Сатанисты ХХ века

Русская артистка не могла устоять перед предложением принца Арнульфа испробовать его прекрасных верховых коней и согласилась участвовать в утренних кавалькадах. Сидя на горячем караковом скакуне, Ольга чувствовала себя совершенно счастливой.

В классической черной суконной амазонке с разгоревшимися щеками и блестящими глазами, она была особенно красива.

Принц Арнульф залюбовался молодой женщиной.

– Да вы такая же прекрасная наездница, как и великолепная актриса, – восторженно воскликнул он, видя, как Ольга легко и свободно «взяла барьер» на пробном скаковом кругу в конце Тиргартена, где офицеры обыкновенно объезжают своих коней.

– Я ведь недаром казачка… У нас, в степи, маленькие девочки скачут на неоседланных лошадях. А привычки детства не забываются…

– Значит, вы южанка? – полюбопытствовал принц. – Вот бы никогда не поверил… С вашими глазами, с вашими золотисто-пепельными волосами, вы тип настоящей северной красавицы, – любезно заметил принц.

Гермина Розен, слыхавшая этот комплимент, громко рассмеялась.

– Ого, – насмешливо проговорила она, трогая свою лошадь хлыстом и выравнивая ее по другую сторону принца. – Предупреждаю, принц, напрасно потеряете время… Моя Ольга холодна, как настоящая царица льдов, хотя и родилась где-то в степи, где яйца пекутся на солнце. В венской консерватории мы ее прозвали «царевна-недотрога». Не правда ли, это прозвище к ней подходит?.. Не хмурься, Ольга. Все присутствующие знают, и даже по личному опыту, что ты имеешь полное право играть добродетельных девиц твоего репертуара, несмотря на твое пристрастие к всемирной истории…

Ольга вспыхнула при этом намеке. Мужчины же в один голос закидали Гермину вопросами:

– Это еще что за история?.. И какая история? древняя, новая или новейшая?.. Военная или штатская история?.. Всякая история, касающаяся нашей прекрасной «Иоанны д’Арк», должна быть особенно интересной историей… – наперебой сыпались возгласы молодых офицеров.

Ольга нахмурилась, но ее легкомысленная подруга звонко засмеялась и, неожиданно обхватив свободной рукой талию приятельницы, притянула ее к себе.

– Не сердись, Оленька… Никто не подумает ничего дурного о твоем романе с ученым историком.

– А… Речь идет о профессоре Гроссе, – с оттенком разочарования произнес принц Арнульф. – Ну, это старая история. Я, по крайней мере, знаю больше двух недель, что сей ученый муж по уши влюблен в мою прекрасную соседку.

Ольга невольно улыбнулась.

– Удивляюсь вам, господа. Неужели в Германии мужчины не могут поговорить с женщиной два-три раза без того, чтобы всякий имел право считать их влюбленными и сочинять более или менее остроумные вариации на избитую тему?

Принц усмехнулся.

– Прелестная Ольга, для того, чтобы влюбиться, достаточно двух-трех взглядов, если они так красноречивы, как те, которыми пожирал вас ученый молодой историк на ужине у Гиллера. Я ведь сидел как раз напротив и потому могу играть роль весьма осведомленного судьи.

Общество доехало до начала узкой аллеи, где волей-неволей, пришлось разделиться на группы за невозможностью ехать более двум всадникам рядом.

Принц Арнульф остался впереди, удерживая возле себя Ольгу.

– Надеюсь, вы не рассердитесь за нашу, быть может, неуместную шутку, – любезно начал он, – если я осмелился упомянуть имя человека, так очевидно обожающего вас, то только потому, что хотел просить сделать мне честь, позволив быть шафером в день вашей свадьбы с профессором Гроссе.

Ольга протянула руку принцу, в благодарность за любезное слово, но в голосе ее все же слышалась легкая досада.

– Ваше высочество слишком дальновидны. Могу вас уверить, что я пока не думаю о браке с кем бы то ни было, хотя бы потому, что уже была замужем.

Громкие возгласы недоумения послышались в ответ на сообщение Ольги. Никто, кроме Гермины, не знал, что она была замужем.

Принц Арнульф обратился к Ольге с расспросами.

– Рассказывать историю брака 16-летней девочки с сорокапятилетним миллионером, – ответила она, – за которого ее уговорили выйти дальние родственники, воспитавшие бедную сироту «Христа ради», право, не стоит. Каждый из вас сам может представить, какова жизнь супружеской четы, из которых один вечно подозревает другого. В конце концов, мне не оставалось ничего иного, как попросить развода.

– И она дал его вам? – спросил принц.

– Конечно, нет… Но… кто же может удержать женщину против ее воли?.. Впрочем, до развода дело не дошло, так как мой муж умер во время процесса. Он был так жалок в продолжение полугодовой агонии!..

– Во время которой моя Ольга была ему самой заботливой и преданной сиделкой, – с наивной гордостью вставила Гермина.

– Какое великодушие… – начал принц Арнульф. – И какая жертва.

Но Ольга быстро перебила его:

– Простите, ваше высочество, но, право, никакого великодушия, а тем паче жертвы, тут не было. Я была рада успокоить последние дни его жизни и тем загладить вину.

– Вот то было глупо, Оленька, – вмешалась Гермина, – что он оставил другим миллионы, которые были твои по праву.

Ольга беззаботно рассмеялась.

– Бедный муж, под конец своей жизни, верил мне настолько, что исполнил мою первую и последнюю просьбу, оставляя мне по завещанию ровно столько, сколько нужно для того, чтобы оставаться свободным человеку, привыкшему жить скромно и по средствам.

Принц Арнульф выразил общее чувство, воскликнув бесцеремонно:

– Черт побери, мамзель… пардон – мадам Ольга… Этот ученый профессор будет еще счастливей, чем мы думали, если сумеет заслужить ваше расположение.

Прелестное лицо молодой женщины зарделось.

– Ваше высочество опять возвращаетесь к старому. Уверяю вас, что между сыном моего старого друга и учителя, директора Гроссе, и мною не было никаких разговоров о браке или… любви.

– Не смею сомневаться в ваших словах, прекрасная «Маргарита». Но все же позвольте мне верить собственным глазам, которые сразу увидели любовь молодого ученого. Не могу сказать того же относительно вас, конечно, но был бы рад, если бы брак с профессором сделал бы вас нашей соотечественницей.

– Ваше высочество коснулись сразу чуть ли не самой серьезной стороны вопроса… Перемена национальности – дело нешуточное, хотя бы и для нас, женщин, и, по правде сказать, я не знаю, решилась бы я выйти замуж за иностранца… Ведь я русская.

– Разве вы такая отчаянная патриотка?

Ольга засмеялась.

– Право, не знаю, ваше высочество. По правде сказать, я об этом даже и не думала. У нас в России о патриотизме говорить как-то не принято, так что в сущности никто из нас не знает, окажется ли он патриотом в случае чего… Да и я не о патриотизме думала, говоря о своем страхе перед переменой подданства.

– А о чем же, Оленька? – с недоумением спросила Гермина.

– Как бы это выразить… понятней? Видите ли, мне кажется, что кровь у разных народов разная. Я вовсе не хочу сказать, что она у одних лучше, т. е. благородней, чем у других. Сохрани Боже… просто разная… Поэтому и народы бывают различны характером, привычками, мыслями, даже чувствами и инстинктами.

– Да, это вопрос весьма сложный! – заметил принц Арнульф. – Но я понимаю, что выйти замуж, например, за жида христианке трудно. Но европейские народы родственны между собою настолько…

– Ого, ваше высочество, с каких это пор вы делаетесь антисемитом? – бесцеремонно вмешался поручик фон Белен, громко смеясь и подмигивая Гермине. – Мы и не знали за вами такого «смертного греха», как выражаются наши либеральные газеты!

– И, наверно, думает прекрасная Розен, – добавил граф Котцкий.

Хорошенькая актриса только плечами пожала.

– Пожалуйста, без шпилек, господа. Я прекрасно понимаю, что вы намекаете на мое будто бы еврейское происхождение. Но уверяю вас, что не только я, но, пожалуй, даже и моя мамаша не знает, к какому племени я принадлежу в действительности…

Гермина остановилась, только теперь заметив сказанную ею чудовищную… наивность. Мужчины буквально покатывались со смеху.

Но Ольге стало стыдно за бедную дурочку. Чтобы отвлечь от нее внимание, она поспешно заговорила о евреях, признавая в них не только иную кровь, но и, пожалуй, даже «номером похуже», чем у остальных народов земного шара.

– Ого, да вы антисемитка, – заметил принц. – Смотрите, не выскажите как-нибудь нечаянно чего-либо подобного перед нашими берлинскими журнальными львами. Все критики, до единого, – жиды и, уж конечно, съедят вас живьем за непочтительное отношение к потомкам Авраама, Исаака и Иакова.

Свежеиспеченный масон говорил с нескрываемым презрением о евреях, не подозревая того, что две недели назад добровольно отдал себя в рабство всемирному кагалу.

Ольга пожала плечами.

– Антисемиткой я никогда не была, скорее напротив. Мне было жаль «угнетенное и гонимое» племя. Ведь мы все, образованные люди XIX века, воспитывались в подобных понятиях о еврействе. Только теперь, когда мне пришлось прочесть несколько серьезных книг о всемирном кагале и о международном союзе евреев, я начинаю думать, что антисемитизм не «сумасшествие» и не «подлость», как называют его либеральные газеты всего мира, а, пожалуй, вполне естественное чувство самосохранения…

– А по-моему, – смеясь, перебила Гермина, которой начинал надоедать серьезный разговор, – жиды, особенно старые банкиры, опасны только тем, что в их обществе молодая женщина может умереть от скуки…

– А молодой дворянин может разориться благодаря их векселям, – добродушно прибавил один из поручиков.

– Ну, и это, пожалуй, уже достаточно опасно, – подтвердила Гермина. – Но не довольно ли о жидах, господа? И, вообще, моя Ольга стала такой ученой с тех пор, как читает книжки профессора Гроссе, что я чувствую себя перед ней совсем дурочкой. А теперь вскачь, господа, – весело добавила молодая артистка, и, подняв свою лошадь в галоп, умчалась вперед, легкая, изящная и грациозная, как мечта этого дивного весеннего дня, полная света, благоухания и красоты.

Что такое масоны

Вернувшись в гостиницу Бристоль, Ольга наскоро сменила амазонку на простое домашнее платье и, позвонив лакею, приказала принести «первый завтрак» к себе в номер.

– Для двоих, – прибавила она. – Я жду профессора Гроссе одного или с отцом. Во всяком случае, прошу не принимать никого другого.

В ожидании своего гостя артистка бросилась в кресло у окошка, выходившего на знаменитую улицу «Под липами», и глубоко задумалась.

Разговор в Тиргартене раскрыл ей глаза. Итак, все заметили то, чего она сама не замечала дольше всех и узнала только три дня тому назад из письма молодого ученого.

Письмо это отчасти удивило, отчасти даже испугало молодую женщину, но все же и порадовало ее.

Сын ее старого друга и учителя ей нравился уже потому, что не походил на обычных ухаживателей за хорошенькими актрисами. Он был умен и прекрасно воспитан: в 37 лет – уже известный ученый. И при всем этом Рудольф Гроссе был красив и изящен, что никогда ничего не портит в глазах самой умной женщины.

Ольга любила разговаривать с молодым профессором и ему одному из всех знакомых мужчин она разрешила посещать себя запросто, в полной уверенности, что это разрешение не будет им дурно истолковано.

Слишком часто приходилось актрисе наталкиваться на подобное понимание ее русской простоты и откровенности со стороны «культурных» европейцев и вместе с этим обучать «вежливости и порядочности» мужчин высшего общества.

«Как все это гнусно и обидно, – думала Ольга. – Как красивы и поэтичны театральные подмостки издали, и как неприглядны вблизи».

За границей, особенно в Берлине, было легче… отчасти, но все же сколько обидного, горького и… грязного прилипает к чуткой женской душе… Сколько раз отвращение до тошноты подступало к сердцу Ольги, нашептывая ей: «Беги, беги из этого болота»…

Но хладнокровный рассудок спрашивал: куда бежать?.. Всюду одно и то же. Молодая и красивая женщина может быть спокойна только замужем. Но выходить без любви?!

Почему же она не возмущалась теперь, при мысли о предложении профессора Гроссе… Почему?..

Ольга машинально взяла с письменного стола письмо молодого человека, полученное ею три дня тому назад.

Оно было не длинно и не красноречиво, но именно поэтому оно понравилось актрисе, получившей отвращение от велеречивых объяснений в любви.

«Простите, что посылаю вам обещанные книги вместо того, чтобы самому занести их, как вы позволили. Я хотел бы, чтобы вы ознакомились с ними, как и с прилагаемой при этом рукописью, прежде чем спросить вас, не позволите ли вы мне постараться заслужить вашу привязанность… когда-нибудь. Из моей рукописи вы сами узнаете, что единственное преступление моей жизни сделано было по неведению, что, узнав страшную правду, я не побоялся ничего, стараясь загладить ошибку молодости, делаемую, увы, слишком многими, но, быть может, Бог простит меня и позволит стать для вас не только мужем, но и другом… Если же я ошибаюсь и не смею надеяться на подобное счастье, если, прочтя мои записки, вы не простите меня, то все же я надеюсь, что хотя бы ради моего доброго чудного старика-отца вы позволите мне просить вас позабыть, о чем я мечтал, и видеть во мне только друга, верного и преданного, каким останется до самой смерти ваш

Рудольф Гроссе.

P.S. Зная, что у вас не будет репетиций эти три дня, я позволю себе зайти за ответом в понедельник».

Письмо было получено в пятницу. Двое суток, почти не отрываясь, читала Ольга присланные профессором исторические книги (исполняя его просьбу ознакомиться с ними прежде, чем прочесть его рукопись) и затем жадно пробежала небольшую тетрадку, исписанную красивым четким почерком молодого ученого. Перевернув последнюю страницу рукописи, она быстро написала на клочке бумаги: «Приходите».

Через пять-десять минут профессор Гроссе войдет в комнату, а она и до сих пор не знала, что и как ответить человеку, приславшему ей такую искреннюю исповедь.

Взгляд молодой женщины остановился на черной клеенчатой тетрадке, такой обыкновенной и неказистой, но содержащей такие странные и страшные признания.

Рудольф Гроссе описывал просто, откровенно и бесхитростно, как он попал в масоны во времена своего студенчества.

Если бы Ольга не ознакомилась раньше с историей масонства, с его связью со всемирным еврейством с одной стороны, и со средневековыми сатанистами с другой, она, вероятно, сочла бы исповедь Рудольфа Гроссе бредом сумасшедшего или просто сказкой. Но ученый историк заранее указал женщине, с первого взгляда завоевавшей его сердце, на опасность, окружающую ее, благодаря «лестному вниманию» всемирного масонства.

В ответ на недоумевающий взгляд актрисы, знавшей о масонах столько же, сколько все русские, прочитавшие «Войну и миру» Толстого да пару романов Дюма-отца, т. е. ровно столько, чтобы считать масонов высоко добродетельными людьми с одной стороны, и сомневаться в их существовании, с другой, – профессор Гроссе принес Ольге сочинения Тэна, Брока, Лависа, Копен Дальбанчелли, полдюжины томов ученых историков, доказавших неопровержимыми документами, что так называемая «великая французская революция» была подготовлена и приведена в исполнение масонами.

Вслед за тем молодой ученый просил Ольгу прочесть его сочинение «Опыт истории храмовников», раскрывающее связь этого ордена с тайными обществами. С редким талантом выясняла книга Рудольфа Гроссе связь древней халдейской мудрости, превратившейся в еврейских царствах в ту мрачную и соблазнительную «черную магию» (каббалу), которая завлекла христианских рыцарей, превратив их постепенно, незаметно и неудержимо из набожных христиан и воинствующих монахов, защитников Гроба Господня, в Богоотрицателей сначала, а затем в «чернокнижников» и поклонников сатаны.

Вторая часть интересного сочинения молодого немецкого ученого не была опубликована, но автор просил Ольгу прочесть его рукопись, уже совершенно готовую к печати. С неумолимой логикой проследил историк последовательные изменения, верней переименования «рыцарей храма» – тамплиеров, превратившихся в «свободных каменщиков», «воссоздающих» тот самый храм Соломона, который клялись завоевать тамплиеры. Мастерски нарисовав картину образования первых масонских лож в Шотландии и их революционного влияния на обе части Великобританского королевства, автор подсчитал, как в течение веков масонство, неудержимо размножаясь, в то же время расползалось по Европе, внося разложение в каждое государство, неосторожно открывающее двери этому «филантропическому» союзу. В то же время ученый историк установил неразрывную связь «братства свободных каменщиков» с каббалистами и сатанистами, или люциферианами XVII и XVIII веков, существование которых непреложно установлено знаменитыми процессами отравительниц (Вуазен и Вигури), в преступлениях и святотатствах которых, известных под именем «черных месс сатаны», ближайшее участие принимали два священника-масона, Лесаж и Даво. Последствия появления сатанизма всюду одни и те же. Во Франции вымирает королевская семья: сыновья, внуки и правнуки Людовика XIV… Семь смертей таинственных и «необъяснимых»! Мужчины, женщины и дети умирают, увы, слишком понятным образом…

В Швецию, вместе с проклятым «орденом», проникают цареубийцы, жертвой которых становится Густав III, после убийства которого начинается бесконечная революция, вечная спутница масонов, погубившая мировое значение Швеции, бывшей не так давно вершительницей судеб Европы.

Россию предохранила от масонства мудрость Екатерины Великой. Женская чуткость проникла в то, чего не понял мужской ум австрийского императора Иосифа II, заплатившего жизнью за свое увлечение масонами. Ибо масоны убивают каждого монарха, неосторожно допускающего страшное тайное общество в свое государство. Масоны – враги монархизма, так как монархии являются охранителями силы народов, связывая их воедино.

Все это, сравнительно недавнее прошлое масонства молодой немецкий историк подтверждал документами и выводами неоспоримой логики. Но еще ярче был воссоздан им следующий период существования масонства и его новейшая история. Опираясь на исследования французских ученых, Рудольф Гроссе раскрыл постоянную революционную деятельность «свободных каменщиков», меняющих имена, но остающихся всегда и везде теми же заговорщиками, цареубийцами и каббалистами, поклонниками сатаны.

Чем ближе к нашему времени, тем откровенней действуют масоны. Розенкрейцеры XVIII века, иллюминаты – начала XIX века еще скрывались. Карбонарии 20, 30, 50-х годов XIX века уже почти не прячутся. Они гордятся разрушением, вносимым ими во Францию, где революция следует за революцией. Целых сто лет не дает покоя несчастной стране то тайное общество, которое в 1871 году открыто заявило о своей солидарности с Парижской коммуной, с «правлением бешеных собак», – как выразился один из членов коммуны, полковник Россель, видевший вблизи «государственную деятельность» этого нелепого правительства, созданного лондонской «красной интернационалкой», превратившейся 20 лет спустя в интернациональную социал-демократию, придуманную Лассалем и Карлом Марксом – двумя евреями…

С тех пор все ясней становится связь масонства с жидовством, с народом, избравшим каббалу своей религией. Все яснее сказывается ненависть к христианству союза, основанного якобы на началах христианской морали. Каждое торжество масонов-революционеров сопровождается гнусными святотатствами, избиением священников, поруганием храмов Божиих… Сатанисты уже не могут, да и не хотят скрывать, кому они служат… Чудовищные преступления совершаются то тут, то там, открыто неся печать сатанизма. Но влияние масонства, уже явно превратившегося в жидо-масонство, так велико, что ни в одном процессе не доискиваются побудительной причины.

То тут, то там совершаются таинственные убийства христианских детей и юношей, но в 1883 году в Австрии, в 1891 г. в Пруссии – масоны добиваются смещения высших судебных чинов, насилуя правительство, нуждавшееся в деньгах, и убийцы остаются безнаказанными.

«Я пережил Ксантенское дело, – писал между прочим Рудольф Гроссе, – и нашел в нем все признаки древнейших человеческих жертвоприношений, превратившихся в иудейские ритуальные убийства. Талмуд стал соединительным звеном железной цепи, сковавшей воедино масонство с еврейством, или, вернее, жидовство с тайными обществами, меняющими названия и формы (согласно нравам и понятиям различных исторических эпох), но остающихся всегда и везде орудием всемирного жидовства, добивающегося всемирного владычества не только из тщеславия, властолюбия и жадности, но главным образом для того, чтобы раздавить, унизить и уничтожить христианство и воздвигнуть на месте сверженного Креста Господня трон антихриста, капище сатаны».

Дочитав последние страницы рукописи «Истории тамплиеров», Ольга с ужасом взялась за последнюю книгу, присланную ей профессором Гроссе, как «дополнение» к своему сочинению. Это был знаменитый роман Гюисмана «Ladas», автор которого впервые серьезно и открыто заявил о существовании современного сатанизма в столице Франции – Париже… Прочтя эту небольшую книжку, написанную с редким талантом, никогда не подозревавшая ничего подобного молодая женщина всплеснула руками и поняла страшную опасность, окружающую не только ее, но всю Европу, весь христианский мир…

Как ни далеки были вопросы политики и религии от 26-летней актрисы, интересовавшейся до сих пор только драматическими поэмами, но Ольга знала достаточно для того, чтобы не скучать, читая серьезную историческую книгу. Узнав правду о масонстве, она испугалась не столько за себя, сколько за того, на кого она смотрела, как на друга, – за профессора Гроссе, пренебрегшего громадной опасностью, чтобы предупредить и охранить ее… Это не могло не тронуть благородного сердца чуткой русской женщины. Но было ли это чувство началом любви или простой признательностью, Ольга не могла решить.

Ольга задумалась над этим вопросом, уронив на колени рукопись Рудольфа Гроссе, которая медленно сползла на ковер.

Молодая женщина не заметила этого, так же как и того, что кельнер, принесший ее завтрак на большом серебряном подносе, впился пытливым взглядом сначала в красивое серьезное лицо молодой артистки, а затем в черную тетрадь, лежащую у ее ног.

Расставив кофейный прибор на столе, кельнер (еврейский тип лица которого привлек бы внимание Ольги – в другое время), почтительно нагнулся, как бы только что заметив оброненную артисткой тетрадь, и, поспешно подняв ее, положил на стол. Но, подымая тетрадь, он успел, как бы нечаянно, раскрыть ее и кинуть взгляд на рукопись. Узнать знакомый почерк и поймать слова: Бонн… масонство… Менцерт… было не трудно. Глаза кельнера злобно сверкнули, но поднявшая голову Ольга уже не поймала этого предательского взгляда и увидела перед собой только почтительную фигуру лакея, осторожно клавшего поднятую книжку на стол и затем бесшумно удалявшегося.

Как попадают в масоны

– Я прочла ваш манускрипт и вашу исповедь, – решительно начала Ольга, подвигая чашку кофе профессору Гроссе. – И, прежде всего, должна поблагодарить вас за доверие ко мне: к женщине, к актрисе… в сущности, вам мало знакомой.

Профессор быстро перебил ее:

– Ради бога, не говорите так, Ольга… Я сказал вам при первой встрече, что давно знаю вас из писем моего отца. Теперь я могу прибавить только одно слово… люблю. Я… давно люблю вас, Ольга. В сущности, я полюбил вас по этим же письмам отца… мое будущее в руках Божьих и ваших… Я боюсь в него заглядывать уже потому, что мое будущее вряд ли особенно продолжительно. Если вы прочли мою исповедь, то вы поймете, что я хочу сказать.

Ольга побледнела.

– Я понимаю, что вы говорите о масонах, которые не простили бы вам этого признания. – Она указала рукой на черную тетрадь. – Но ведь никто и никогда не узнает о том, что узнала я. Эту тетрадь мы бросим в огонь, и…

– Нет, нет… – быстро перебил профессор. – Напротив того. Я попрошу вас, Ольга, сохранить эту исповедь на случай моей смерти. Эта рукопись может быть полезна… со временем…

– Бог знает, что вы говорите, дорогой друг, – перебила Ольга. – Можно ли думать о смерти, сидя вдвоем, с женщиной молодой и…

– Любимой – добавил профессор, видя смущение Ольги.

Та молча кивнула головой. Лицо молодого ученого просветлело. Он робко взял ее за руку.

– Спасибо за это молчаливое признание моего чувства. Это дает мне мужество просить вас об одной услуге…

– Говорите, – быстро произнесла Ольга. – Я рада доказать вам мою дружбу.

– Так вот, выслушайте меня сначала… Мы здесь одни, не так ли?.. Нас никто не может подслушать?

Ольга молча встала и отворила двери соседней спальни. Она была пуста.

– Дверь из общего коридора заперта изнутри. Значит, с этой стороны мы безопасны. Эта же дверь, в тот же общий коридор, как видите, двойная и звука не пропускает. Теперь вы можете говорить совершенно спокойно.

Ольга старалась говорить весело и беззаботно, но душа ее была неспокойна, а лицо заметно побледнело.