Богом данный

– Где девушка? – спросил я.

– Обследует первый этаж основного крыла. В данный момент в жёлтой гостиной.

Я допил кофе и устремился туда, в той комнате камер не было, отчасти потому, что она была любимой гостиной Ирмы, а она слежки за собой бы не потерпела. Дверь открылась бесшумно, а моим глазам предстало удивительное зрелище. Девушка стояла на широком подоконнике открытого окна, опустив голову на улицу, соответственно задрав задницу в мою сторону. Складывалось впечатление, что она раздумывает, бросаться ей в пропасть или нет. Вряд-ли она смогла бы себе навредить, окна конечно высоко от земли, но все же первый этаж…

Я позволил себе минуту полюбоваться непонятным действом и оно разъяснилось. Как и запах, совершенно этой комнате не подходящий. Пахло сосисками. Я сто лет не ел сосисок, а тут даже захотелось вдруг…

– Жри скотина, – говорила девушка, голову которой я не видел. – Молочные!

Я подошёл ближе, выглянул. Внизу развалившись на траве лежит Вельзевул, а вокруг него валяется  шесть сосисок. Пёс скосил на меня взгляд и вздохнул, он явно не одобрял то, какой я сброд тащу домой.

– Что вы делаете?

Девушка вскрикнула, чуть не вывалилась наружу, мне пришлось её придержать. Полоска кожи на животе, между майкой и джинсами совсем холодная, видимо на подоконнике девушка уже давно.

– Я так заикой стану, – осторожно обвинила она и отодвинулась от меня подальше, благо подоконник позволял. – Я подкупаю вашу собаку.

– И как, получается? – девушка развела руками, а я снова склонился, выглядывая на улицу. – Вельзевул, ешь.

Сосиски исчезли во мгновение ока, девушка вздохнула.

– Если они вдруг отравлены, – продолжил спокойно я, – я собственноручно откручу тебе голову.

Она спрыгнула с подоконника в комнату, попятилась от меня к дверям, чуть не снеся по дороге крошечный столик, который Ирма привезла из Франции.

– Зачем? – спросила она. – Зачем я вам нужна? Открутите голову мне сейчас, и делу конец!

– Это было бы слишком просто, – пожал плечами я.

– Тогда что вы от меня хотите? Секс? Я могу кричать и сопротивляться. Могу попытаться изобразить девственность. Черт побери, я могу отшлепать вас, если у вас совсем шарики за ролики заехали, или даже изобразить труп. Я не могу уже больше ждать непонятно чего, берите уже, что вам нужно!

– Это было бы слишком скучно, – улыбнулся я.

Глаза у неё карие, с яркими искрами. Кажется, что ими она может испепелить, но эмоции старается держать при себе. Её самообладание даже удивляет, хотя этой ночью, точнее уже на рассвете, она вновь спала в кресле.

– Как прикажете, господин, – сказала она и даже поклонилась.

Я проводил её взглядом, затем сел в кресло. Я сам не знал, как мне с ней поступить. Пока – только жду и смотрю. Только не ожидал, что все, что она сделает, это побегает по мокрому парку и попытается подкупить собаку сосисками. Где она вообще нашла их, эти сосиски? С этой мыслью я направился на кухню.

Огромный дом требовал большого штата обслуги, но я не выносил присутствия чужих людей в своём жилище. По сути, жила здесь только Агафья, той возможно и идти то некуда было, и ночевал дежурный человек из охраны. Теперь ещё девушка, Лиза… Приходящую прислугу я тоже не любил. Поэтому горничные, садовник, повар и прочие необходимые для моего комфорта люди жили в доме, который специально для этих целей построили глубоко в саду, за домом.

Сейчас на кухне была бессменная Агафья и повар, я не знал даже его имени, мне было достаточно того, что он отлично готовит. Оба напряглись – на кухню я ходить не любил.

– Сосиски, – спросил я. – Откуда у неё сосиски?

– Так и знала, – проворчала Агафья. – Что добром не кончится. Пропащая девка, говорю вам, не к добру это… гнали бы её прочь.

– А ещё сосиски остались? Сто лет не ел… с горчицей бы, на обед.

Повар кивнул, и вернулся к котлу, в котором пыхтело, томясь, мясо. А Агафья все так оставить не могла. Подошла ко мне, чуть склонилась так, что её туго затянутый пучок прямо перед моими глазами и зашептала:

– Не кончится добром, помяни моё слово… Вас жизнь ничему не учит, а пора бы.

– Агафья..

– Я Ирме позвоню!

Я устало вздохнул – ещё мне здесь тётки не хватало.

– Выставлю, – пригрозил я. – Без выходного пособия.

Она меня не боялась, а меня вообще все боятся, даже смешно порой, и за одно это стоило уважать древнюю старуху. А ещё Ирма говорила, что её предки служили в нашем доме… не один я на нем помешан, что бы моя тетя не говорила.

Я поднялся к себе. В висках нагнетала ноющая боль. Лекарства не помогут, поможет лишь сон, который сейчас кажется таким же далёким и невозможным, как покой и безнадежность. В офисе меня не ждали, я же планировал спать… в итоге я решил поступить просто и понятно – напиться. В одиночестве, разглядывая огонь в камине, мне так нравится огонь, что Ирму это пугало. Я восстановил каждый заваленный камин в этом доме.

Молчаливой тенью появилась девушка в форме, сервировала низкий столик. На нем сыр нескольких видов, виноград, словно я стал бы его есть, нарезанный ломтиками кусок печеного мяса. Агафья… она всегда старалась напичкать меня едой в такие моменты, словно наличие пищи в моем желудке сделает похмелье менее хреновым. Меня интересовал только пузатый графин с янтарной жидкостью. Сделал глоток – хорошо, но явно недостаточно. От камина пылало жаром, я стянул и отбросил рубашку. Я знал, что мой покой никто не нарушит и позволил себе расслабиться максимально.

К тому времени, как графин опустел на две трети в камине почти прогорели дрова. Я поднялся – поленница аккуратно сложена тут же. Забросил несколько поленьев. Присутствие девушки за своей спиной я почувствовал раньше, чем она произнесла первое слово, стиснул кулаки. Ярость, благодаря которой я имел такую репутацию, булькала внутри, грозясь вырваться наружу. Я ненавижу, когда кто-то просто берет и входит ко мне без моего на то разрешения. Заставил себя досчитать до десяти, и только потом обернулся – не хватало ещё убить девчонку под горячую руку.

– Это поэтому вы меня купили? – спросила вторгнувшаяся на мою территорию девушка. – Потому что никто не спит с вами добровольно?

И указала на мои шрамы. Шторы были задернуты – от солнечного света голова болит ещё сильнее, но за моей спиной горящий камин, и я перед ней как на ладони. Я и все мои шрамы. Один, самый безобидный пересекал грудь по диагонали, некрасивый, багровый, пожалуй, с ним бы я ужился без проблем. Но вот остальные… те, что словно мозаикой покрывают весь мой правый бок, прихватывая и живот, и грудь, уходят на спину, я их ненавижу. Но не делаю ничего, чтобы от них избавиться. Это моя память, это своеобразная печать на моем теле. А девушка… она не имеет никакого права лезть не в свое дело.

– Ты просто моя покупка, – почти прорычал я, продираясь через боль, которая пульсировала в висках. – Я могу просто убить тебя сейчас и никто, понимаешь, вообще никто и слова мне не скажет…

Я шагнул к ней, и вот именно сейчас она впервые по настоящему меня испугалась. Её страх был таким сладким, что казалось, на мгновение даже облегчил мою боль. Но… лишь на мгновение. Я наклонился, подхватил графин и выпил прямо из него. Капля алкоголя скатилась по горлу, на грудь, а потом вниз по шраму, словно это специально пробуренный в моём теле канал для неё.

– Иди сюда, – сказал я девушке. – Если пришла, то иди сюда.

Она шагнула назад, и правильно сделала, я бы на её месте вообще бежал прочь со всех ног. Но правда в том, что бежать ей некуда, даже огромный дом не в силах ее спрятать. Мне даже жаль её, бедную, загнанную мышь. Но сейчас она перешла все допустимые границы, границы, которые поставил ей я. Головная боль грозила просто меня уничтожить, я не мог с ней бороться, она просила сна, но все, что я мог ей дать – алкоголь или кровь, боль была бы рада и тому и другому…

В дверях тёмной фигурой маячит охранник. Он прошляпил девочку. Ей было позволено шарахаться по дому, я сам дал такое распоряжение, так как просто интересно было, что она сделает, как поступит. Но… не в мои комнаты. Никому не позволено видеть меня настолько обнаженным, и дело не в шрамах, плевать на них, я к ним привык. Только камин и литр виски могут лицезреть то, насколько я слаб. Насколько слабым я позволяю себе бывать… И девочку, которая называет себя Лизой, хочется растоптать.

Отмахиваюсь от охранника – нечего защищать меня от девчонки, смешно… Подхожу к ней ближе. Она замерла. Обхватываю пальцами её горло, чувствую, как дико пульсирует венка под моей ладонью. Нет, я не буду её убивать, не сейчас, не за тем я её купил…вынуждаю девушку упасть на колени, а затем падаю и сам – спасибо алкоголю и головной боли. Так и стоим на коленях, напротив друг друга, дверь за охранником закрылась, оставив нас вдвоём. Я смертельно устал, и не хочу уже ничего, даже виски – опрокинувшийся графин расплескал своё содержимое по ковру и теперь по комнате плывёт резкий запах. Я хочу только спать.

– У вас голова болит, – вдруг говорит она. – Сильно. Это не простая мигрень, правда?

– Ты…

Мне хочется её ударить, даже не для того, чтобы ей больно стало, а просто, чтобы перестала уже говорить, снова начала меня бояться.

– Не сражайтесь с собой, – шепчет девушка еле слышно.

А потом легонько касается моего лба пальцами. Они прохладные, особенно в контрасте с жарко натопленной комнатой. Они… приносят облегчение. Когда Лиза отстраняется, мне хочется просто схватить её руку и снова прижать к своему лбу. Но она понимает сама, и прикладывает к моим вискам уже обе ладони. Наверное, смешно выглядит со стороны, стоим на коленях, я держу её за горло, а она меня за голову… Только не видит никто.

– Ложитесь, – просит она.

Я отпускаю её горло и ложусь прямо на ковёр. Она рядом, её ладонь на моем лбу. Мне легче, мне и правда легче. Сознание кружится, то ли алкоголь тому виной, то ли наконец сон… Всё же, сон. Плохо только одно, то, что она видит меня слабым. Черкеса, мать вашу! Слабым, как беспомощный младенец, засыпающий на ковре, который пахнет элитным виски.

– Я не уйду, – обещает она.

Куда бы она ушла, за дверью – охрана.

– Потом я тебя убью, – говорю я, и наконец закрываю глаза, проваливаясь в сон. – Вот проснусь и непременно убью..

Глава 5. Лиза

Уму непостижимо, но он спал. Просто спал лёжа на ковре, раскинув руки в разные стороны. Грудь мерно вздымалась, но я боюсь на него смотреть. Сижу рядом, руку держу на его лбу, словно решила температуру ему померить, да так и осталась… посидеть рядышком. Руку убрать тоже боюсь, мало ли, вдруг проснётся, и вспомнил, что не додушил…

Я просидела так час, благо на стене часы огромные. Один раз дверь тихонько приоткрылась, в комнату заглянул один из охранников, подарил мне гневный взгляд и снова скрылся. У меня рука затекла и спина болит. Утомившись, ноги вытянула, попала пяткой как раз в мокрое пятно от виски. Ещё через полчаса решилась отнять руку и… безмятежность со спящего лица словно ветром сдуло. Я торопливо поменяла позу и положила на лоб другую руку, та слишком устала.

Ещё через тридцать самых тоскливых в моей жизни минут я решилась на него посмотреть. Я и раньше смотрела в его лицо, но Черкес подавлял, вынуждал отвести взгляд. А теперь – совершенно беззащитен, эта мысль даже пугает. Он красив. Причём красив практически классически – ровный нос, пожалуй, чуть длинноват, но это его не портит нисколько. Изящный изгиб скул, мужественный подбородок. Я знаю, что глаза у него серые. Губы… вот ещё немного пухлее и смотрелось бы женственно. Идеальные губы, чётко очерченные… Сейчас, когда он спит, он кажется ангелом. Это если забыть, что проснувшись он обещал меня убить…

Вдоволь изучив лицо своего, подумать только – хозяина, я вернулась к шрамам. Спал Черкес на спине, но я уже знала – там шрамы тоже есть. Один шрам, который по диагонали пересекал грудь, словно деля её на две части, была даже красив. Я едва касаясь провела по нему пальцем, он был идеально ровным. Чем можно было нанести такую рану? Наверняка холодное оружие, острое, словно скальпель, и удар был стремительным. Хотя, возможно я слишком романтизирую и все было гораздо проще и банальнее. Остальные шрамы казались наскоро собранной мозаикой, элементы которой были белого, розового, насыщенно красного цвета. Словно кисть обмакивали в краски этих цветов, и наскоро рисовали ужасную картину на чужой коже.

Эти шрамы начинались у пупка, спускались к паху, под пояс брюк, поднимались к подмышечной впадине. Их я тоже потрогала – кожа неровная, но отторжение или брезгливости не вызывала.

– Наверное, тебе было очень больно, – прошептала я.

Хотелось сказать это со злорадством, но неожиданно не получилось. Поймала себя на мысли, что мне его… жалко. Воистину, бабы дуры. Он купил меня, позволил своей собаке гонять меня по саду, обещал убить, едва не придушил, а мне его жаль. Или уже стокгольмский синдром? Если так, то дайте мне таблеток, я хочу изгнать это из себя.

– Ты не достоин моей жалости, – снова шепчу я. – Да кого я обманываю? Тебе она просто не нужна…

Бросила взгляд на окно – шторы сомкнуты неплотно, сквозь них пробивается свет, падает яркой полоской на ковёр. Слишком далеко от меня, я бы дотянулась до этого кусочка солнышка… Я любила осень. И дожди любила, правда, больше ими в окно любоваться. Очень любила холодную и ясную осень. Когда по утрам морозец, пар изо рта, под ногами хрустит подмерзшая трава и листья, деревья голые, а небо синее-синее, такое прозрачное, что кажется, просто упадёшь в него и сгинешь с концами…

Черкес спал уже три часа, я в который раз поменяла руку. Начала чувствовать себя матерью с крошечным младенцем, когда уснуть страшно, вдруг с ним что-то случится? И сидишь, смотришь на свое чадо не наглядное… только этому чаду больше трех десятков лет и росту в нем метр девяносто.

Сидеть больше невыносимо, я устраивают рядом на боку, убирая одну его руку – устроила её вдоль его тела. Так гораздо удобнее. Теперь его лицо совсем близко. Думаю, что подверг тебя такой боли? Какое чудо позволило остаться твоему лицу таким же красивым, не коснувшись его ни единым пятном боли?

– Кто ты такой? – спросила я.

Черкес не ответил. Зато повернулся на бок и подмял меня под себя. Получилось весьма по-хозяйски. Носом уткнулся в мою косу, одну руку на меня закинул, ногу даже. Зато мои руки наконец освободились. Он горячий такой, у него наверняка температура, славно, что камин погас. С негодованием думаю о его прислуге – лучше бы аспирина принесли, чем виски. А ещё с тоской думаю, теперь точно убьёт… Такие люди не показывают свою слабость, а я лицезрела целый букет различных её проявлений. Он этого не простит, точно.

А Черкес, не зная, какие мысли бродят в моей дурной голове, тяжело вздохнул, стиснул меня своей ручищей, а потом прошептал имя. Женское, чужое, совершенно мне незнакомое.

– Ванда…

Он шептал ещё. Его шёпот был горячим, пах виски, от него мурашки по коже. Мне страшно. Я пытаюсь разобрать слова, но шёпот бессвязен, а сон явно мучает его – тело напряглось, дыхание сбилось. Я вывернулась из его объятий, повернулась, опираясь о локоть. Безмятежности в его лице больше нет, губы сжаты, высокий лоб избороздили морщины.

– Тссс, – говорю я. – Спи, все хорошо.

Касаюсь пальцами его лба, разглаживаю морщинки, каждую… думаю, могла бы просто приду шить его подушкой, а сама страдаю… херней страдаю. Но убить я не смогу, пусть лучше спит, когда он спит мне спокойнее.

Я устроилась рядом так, чтобы он не обнимал меня больше, но мог касаться – так он явно спал крепче. Закрыла глаза. Потом уснула, неудивительно даже, ведь пытка спящим Черкесов длилась уже несколько часов. Когда проснулась – совсем темно, полоски света из-за штор больше нет, камин давно погас. У меня секундная паника, которую я не могу контролировать, лишь усилием воли я не кричу.

Совсем темно, слишком темно, огромная комната прячет от меня Черкеса, я знаю, что он проснулся, чувствую это, мне кажется, я даже слышу его дыхание. И встать страшно, я ползу на четвереньках, а потом утыкаюсь лбом в какую-то мебель, наверное, стол.

– Ты как зверушка, – говорит Черкес. – Вроде милая, но дикая какая-то, и ни хрена непонятно, что там в голове твоей.

Пытаюсь определить, откуда идёт его голос. Много ли в нем ярости? Может, он выспался и подобрел? Сомнительно, но отменный сон творит чудеса… мне бы чудо не помешало, хоть какое-нибудь, хоть крошечное.

– Ты зачем пришла? – спрашивает он. – Зачем сюда пришла?

Это точно стол. Большой рабочий стол. Хочется залезть под него и закрыть глаза – я в домике. Домик эти гарантированная защита, жаль только, что мне давно не восемь лет. Голос Черкеса достаточно спокоен, но этот человек пугает меня своей непредсказуемостью.

– Говори.

– Я просто хотела, – торопливо и сбивчиво начинаю объяснять я, – просто хотела понять, зачем я здесь…

– Поняла?

– Нет.

Черкес хмыкнул, щёлкнула, зажглась зажигалка, осветив его лицо. Он сидел в кресле, все так же, без рубашки, босые ноги, завернутые джинсы. Теперь я хотя бы знаю, где он находится. В случае чего просто побегу в другом направлении.

– Моя голова… как ты это сделала?

Я вздохнула – как объяснить?

– Я умею… успокаивать животных. С людьми никак не получалось, но я умею успокоить паникующее животное…

– Животное?

Черкес засмеялся, от его смеха в этой кромешной тьме мне ещё более жутко, чем было до этого.

– А если я натравлю на тебя Вельзевула?

– Не надо, пожалуйста…

Черкес хмыкнул, затушил сигарету, с хрустом потянулся – я догадалась. Видимо, ему и правда лучше стало… И не похоже, что намерен меня убить.

– Сергей!

Дверь мгновенно открылась, впустила в комнату яркий свет, который вынудил меня зажмуриться. В проёме выросла внушительная фигура охранника, он замер, ожидая приказаний.

– Отведи её обратно… И крыло закрой, погуляла и хватит.

Мужчина шагнул ко мне, крепко ухватил меня за локоть и повел прочь. Я обернулась, но Черкеса в темноте разглядеть не смогла. Мужчина ведёт меня, в коридорах этой части дома ночники по стенам, а я никак не могу понять, который час вообще? И миллионы вопросов в голове, все до единого без ответа.

– А кто такая Ванда? – решилась спросить я.

Охранник замер, словно натолкнувшись на невидимое препятствие, больно стиснул мою руку – синяк будет. Дёрнул меня, вынуждая повернуться к себе лицом. Он был спокойным и невозмутимым, этот человек, иногда мне даже казалось, что он мне сочувствуют.

– Ты совсем тупая? – спросил он с нажимом. – Совсем? Если ты ещё раз спросишь у меня, я разобью тебе лицо. Спросишь у хозяина… значит жить надоело.

И дальше меня потащил, на первый этаж. В проеме одной из дверей стояла старуха. То, что меня волокут за собой, её не возмутило нисколько.

– Спал, да? – с надеждой спросила она.

Охранник кивнул, а старуха перекрестилась. Чудные дела творятся, Господи.

В крыло, которое являлось моей персональной тюрьмой, вёл высокий арочный проход. Двери тоже имелись, но они всегда были открыты. А теперь меня собирались запереть.

– Ну пожалуйста, – попросила я. – Не стоит. Я буду мышкой.

Единственное, что меня успокаивало, так это то, что я могу в любой момент выйти из комнаты. Теперь по сути тоже могла, но тюрьма стала лишь немногим больше.

– Девушка, – вздохнул охранник. Почему-то меня никто не называл по имени здесь. – Это очень старый дом. Доподлинно известно, что здесь имеется три потайных хода. Два мы нашли и отреставрировали, а третий ещё нет. Этот дом полон загадок. Вы можете просто повернуть не туда, а потом мы вас и с тепловизором не найдём.

– Глупости, – возмутилась я. – Не сожрёт же этот дом человека…

– Один раз сожрал, – ответил он. – Идите.

Втолкнул меня в мою часть коридора, закрыл двери. Заскрежетал замок. Я решила действовать на опережение – побежала на второй этаж. Здесь была вторая лестница, которая соединяла моё крыло с другой частью дома. Но… не успела. То ли Сергей бегал куда быстрее, то ли просто попросил кого – заперто. Эту часть дома я изучила достаточно, поэтому знала все ходы и выходы из неё, и все они были перекрыты.

Ночью царила полнейшая тишина, если не считать скрипов, которые издавал старый дом. Я стала жалеть, что у Черкеса немой пёс – лаял бы хоть в саду, все легче. И честное слово, я с тоской вспоминала притон Виктора, там хоть живые люди были, пусть шлюхи и моральные уроды… Окно я открыла нараспашку, плевать на холод, мне хотелось хоть каких-то звуков. Так я узнала, что ночью Черкес уехал, машин не видно, но, судя по всему, от дома их тронулось несколько – высочайшая персона наверняка ездит с эскортом.

В следующие три дня единственным человеком, которого я видела, была старуха. Она приходила трижды – завтрак, обед, ужин. Я пыталась было бастовать и устроила голодовку, но ни к чему она не привела – старуха просто игнорировала меня, молча утаскивала полный поднос обратно.

У меня имелось две футболки, один свитер, одни джинсы и три штуки трусов. Раньше был ещё и лифчик, но я привела его негодность. Наверняка в доме была прачечная, но старуха не спешила мне угождать, в её обязанности входила только кормежка, поэтому каждый день у меня в ванной сушилась очередная смена одежды. Я даже стала думать, что просто сошла с ума, и возможно вообще нахожусь в психушке, а весь этот странный дом – мой глюк. Единственное, что было материальным – скрипка, на которой я не могла играть. Я доставала её из футляра, нежно гладила изгибы, и пыталась воскресить в памяти любимые мотивы. Начинаю тихонько напевать, лакированное дерево согревается, под моими ладонями, а потом… потом я вспоминаю, что так же нежно разглаживала морщинки на лбу Черкеса. Он украл у меня и это, даже чувство единения с молчащим музыкальным инструментом…

Очередной ночью – я сбилась со счету, я услышала шорохи. Я уже привыкла к тому, то дом говорит, но этот шум был явно иного рода. Слишком материален, кажется, его можно потрогать. Мне бы выйти в коридор, тем более я почти обезопасила его от камер, со скуки разбила почти все. Оказалось, что при помощи швабры, найденной мной в кладовой и стула до них можно достать. Но в коридор я не вышла – страшно. В итоге всю ночь лежала в постели, а я перебралась в неё из кресла, и слушала.

День прошёл обычно, а ночью звуки вернулись. Я решила – пора быть мужиком. Взяла свою швабру и пошла в наступление. В конце концов, возможно, про меня забыли все, кроме старухи, и жить мне здесь до конца моих дней. Точнее, её дней – кто меня кормить будет, когда она умрёт?

Я вышла в коридор со шваброй наперевес. Горят ночники – их я тоже включать научилась, но наверху все равно темно, свет слишком слабый и рассеянный. Иду, и мельком думаю, мог ли пробраться в дом к Черкесову преступник? Нет, пожалуй, нет, здесь и так слишком высокая концентрация убийц на квадратный метр площади. Интересно, если меня убьют, это его опечалит? Вот же глупости…

Шум идёт от кладовки. Дверь в неё приоткрыта, хотя клянусь – закрывала. Внутри темно, беру себя в руки и щелкаю светом. На полу лежит сгусток тьмы. Нет, слава богу, не очередной визитер из ада. Это кот. Чёрный целиком и полностью, только глаза круглые зелёные. Он худой, но не тощий, скорее, подтянут. Большой и чёрный, гладкий, словно пантера.

– Ты как сюда попал? – удивилась я. – Здесь все закрыто. Может, есть хочешь? У меня какая-то дохлая птица на ужин, точно она не идентифицирована, но возможно, перепел. Для курицы маловата. Могу угостить.

Я просто соскучилась по словам – говорить самой с собой страшновато. А тут настоящий живой кот, лежит, слушает. Правда, от угощения отказался – подтолкнул мне лапой свою добычу, придушенную мышь. Мышь правда, сдохла не до конца и пискнула, глядя на меня бисеринками глаз.

– Ты ведь даже жрать не хочешь, – поругала я кота. – Давай мы её отпустим.

Кот зевнул и отвернулся, а я отнесла мышь в ящик стола – пусть тут побудет, пока не оклемается. Кот пошёл за мной и все же согласился на кусок птицы. Лёг спать на мою постель, а утром я поняла, что он исчез. Дверь открыта, видимо, он мастерски с ними справляется… Вернулся он на следующую ночь тоже. В моей тюрьме явно где-то есть дырка, проникает же сюда кот? Жаль только, отследить его не удавалось никак.

– Будь душкой, – попросила я. – Ну покажи дорогу глупой женщине.

Кот прищурил зелёный глаз. Посмотрел на меня оценивающе. О, я словно читала его мысли. Справится ли глупая самка снаружи? Там злые люди, там огромный немой пёс…

– Справлюсь, – обещала я.

Кот спрыгнул к кровати и пошёл к дверям. Кстати, открывал он их легко и просто – вис на ручке и она открывалась. Он довёл меня до кладовки, правда, дождался, когда я открою сама. Кладовка длинная и тёмная, окна в ней нет, сюда я захожу только по великой нужде, оказалось, это просто сокровищница. Правда я здесь намусорила, и кот пробирается между пустыми вёдрами, упаковками с туалетной бумагой, и кипами чистых полотенец. Стены декорированы деревянными панелями, я и внимания не обращала, но одна из них отходит от стены на добрый десяток сантиметров. Туда кот и протиснулся, моментально растворившись в темноте такой же густой, как цвет его шерсти. Только глаза и блеснули напоследок. Я расширила проход – дверь открылась легко, значит это один из изученных проходов, о которых говорил Сергей.