скачать книгу бесплатно
Ивлев в тот день вошёл под своды старой часовни с необыкновенным трепетом.
Старица жила в ските, отшельницей. Но возле неё с определённого времени постоянно находились послушницы – монахини ближайшего монастыря, впрочем, некоторые из них весьма мало напоминали монахинь. Разве что одеянием, которое сидело на них не очень-то ладно. Была матушка Серафима очень стара – никто не мог предположить, сколько ей лет. Была она очень непроста, а потому, вероятно, ещё при советской власти приставили к ней «подслушниц», которые вполне могли следить за ней. Что-то старица знала такое, что уж очень хотелось узнать властям. А как узнаешь? Не пытать же старицу? Это троцкисты могли себе позволить, да хрущёвцы, то есть те же троцкисты, но уже тайные, хотя и ненавидевшие и Россию, и особенно Русскую Православную церковь с одинаковой лютостью.
После первой встречи со старицей Ивлеву пришлось поломать голову, зачем ей понадобилось указать на Теремрина. Откуда она вообще узнала, что есть на свете такой вот полковник Дмитрий Николаевич Теремрин, сын советского генерала Николая Алексеевича Теремрина и правнук царского, как принято было говорить, генерала Теремрина, убитого большевиками? Алексея же Теремрина он в этом своём мысленном перечислении и вовсе опускал, ибо считал погибшим ещё в гражданскую. Впрочем, не исключалось, что его друг Алёшка – кадет Воронежского кадетского корпуса Алексей Теремрин, который уже к концу первой мировой войны стал полковником, ушёл с белыми армиями… Но ушедшие за кордон – то же, как бы умерли, во всяком случае, на целых семьдесят лет.
И вот Ивлев снова предстал перед старицей.
– Пришёл раб Божий Афанасий! – воскликнула матушка Серафима довольно бодро. – Да ты ли это? Слепа стала. А ну подойди…
Он подошёл, старица повела рукой в тёмном своём одеянии, накрыв его чуть ли не с головой, провела рукой по лицу, и тут он почувствовал, что за обшлагом его курточки что-то осталось. Он склонил голову, приложил руку к груди, словно кланяясь, и уже явно ощутил сложенный вчетверо листок бумаги, который тут же и пропихнул во внутренний карман.
Послушницы и «подслушницы» ничего не заметили. Они и не ожидали такой прыти от старицы. Приказ у них, или, вероятнее всего, у одной из них, был наверняка жёстким – никому не позволять приближаться к матушке. Впрочем, что им до того, что она осенила крестным знамением какого-то старика?! Мало ли что взбрело ей на ум! Старик-то из близлежащего посёлка. Живёт там давно и никакими делами – ни церковными, ни политическими вроде бы и не занимается.
Огород, да сад – вот и все его заботы. Правда, иногда уезжает куда-то на несколько дней или максимум на неделю другую. Но ведь многие ездят к детям или внукам!?
Не знали они, кто таков Ивлев, ибо следы его службы царской и службы в революцию, со временем сами стерлись, а данные о деятельности его во время Великой Отечественной войны умышленно стёрты были людьми, оградившими его от расправы, которую могли учинить подручные тех политиков, что устранили в 1953 году Сталина.
И числился Ивлев отставным фронтовиком, получившим ранение в декабре сорок первого, под Москвой, во время операции, о которой в советское время упоминать запретили. То был знаменитый Можайский десант.
Значился Афанасий с некоторых пор простым сельским учителем-фронтовиком. Даже пенсии офицерской никто ему не назначил. Да и не могли назначить. Те люди, которые знали о его службе, были ликвидированы бандитской кликой, захватившей власть путём убийства Сталина. Мог и он погибнуть, но поскольку являлся особо засекреченным сотрудником личной секретной разведки и контрразведки Сталина, не погиб, а просто затерялся.
На этот раз матушка Серафима говорила быстро, скороговоркой и как-то очень резко:
– Настаёт время правды… Падут комуняки, Державу продавшие, скоро падут. Но падение – не возрождение… Кровь, кровь – вижу много крови. Будет кровь и столичная, и грозная будет кровь, и всякая другая. Но время близко, время близко… И будут правду искать, а правда не за тридевять земель спрятана… Важная правда. Без этой правды не быть возрождению, не быть…
Сказала «коммуняки»… Так в ту пору говорили многие. Но добавила «державу продавшие», что уже звучало иначе. Ведь продали Советскую Державу не коммунисты, не большевики, а те, кто пришёл к власти после коварного убийства Сталина.
– Что же ждёт нас, матушка? – спросил Ивлев.
– Время крови, измен и предательств…Тот, кто больше всех народу обещает, тот и кровь народную пить будет… В капусту, в капусту рубить будет…
– Да кто же? – снова спросил Ивлев.
Но тут вошла монахиня – статная дама, видно высокого ранга. Она строго сказала:
– Матушка Серафима утомлена… Ей надо отдохнуть… В другой раз придёте…
– Помни, помни, раб Божий Афанасий, что правда не за тридевять земель зарыта… Помни и не теряй того человека, которого прошлый раз велела тебе сыскать…
Монахиня высокого ранга вышла из кельи вслед за Ивлевым и поинтересовалась, кого имела в виду матушка Серафима.
– Да, журналиста одного… Он на духовные темы пишет. Может, оттого и заинтересовалась. Вы ей книги читать даёте?
– И читает, и радио иногда слушает, и телевизор, когда пожелает, – поспешно, с наигранной обидой заявила монахиня. – Не в тюрьме же… Сама не желает…
Ивлев хотел сказать, что содержат старицу в самой натуральной тюрьме, да не стал, подумав, что, возможно, удастся ещё раз встретиться с нею. Не нужно раздражать тех, кто приставлен к ней.
– А что за журналист, если не секрет? – спросила монахиня.
Ивлев наморщил лоб и после некоторых колебаний назвал первую из вспомнившихся фамилий, прибавив, что может и ошибается.
– Несерьёзно я тогда отнёсся к её просьбе. Может, и надо было поискать.
Монахиня потеряла к нему интерес, и он спокойно отправился домой. Дома аккуратно достал листок, который оказался очень старым. Раскрыл и увидел план, явно начертанный рукой военного и не просто военного, а высокой пробы, подлинного профессионала. Это был чертёж какого-то небольшого участка местности. На переднем плане изображалось здание, достаточно большое, окружённое пристройками. Скорее всего, оно представляло собой помещичью усадьбу. Стояло на возвышенности, на берегу пруда. Пруд перегорожен плотиной. На противоположном берегу пруда – церковь. План сориентирован. Южнее усадьбы обозначен лес, за ним поля…Но не это на плане являлось главным – главным был пунктир, обозначающий подземный ход. Этот ход начинался в здании, затем шёл строго на юг и делал резкий поворот. Угол этого поворота смотрел на церковь. От церкви была проведена линия на высоту, к тригонометрическому пункту. То есть тот, кто рисовал план, указал пункты, которые должны были сохраниться в любом случае. Так могло казаться ему в далёком девятнадцатом. Этими местными предметами являлись церковь и тригопункт.
Далее было самое интересное. Угол, образованный поворотом подземного хода, делила биссектриса, тоже обозначенная, пунктиром, но проведенная недалеко. Были и подписи: от дома до поворота – 120 метров, далее, по биссектрисе – 12 метров и глубина – 5 метров. То есть обозначалось ответвление от подземного хода с углублением, сделанное, скорее всего, для создания тайника, хорошо и прочно оборудованного.
«Правда, не за тридевять земель зарыта», – вспомнил он слова старицы.
Не за тридевять земель… Но где? Тут-то и подумал он о Теремрине. Вот зачем она говорила о нём и велела найти его. Это, скорее всего, план усадьбы старого генерала Николая Константиновича Теремрина. Тут вспомнилась и ещё одна деталь. Когда во время гражданской войны Ивлев выполнял одно особое задание, связанное с использованием подземного хода в далёком уральском городе, кто-то сказал, что, мол, у отца Алёшки Теремрина такой классный ход прорыт от усадьбы в лес, что и этому не уступит… Многие помещики, напуганные революцией пятого – седьмого годов пытались подобным образом обеспечить себе пути спасения от разъярённой толпы люмпенов. Но Ивлев помнил ещё и о том, что генерал Николай Константинович Теремрин более всего переживал не за себя, а за какой-то очень ценный свой архив, который долгие годы собирали и его пращуры, и он сам.
Значит, тот архив не вывез его сын, значит, он так и хранился возле усадьбы. Но откуда о нём знала матушка Серафима, и откуда у неё план, начертанный, скорее всего, лично самим Теремриным?
Надо было встречаться со старицей снова. Могла же она дать ещё какой-то намёк и относительно этого чертежа, который, как она уверена, теперь в надёжных руках. Оставалось попросить её привязать план к местности, то есть указать населённый пункт, в котором расположена усадьба. Голова шла кругом…
Ивлев возвращался домой, в свой посёлок, размышляя над разговором со старицей. Было лето, вторая половина августа. Всё текло своим чередом – накануне отметили День Военно-Воздушных Сил СССР. Конечно, не спокойно было на душе, ведь он то понимал очень многое…
Посёлок, обычно в этот час вымерший, показался словно проснувшимся по какому-то сигналу. Ивлеву встретился сосед, который куда-то спешил. На ходу бросил:
– Слыхал, Петрович, что в Москве творится. Государственный комитет создали, по происшествиям, ну этим, как их, чрезвычайным. Ни-чо не понять по радио. Бегу в сельсовет, может, что узнаю.
Ивлев даже остановился: «Вот оно, началось»!
Что ж, стоило тоже пойти в сельсовет, тем более собирался позвонить Теремрину.
В сельсовете было людно. То радио слушали, то обращались к телевидению. Сообщения передавались почти непрерывно. Обращение… и фрагмент балета «Лебединое озеро», какая-то информация – и снова балет. Сообщения были бравурными, победными… Многие тогда понадеялись на окончание бесчинств демократии и возвращение к социалистическим ценностям.
Ивлев слушал эти сообщения, но не выходило из головы заявление старицы о том, что грядёт конец красного режима.
И тогда он подумал: «А не спектакль ли всё то, что разыгрывается в Москве?»
Он подошёл к телефонному аппарату и пояснил собравшимся:
– Хочу поговорить с одним военным писателем из Москвы. Может, он что путное скажет.
Все притихли. Ждали звонка. Соединение происходило обычно довольно долго, и на этот раз пришлось ждать минут двадцать.
Ивлеву довелось быть свидетелем разговоров.
– А что энто такое – демократия? – говорил старик, раскуривая у окна самокрутку. – Нам-то она, с какого боку? И на хрена нам энти революции… Помню, как в колхозы зазывали. Ну, зазвали. Трудно было, ой, как трудно, но сдюжили. А теперича, когда только подниматься начали, только жизнь увидели, опять всё не так – ломай, круши. Чего получится из энтой хреновины.
– Говорят, свободы буде поболе…
– Да хто ж тебе энту свободу-то даст? Отродясь такого не было, чтобы мужику, да свободу… Нет, не верю я этим брехунам. «Будет в стране больше богатых, так и бедных совсем не будет»… – с издёвкой повторил он обычную байку тех времён. – Где его, богатство-то взять? Энтими вона руками оно деется…– он покрутил перед собой свои натруженные руки и прибавил: – Нашими, крестьянскими, да рабочими. Этих крикунов, да на трактор, на сенокосилку, аль комбайн… С экрана то легче рассказывать, как и кому жить… Нет, вы как хотите, а я за этих самых гэкачекистов…
– Гекачепистов… ГэКаЧеПэ, – поправил мужчина, сидевший за столом и что-то писавший. – Приказано собрать собрание, чтобы выразить, так сказать, одобрение и поддержку…
В этот момент зазвонил телефон.
– Москва? Да, да… Москву заказывали, – сказал мужчина, освобождая Ивлеву место за столом у телефона.
– Москва, – снова повторил Ивлев. – Это Афанасий Петрович… Да, да, да – Афанасий Петрович Ивлев. Мне с Дмитрием Николаевичем переговорить. Что? Телефон не отвечает? Да, да, понятно… Такие дела вокруг, – зачем-то сказал он телефонистке и, обращаясь к собравшимся, прибавил: – Завтра попробую позвонить.
Ивлев положил трубку, осмотрел притихших колхозников и объявил:
– Дома нет…
– Ещё бы… Там такие дела творятся… Революция… Ясное дело он там…
Старик не уточнил, где там, но всем стало ясно, что этот самый Дмитрий Николаевич, которому пытался дозвониться Ивлев, занимается самыми что ни на есть важными делами… Отсюда, из деревни, казалось, что каждый там, в Москве, решает в эти часы судьбу страны. Вот только как это делается, никто не знал – непонятен был процесс этого решения и непонятен ход событий.
А Дмитрий Николаевич Теремрин действительно был в эти часы далеко от дома и занят неимоверно, причём занят делом, тайну которого мы повременим раскрывать, но заметим, что всё происходило по словам Шишкова о другом событии и в другом веке сказанным о том, что весть «вдруг разнеслась и поразила сперва столицу, а потом и всю обширную Россию» – в нашем случае это весть о происходящем в Москве.
Возвращаясь домой после приятной встречи, продолжавшейся почти сутки, Теремрин с удивлением увидел колонны военной техники, которые шли от столицы.
«Неужели всё кончилось?» – подумал он и включил радио.
Накануне ещё эфир был забит сообщениями о деяниях ГКЧП, и по тону комментаторов было не понять, за кого они. Видимо, крепко ещё сидел в них внутренний цензор, не решались порицать тех, кто отважился прекратить безобразные преобразования, охватывающие страну.
Он уехал на рандеву, заранее, ещё до событий 19 августа назначенное, и отменять его не стал, потому что не видел никакой своей роли в событиях.
Правда был один любопытный момент… Заглянул он к знакомым в одну редакцию. Там небольшая группа из трёх или четырёх человек собиралась куда-то, словно на охоту или рыбалку. Укладывали продукты в рюкзаки.
– Пойдём с нами, – стал звать приятель.
– Зачем? – спросил Теремрин.
– Как зачем? Ельцина от путчистов защищать. Белый дом отстаивать!
– Ельцина? И от кого же?
– От Горбачёва и от путчистов.
– Два сапога пара, – усмехнулся Теремрин.
Во-первых, он сам понимал театральность постановки, во-вторых, только утром ему позвонил отец и попросил срочно приехать к нему.
– Что случилось? У меня дела.
– Где дела? Какие дела? В Москве? В центре?
– Нужно заглянуть в редакцию одну, а потом сгонять кое куда. По издательским делам, – на всякий случай сказал Теремрин, поскольку амурные его похождения отец обычно довольно резко осуждал, а он именно по амурным делам и собирался отправиться.
– Ты телевизор смотришь, радио слушаешь? Знаешь, что происходит? – уже более спокойно спросил отец.
О событиях в стране Дмитрий Теремрин, конечно, знал, но не видел возможности реально участвовать в них. Бежать защищать Ельцина к дому, названному из уничижительного обезьянничанья перед янками «белым» не имел никакого желания. У этого очередного в ряду Свердловых, Троцких, Хрущёвых и прочих «спасителей» отечества, всё было написано на физиономии. Достойный экспонат, подтверждающий точность дарвинского учения, относительно некоторой части населяющих планету особей.
Теремрин взглянул на часы. Ещё можно было успеть заехать к отцу.
Через полчаса он уже входил в отцовскую квартиру.
– Видишь, что творится?
– Положим… Ну и что?
– Заклинаю тебя, ни в какие драки не влезай. Я потому и позвал тебя, что знаю, как любишь встревать в разные истории.
– Я люблю выступать на литературных вечерах, таких, как, скажем, проводит твой приятель Валентин Лавров. Хотя они и бывают довольно острыми. Но политика не для меня – слишком дело это грязное.
– Ты прав, – сказал отец. – И сейчас это особенно проявляется. С обеих сторон действуют монстры, готовые уничтожить Россию, распродав её оптом и в розницу. И Горбачёв и Ельцин в тёмную используют многих порядочных людей, но цели весьма и весьма похожи. Ликвидировать советский строй, ликвидировать партию, замутить воду и ловить себе рыбку в этой мутной воде. Ну а монстры делят ярлык на княжение, который держит в руках американский президент – кто покажет себя более лютым ликвидатором России, тому и вручит.
– А для чего войска ввели? Вон, по окружной дороге колонны идут, да и по Москве?
– А это чтоб некоторых наших наиболее честных и порядочных генералов – опасных им, спровоцировать на действия, которые потом можно будет квалифицировать, как попытку государственного переворота. Ты ведь знаешь, благодаря кому стал министром Язов? – спросил отец.
– Он друг Яковлева.
– Ну, насчёт того, что друг, может и слишком громко сказано, но в любом случае верный подручный и наверняка провокатор. Он команду отдал, и войска пошли, но мало отдать команду следовать маршем, надо поставить задачу, что делать, по прибытии в указанный пункт. Зачем они решили и что делают? Думаю, Язов всех сдаст уже в ближайшие дни или часы.
– Не может быть?! А Пуго, а другие члены ГКЧП, а Маршал Ахромеев? Такая сила…
Отец усмехнулся:
– Неужели ты думаешь, что Язов применит всю эту силу против того, что готовил вот уже несколько лет Яковлев? Неужели ты считаешь, что они действительно собрались арестовать Горбачёва? Я ещё поверю, если его захочет арестовать Ельцин. Тут личные разборки. Но уж никак не эти… Они сейчас разыграют спектакль, а потом обвинят во всех грехах компартию, чтобы запретить её. Нет, не ради верхушки – верхушка уже сгнила и на девяносто процентов продалась. Верхушка ляжет под тех, кто победит. Ради того, чтобы лишить единства те двадцать миллионов членов партии, среди которых подавляющее большинство – люди честные, порядочные, истинные патриоты. Так что никуда не лезь, ни во что не встревай. Бессмысленно. Береги силы. Сейчас они на взлёте, но так не бывает, чтобы кто-то мог долго удержаться на гребне. Они захлебнутся в собственном дерьме, и вот тогда настанет время возрождения России. Кстати, ты куда собирался? Ведь не по издательским делам?
– Не по издательским, – признался Теремрин.
– Впервые не осуждаю… Давай, дуй к своим феям.
– Ты меня заинтриговал. Что же всё-таки будет?
– Я не пророк… Но… Думаю, что ничего хорошего. Ельцин хочет вырвать стул из-под Горбачёва. А для этого ему необходимо разваливать Советский Союз, – высказал своё мнение отец.
– И ты советуешь молчать и оставаться в стороне? Ты – боевой генерал! – удивился Дмитрий Теремрин.
– Повторяю. Сейчас куда-то лезть бесполезно. Я не пророк. Но ни Горбачёв, ни Ельцин уважения не заслуживают. Сегодня идти не за кого. Это всё спектакль. Но могу точно сказать, что борьба впереди предстоит тяжёлая. Вот только одно направление. Тебе известно из истории, как превращалась Россия в морскую Державу? Вспомни. Когда-то Варяжское море бороздили ладьи и струги Новгородцев, а Чёрное море и вовсе называлось Русским морем. Постарались наши недруги, отодвинули Россию от выходов к морям. А потом мы стали их снова отбирать у врага. Иван Грозный вёл войны за выход к Балтике. Поняв, что он от этих планов не отступит, его отравили. Петру Первому, благодаря знаменитым победам Бориса Петровича Шереметьева, удалось вернуть Прибалтику. Одного Санкт-Петербурга было бы мало. Именно победы Шереметьева обеспечили нам, если и не господство, то, во всяком случае, равное положение на Балтике. Теперь обратимся на юг. Русское море после ордынского нашествия перестало быть русским. Сколько воевали за него! Постепенно пробивались к большой воде на юге. Сначала на Азовское вышли, затем Потёмкин Крым присоединил. Кавказское побережье освоили. И снова войны, войны. За что? Да за то, чтобы у нас всё это отобрать. Достаточно вспомнить Крымскую кампанию Восточной войны. Ведь в ту войну не только на Севастополь напали союзники. Они пытались захватить плацдармы и на Севере, и на Камчатке. Не получилось. Напротив, Россия по-прежнему рвалась к проливам, что ей жизненно необходимо и, с точки зрения разумности, вполне законно. Николая Второго удалось втянуть в войну отчасти из-за проливов. Обещали союзники проливы, а чтоб не отдавать их, и вовсе Россию предали и развалили. Я, конечно, кое-где упрощаю, но в целом всё было так, как говорю.
Отец помолчал, а Дмитрий Теремрин посмотрел на часы и поторопил:
– Какая же связь с днём сегодняшним? Ты опять на своего конька. Все интересно, очень интересно. Но сейчас-то сейчас что?
– Теперь нас стараются оттеснить вглубь континента и лишить выходов к морям. Эти планы вынашивали ещё со времён войны. В переговорах со Сталиным янки постоянно предлагали усилить помощь и немедленно открыть второй фронт, если он уступит им Крым и Черноморское побережье Кавказа, а в том числе и Сочи. Торопили, наседали. Он даже, отчасти, чтобы обмануть их, очистил Крым от татар – провёл депортацию. Это ведь требование американцев. Но ничего у них не вышло. Сталин всех переиграл. И тогда Хрущёв, устранив Сталина, тут же начал действия по отрыву Крыма от России. Сначала он передал его Украине. Просто так, за чаркой водки. Причём, передал незаконно, но это беззаконие Запад отстаивает и принимает. Теперь вот, хотят разорвать союз советских республик, ну и, прежде всего, оторвать от России Украину, Белоруссию и Прибалтику, которую, можно сказать, уже де-факто оторвали. Отодвинуть нас от морей. Постепенно. Забрать Крым, затем заявить о том, что путь к Каспийскому морю из Азовского должен быть международным, ну и добиться от пораженцев типа Горбачёва и Шеварднадзе передачи в западный общак канала «Волга-Дон». Забрать кавказское побережье и окончательно отодвинуть нас от морей. Вот в общих чертах одна из задач, которую преследует Запад. Ну а потом сам понимаешь – Урал, Сибирь. Таким образом, Калининград и Севастополь – это наш Сталинград сегодня. Ничего хорошего от политики пораженцев – что Ельцина, что Горбачёва – ждать не приходится. Повторяю: два сапога пара. Нам бы лучше не мешать им драться меж собой, да сохранить свои силы. Им нужна кровь. Если честно, я очень боюсь за некоторых наших достойных военачальников.
Уже собравшись уходить, Дмитрий Теремрин обратил внимание на лежавший на столе томик из собрания сочинений с заложенными закладками и сказал:
– Достоевского читаешь?
– Читаю. Самое время. Он в своё время предупреждал об озлоблении людей. И писал, что только природа лечит, только близости к природе. Вот, послушай… «Соприкосновение с природой есть самое последнее слово всякого прогресса, науки, рассудка, здравого смысла, вкуса и отличной манеры… Кто не любит природы, тот не любит человека, тот не гражданин».
