Господин следователь

Батюшка мне кое-что растолковал и даже консультанта приводил из Новгородского окружного суда. Но все равно до сих пор много неясностей.

– Комнату где хотите – на втором этаже или на первом? – поинтересовалась хозяйка. Она слегка загрустила. Все-таки одно дело клиент, снимающий комнату недели на две, совсем другое, если на несколько дней. – Если по деньгам, то двадцать копеек за ночь и на первом, и на втором. Завтраки и ужины отдельно считаю. Завтрак – пять копеек, ужин десять. А коли обеды будете брать, то они по пятнадцать.

– То есть, все про все – пятьдесят копеек? – кивнул я. Цены на постой не показались чрезмерными, но все равно – не такие и маленькие. Потом вспомнил, что я не один. – А комната для кучера?

– А за кучера да за коняшек еще полтинник кладите, – усмехнулась хозяйка. – Кучеры у нас в общей комнате спят, им постельное белье не положено. И столуются они тоже отдельно, поэтому дешевле обходятся.

Социальная несправедливость, как она есть. Но я же не могу брать отдельную комнату для слуги, если она ему не положена? И кормить будут Николая почти так же, как и меня, но поплоше. Получается в общей сложности рубль в сутки? А у меня от сотни, полученной на дорогу, всего семьдесят рублей осталось.

Что там батюшка говорил про мое жалованье? Сорок пять рублей в месяц? Так я разорюсь с этакими ценами. Нет, надо что-то дешевле подыскивать. И деньги квартирные мне обязаны выдать. Вопрос только – когда? Конечно, батюшка сказал, чтобы я, если туго придется, ему депешу отправил, деньги он немедленно вышлет, но пока подожду.

– Давайте так сделаем, – решил я. – Для начала я у вас на три дня комнаты и все прочее возьму, а там – либо съеду, либо продлю. Пойдет? И как лучше – вперед трешку отдать или потом, по выезду?

– Тогда лучше вначале аванс внесите – рубль, а окончательный расчет позже сделаем, – ответила хозяйка. – Я бы вам советовала наверху комнату брать, там воздуха больше.

Пока мужики таскали наверх мое имущество, я заплатил хозяйке бумажный рубль и принялся оформлять документы о пребывании. А вы как думали? Пришлось показывать хозяйке гостиницы свой паспорт, а она вписала в книгу приезжих, что губернский секретарь Чернавский Иван Александрович прибыл в Череповец для прохождения дальнейшей службы.

– А паспорт ваш нужно в полицейское управление принести, чтобы они запись в журнале для новоприбывших сделали, – сообщила хозяйка. – Но это если вы больше трех дней пробудете.

Вот так вот. А вы говорите, что прописку советская власть придумала? Ага, как же. Даже если ненадолго прибыл, то все равно нужно отмечаться.

– Могу сходить или мужа послать, но лучше, если сами зайдете.

А, значит, муж у хозяйки все-таки есть. Но гостиницей заправляет именно она. Любопытно.

– Вы, господин Чернавский, в баню пока сходите, сполоснитесь. Там сегодня не топлено, но вода теплая со вчерашнего дня, вам хватит. Успеете, пока светло. Чего зря керосин-то жечь? А как вернетесь, кушать подам. Не возражаете, если я вас в общем зале покормлю? А уж потом, как сами решите – в нумере ли или вместе со всеми.

– Ага, – кивнул я, метнувшись в свою комнату за чистым бельем.

Если не вымыться, то хотя бы сполоснуться – и то великое дело. За всю дорогу такой возможности не было. Этак на мне грибы скоро начнут расти. А коли электричества у нас еще нет, а керосин следует экономить, то и на самом деле – нужно бежать. Хотя баню нынче и не топили, но есть опасность, что сядешь куда-нибудь не туда.

Мать моя женщина! Половина комнаты заставлена сундуками и чемоданами. Это все мой багаж? Ну да, маменька постаралась. Как он и поместился?

Но разбираться буду позже, потом, когда отыщу себе постоянную квартиру. Пока живу в гостинице, смысла нет. Распакую, а кто опять собирать станет?

Белье вроде бы в кожаном чемодане? Хорошо, что чемодан поставили сверху, не надо передвигать сундуки. Там же и полотенце. Ага, вот теперь я готов. Нет, а где мои тапочки? Как я пойду в чужую баню босиком?

Вода в котле была чуть тепленькая, а свет заходящего солнца едва-едва пробивался сквозь крошечное стекло. Кое-как умудрился и тело ополоснуть, и даже помыть голову.

Вытерся, переоделся в чистое белье и понял, что жить можно. А вернувшись в гостиницу и усевшись за стол, в конце которого уже чавкал мой кучер, окончательно осознал, что жизнь прекрасна.

На ужин хозяйка поставила мне тарелку жареной рыбы с куском черного хлеба. Простенько, зато много.

Рыба была мне незнакома. О, неужели та самая стерлядь? А если и не та, а просто дальняя родственница той стерляди, воспетой поэтами, то все равно хороша. Не успел оглянуться, как все умял и принялся пить крепкий чай с куском пирога. Надеюсь, после такого чая не стану страдать бессонницей.

Анастасия Тихоновна, дождавшись, пока я все не доем и не выпью, подсела ко мне.

– Вы, если квартиру будете искать, не задаливайте, – сказала хозяйка. – Скоро в Череповец учащиеся нагрянут, все хорошие квартиры разберут.

– А в Череповце так много учащихся?

– Конечно. У нас ведь и реальное училище имеется, и техническое. Мальчишек со всех сторон везут – и из губернии нашей, и из Вологды с Тихвином. Жить-то им где-то надо? И девчонок везут в гимназию. У нас многие домовладельцы тем и живут, что жилье сдают. Если надо, я вам хорошую хозяйку найду.

Я немножко другими глазами посмотрел на Анну Тихоновну. Ишь – беспокоится о своем постояльце. А может, у нее какие-то свои выгоды? Но я пока не знаю – понадобится мне здесь квартира или нет.

– Спасибо, – кивнул я.

– Вы, Иван Александрович, по какой части служить станете? – поинтересовалась женщина.

Ишь, любопытно ей. Но мое назначение не бог весть какой секрет. Поэтому я ответил:

– По судебной. Завтра себя приведу в порядок, а послезавтра отправлюсь к председателю окружного суда, а тот уже скажет – здесь ли меня оставят, или в другой город пошлют.

– У нас останетесь, – заявила хозяйка, потом пояснила: – У меня брат в канцелярии господина исправника служит. Суд-то у нас окружной, на четыре уезда, но в Устюжне, Белозерске и Кириллове следователи уже есть, а наш с полгода как помер. Руки на себя наложил.

– А чего это он? – спросил я. Про смерть моего предшественника я не знал.

– Как чего? – хмыкнула хозяйка. – Работа у него тяжелая: то убийство, то кража, то еще что-нибудь. Убийства у нас не очень часто – не больше, чем два раза в год, кражи почаще. Но покойный следователь – натура тонкая, очень переживал. Он по вечерам себя водочкой и лечил. Пил сильно, жена от него ушла – с каким-то поручиком снюхалась и сбежала, так ему совсем тошно стало. Пока жена была, хотя бы присмотр был, а так… Вот взял как-то да и удавился. Брат мой ругался – мол, мог бы и записочку оставить, попрощаться да все разъяснить, а тут пришлось из-за него народ опрашивать. Так что, когда вы на службу-то выйдете, сильно не пейте. Жены у вас нет, присмотреть некому.

– Думаете, тоже решу удавиться? – усмехнулся я.

– Ну почему же сразу удавиться? Бывает, что и топятся или ядом каким травятся. Или если вам пистолет дадут, так и застрелитесь.

То, что гостиница не вариант для дальнейшего проживания, я убедился этой же ночью. Только улегся спать и заснул, как за стеной во дворе раздался шум. Похоже, что в гостиницу приехал очередной постоялец. Сначала ржал один конь, потом второй. Когда замолкли лошади, раздались человеческие голоса. И новоприбывшие разговаривали так, словно вокруг все были глухими или им было плевать на нормы человеческого общежития.

Потом разговоры переместились вниз, в общий зал, и стало потише. Я задремал было, как дверь в мою комнату распахнулась.

– Эй, кто тут есть? – послышался нахальный мужской голос.

– Ну я здесь есть, – отозвался я. – И что вы хотели?

В мой нумер без разрешения ввалился молодой парень со свечкой в руке. Поставив свечу на прикроватный столик, заявил:

– Давай-ка, парень, вставай, да выметайся отсюда.

– С каких это рыжиков? – несказанно удивился я.

– А с таких, что Фрол Фомич привык останавливаться именно в этом нумере. И всякие путешественники, вроде тебя, пусть другие комнаты ищут.

Сказано было таким тоном, словно я, услышав имя некого Фрола Фомича, должен немедленно проникнуться и выскочить вон.

– Ты сам-то кто будешь? – спросил я.

– Я – приказчик Фрола Фомича. Вставай добром, а иначе я тебя выкину.

От такой наглости я слегка опешил. Но потом собрался и достаточно миролюбиво сказал:

– Слышь, убогий. Сделай так, чтобы я тебя долго искал.

– Чаво?

– Я тебе сказал – выйди вон и закрой дверь с той стороны. Что непонятного?

– Да ты чё, супротив Фрола Фомича?!

Нахал уже стаскивал с меня одеяло.

Приказчик был невысокого роста, но гонора и высокомерия было не занимать. Я вздохнул, встал с постели и, цепко ухватив наглеца за воротник, принялся открывать дверь. Но она отчего-то не пожелала открываться. И чего этот дурак орет? А, понял. Дверь-то открывается внутрь. Ну подумаешь, что я открывал дверь головой наглеца. А дверь крепкая, дурной башкой ее не высадишь. Так я ее потом открыл и выкинул наглого приказчика в коридор.

– Семен, ты зачем в чужой нумер пошел? – услышал я укоризненный голос хозяйки, а приказчик, который Семен, пробурчал что-то невнятное. Еще послышался звук, напоминавший шлепок, словно кто-то кому-то отвесил затрещину, и снова голос Семена, но уже плачущий.

Я закрыл поплотнее дверь, в коридор выходить не стал. Мысленно выматерился – почему нет никакого запора или внутреннего замка? Есть наружный – едва ли не амбарный ключ мне Анна Тихоновна выдала, – так неужели было так сложно установить крючок или изладить какую-нибудь задвижку?

Свеча так и осталась стоять на столе, словно трофей. Я вытащил отцовский подарок, чтобы посмотреть, который час. И снова облом. Часы швейцарские, дорогие, с трехдневным заводом, но стрелки стоят на двенадцати часах тридцати двух минутах. Я их завести забыл!

Только заснул, как снова раздался стук в дверь и голос хозяйки жизнерадостно произнес:

– Иван Александрович, завтрак уже на столе. Остынет – будет невкусно!

Да ёрш твою медь! Я спать хочу, но теперь уже точно не заснуть. Пришлось вставать, умываться и выходить к общему столу.

На завтрак была пшенная каша и оладьи со сметаной. Все очень вкусно.

Хозяйка, дождавшись конца трапезы, подсела ко мне.

– Иван Александрович, Фрол Фомич просил передать, что он прощения просит за ночной инцидент. Он нынче по делам уехамши, но как прибудет, то лично придет извиняться.

– Угу, – кивнул я, протягивая руку за второй чашкой чая. Чай с каким-то интересным и непривычным вкусом, но мне понравился.

– Но вы, Иван Александрович, тоже хороши, – покачала головой хозяйка, подливая мне чай. – Неужто из-за такого пустяка следовало драться?

– А как надо было? – вытаращился я. – Дождаться, пока холуй меня из постели вытащит?

– Вам следовало выйти из нумера и пойти ко мне, – твердо заявила хозяйка. – Все неприятности в моей гостинице я решаю сама, а не постояльцы. Хорошо, что у вас силы хватило, чтобы с ним сладить, а если бы нет? И Семен – он не холуй, а приказчик.

– Нет, Анна Тихоновна, – ответил я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал не менее твердо. – Если человек пытается вытащить другого человека из комнаты, которую тот, кстати сказать, оплатил, да еще – простите за грубость – задницу ради хозяина рвет, то он уже не просто приказчик, а холуй. Вы лучше скажите, почему в комнате никаких засовов нет?

Хозяйка, кажется, собиралась ответить что-то касающееся моего поведения, но вопрос о засове слегка сбил ее пыл.

– Как это нет запора? – удивленно спросила она. – Задвижка есть, только она высоко расположена.

Анна Тихоновна показала рукой, и я понял, что задвижка где-то сверху. А я-то и не заметил. А хозяйка пустилась в объяснения:

– У нас так бывает, что и семейные люди останавливаются, с детишками. А был как-то случай – мальчонка запор закрыл, а сам открыть не сумел. Весь изорался, пока открывали. Пришлось дверь выламывать, а это расходы. Вот я и велела мужу, чтобы он все запоры повыше сделал, чтобы дети не дотянулись. Надо бы внутренние замки поставить, но это дорого. Один замок и ключи к нему десять-двенадцать рублей стоят. А нумеров у меня двенадцать. Но я же не могу на два или три нумера замки поставить, а на остальные нет? Вот посчитайте, во сколько все обойдется?

Я покивал, делая вид, что я все понял, и принялся собираться. Надо же осмотреть город, заранее отыскать адрес Череповецкого окружного суда, в котором мне предстоит служить. Договорился с хозяйкой, что к завтрашнему дню мне отгладят мундир. Форма – это лицо чиновника.

Глава пятая

Председатель окружного суда

К зданию Череповецкого окружного суда на углу Воскресенского проспекта и Крестовской улицы я подошел без четверти девять. В девять, как известно, в Российской империи начинают работать все присутственные места. Надеюсь, у председателя окружного суда не назначено на сегодняшнее утро какое-нибудь совещание? Вроде до революции не слишком-то практиковались совещания и собрания на рабочих местах. Да и зачем они нужны, если каждый чиновник знает круг своих обязанностей и в меру сил их исполняет.

Постоял немного, чтобы еще раз полюбоваться зданием. Двухэтажное, очень солидное, казавшееся чужеродным рядом с деревянными домами обывателей. Я знал (со слов хозяйки гостиницы), что это здание некогда принадлежало дочери городского головы Марии Лентовской. А несколько лет назад, когда в Череповец переместился окружной суд, она передала его под нужды суда. Вернее – дочь выполнила просьбу отца, потому что реальным владельцем дома был как раз голова – Иван Андреевич Милютин[3]. Иван Андреевич – ярый патриот города, учредивший в Череповце множество учебных заведений, включая те, которые по статусу уездному городу не положены – реальное училище и женскую гимназию. Именно Иван Андреевич и добился того, чтобы в Череповец перевели окружной суд, тем самым еще больше подняв престиж Череповца.

А то, что председателем окружного суда стал зять городского головы – действительный статский советник Лентовский, – это лишь совпадение.

Приветливо кивнув швейцару, встретившему меня удивленным поклоном, посмотрел в ростовое зеркало, стоявшее в фойе. То, что увидел, мне даже понравилось: молодой человек в темно-зеленом сюртуке с отложным воротником и петлицами, показывавшими мой нынешний ранг. Коллежский секретарь – это вам не хухры-мухры. Уже не коллежский регистратор, как Хлестаков.

Белый жилет, шелковый черный галстук. Жаль, что по летнему времени брюки положены белые, а не зимние, в тон сюртуку.

– Скажите, а его превосходительство у себя? – поинтересовался я у швейцара, зачем-то приложив два пальца к околышу фуражки.

– Так точно! – вытянулся швейцар во фрунт и тоже вскинул к своей фуражке ладонь. А, так этот дядька из отставников. Вон даже какие-то медали украшают грудь. Всегда с уважением относился к ветеранам.

– Благодарю. Не подскажете, куда пройти?

– Вам, ваше благородие, следует на второй этаж подняться, а там увидите дверь. Ну а на двери табличка висит, – сообщил отставник. – Там все указано – действительный статский советник господин Лентовский.

Еще раз поблагодарив швейцара (или я неправильно называю? это служитель?), мысленно усмехнулся. Благородием меня еще никто не называл, но все когда-то бывает впервые.

Поднявшись наверх, я сразу уперся взглядом в массивную дверь с табличкой.

Впрочем, за дверью пока отыскался только «предбанник». Все правильно. Начальству положено иметь секретаршу. Правда, вместо женщины за столом, заваленным бумагами, сидит молодой человек в точно таком же мундире, как и у меня, только в его петлицах имелась одна звездочка. Нет ни пишущей машинки, ни компьютера. С компьютером, с ним все понятно, а что у нас с пишущими машинками? Их-то, кажется, уже изобрели? Листы бумаги и чернильный прибор.

Ясно. Это у нас скромный коллежский регистратор, исполняющий обязанности секретаря и мальчика на побегушках. Будем считать, что он служит адъютантом, а если мерить по армейским меркам, то младший лейтенант в адъютантах у генерал-майора – вполне нормально.

– Здравствуйте, – поприветствовал я собрата-чиновника. – Доложите его превосходительству, что коллежский секретарь Чернавский прибыл для прохождения дальнейшей службы.

Коллежский регистратор посмотрел на меня круглыми глазами и скрылся в кабинете шефа. Вернувшись через пару секунд, вежливо поклонился:

– Господин председатель вас приглашает.

Раз приглашает, надо идти. И стучаться не нужно, раз дверь уже открыта.

– Разрешите, ваше превосходительство? – поинтересовался я, входя в кабинет.

А ручонка сама собой снова потянулась к фуражке. Ну что поделать, если мундир способствует проявлению рефлексов, намертво вбитых за время службы в армии? И то, что следует приветствовать вышестоящего начальника отданием воинской чести, и то, что в армии нет слова «можно» (можно Машку за ляжку или козу на возу), а есть только слово «разрешите».

Из-за письменного стола поднялся невысокий солидный человек в мундире гражданского генерала. И лет ему под шестьдесят. Но если так выглядит, то реально он помоложе лет на десять. Что поделать, если люди в девятнадцатом веке выглядят старше, чем у нас.

– Приветствую вас, молодой человек, – сказал Лентовский, протягивая мне руку. – Присаживайтесь. И давайте без церемоний. Называйте меня попросту – Николай Викентьевич.

Не чинясь, я скинул фуражку и присел.

– Судя по всему, вы наш новый судебный следователь? Опыта, как я думаю, у вас нет? – спросил Лентовский. – Образования юридического тоже?

Про образование я с отцом говорил, тот только руками замахал и захохотал. Мол, в России половина прокуроров не имеют юридического образования. Даже в Санкт-Петербурге встречаются и семинаристы бывшие, и выпускники совсем иных специальностей. Кажется, юристов университеты выпускают, но куда выпускники деваются? В провинции вообще никто не желает работать. Да что там про прокуроров говорить, если даже у судей иной раз нет нужного образования! А выпускник гимназии, с тремя курсами физмата, он человек грамотный. Законы Российской империи изучит, а нет – старшие товарищи подскажут.

– В Новгороде консультировался со знающими людьми, но о службе имею самые поверхностные представления, – признался я. – Очень рассчитываю, что мои коллеги помогут мне вникнуть в суть дел, а там уже и сам начну работать.

Его превосходительство покивал, потом подтащил к себе вскрытый пакет с раскрошенными сургучными печатями. Покопавшись, вытащил из него еще один пакет, поменьше.

– Почту я только вчера получил, с приказом губернатора о вашем назначении ознакомился, но все прочие документы не успел прочесть, – сказал Лентовский, словно оправдываясь.

Из тонкого конверта председатель суда вытащил несколько бумаг. Этих бумаг я в руках не держал, но со слов батюшки знал, что там должен быть мой формулярный список – главная святыня для чиновника, а также копии документов о крещении, об образовании и выписка из дворянской книги.

– Так, – сказал Николай Викентьевич, раскрывая формулярный список. – Коллежский секретарь Чернавский Иван Александрович, от роду имеет двадцать лет, вероисповедания православного, знаков отличия не имеет, содержания от казны не получает.

Согласен. Знаков отличия у меня нет, и содержания я еще не успел получить. Вся надежда на жалованье. И еще – убрать из лексикона слово «зарплата». Здесь такого слова еще не знают.

А Лентовский продолжал читать:

– Из какого звания происходит – из потомственных дворян. Род Чернавских вписан в VI часть родословной книги Новгородской губернии.

Прочитав эту запись, председатель суда вскинул на меня удивленный взор:

– Вы из Рюриковичей или из Гедиминовичей? Или бояре в роду были?

Я, пока сидел дома под «домашним арестом», успел кое-что прочесть по собственной генеалогии. Интересно же. Поэтому ответил просто, но твердо, соблюдая достоинство «столбового дворянина»:

– Нет, Чернавские из простых дворян, нетитулованных. Но первое упоминание о них еще при Василии Темном. Мы просто служилые люди. Куда пошлют, там и служим.

– Вот оно как, – хмыкнул Лентовский и снова зашелестел листами. – Есть ли имение? У самого нет, но у родителей имеются имения в Новгородской, Псковской и Владимирской губерниях. Отец также владеет каменным домом с двумя флигелями и службами в Новгороде.

Вон оно как. А я и не знал, что мои родители такие крутые помещики. Сколько у нас до революции осталось? Тридцать четыре? В принципе, не так уж и мало. А там все имения отойдут народу. Я эти имения не видел, так что пока не жалко.

– Подождите-ка, – остановился Николай Викентьевич. – Выходит, что ваш батюшка – вице-губернатор Новгородской губернии Александр Иванович Чернавский?

– Так точно, вице-губернатор, другого батюшки у меня нет, – скромно сказал я, потупив очи. А он что, сразу не понял? Я же не виноват, что родился в семье вице-губернатора? Ну, может, здешний отец в ту пору еще им не был, но все равно сын за отца не отвечает.

Лентовский же, будто мысли мои подслушал:

– Я, когда приказ о назначении получил, решил, что однофамилец. С чего бы это вице-губернатору своего единственного сына в наш медвежий угол посылать?

– Ну не такой уж он и медвежий, – заступился я за город, в котором пребываю всего лишь два дня. – О Череповце и в Новгороде хорошо известно, и даже в Санкт-Петербурге. Хвалят и ваши учебные заведения, и культуру, и все такое прочее.

О достижениях Череповца я узнал только вчера, но какая разница? Мне все равно, а председателю приятно.

– Ну это все благодаря трудам Ивана Андреевича, – заметил Лентовский и опять принялся изучать мой формулярный список. – Следующий пункт: где получал образование? Стало быть, закончил полный курс Новгородской мужской классической гимназии и заслушал три курса физико-математического факультета Санкт-Петербургского Императорского университета.

Запись о моем образовании заставила Лентовского задуматься. Он придвинул к себе копии документов об образовании. Похмыкал.

– Значит, на основании аттестата и справки о том, что вы прослушали три курса и успешно сдали экзамены, вам присвоен чин коллежского секретаря? – поинтересовался Лентовский.

Вообще-то на его месте я бы тоже задумался. В Российской империи классный чин зависел от образования. Низший чин – четырнадцатого класса – коллежского регистратора присваивали тем, кто закончил гимназию. Я бы его получил с чистой совестью еще три года назад. И как бы не смеялись над «елистратишками», не горевали об их несчастной участи, но сколько канцеляристов без чина мечтают заполучить петлицы и просветик с единственной звездочкой? Коллежский регистратор – совсем другой коленкор. Это и жалованье, и денежные выплаты на форменную одежду, и квартирные деньги и все прочее.

А вот десятый класс полагался тем, кто не просто закончил университет, а закончил его с отличием. Мне же, с учетом гимназии и трех курсов университета, полагался только чин губернского секретаря, а это, как ни крути, гораздо хуже, нежели коллежский.

Вопрос – как же мне присвоили такой чин? Есть у меня мысль, что батюшка расстарался, но эту мысль я озвучивать не стал. Но с другой стороны – мне же не титулярного советника присвоили, верно?

Поэтому я только улыбнулся самой невинной улыбкой и развел руками. Председатель суда сложил мои бумаги в стопку, а потом посмотрел на меня:

– Иван Александрович, я, разумеется, такие вопросы задавать вам не в праве. Но все-таки, хотелось бы узнать – отчего это сын вице-губернатора и действительного статского советника, решил податься в судебные следователи в уездный город? И почему бросили университет? Судя по выписке – вы были блестящим студентом. Поверьте – я спрашиваю не из праздного любопытства. Хотя… – Вот здесь господин Лентовский позволил себе улыбнуться и стал похож не на столп российской юстиции, а на нормального человека. – Мне тоже по-человечески любопытно – почему вы не отправлены завершать учебу куда-нибудь в Вену или в Сорбонну? Я слышал, что ваш батюшка скоро получит более высокую должность.

А ведь у моего здешнего отца и на самом деле имелись планы отправить меня доучиваться за границу. Вот только я сам воспротивился его намерениям. Учиться математике во Флоренции или в Берлине? Ну на фиг. Уж лучше в следователи.

Я тоже улыбнулся в ответ господину Лентовскому и сказал:

– Если называть вещи своими именами, вам интересно, где нашкодил сынок вице-губернатора и отчего папенька не отправил его из России, чтобы улеглись страсти? Нет, ваше превосходительство, я не проиграл в карты папенькино имение, не подделывал векселя и не соблазнял дочь какого-нибудь великого князя.

– Ну, если не желаете рассказать, то не надо, – развел руками штатский генерал. – Но истина все равно всплывет, а так я подумаю – чем же смогу помочь.