбленного. Он пройдет через вас, даже не заметив, и устремится к новой жертве, оставив навсегда в вашей памяти мучительное и болезненного воспоминания о былых переживаниях. И утвердит в вас мнение, что любовь – это подлая жестокость в облике ангела. Вы поймете (если вы женщина), что все существующие на свете мужчины – ваши смертельные враги, с которыми нужно бороться – хитро и беспощадно. А если вы мужчина, вы отвернетесь от женщин, не доверяя ни одной из них, и будете обходить их стороной.

Но бывают люди, которые не отчаиваются после первой неудачи, этим господам опыт неведом, у них нет такой копилки, куда бы они складывали свои неудачи. С ними легко. Они наивны и доверчивы, как маленькие дети. Их просто обманывать и дурачить. На них можно рассчитывать, они редко подводят. Но к концу жизни они понимают, что не все в их судьбе удалось, что-то обошло их стороной. И, пролистывая назад прожитые годы, с ужасом понимают, что не удалось НИЧЕГО! Они всегда жили воспоминаниями о добром и хорошем. Они надеялись и трепетно ждали, что вот скоро, возможно, даже завтра, настанет Удача, Счастье, Любовь… И уговаривали себя, что все эти события были в их жизни. Порой они говорят беспощадную правду лишь на смертном одре, исповедуясь священнику, а заодно и себе. И наказывают детям своим и внукам не доверять каждому встречному. С тем и умирают…

Но Генриетта была не из таких. Она слишком трезво смотрела на жизнь. Но, что поделаешь, не сумела уберечься от властных мужских чар и утонула в бездонном омуте чувств. На Анри она уже не обращала внимания. Да и чем он теперь был для нее? Игрушкой? Разговаривающей куклой? Наверное, чем угодно, только не мужчиной, как ей казалось раньше, вначале. Он не писал новых стихов, значит, стал таким же, как все. Хотя Генриетта до сих пор не понимала причины упрямства, с которым он отказывался сочинять новые вирши. Как-то он объяснил ей, что в творчестве художник не только выражает себя, но и неизвестным образом рассказывает о своей жизни, и это он сам-то осознает, понимает, но другие не всегда.

– Творчество гения подобно труду летописца, заносящего в книгу события истории, – говорил Анри. – Каждый день поэт фиксирует на листе бумаги свою судьбу. Но не факты собственной жизни, а эмоции, стремления, настроения, мысли. Таким образом получается некая зашифрованная история жизни творца, если поставить хронологически в ряд все его произведения. Писатель растворяется в своих сочинениях, дробясь на различные персонажи и характеры, и никто из тех, кто будет жить после него, кто, не зная его близко, никогда не постигнет, каким же он был на самом деле – Автор? А он ведь может нарочно притворяться совершенно другим, чем был в действительности. И получится неразрешимая загадка…

– Тайна? – уточнила тогда Генриетта.

– Да, Тайна Творчества.

– А у тебя она есть?

– Какая у меня тайна, если я все давно всем рассказал? – грустно усмехнулся молодой человек. – Настоящий Талант, Гений не будет разглашать свои сокровенные секреты. Он останется вооружен ими до самой смерти, чтобы стать Истинным Гением.

– Ты говоришь, что всё мне разболтал, – сказала баронесса. – Но поверь мне, даже открытие Неизвестного не придаст другим того, чего они не имеют – Дара творить.

– Я не знаю…

– Зато я знаю! Неужели ты хочешь сказать, что я, наслушавшись твоих рассуждений, могу сделаться поэтом, художником, артистом?

– Я не знаю.

– Заладил одно и то же! Но ведь ты раскрыл мне Тайну, а стихи почему-то не текут мне в мозги! Наверное, тут надо еще кое-что иметь!

– Я не задумывался над этим. По-моему, вы просто не пытались услышать Сферу Творчества.

– Глупец! Как может слушать тот, кто рожден глухим?

– Это неудачный пример.

– А, по-моему, очень даже удачный. Заставь петь человека без голоса. Что ты получишь? Удовольствие? Сомневаюсь! Так и с твоими сочинениями. Возьмется за сочинительство бездарь – двух слов связать не сможет. А ты говоришь, Тайна! Помимо Тайны нужен еще и Дар.

– И Терпение, которого у меня не было никогда.

– Зато ты несносно упрям. Это компенсировало, и даже умножало Терпимость.

– Вам виднее.

– Конечно!

– Я не со всем согласен из высказанного вами, но кое в чём вы, несомненно, правы.

А что было в это время на душе у Анри? Ничего там не было. Так тоже случается. Словно внутри тебя все вычерпали, не оставив ни капли, ни песчинки, ни частички. Опустошенность. Поэтому Анри и решил, что исчерпал свой Дар. Эмоционально умер. Теперь его ничего не тревожило, не вдохновляло, ничего не хотелось, не к чему было стремиться и некого жалеть. Всё окружающее казалось ему непрочным и ненастоящим. Он ждал конца. Смерти? Нет. Когда прекратится это равнодушие. Но даже ожидание было спокойным и терпеливым. Он чувствовал, что взрослеет внутри, и что его скрытый возраст теперь раза в два превышает настоящий. Он беспрерывно думал, и от этого, кто угодно мог бы сойти с ума, но только не Анри. Он привык к подобным ситуациям, а потому легко переносил одиночество. Спал он спокойно, как проваливаясь, ничего ему не снилось. Он жил механически. И такое существование было элементарно просто, безответственно и не утомительно. Он теперь часто слонялся по замку, как одушевленный манекен, никого не видя, думая о чем-то и улыбаясь своим спутанным мыслям. Он был похож на умалишённого. Многие крестились, встречая его во мраке коридоров, шарахаясь в сторону, как от нечисти. Фантина плакала над переменами, происшедшими с «несчастным мальчиком», упрекая Анри в непослушании и глупости: «Я же здесь тебе рассказывала, когда ты только появился, я предупреждала тебя! Но ты же не хотел верить словам старухи. И что теперь с тобой сделалось? Ходячий труп! Вот во что они тебя превратили!»

– Не надо, дорогая тетушка Фантина, – с отсутствующей улыбкой говорил молодой человек. – Они ни в чем не виноваты.

– Да что ты говоришь? – передразнивала его кухарка. – Можешь мне не плести умозаключения, почему ты такой стал. Сама знаю. Друга потерять – это великое горе. Можно пережить пожар собственного дома, остаться без ничего, но такое несчастье даже сравнивать нельзя с потерей близкого человека.

– Тетушка Фантина, я вас прошу! – перебивал ее Анри.

– А я ничего и не говорила!

Старуха замолкала на некоторое время, но какое-нибудь движение или взгляд молодого человека вновь пробуждали в ней желание высказаться и посочувствовать.

Однажды она так разговорилась, что дошла до убеждения, что Анри необходимо покинуть замок.

– Представьте себе, у меня была подобная идея, – сообщил ей юноша, медленно набирая ложкой похлёбку.

– И чего ты ждешь? – спросила Фантина.

– Я не знаю, как выбраться отсюда.

– Ой! Нашел проблему! – громко рассмеялась старуха. – Вот Жан чуть ли не каждый день мотается из замка в деревню и обратно…

– Как? Зачем?

– Всё что-то продает, негодяй эдакий!

– А как же он ухитряется пробираться мимо караульного и преодолевать ров?

– Да зачем ему это надо? У нас подземный ход есть в замке!

Фантина сказала о подобной вещи настолько легко и свободно, что Анри посчитал, что ослышался.

– А где же тот ход? – переспросил он.

– Ну и хитрец же ты! Сам живешь рядом с ним и не знаешь!

– Откуда же мне знать?

– Сколько в вашем коридоре дверей?

– Три, – неуверенно сказал молодой человек.

– Ну вот и подумай.

– Где этот ваш ход?

– Три двери. Так? Одна ведет в незанятую комнату, одна – в твою, и еще одна…

– В бывшую комнату Франсуа, – с трудом выговорил Анри, все еще не понимая, куда клонит старуха.

– Ну вот! – победоносно заключила Фантина.

На какое-то время воцарилась тишина. Оба собеседника смотрели друг на друга. Кухарка сияла. Анри ничего не понимал.

– Что – «вот»?

Оказывается, этому остолопу еще придется объяснить…

Фантина сделала носом глубокий вдох, дабы сохранить самообладание и подытожила:

– Как раз из комнаты, что занимал твой друг, и идет подземный ход!

Анри словно ударили колоколом по лбу. На мгновение он буквально ослеп… Теперь всё становилось ясно. И преследование Жаном Франсуа, и непонятный беспорядок, обнаруженный наутро после гибели в комнате друга. И сама нелепая смерть. Парнишка мешал лакею заниматься своими делами. Мешал самим своим существованием, ведь он стоял на пути.

Анри не нужны были подробности. Он не понимал одного: почему Франсуа не всё ему рассказывал! Ведь он мог остаться в живых! И наверняка, в тот злополучный день он застал Жана в своей комнате, а тот потащил его на крышу, придрался к чему-то и даже, скорее всего, направляя юношу в наиболее опасное место для починки или приведения в порядок того участка крыши, где, возможно, руками лакея была разобрана черепица, и…

Дальнейшее Анри видел собственными глазами.

– Тетушка Фантина, – спросил он. – А еще кто-нибудь знает о существовании подземного хода?

– Да никто.

– А почему вам о ней известно?

– О, милый мой, я всю жизнь здесь, я тут всё знаю. А у Жана ключи от всех комнат. К тому же он узнал о ходе… В этом моя вина. Ведь когда его сюда взяли, он молодой был, всё по дому скучал. А родом он был из ближайшей деревни, тоже принадлежащей де Лонгвилям. Я и рассказала ему.

– Зачем, тетушка Фантина? – в отчаянии воскликнул юноша.

– Жалко мне его было. Все плакался, что невеста там у него, мать, сестренки… Правда, потом он уже про них и не вспоминал. Все только думал, как бы нахапать побольше чужого добра. Как люди меняются! – вздохнула старуха.

– А вы не боитесь, что я тоже стану другим? – угрюмо спросил Анри.

– Да не должен, – усмехнулась Фантина. – У тебя взгляд другой.

– Какой – «другой»?

– Какой бывает у хороших людей.

– Спасибо на добром слове.

– Да не стоит благодарности.

Молодой человек ушел от нее, и в его опустевшей душе робко затлел маленький уголек надежды.

А потом Анри увидел еще одного несчастного человека. Это была баронесса. Она вступила уже в такую фазу, когда начинают мыслить вслух.

– Значит, и сегодня ничего от него нет! – с горечью говорила она, быстро перемещаясь по кабинету. – Ну конечно, зачем ему чужая жена! Он свободен и не перед кем ни в чем не обязан!.. Наивная дура! Как можно верить человеку, который клянется в верности в первую же встречу, едва познакомившись с тобой! Неопытное сердце, доверчивость, будьте вы прокляты! И какой он мне урок преподал! Подлец! А я еще смела надеяться на его поддержку! Поделом, поделом тебе, глупая!!!

Тут она заметила Анри, тихо вошедшего и неуверенно стоящего у порога.

– Проходи, мой друг! – неожиданно ласковым тоном сказала баронесса, усаживая юношу в кресло и пристраиваясь у его ног. – Ты единственный человек, который мне предан в этом гнусном мире.

– Чем я могу вам помочь, госпожа? – спросил молодой человек.

– Чем? Ты спрашиваешь – «чем»? Мой добрый друг! Мне ничем уже не поможешь. Разве что посочувствуешь.

– Что-нибудь случилось? У вас горе?

– Я не знаю, наверное, мой злой рок преследует меня, заставляя подчиниться его воле, – проговорила Генриетта со слезами на глазах. – У меня была маленькая надежда на избавление, но увы, она оказалась обманом. Всё провалилось в никуда вместе с тем щеголеватым маркизом. Помнишь его?

– Маркиза?

– Да. Ну, который восхищался твоими стихами.

– Помню, хотя моими стихами восхищаются все, кому вы их читаете, чтобы вас не понапрасну не огорчать.

– Так вот, мой дорогой, – не замечая слов юноши, продолжала баронесса. – Он обещал мне писать. Но, как ты догадываешься, обманул меня, как глупую девчонку! Как он посмел, негодяй?!

– И что бы вы хотели сделать?

– Я? – баронесса повернула к Анри свое разрумянившееся лицо. – Я бы хотела убежать к нему! Или хотя бы послать ему тайную записку, о которой никто бы не узнал. Иначе это скомпрометирует меня в глазах общества. Ты меня понимаешь?

– Конечно, моя госпожа.

– Но всё бесполезно. Я умираю от ожидания, от обреченности! – и Генриетта уткнулась носом в его колено.

– Кажется, я смогу вам помочь, – нехотя сказал Анри, когда его штанина промокла насквозь, обильно орошаемая горячими слезами баронессы.

– Ты очень любишь меня, дорогой мой, поэтому хочешь меня успокоить и обманываешь, давая несбыточную надежду! – рыдала Генриетта. – А ты не знаешь, что подобная надежда убийственна для меня в моей ситуации.

– Помните, вы рассказывали мне о потайном ходе, с помощью которого ваш пращур одолел своего врага? – спросил молодой человек.