Богом данный

Я встал, Сергей метнулся ко мне, его предупредительность порой раздражает. Успел сделать три шага, когда Виктор меня окликнул.

– Стой! Я согласен.

– И имей ввиду, – спокойно сказал я. – Знание каких либо фактов не даёт тебе власти надо мной. Иногда мне проще убить человека, чем торговаться с ним.

Виктор сглотнул, затем согласно кивнул. Я не работал над своим имиджем, я просто работал, слава сложилась сама. Ирма дала мне сытую жизнь, она дала мне покой и даже подобие семьи. Дала достаток. Но мне, вместе с молоком матери впитавшему идеи о величии этого было мало. Я вернулся в Россию в две тысячи четвёртом. Ирма отпустила, снабдила деньгами, и даже слезами орошать не стала. Она сильная женщина, которая могла победить все, но не сумела справиться с банальным одиночеством, и десять лет потратила на то, чтобы найти родных в России. Она никогда не показывала любви ко мне, но я, это все, что у неё было.

Теперь, спустя пятнадцать лет беспрерывной работы я имею право давить на таких беспринципных гадов, как Виктор. Хотя бы потому, что у меня хватает на это наглости. Не бояться никого это особый кайф. Так девушка оказалась у меня и ни одна тварь не догадалась, что я готов отдать за неё в десятки раз больше.

– Ест? – спросил я у Сергея.

Он наморщил лоб, вспоминая подробности.

– Завтрак трогать не стала, обед тоже. Потом, видимо оголодала, и принесенный ужин съела. Открывала окна, смотрела в парк, нашла камеру и заклеила глазок – про вторую пока не знает. Выглядывала в коридор, но выходить пока не решалась.

– Умная девочка, – удовлетворённо кивнул я. – И осторожная.

Три дня мне было не до неё. Она существовала где-то в самом уголке сознания, то и дело напоминая на себе, но я знал – спешить не куда. Спешить не стоит. Я погрузился с головой работу. А ночью третьего дня, вернувшись домой, снова пошёл в кабинет охраны, вывел на экран изображение с той самой, не обнаруженной ею камерой.

Она принимала душ. Вторая камера стояла как раз в ванной и была искусно замаскирована в лепнине конца девятнадцатого века. От платья она явно отказалась, на кожаном пуфике стопка вещей, сверху – белые трусики. Девушки не видно, матовое стекло душевой кабины её скрывает, я вижу лишь смутную тень и струи воды, стекающие по закрытой дверце. Я жду, порой ожидание это самая интересная часть. Наконец она выходит.

Все, как я считал. За грубой униформой скрывается прекрасное тело. Оно стройное, но женственное. Я закрываю глаза и представляю, как приятна её кожа на ощупь. Затем жду, когда она повернётся спиной. Камера явно запотела, изображение рябит, а мне необходимо знать, именно сейчас.

Дом большой, но я добираюсь до западного флигеля за несколько минут. Пытаюсь открыть дверь в комнату с гостьей, ну, или пленницей. Дверь не запирается, в комнате нет мебели, которую она могла бы легко передвинуть, но ручка двери изнутри обмотана… лифчиком. Наверное, вторым концом он крепится ещё к чему то. Дергаю, оттягиваю дверь максимально на себя, засовываю руку внутрь, так и есть, примотала к ночнику, они установлены по обе стороны от двери. Это бронза, с наскоку не сломаешь, рвать лифчик тоже то ещё удовольствие, я просто его отматываю и снимаю с ручки. Возможно, в прошлой жизни он и был красив, но сейчас, поработав запором, просто повис на ночнике неопрятной кружевной тряпкой.

Дверь в ванну не запирается. Здесь очень тепло, пахнет шампунем, запах слишком сладкий, нужно будет сказать, чтобы принесли другой. Она стоит ко мне спиной, уже с майке и трусах. Чувствует мой взгляд, медленно оборачивается. А волосы у неё и правда вьются. В глазах страх. Я смотрю и пытаюсь понять, она и правда боится, или просто гениальная актриса?

– Майку сними, – сказал я. – Повернись спиной. Сейчас.

Она смотрит на меня целую минуту, а потом стягивает свою нелепую майку с Микки Маусом. Прижимает её к груди, и смотрит на меня почти с вызовом. Затем медленно поворачивается. Правая лопатка безупречно чиста – просто белая, немного матовая кожа. Никакой родинки нет, и это даже обескураживает меня сначала. Касаюсь кожи, девушка вздрагивает, а я поглаживаю – ищу маленький шрам от удаления родинки. Его нет, видимо поработали очень хорошо.

– Что вы ищете?

– Родинку. Не нашёл.

– А теперь что?

Снова повернулась, на меня смотрит. Боится, все равно боится, и по сути – правильно делает.

– Не знаю, – пожимаю плечами я. – Можешь спать лечь.

И ухожу, оставив растерянную девушку прижимая к груди дурацкую майку с мультяшкой. А кожа у неё и правда очень нежная.

Глава 3. Лиза

В первую самую страшную ночь я спала сидя в кресле. Если точнее, я планировала не спать всю ночь и сидеть ожидания неприятностей, но уснула, сама не заметив как. Ночь прошла, неприятности так и не заявились, что конечно, радовало. На низком столике возле кресла стоял поднос с завтраком. То есть я спала так крепко, что пропустила вторжение гостей. Вдобавок спала я долго – спина болела, а завтрак успел остыть.

Кто-то явно ставил целью как следует меня накормить – тарелочек была куча. Приподнимаю крышки, которые словно из фильмов про аристократов. Омлет, остывший, но все равно похожий на произведение искусства, мне такой красивый в жизни не приготовить. Овсянка с россыпью свежих ягод черники и желтым подтеком растаявшего масла. Яичница, как я люблю – верхушка желтка не успела приготовиться до конца. Бекон, который наверняка будет похрустывать на зубах. Блинчики, тосты, круассаны, джем в паре крошечных банок, сливочное масло…

– Тебя явно купили, чтобы откормить и затем пустить на мясо, – задумчиво пробормотала я.

Есть хотелось ужасно, даже не есть – жрать. Но… есть я не стала. Накрыла все обратно, чтобы великолепие и обилие еды не смущало мой взгляд и принялась ждать, прислушиваясь к тоскливому урчанию желудка.

Ко мне никто не приходил, меня словно забыли. Я изучила комнату, нашла глазок камеры и заклеила её этикеткой, которую отковыряла от бутылочки с шампунем. Сама комната поражала своим размахом и монументальностью. Потолок высокий, на нем – витражи. И кажется, что это вовсе не новодел. Жаль, что когда меня тащили сюда ночью, я была так испугана, что даже не разглядела дом. На кровати спокойно уместился бы ещё пяток человек. Даже камин имелся, нерастопленный, но настоящий – я засунула внутрь голову и полюбовалась закопченным дымоходом.

Черкес явно жил со вкусом и размахом. Открыла окно, створки тяжёлые, деревянные, с металлическими коваными заклёпками. Вокруг дома сад, большой, без изысков, но чистый и ухоженный. Деревья почти голые, на траве, которая аккуратно подстрижена редкие пожухлые уже листья. Сам дом – огромный, судя по всему. Забор высокий и кирпичный едва виднеется вдали, а сверху, абсурдная, не вяжущаяся с покоем этого места колючая проволока. Не удивлюсь, если она под током.

На огромных часах, что висели на стене, было тринадцать ноль пять, когда дверь бесшумно открылась. Я вскинулась, ожидая чего угодно, например десятка накачанных мужиков в татухах. Но вошла старуха. Казалось, ей лет сто, но поднос она несла уверенно, а на нем опять же куча посуды. Молча водрузила его на стол, а старый собралась уносить. Опять же – молча.

– Вы ничего мне не скажете? – обеспокоилась я.

 Старуха посмотрела на меня, как на умалишенную, и схватилась за поднос, так и не сказав мне ни слова.

– Пожалуйста! – попросила я и улыбнулась этой гадкой женщине. – У вас же наверняка есть дочь, даже может внучка. Скажите, чего мне ждать?

Старуха подняла тяжёлый поднос без малейших усилий и пошла к дверям. Была бы она моложе, я бы бросила в неё одной из тарелок, прямо в затылок с туго стянутыми в пучок серыми волосами, так, чтобы суп, или что там, расплескался по её одежде. Но… она была старой.

– Нет у меня никого, – вдруг сказала старуха не оборачиваясь. – Даже кота нет. А ты не жди ничего хорошего, хорошего явно не будет.

Дверь открылась перед ней, значит, старуха не одна была, закрылась и даже без зловещего скрежета ключа в замке. Не заперта, удивительно… Я даже не пыталась её открыть. Сейчас же выждала несколько минут, прокралась к дверям на цыпочках, открыла, едва не присвистнула. Коридор был… потрясающим воображение. В нем, наверное, машина бы проехала. Несколько двустворчатых дверей по обе стороны, затем тупик, в котором высокое стрельчатое окно. Потолок так высоко, что теряется во мраке, не удивлюсь, если там, среди его сводов есть гнездовья летучих мышей.

– Нет, я тут явно не на мясо, – шёпотом сказала я пугающему коридору. – Наверное, меня принесут в жертву. Когда там ближайшее полнолуние?

И правда задумалась, пытаясь вспомнить. И ничего не вспоминалось, я давно не выходила на улицу, а из окон публичного дома хотелось разве что выброситься, на звезды любоваться не тянуло. Телефона у меня не было – Стас его отобрал, а вернуть забыл или просто не захотел. Закончив любоваться коридором, я пошла созерцать обед. Спаржа с креветками. Обмакнула палец в соус, облизнула – сливочный. Горячий суп в глиняном горшочке. Мудреный салат. Истекающие соком, паром, маслом, присыпанные свежей зеленью овощи. Кусок стейка из рыбы.

– Да они меня с ума решили свести! – воскликнула я.

Желудок жалобно заурчал, но есть я не стала. Старуха, вернувшись за подносом вечером, скептически приподняла бровь и лаконично выразилась:

– Ну и дура.

Я решила – и правда дура. Тем более на ужин принесли стейк из говядины великолепной прожарки, я сломалась и съела его. Так и прошёл мой первый день, даже страх притупился. Но он вернулся вместе с темнотой. Оказалось, что величественный дом меня пугал не меньше, чем его хозяин. Выглянула в окно – светится только моё, то есть в крыле, где я нахожусь, с вероятностью в девяносто процентов больше никого нет. Мне бы радоваться, но кажется – дом шепчет. Словно вот глаза закроешь, прислушаешься, дом поделится с тобой историями, которых у него за столетия накопилось много. Наверное – все страшные, я не хочу их слушать, но дом постанывает, скрипит, вздыхает протяжно. У меня – мороз по коже.

Сразу вспомнилось, какая страшная и странная эта старуха. Может сейчас она висит где-то, прицепившись к своду потолка ногами и спокойно спит, под писк летучих мышей? Черкесов наверняка спит в гробу. Я задумалась, нужен ли кол непременно осиновый, или просто ножка от стула не подойдёт… Я хотела обследовать свою тюрьму ночью, а теперь оказалось, что я просто боюсь выйти из комнаты. Я притащила свой единственный лифчик и обмотала им ручку и лампу с завитушками, что торчала из стены рядом с косяком. Стало спокойнее, но если только самую капельку.

Я пожалела, что бокал вина к ужину был только один. Обняла футляр со скрипкой и уселась в кресло. Я так и спала, отсюда видно дверь, если кто-то войдёт я сразу увижу, а скрипка просто меня успокаивает, пусть я и не могу на ней играть… В таком режиме в прожила несколько дней, апатичные дни, страх перед домом, вредная старуха, коридор, в стенах которого я тоже нашла глазки камер. А потом пришёл Черкесов.

– Что ты ищешь? – спросила я.

– Родинку. Не нашёл.

Мне кажется, что мой голос дрожит. Я стараюсь держаться спокойно, я усвоила много правил в моей прошлой тюрьме. Мужчины одинаковы. Они, как животные, чуют твой страх, упиваются им. Нужно держать страх в узде, но он слишком силен, мне кажется, что ужас сочится даже из пор  моей кожи. В его прикосновении нет никакого сексуального подтекста, и это тоже пугает. Для чего мужчина может купить женщину? Самый вероятный ответ – для секса. А если… если не секс ему от меня нужен? Тогда что?

Он уходит, я слышу, как закрывается дверь и обессиленно сползаю на пол. Мне страшно. Я хочу домой, а потом вспоминаю вдруг, что дома у меня, и нет права уйти отсюда. И я вдруг понимаю, что Черкесов по сути не сказал мне ни одного плохого слова, а я боюсь его больше чем Стаса и Виктора вместе взятых. И то, что если я буду просто сидеть и ждать, когда он вернётся, и будет касаться меня, парализуя от ужаса, я сойду с ума. Я выйду из своей клетки сегодня и обследую этот страшный огромный дом. Где-то в нем должна быть хоть одна лазейка, которая выведет меня на свободу.

Выходить на вылазку я решила во всеоружии – мало ли, вдруг повезёт убежать. Обыскала комнату. Таинственное голубое платье исчезло, а вместе с ним и мой пуховик. Кеды остались, так и стояли возле батареи. Ткань после просушки стала жёсткой, надевать больно, зато – тёплые. Пока. Рюкзак слишком громоздкий, да и нет в нем ничего ценного, только незамысловатая смены одежды. Пусть тут будет. А вот скрипку оставить не могу. Если получится убежать, то попаду на улицу в футболке, джинсах, кедах и со скрипкой за спиной.

Открыла дверь, она отворилась совершенно беззвучно. За ней никого нет, коридор пуст и темен. Дверей в нем мало, стоят на порядочном расстоянии друг от друга, все – заперты. Иду и буквально коленки трясутся от ужаса. В одну сторону коридора смутно светлеющее окно, в другую темнота, туда мне и нужно.

Из одного коридора я попала в другой, не менее огромный и тёмный. Шаги кажутся такими громкими… и кроме них ничего. Хоть бы привидение какое появилось. Хотя, нет – не нужно, я пошутила. Затем я внезапно оказываюсь на открытом пространстве, так внезапно, что дух перехватывает и снова хочется назад, в тёмную безопасность коридора. Здесь немного светлее. По одну сторону идёт стена, на ней темнеют портреты, наверняка Черкесов просто приказал нарисовать себе именитых предков для антуража и респектабельности. Лиц в сумраке рассмотреть не могу. По другую сторону – ограждение, внизу за ним огромная комната высотой в два этажа. Детали интерьера рассмотреть не могу, единственное яркое пятно – дрова, чуть тлеющие в камине.

Успокаиваю себя – никого нет. И камин почти погас. Нужно просто спуститься и прости мимо. А дом… он явно пуст. Возможно даже, что я здесь одна, и от этой мысли жутко. Ладони потеют, тру их о джинсы и иду к лестнице, смутно видневшейся впереди. Пересекаю огромную комнату, никто меня не останавливает. А потом я просто заблудилась. Привели меня сюда явно через чёрный ход, но где он?

Я пошла на запах. Пахло розмарином. Аромат привёл меня к огромным – маленького здесь ничего не было, явно комплекс Наполеона, дверям, за которыми была кухня. Светятся огоньки индикаторы на приборах, их свет отражается от начищенных кастрюль. Дом старый, значит возле кухни должен быть отдельный выход. Окна у меня открыть не получается. Дверь находится неожиданно, когда я уже потеряла надежду. Она ведёт в очередной коридор, я щелкаю тумблером, включая свет. В коридоре несколько дверей. За одной – лестница в подвал. За другой кладовая. Открываю все по очереди, а затем вдыхаю терпкий холодный воздух, что бросает в меня ветер.

Улица. Всё было… так просто. Пересечь сад, а через забор я перелезу. И не такое проходила, справлюсь. Успокоить себя мне удалось, пусть я и просто себя обманывала. Вышла на улицу – холодно. Зато этот странный дом, полный запутанных коридоров остался позади. Оборачиваюсь – мрачная громадина. А несколько окон на втором этаже светятся, значит кто-то там все же есть… Делаю несколько торопливых шагов и теряюсь между стволами безликих деревьев.

– Всё было слишком просто, – вдруг понимаю я, и мой шёпот в этом уснувшем парке неуместен. – Слишком.

Снова оборачиваюсь. Раньше светилось три окна, сейчас – два. И кажется, что дом на меня смотрит. Мурашки по коже и хочется бежать прочь, а ещё сильнее – обратно. Потому что кажется вдруг, что все неправильно. Что там, внутри безопасно, а здесь нет. Мои желания настолько противоречивы, что я останавливаюсь, не зная, как поступить. И внезапно слышу шорох. Он разносится далеко по парку. Наверняка происхождение звука безобидно, палую листву подморозило, вот она и шуршит… под чьими-то шагами.

– Кто здесь? – спрашиваю я и кручу головой по сторонам, пытаясь уловить движение в темноте.

Тишина. Я срываюсь и бегу, даже не понимаю, куда, где этот чёртов забор вообще, кругом одни деревья и скользкая трава под ногами, и темнота. Теперь я явственно слышу шаги за спиной. И хриплое, тяжёлое дыхание, которое не может принадлежать человеку. Делаю рывок вперёд, вкладываю в него все отчаяние, кажется, ещё немного – взлечу. Но… неприспособленные для бега по размякшей траве подошвы кед просто разъезжаются в стороны, колени подгибаются и я больно падаю на спину, на свою скрипку, ремень со скрежетом рвется и я сползаю с футляра на холодную землю. Пытаюсь вдохнуть воздух, он холодный такой, а мои лёгкие будто спеклись, а потом на меня падает это…

Оно огромно. Сначала мне кажется, что оно огромно, оно, словно демон из самой преисподней. От страха перехватывает дыхание и я даже закричать не могу, хотя поверьте – мне этого хочется. Меня обдает тёплым дыханием и челюсти просто смыкаются на моем горле. Я чувствую их кожей, но животное не делает ничего, чтобы идти дальше. Оно лежит на мне, прижимая своим весом к земле, шумно дышит, его слюна стекает по моему горлу. Я боюсь шевелиться и понимаю – не стоит и пытаться. Я стараюсь даже не вдыхать глубоко, хотя вот это с такой тушей сверху совсем не сложно.

– Хороший мальчик, – слышу я. – Молодец.

Повернуть голову не могу, скашиваю взгляд. Глаза к темноте уже попривыкли, я различаю силуэт. Щёлкает зажигалка, доли мгновений вижу его лицо – оно спокойно.

– Ты конечно бегала по дому добрых полчаса, – это уже мне адресуется, – но все равно умница. Хватило ума не кричать, крикнула бы, он бы тебе горло разорвал… Вельзевул бразильский фила, один из лучших представителей породы. Одна беда, переболел в детстве пневмонией, и теперь лаять не может… бегает молча.

Сел рядом на корточки, выдохнул дым, потрепал пса по холке. А это действительно, пёс, чтобы мне не казалось.

– Скажите ему, – охрипшим голосом прошу я. – Чтобы он меня отпустил.

Пёс ворчит, ему не нравится, что я разговариваю, клыки чуть смыкаются. У меня в голове от страха звенит и мысли путаются.

– Ты явно ему понравилась, – продолжает Черкасов. – В прошлый раз такого же беглеца он загрыз насмерть. Но не бойся, при мне не тронет. Он гораздо умнее большинства людей.

– Пожалуйста…

Он словно не слышит меня. Курит неторопливо, когда затягивается, огонёк сигареты вспыхивает оранжевым и чуть освещает его лицо. Затем отбрасывает недокуренную сигарету и внимательно меня разглядывает, словно может видеть в эту темень.

– Как тебя зовут?

– Муромская Елизавета Владимировна, – послушно отвечаю я.

Спорить явно не время. Черкесов вздыхает так, словно недоволен моим ответом.

– Как тебя назвали при рождении?

– Так же…

Он поднимается на ноги, и я боюсь, что он просто уйдёт и оставит меня на съедение своему монстру. Но он просто ходит размеренным шагом от одного голого дерева, к другому. Пёс сосредоточенно дышит и все также крепко удерживает моё горло.

– Вы приехали в наш город буквально из ниоткуда. Мои люди не смогли найти начальной точки вашего путешествия. У тебя нет документов.

– Мой брат… у него часто были проблемы с законом. Поэтому мы часто переезжали с места на место, я даже не могу вспомнить всех городов, в которых мы жили. В этом задержались, потому что мама умерла, а меня Василёк не слушался.

– Василёк? Я слышал, что вашего брата звали Андреем…

Земля подмерзшая, но едва схвачена морозом. Земля тянет моё тепло и тает, пачкая ледяной грязью мою кожу. Я закрываю глаза, пытаясь отрешиться от пугающей и абсурдной ситуации.

– У него глаза были волшебные… Синие, таких не бывает. Как васильки. Это мама придумала…

Черкес закуривает следующую сигарету, пожалуй, он слишком много курит, но какое мне до этого дело? Главное, чтобы не умер, пока не велит этой псине меня отпустить. А потом пусть умрёт сотню раз, самыми изощренными способами…

– Документы?

– Не ко мне вопросы. У меня все отобрали. Спрашивайте у Виктора.

Сигарета летит на землю, и вот теперь Черкесов точно уходит. Тьма, царящая в саду проглатывает его, словно и не было. А может это дом… я плачу и две горячие дорожки слез стекают вниз, одна затекает в ухо и щекочет, мне хочется почесать его, но даже этой малости я лишена. Пёс.

– Вельзевул! – зовёт Черкес.

Пёс нехотя выпускает моё горло и трусит вслед за хозяином. Я все ещё не верю, что свободна, даже жива. Свобода моя понятие относительное, но на моем горле нет клыков… я хочу вытереть кожу, но нечем. Срываю короткую колкую траву и лихорадочно тру обслюнявленную псом шею.

– А я? – кричу я Черкесову вслед.

Ответ доносится не сразу.

– Можешь остаться здесь, но имей ввиду, я уйду и Вельзевул вернётся. Для него ты нарушитель границ его территории.

Шарю руками по траве – где же моя скрипка? Нахожу, прижимаю к груди и снова бегу, теперь уже туда, откуда доносился голос Черкесова, обратно в страшный и тёмный дом.

Глава 4. Богдан

Она догнала меня уже у самого дома, хотя я уже было подумал, что решит остаться. У неё было такое решительно лицо, когда она покидал свою комнату, что мне было бы неловко сообщать ей, что весь участок по периметру охраняется, а забор без танка она вряд-ли преодолеет. И да, Вельзевул… Сейчас он шёл рядом со мной и буквально лучился от гордости – он поймал нарушителя. Когти на мощных лапах чуть постукивали по камню дорожки.

– Он меня не сожрёт? – раздалось сзади.

Вельзевул не повёл и ухом – он один из немногих, кто понимал меня с полуслова, по одним лишь интонациям. В дом он входить не любил, хотя ему это позволялось, поэтому просто лёг поперёк двери запасного выхода. Размеры позволяли ему это – весил мой пёс восемьдесят килограмм. Я перешагнул и вошёл в полутемный коридор.

– Вы оставите меня с ним?

Подумал, перешагнет или нет… перешагнула. Бледная вся, словно мел, грязная, и все равно удивительно храбрая, пусть и не получилось у неё ничего, да и не могло получиться. Мои люди так же, как и мой пёс чётко понимали, что от них требуется. Егор, руководитель охраны в эти сутки, сейчас стоял в тени, ожидая моих слов, словно безмолвное привидение. Покупку нужно передать ему, но сначала – один вопрос.

– В моем доме столько всего…– развёл я руками. Мы вышли в холл первого этажа, я указал на небольшую гравюру на стене. – Вот эта картинка стоит около пятидесяти тысяч долларов, хотя явно переценена. Ты планировала бежать, ты могла взять, что угодно. Почему ты взяла только скрипку?-

– Потому что она моя, – ответила девушка и стиснула футляр грязными руками.

Это было даже… трогательно. Только не верилось. Скорее всего, понимала, что её поймают, и разыгрывала честность и отвагу. Женщины вообще на многое способны, а ложь их второе имя. Лиза… если её можно так называть тоже лгала, я чувствовал её ложь так же явно, как и её страх. Но я и не думал, что будет просто. Так даже лучше.

– Егор, – позвал я.

Он так успешно сливался с тенью до этого, что когда появился, девушка вскрикнула от неожиданности.

– Куда?

– Обратно.

Егор бережно, но крепко взял девушку под руку и увёл. Я достал сигарету, пусть и старался не курить дома, но сам же часто нарушал это свое правило. Закурил. Дверь на улицу осталась открытой, я слышал, как мерно дышит крупный пёс, как снова начинает накрапывать бесконечный осенний дождь. Когда я покупал этот дом, я надеялся, что вот здесь меня ждёт покой, но нет…

– А если он, – услышал я в отдалении женский голос, – прикажет меня убить, вы убьете?

– Да, – просто ответил Егор.

Я поднялся к себе. Основное крыло здания было построено триста лет назад – наша семья тогда процветала. Затем в течение пары сотен лет помещения перестраивались, надстраивались флигеля, появилось два новых крыла. Дом был чертовски огромен и запутан. Девушке просто повезло, что её определили в самую новую часть здания, в той, что живу я, она проблуждала бы всю ночь.

Уже близилось утро. С некоторых пор я не мог спать ночью, со сном вообще были проблемы. Иногда я не мог уснуть по несколько дней, и тогда голова становилась словно чугунной. Тогда Агафья, а её именно так и звали, ворчала и готовила мне настои из трав. Они не помогали от слова вообще, но бабку расстраивать не хотелось, её нашла Ирма, и она казалась мне такой же странной, как этот дом, родной ему по духу… Я их пил. А потом просто запирался в своих комнатах и надирался, словно свинья, только бы отключить уже эту надсадно гудящую, отказывающуюся спать голову.

Я сбросил одежду на пол, прошёлся босиком. Это было моей маленькой традицией, я любил ходить босиком перед сном. Долго стоял пол душем. Уснуть снова не получалось, я просто закрыл глаза и думал о этой девушке, о Лизе… Странно, но это имя ей подходило, хотя оно казалось мне таким слабым, слишком изнеженным. Оно не подходило девушке, которая мыла пол в офисе наркопритона и метала молнии глазами, и тем не менее сидело, как влитое.

Я все же уснул, но только лишь на полтора часа. Уже поднялось солнце, я не стал дожидаться Агафьи и спустился вниз за своим утренним кофе. Огромный дом как всегда пуст и немного темен, мне кажется, что он не терпит суеты, и поэтому я никогда не привожу сюда чужих людей. Агафья принесла кофе в кабинет, я нетерпеливо кликнул, открывая записи ведущиеся с камер. Прошлой ночью, когда Лиза спала, в её комнате установили ещё одну камеру, прошлую оставили заклеенной. Комната была пуста. Ванная тоже. Я бы встревожился, но футляр со скрипкой стоял на кресле, а без неё девушка бы не ушла.