Иностранный русский

«Если бы я был поэтом Фирдоуси, то звал бы вас «пари», – слава богу эту мысль мне все же удалось оставить при себе.

Девушку, кстати, звали так же, как мою воображаемую домохозяйку, супругу иностранца.

– Наталья, прошу вас, вбейте мне свой номер. Хочу начать жизнь с чистого телефонного справочника, – наглел я.

– Так вы же старый номер хотите восстановить. У вас все номера сохранятся, – посмеивалась Наталья, показывая жемчужные зубы.

– Увы и ах! Мои номера хранились в памяти телефона.

– Вот многие так делают почему-то, – назидательно произнесла моя новая фея, тонкими пальчиками набирая что-то на своем компьютере. – Не думают, что с телефоном может что-то случиться. И все.

– И все, – повторил я, наблюдая за ее действиями с дурацкой мыслью: хоть бы она возилась подольше.

Наталья была не похожа на Марго. Ни цветом волос, ни фигурой, ни лицом. И от этого она нравилась мне еще больше. Я почти гордился собой – преодоление возможно.

К моему удивлению, она действительно набрала свой номер, нажала звонок на выбранной мной трубке, и телефон в кармане ее джинсов завибрировал.

– Я лишился телефона, зато приобрел волшебный номер! – нес я пургу и достал карту, чтобы расплатиться.

– А тариф сменить не хотите на более выгодный? – поинтересовалась девушка и ласково улыбнулась. – Вот смотрите, есть десять гигабайт Интернета, бизнес-порция звонков и СМС, а оплата всего восемьдесят рублей в день.

– Всего?

– Всего, – просияла Наталья и кивнула заговорщицки, мол, ну, что, подключаю?

– Но это две с половиной тысячи в месяц, – смутился я.

– Всего две тысячи четыреста рублей! – бодро поправила девушка.

– Всего?

– Всего!

– Зачем же вы так, Наталья? – спросил я прекрасную нимфу.

– Как? – Удивление в ее голосе казалось искренним, но улыбка была широка и профессиональна.

– Что я буду делать с таким огромным трафиком?

– Фильмы смотреть, – отвечала она, ни секунды не раздумывая.

Мне стало не по себе.

– Какие фильмы, Натали? Вы же только что продали мне телефон без смарт-функций?

Еще на что-то надеясь, я повернул к ней двуцветный экран моей новой трубки, предназначенной только для звонков и больше ни для чего.

Однако красотка продолжала гнуть свою линию, улыбаясь, словно ее запрограммировали.

– Ну а вдруг вы поменяете телефон? Например, купите айфон, а у вас уже полный пакет услуг. – Голос ее был все так же позитивен, огромные глаза прекрасны и – сейчас я это заметил – стеклянны.

Наталья еще не подозревала, что за эти несколько секунд из девушки, к ногам которой кидают судьбы, превратилась в очередную говорящую голову.

Долбаное поколение Y, неповзрослевшие Питеры Пэны, девочки и мальчики, мечтающие о легкой и красивой жизни, пяти отпусках в год на море, машинах, квартирах, ибо они этого достойны.

Мне стало грустно. Я сам поколение Y, детство мое прошло в 90-х, а юность и совершеннолетие пришлись на 2010-е. X, Y. Дальше точно Z?

Психологи сказали бы, что я злюсь, потому что не могу принять изменяющийся мир, не мыслю проектно, не выхожу из зоны комфорта и, возможно даже, завидую этой девочке, умеющей жить здесь и сейчас. В том смысле, что здесь и сейчас она впарит десятку-другому простаков ненужную хрень, получит премию и завтра поедет отдыхать в Турцию, чтобы завалить свой Инстаграм фотками в бикини на шезлонге.

В такие моменты я напоминаю себе старого ворчливого хрыча. Что делать? Я действительно такой. Зануды есть абсолютно во всех поколениях, даже в поколении двадцатилетних.

– Спасибо, не надо. Оставьте прежний тариф, – попросил я, но Наталья вдруг захлопала ресницами, и голос ее полился нежным ручейком.

– Ой! По-моему, я уже подключила. Вы производите впечатление человека занятого, успешного, я подумала, что лучше сразу подключить…

– Отключите, – прервал я ее, чувствуя усталость и желание побыстрее уйти.

– Но это невозможно, – растерянно пробормотала бывшая новая фея.

– Возможно, – спокойно, но так, чтобы она поняла, что я больше не шучу, проговорил я. – Я же не трусы у вас купил. Закон о правах потребителя.

– Ты юрист, что ли? – поинтересовалась она с неожиданной и слишком явной неприязнью в голосе, моментально перейдя с приторно-вежливого «вы» на хамоватое «тыканье». – Типа самый умный?

Она закатила глаза, и все окончательно встало на свои места: не было никакой феи Натали, была какая-то Наташка – продавщица из сельпо. Я подумал о том, смог бы я объяснить эту метаморфозу имен своим студентам?

– Нет, самый дурак, – в тон ей ответил я. – Это называется продавать заведомо невыполнимые услуги. Статья сто пятьдесят девятая Уголовного кодекса – мошенничество, – продиктовал я ей на память вместо ответа.

Работая с Викой несколько лет, я уже помнил некоторые особо распространенные статьи и подзаконные акты наизусть. Для походов по магазинам статья 159-я просто незаменима.

– Сейчас позову менеджера, – кинула Наталья и с томностью, достойной лучшего применения, удалилась из зала.

Разговор с менеджером оказался не менее увлекательным.

Наверное, никакой Станислав Лем, братья Стругацкие и все писатели-фантасты, вместе взятые, не смогли бы придумать столько способов использовать за месяц 10 гигабайт Интернета на не подключенной к Интернету «Нокии».

Голос менеджера был бодр, свеж и ароматен, как чистящие средства в дорогих гостиницах. Однако все это не было оценено по достоинству. Я выбил свой прежний тариф и вышел из салона в ярости, твердо уверенный, что со мной явно что-то не так, работал какой-то закон подлости: только я начинал думать, что жизнь наладилась, как тут же получал рецидив.

Я выключил телефон и в сердцах забросил его подальше в сумку. Поужинал «Дошираком» и завалился спать в тоске и злости. Филюша орал, словно заведенный: противно и протяжно, но был проигнорирован в воспитательных целях и не получил не то что свежей вырезки, как рекомендовала его хозяйка, а даже презираемого им сухого корма.

– Я тебе покажу, кто тут Макаренко, а кто Песталоцци, жирная ты задница! Ты мне ответишь за телефон! – сказал я, выйдя в коридор.

Наконец до кота дошло, что с ужином вышел облом, он сверкнул глазами, влез на шкаф для обуви у входной двери и повернулся своей самой заповедной частью тела. Никогда не думал, что буду в состоянии ненавидеть животное. Но в тот момент я ненавидел его больше, чем кого-либо в жизни. В свое оправдание могу сказать лишь то, что Филюша, с моей точки зрения, лишь условно мог называться котом. Коты и собаки, львы, орлы и куропатки, как и совсем маленькие дети, живут в другом, нечеловеческом масштабе. Им нет дела до наших суетных дел, склок и интриг. Животные настроены на ритмы большой жизни, они созвучны рекам, лесам, грозам, вулканам, солнцу и ветру. Они не убивают для демонстрации власти, не гнобят ради удовольствия, не сплетничают из любопытства. Филюша не такой. Чем больше я узнавал этого кота, тем больше начинал верить в реинкарнацию. Мне казалось, что в тело Филиппа вселился какой-то сильно начудивший в своей прошлой жизни студент из какой-нибудь жаркой далекой страны.

Тоже

– Что ты делал в прошлой жизни? А? Торговал наркотиками? Воровал чужих жен? Пил алкоголь? – спрашивал я Филю утром, накладывая ему наконец немного сухого корма. – Давай договоримся. Если ты и вправду был когда-то восточным человеком, то ты должен уметь торговаться. Предлагаю: ты не трогаешь меня, я хорошо обращаюсь с тобой. Моя задница против твоей задницы. Согласен?

Филя посмотрел на меня через плечо. Он все так же восседал на обувном шкафу и вид имел обиженный. Невероятно, но стоило пропустить одну кормежку, и предмет гордости котика Фили заметно сдулся, а шерсть на нем торчала клочками. Видимо, кот испытывал этой ночью немалые моральные мучения, возможно, самые сильные в его малострессовой жизни. Мне вдруг стало жаль его.

– Ну, иди. – Я нарочно погремел мисочкой, но он только прикрыл глаза и отвернулся.

Его величество обиделось и объявило голодовку. Что ж – тем хуже его величеству. Позавтракав, я включил компьютер, чтобы проверить почту, и в следующую за звуком загрузки секунду раздался звонок по скайпу. Я почувствовал тревогу. Звонила Виктория. Если прикинуть себе разницу во времени между Москвой и Дубаем, то у нее было не столь раннее, но все же утро – девять часов, – совсем не свойственное для Викиных звонков время.

– Господи, ты дома! – закричала Виктория, глядя на меня сквозь экран глазами, полными ужаса, облегчения и… слез. Да, она плакала. Лицо ее было красным, словно огромная свекла. Вика справлялась с собой несколько секунд, и только после очевидной борьбы слезы отступили.

Давненько я не видел тетку плачущей. Ладно, почти плачущей. Она не плакала, когда разводилась со своим первым мужем, с которым прожила всего полгода и предпочла остаться друзьями, когда в университете гнобили ее методику, когда ее собственный научный руководитель выступил против нее в суде только для того, чтобы доказать, что Виктория не права. Она только отшучивалась и ехидничала. Должно было случиться что-то экстраординарное, чтобы ее так колбасило. Сердце опустилось.

– Почему молчит телефон?! Что случилось? Где ты был? Как ты себя чувствуешь?

Вика сыпала вопросами, как мать заключенного-малолетки на первом свидании. Мне едва удалось вклиниться. Услышав о телефоне-утопленнике и о том, что вчера я так расстроилсяы по этому поводу, что не хотел никого слышать и просто отключил новый телефон, она замолчала и удивленно уставилась в камеру.

– Что случилось-то? – спросил я, изображая раздражение, чтобы скрыть волнение. Первая мысль была, конечно, самая страшная: кто-то умер или заболел. Попал в аварию? Мама? Бабушка?

– Фу-у-у-у, – вдруг шумно выдохнула Вика. – Саш, ну ты и напугал меня! Я ведь подумала, что и ты тоже пропал…

Во всех подробностях о значении маленького словечка «тоже» я узнал спустя час, когда стоял на пороге кафедры, решая, как правильно поступить: пройти за свой рабочий стол или подождать в коридоре.

На кафедре шло следствие.

Один из следователей расположился за столом Каролины и перебирал бумаги. Второй опрашивал преподавателей.

– Пожалуйста, обращайтесь, – сказала Эльвира Руслановна молодому парню с погонами старшего лейтенанта. – Мы все видели одно и то же. То есть мы ничего не видели, потому что после занятий все преподаватели со всех кафедр слушали лекцию по безопасности в актовом зале.

Эльвира Руслановна встала и с плавной грацией переместилась за свой стол.

– Молодой человек? – обратился ко мне дознаватель.

Я уже довольно долго стоял в дверях и наконец привлек всеобщее внимание.

– Александр Берсеньев, преподаватель третьей подгруппы студентов подготовительного факультета, – спохватился я.

– Это тот преподаватель, которому вчера не удалось дозвониться? – поинтересовался молодой следователь у своего коллеги. Второй был немного постарше. Капитан по званию. Оба подняли на меня заинтересованные взгляды.

– Берсеньев?

– Да.

– Где вы были этой ночью?

От Вики я уже знал, что сыр-бор из-за Каролины. Информация обогнула полземли и прилетела ко мне из Дубая раньше, чем я узнал об этом с собственной кафедры. Однако публично демонстрировать осведомленность сейчас не стоит. Вчера Каролина так и не вернулась: ни на кафедру, ни домой. Наша заведующая жила с родителями в коттедже в черте города. Ее отец, не дождавшись дочери в обычное время, начал звонить в институт, а когда дежурный открыл кафедру и подтвердил, что Каролина сюда не возвращалась, в полицию. С этого момента началась свистопляска.

– В журнале прихода-ухода на проходной значится, что вы ушли из института после общего собрания в пятнадцать тридцать, – обратился ко мне лейтенант.

– Да, приблизительно в это время.

– Каролина Иванова вышла из проходной в четырнадцать десять, ровно через десять минут после окончания занятий. Вы видели ее, когда закончили занятия? Она что-то говорила о том, куда направлялась перед собранием?

– Нет, я ее не видел, – ответил я и невольно опустил глаза.

Сапоги заведующей были на месте: как всегда, стояли под ее столом. У Каролины особенная тяжелая походка, поэтому один каблук сношен немного вовнутрь. Один носок чуть ободран. Вот она только что скинула уличную обувь, характерным небрежным движением зашвырнула под стол, надела черные лаковые туфли на каблуке и понеслась по этажу, раскачивая своей роскошной пятой точкой.

Я понял, что следователь проследил за моим взглядом. Мы встретились глазами. Он рассматривал меня внимательно, без каких-то других читаемых эмоций. Он изучал меня, считывал. Лицо его было довольно приятным, такие лица называют открытыми. Хотя что такое открытое лицо? Как лицо может быть открытым или закрытым? Если только на нем нет чадар, конечно. Тем не менее слегка вздернутый нос, большие глаза, улыбающиеся губы, гладковыбритые щеки – все это вызывает у людей доверие и симпатию. Нам кажется, что такое лицо – открытая книга. Сколько бы поколений людей ни попадалось на эту дешевую уловку, она все еще работает. Я понял, что парня не случайно направили дознавателем на кафедру, где большая часть педсостава – женщины.

Взгляд, которым сейчас одарил меня молодой человек, был мне хорошо известен. Вика называла его «по ту строну корочки», означал он только одно: меня подозревают. Как, впрочем, и всех остальных сотрудников, надо полагать. Но меня, естественно, больше. Во-первых, парень, во-вторых, нет алиби. По ту сторону корочки всегда существует подозрение: логика, очищенная от эмоций.

Все это казалось мне сейчас одновременно знакомым и незнакомым: по другую сторону я оказался впервые в жизни. Как назло, именно в этот момент в качестве свидетелей у меня только алчная девушка Наталья из салона связи и мой собственный кот. Следующий вопрос подтвердил, что мои мысли движутся в том же направлении, что и мысли следователя:

– Где вы были вчера с половины четвертого вечера и до сегодняшнего утра?

– Дома.

– Кто может это подтвердить?

– Мой кот.

Он посмотрел на меня, как училка в пятом классе смотрит на плохого шутника.

– А почему не отвечали на звонки?

– Выключил телефон и лег спать.

– Понятно, – пробормотал следователь и вдруг спросил совершенно не о том: – Вы всегда на работу в таком виде ходите?

Я мысленно провел ревизию. Да, рубашка несвежая, вчерашняя, более мятая, чем должна быть рубашка преподавателя, но она в мелкую клетку и заправлена в брюки – не должно бросаться в глаза. Правда, есть еще щетина. Я бреюсь не каждый день – зарастаю небыстро, к тому же плюс светлых волос – ты можешь денек пропустить. Сегодня я пропускал уже второй день. Состояние одежды плюс щетина могли навести следователя на мысль о ночи, проведенной не дома.

– Нет, не всегда, – ответил я, стараясь звучать как можно убедительнее, но голос все равно предательски дрогнул, и я сам это услышал.

– А что сегодня? – как будто безразлично поинтересовался следователь.

– Мне утром сообщили о Каролине… Торопился, – ответил я и тут же пожалел, что сказал так. Хотя что еще я мог бы тут придумать?

Мне не очень хотелось говорить о том, что Каролина подруга Вики, что Вика в Эмиратах, что я тут по протекции. Однако следователь не стал расспрашивать, кто именно позвонил мне утром, и ничего объяснять в этот раз не пришлось.

Закончив со мной, молодой следователь подошел к старшему, и они о чем-то тихо заговорили.

«Старый эшелон» молча сгрудился возле стола Анны Владимировны. Эльвира Руслановна сидела за своим столом и задумчиво смотрела в одну точку за окном. Ее тонкие желтые волосы были собраны заколкой на затылке. Из-за этой новой прически женщина казалась особенно строгой и неприветливой. Ольга теребила кольцо на пальце.

– Кошелек, паспорт, колготки в упаковке, помада, – раздался голос старшего следователя. – Расческа, влажные салфетки, эмм…

Мы все повернули головы: следователь вынимал содержимое сумки Каролины. На его ладони лежала набольшая блестящая коробочка.

– Что это?

– Это пудра, – пояснила Ольга.

– Фиолетовая пудра, – без всякой интонации проговорил следователь.

В коробочке действительно лежали маленькие разноцветные шарики, среди которых были не только фиолетовые, но и розовые, белые и даже зеленые, но фиолетовых было больше.

– Это особенная пудра, французская, – подтвердила Ольга. – Создает на лице как бы вуаль. У каждого шарика свои задачи. Розовый обеспечивает здоровый цвет лица, фиолетовый – притягивает свет, а зеленый создает эффект мерцания…

Капитан посмотрел на Ольгу со смесью ужаса и недоумения.

– Для чего это?

– Для эффекта более светлой кожи. К примеру, темные круги под глазами убрать…

Следователь кивнул и положил пудру на стол к остальным вещам, а лейтенант, напротив, заинтересовался:

– Ваша заведующая любит пользоваться дорогой косметикой? – Он широко улыбнулся и добавил: – У меня жена большая поклонница красоты, приходится знать некоторые вещи. Это недешевая марка.

Ольга глянула на него удивленно.

– Не то чтобы косметика была фетишем… Но Каролина следила за собой.

Я машинально отметил глаголы прошедшего времени «была», «следила». По этому сюжету написан не один детективный сериал. Человек исчезает, но для тех, кто его ищет, он еще жив, а вот убийца знает правду, и, конечно же, язык выдает его. На всякий случай я старался говорить о Каролине в настоящем времени, раз уж у меня такое хлипкое алиби. Но я уже несколько раз поймал себя на мысли, что тоже думаю о ней в прошедшем: «носила сапоги», «любила косметику», «следила за собой».

Мой мозг как будто отделил момент исчезновения Каролины, сделал временную отсечку, зафиксировал, что сейчас заведующей с нами нет. Если бы мы говорили по-английски, наверное, мы использовали бы какое-нибудь прошедшее с результатом в настоящем, какой-нибудь Perfect: носила сапоги и все еще носит. Англичане превратили свой язык в настоящий протокол для следствия. Практически каждая ситуация у них имеет собственное время: просто настоящее, продолженное настоящее, давно прошедшее завершенное, просто прошедшее, прошедшее, результат которого виден сейчас, прошедшее длительное.

Возможно, Шерлок Холмс или мисс Марпл могли бы вычислить убийцу, неправильно выбравшего из этих вариантов, но русским сыщикам приходится сложнее. Русский язык в этом смысле более универсален: времен всего три, все другие значения мы показываем либо видом глагола: делаю или уже сделал. Либо – уточняющими словами: я «делал нормативывчера с двух до пяти» или «я сделал нормативы вчера к пяти». В этом, кстати, и состояла уникальность методики Каролины – она описывала, а не переводила русский глагол. Заставляла учеников думать по-русски, потому что ощущение времени – это та категория, которая не переводится с языка на язык. Были у нее для этого свои приемы, всю красоту которых я лишь начал постигать…

В общем, если коротко, то с точки зрения русской языковой логики Ольга ничего криминального не сказала. Сказать, что Каролина носит сапоги, – это очевидная ложь, потому что сапоги – вот они, а самой Каролины нет, как не было. Мы говорим о ней в прошедшем времени, имея в виду то недалекое прошлое, которое еще вчера было нашим общим настоящим: «носила сапоги», «следила за собой».

Следователь не обратил никакого внимания на временную коллизию в речи Ольги и продолжил осматривать содержимое сумки.

– Очечник, внутри очков нет. Зеркало складное, пилка для ногтей, две гигиенические прокладки во внутреннем кармане, пачка носовых платков, квитанции за газ и воду, презерватив с изображением аиста.

– Придумают же такое, – скривился старший следователь. – Рекламщики совсем с ума сошли. Какой мужик в здравом уме купит презерватив с аистом? Они бы еще подгузник в подарок давали.

Однако разговор никто не поддержал, а младший следователь быстро перевел тему:

– Ключей от машины нет?

– Каролина не водит, – раздалось сразу несколько голосов с разных концов комнаты.

– Ясно. То есть можно заключить, что Каролина Сергеевна Иванова вышла на улицу в пальто и в туфлях, хотя на улице довольно холодно. Ноябрь все-таки. Значит, вышла ненадолго. Захватила с собой только сотовый телефон и очки, – продолжал старший следователь.

Больше никто ничего не мог пояснить по содержимому сумки, и следователь уже отставил ее в сторону, но тут меня осенила внезапная догадка:

– А конверт?

– Что? – тут же нахмурился следователь. – Что за конверт?

Я рассказал о пришедшей вчера рецензии на авторскую методику. На моих глазах Каролина положила этот конверт в сумку.

– Нет конверта, – заключил следователь, перетряхивая содержимое сумки еще раз.

Они пересмотрели все предметы на столе, заглянули в ящики: ничего.

– Значит, она либо взяла его с собой. Либо конверт забрал кто-то из тех, кто был вчера на кафедре, – предположил следователь.

– Мы все вчера были, – задумчиво проговорила Эльвира Руслановна. – Как раз изменили расписание и поставили занятия у всех преподавателей в одно время.

После этой фразы Ольга и Эльвира Руслановна посмотрели в сторону «старого эшелона», а «старый эшелон», в свою очередь, не менее пристально разглядывал нас, союзников Каролины. Эта немая сцена разделила многотрудный день на две половины. Во всяком случае, для меня.

В первой половине дня я ощущал лишь серый дымный привкус от оскорбительных подозрений, которым пропитался сам воздух кафедры. Но в этот момент я понял: исчезновение Каролины и исчезновение конверта с рецензией связаны.

Выписывать, подписывать, описывать

– У меня сегодня был обыск, – сказал я, как только услышал, что Виктория присоединилась.

– Это что-то новенькое! – Вика щелкнула языком. – А кто выписал постановление?

– Откуда я знаю, Вика, кто выписал?! Судья, наверное! Ты такие странные вопросы задаешь! Сам факт тебя не удивляет, что это вообще произошло?

Тетка приподнялась на локте и кивнула.

– Действительно, разве кто-нибудь когда-нибудь смотрит на фамилию того, кто подписывает постановление? Зачем это вообще нужно? А сам факт меня не удивляет. Я бы на их месте тоже с тебя бы начала. С тобой даже собственный кот не разговаривает, и если бы мог, то свидетельствовал бы против тебя. А ты удивляешься, почему у тебя обыск…

Я не сразу понял, почему в этот раз картинка на экране раскачивается как сумасшедшая. Оказалось, что я застал Викторию на яхте. Она развалилась под тентом на белоснежном диване на носу корабля, а ноги ее были опущены в неглубокий бассейн. Ей бы следовало вести Инстаграм и постить фоточки под тегом «счастье там, где я», «девочки такие девочки» или «поцелованная солнцем», но у Вики даже не было Инстаграма. Все это она делала тупо исключительно для себя, не заботясь даже о том, чтобы вызвать зависть у окружающих.

– И что у тебя нашли? – поинтересовалась она.

– Ничего не нашли. Скорее приобрели.

– В каком смысле? – Вика даже приподняла солнцезащитные очки.

– Твой любимец Филюша решил, что следователь покушается на его жилплощадь, и по этой причине фигурно засадил ему прямо в портфель, в котором лежало постановление на обыск и уголовное дело, готовое к передаче в суд.

– Подписал! Я бы даже сказала, описал имущество, – расхохоталась Вика.

Она снова водрузила на нос очки и легла на прежнее место.

– Корочки следователю тоже придется менять, так как и на них немного попало, – добавил я, едва сдерживая смех, снова вспомнив лицо этого несчастного. Следователь Садыков, кажется… Сначала он был у нас на кафедре, потом явился ко мне.

– Это дисциплинарка, – удовлетворенно зевнула Вика, всем своим видом показывая, как далеко она сейчас от вышеизложенных проблем. Однако все же удосужилась поинтересоваться: – А что искали-то?

Если честно, я так и не понял, что именно искали у меня дома. Это был тот первый и пока единственный случай, когда я был согласен с точкой зрения моего кота. Да, у меня было плохое алиби на вечер исчезновения Каролины. Однако у меня были также и очень плохие возможности для того, чтобы скрывать собственную заведующую, помогать ей прятаться или, не дай бог, убить.

Мы были едва знакомы, у меня не было мотива, во всяком случае, пока она не включила меня в состав соавторов (а Каролина не успела этого сделать), все мои связи легко проверялись: у меня нет криминальных знакомств. Марка машины, на которой уехала из института Каролина (что было зафиксировано на камерах видеонаблюдения), – Ford Focus. А единственная машина, к которой имелся доступ у меня, – это Викин Citrien C1 (у тетки явно проблемы с ощущением габаритов, поэтому ее машины все типа «микро», до этого был Daewoo Matiz). Взять автомобиль другой марки кроме как через салон проката мне не у кого. Салон же вычисляется на раз-два. А если уж речь шла не об убийстве, а о насильственном удержании человека, то это и вовсе непростое занятие, потому что живу я в квартире, в панельном доме, с кучей соседей и с прекрасной слышимостью. И опять же – зачем бы мне это сплющилось?