скачать книгу бесплатно
– Ой, Степаныч, кто здесь? – крикнул я вдогонку уже поднявшемуся на крыльцо хозяину.
– А, это, наверное, Манька – кошка наша. Ну пока.
Хлопнула дверь.
Кошка сидела в дальнем конце сеновала и пристально смотрела на меня. Чего пришел? Это мое место.
– Маша, не бойся, – примирительно обратился к ней я, – пусти переночевать.
Кошка продолжала настороженно смотреть на меня, следила за моими действиями, оставаясь на безопасном расстоянии. Между тем я приготовил себе постель, разделся и забрался под одеяло, оказавшееся на удивление мягким и уютным, выключил фонарик и оказался в полной темноте. Только в прореху крыши было видно далекую звезду, пробивающуюся ко мне тонким лучиком. Она светила ярко и уверенно, и нас разделяло расстояние, не поддающееся осмыслению. А может, никакого расстояния не существует вовсе и до звезды можно просто дотянуться рукой, оказавшись в другом, неведомом нам мире.
Мои глаза постепенно смыкались, и я начал засыпать, но вдруг откуда-то возник тонкий писк, к нему добавился еще один, потом еще и еще, и вот уже заиграл целый комариный оркестр, уснуть под который было невозможно. За его звучанием скоро последовала и атака назойливых исполнителей. Этого я не учел, надо спасаться. Пришлось с головой накрыться одеялом, оставив маленькое отверстие для дыхания. И все же самый сообразительный и смелый комар попытался пролезть ко мне в эту щель. Я несколько раз с силой на него дунул, и комар оставил попытки достать меня.
Вскоре послышался слабый шорох. Затем кто-то привалился к моей спине и затих. Машка пришла, признала, от нее исходило успокоительное нежное тепло.
Наконец все угомонились. Заканчивался длинный, чуть ли не бесконечный день. Его события заново проплывали передо мною. Мой прежний мир, Москва, моя жизнь остались в самом начале, очень далеко, подернулись дымкой, стали почти нереальными. Зато очень ярко вставали картины моего путешествия: испытанные ощущения на лугу, деревня, Степаныч, тетя Шура и кто-то еще, пока мне неведомый. Я здесь нужен, меня здесь ждали, я здесь не случайно, вернулась прежняя мысль.
Незаметно пришло забытье.
Откровенный разговор
– Сашок, вставай! – издалека долетал сквозь сон голос. Призыв повторялся, постепенно приближаясь, становился громче. Я слышал голос моего дедушки, будившего меня утром. Я сплю, еще бы спал, но зачем-то понадобилось вставать.
Наконец я проснулся, открыл глаза, грезы остались позади, но настойчивый голос продолжал звучать наяву. Полумрак. Где я? Кто меня зовет? События вчерашнего дня всплыли в памяти, я узнал голос Степаныча. Но почему темно? Оказывается, меня накрыло упавшим сеном. Маньки нет и в помине – убежала по своим кошачьим делам. Весь в сене, пробрался к выходу и выглянул во двор.
– Сашок, привет! – засмеялся Степаныч, глядя на мой заспанный и неопрятный вид. – Выспался? Слезай, завтрак готов.
«Сашок» – так звал меня дедушка. Совпадение? Случайность? Скорее всего, но мне приятно.
Мишка опять не дает мне прохода, требует уделить ему внимания – глажу, чешу за ушами, разглядываю: здоровенный пес, похож на кавказца, длинная черная шерсть, светлые подпалины на брюхе, лапах. Характер только не кавказца – добрейшая собака.
– Это что за порода?
– Наша, местная. Умывайся, в бане вода еще теплая. – Между тем Степаныч занимался повседневными делами, вроде мелочами, но из таких мелочей и складывается жизнь в деревне. Через двор на веревке висит выстиранное белье, среди него замечаю и свое, тетя Шура постаралась.
В доме меня встречает шипение сковородки, приятный запах блинов, и тетя Шура, бегающая между кухней и комнатой.
– Выспался?
– Д-а-а! Хорошо отдохнул.
Опять садимся за стол, украшенный большой тарелкой с внушительной стопкой золотистых маслянистых блинов. В стеклянных вазочках густая сметана, с вертикально замершей в ней ложкой, земляничное варенье, растопленное сливочное масло. В масло можно макать свернутый блин и сразу отправлять его в рот, очень вкусно, как когда-то в моем далеком детстве, у дедушки. Самовара, украшения стола, нет, кипяток в обычном чайнике – проще и быстрее. Но самовар – хозяин – стоит у печки, следя за порядком. Я нахваливаю блины. Тетя Шура рада, угодила.
Едим молча, а надо бы перейти к главному, важному для меня и хозяев. Как быть дальше? Мне вроде бы надо уходить, нельзя злоупотреблять гостеприимством, а уходить ох как не хочется! Да и хозяева рады мне, но молчат. Может, проявляя излишнюю деликатность, боятся помешать моим планам? Напряжение повисает в воздухе.
– Ты дальше куда? – все же решившись, спросил Степаныч.
– В Александров, родина там моя. – А в груди екает – неужели намекает уйти? Не похоже.
– Хорошее дело. Родня есть?
– Двоюродную тетку знаю, больше никого, растерялись все. А недавно она позвонила, сказала, что моя крестная умерла, девяносто пять лет ей было. На кладбище хочу сходить, ее помянуть, да и других. Сколько уж не был.
– Д-а-а, надо, – заметил Степаныч.
Посидели, помолчали. Каждый задумался о своем.
– А у нас вот с Шурой и того хуже, – решился он.
Хозяева переглянулись и грустно опустили головы к своим чашкам. Степаныч посмотрел на меня, видимо, ожидая вопроса, но я промолчал. Тогда, тяжело вздохнув, он продолжил:
– Сын у нас, Алексей, вот такой же, как ты.
Тетя Шура всхлипнула: – Не могу. – Встала, уткнувшись в платок, и вышла.
– Сел по пьяному делу, пять лет дали. Жена, Ольга, дожидаться не стала, да и нас обвинила: «Не так воспитывали». Уехала с Верочкой, дочкой, внучкой нашей. Только и видели. Ничего о ней не знаем.
– Давно было? – решился я поддержать разговор.
– Лет двадцать. А Лешка к нам так и не вернулся больше. Нет, приезжал, конечно, как отсидел, деньги привозил, большие. Сначала часто, потом реже.
– А сидел где?
– Далеко. В Магаданском крае золото мыл. Там и остался, за шальными деньгами погнался.
Степаныч опять замолчал, помрачнел еще больше и, видимо, решившись, глядя мне в глаза, продолжил шепотом:
– Нет его больше!
– Как? – я оторопел, холодок пробежал по телу.
– Тише! Мать не знает. Смотри, не ляпни.
Я кивнул.
– Года три назад фотография его вдруг упала, стекло треснуло, – Степаныч кивнул за спину.
Я перевел взгляд туда. Вот он, Алексей, в центре, его фотография бросилась мне в глаза еще вчера – светлые волнистые волосы, открытое, доброе, улыбающееся лицо. Только глаза, что-то в них было не так, сквозила бесшабашность. Фотоаппарат вырвал Алексея из стремительного, неудержимого движения. Из него била энергия, но энергия неукротимая и неуправляемая. Трещина на стекле, видимая при дневном свете, перечеркивала лицо наискось.
– Ну и что. Ничего это не значит. Примета только.
– Да, примета… Через месяц, как фотография упала, участковый заехал. Так вроде, посмотреть, как дела в деревне, как живем. Выбрал момент, шепнул мне: «Убили сына». Самородок нашел, крупный, да не поделили в артели… вот и все, – Степаныч тяжело вздохнул. – Взял грех на душу, не сказал матери. Для нее Лешка живой, ждет его, весточки хоть какой. Да видно, сердце материнское все же подсказывает, встанет перед фотографией и заплачет.
– Да уж, беда, – проникшись горем хозяев, отозвался я. – Но жить-то надо!
– Живем, как можем, что поделать, – выходя из горьких раздумий, подвел итог Степаныч.
Хлопнула входная дверь. Зашла тетя Шура с лукошком, полным яиц.
– Куры несутся на всю деревню. Пойду к соседке, поменяю на молоко. Хочешь парного? – спросила она меня.
– Попробую. Смотрю, у вас натуральный обмен.
– Так и есть, так и выживаем, – сказала тетя Шура, откладывая яйца. – Вы что притихли?
– Про Лешку рассказывал.
– Сам себе судьбу выбрал, – неожиданно зло отозвалась хозяйка, – никто не заставлял. Будет о нем. – И убежала.
– Сильная она у меня. Так и живем, держимся друг за друга.
– Хорошо вам, и у вас хорошо. Завидно даже, по-доброму.
– Нашел кому завидовать!
– А что. У меня в жизни рядом такого человека и не было.
Теперь Степаныч деликатно замолчал.
На меня нахлынули чувства, близкие к тем, что я испытал на луге. Вчера неведомая сила дала мне оценку. Сегодня я сам хотел излить душу этим людям, добрым и искренним, за короткий срок ставшим мне близкими.
– И поделиться было не с кем, – продолжил я.
Мои последние слова услышала тетя Шура, пришедшая с кувшином молока, налила мне полный стакан и присела за стол. Парное молоко пахло очень необычно, поэтому я с осторожностью поднес стакан ко рту. Молоко было теплое, густое, на наш городской вкус – не молоко. Хозяева, наблюдая за мной, засмеялись: – Привыкай. – И наш затянувшийся завтрак продолжился.
Я же начал рассказывать о своей жизни, достаточно заурядной, изредка отмеченной событиями, оставившими следы в памяти. Но в моем рассказе основное место занимали люди, принявшие участие в моей жизни или просто прошедшие мимо. Отношения, сложившиеся с ними, хорошие и не очень, обиды, причиненные мной и мне. И получалось в моем рассказе так, что радостей было не так уж и много. Большая часть жизни прошла как-то незаметно, а ведь это была моя жизнь, и я, как каждый человек, ощущал себя целой вселенной. Так для чего же я родился, для чего жил до сегодняшнего дня, что сделал полезного?
В рождении заслуга не моя, родителей. Учился средне, как все. Женился, как большинство. Развелся, повторив путь многих. Почему развелся? Мы так и не стали близкими. Каждый оставался сам собой, не пускал в свой мир. Да просто не любили друг друга! Поэтому не смогли дальше жить вместе. И надо ли в таких случаях искать виноватого? По крайней мере поступили честно, не стали больше мучить себя. И вот закономерный итог, я один.
Близкие ушли из жизни. Друзья? Пожалуй, их и нет, так, знакомые, коллеги. Зато есть работа. Радуюсь, когда деньги получаю. Есть и материальные блага. А что для души? Ничего нет! Караул!
Может, только вчера я и понял – у меня еще есть душа, она живет по своим законам, неподвластна мне, моему разуму, часто не соглашается со мной. Но всегда ли я прислушиваюсь к ней, к ее мольбам? Душа – это все, что останется от меня, и ей держать ответ за прожитую мной жизнь?
Вот о чем я думал, о чем рассказывал.
Степаныч и тетя Шура внимательно слушали, кивали головами, поддакивали, смеялись, иногда хмурились. Но я чувствовал – для них события моей жизни были не главными. Они понимали, что мне надо выговориться, рассказать о наболевшем, и были внимательными слушателями. Хотя наверняка не все уловили из моих сбивчивых откровений, моей исповеди.
Наконец я замолчал. Этому были рады все, в первую очередь я сам, немало удивившийся своему неожиданному рассказу. Стало тихо, только ходики на стене примирительно стучали.
– Что, загрузил вас? – опомнился я.
– Ничего, – подумав, ответил Степаныч. – Хорошо, что понял, нельзя жить только благами. О душе задумался.
– Не переживай, у тебя впереди жизнь длинная. Все наладится, – добавила тетя Шура, подливая мне молока. Оказывается, я выпил весь стакан.
Мне удивительно просто было разговаривать и легко находиться рядом со Степанычем и тетей Шурой. Скорее, это тревожило, чем радовало, я не мог разобраться в своих чувствах. По своей натуре я был нелюдим, плохо сходился с людьми, и отношения с ними складывались большей частью вынужденно.
Начавшиеся вчера перемены, оказывается, отразились не только на моем мироощущении, но и на видении людей, отношении к ним. Это прежде всего коснулось моих новых знакомых, Степаныча и тети Шуры. Конечно, в том, как мы быстро сошлись, во многом была их заслуга. Эти любящие друг друга люди, которых невозможно было представить порознь, распространяли любовь вокруг себя, а их открытость и доброжелательность только способствовали этому. Хозяева искренне радовались мне, нашим, чуть ли уже не семейным, отношениям.
Сейчас мне просто страшно было вспомнить тот, другой мир, мир корысти, обмана, интриг, в котором я пребывал еще вчера и куда мне все равно предстояло вернуться. Пока я оттолкнул от себя эту мысль.
– А вы не всегда жили в деревне, – перевел я разговор на хозяев.
– Заметно? – усмехнулся Степаныч.
– Воспитание и образование не скроешь.
– Я военный. Шура – тоже, военврач. Были когда-то. Сейчас – пенсионеры.
– А здесь давно?
– Лет пятнадцать. Мы ведь тоже лександровские.
– А-а-а, так мы земляки, значит!
– Выходит так. Как стряслось все с сыном, остались мы с Шурой одни. Сноха вон как. Перед знакомыми стыдно. Дослужили до пенсии, продали квартиру в Александрове и подались сюда, с глаз подальше. Так и живем с тех пор.
– Привыкли?
– А куда денешься. Сначала нелегко было. Потом понравилось. Огород, куры, кролики – живем.
– Людей здесь мало, плохих нет, не приживаются, – добавила тетя Шура и вышла в спальню.
Скрипнула дверца, что-то тихо звякнуло, она вернулась в комнату, с гордостью неся на вешалке парадный мундир подполковника. Степаныч обернулся, махнул рукой, но было заметно, что ему тоже приятно. На мундире поблескивали два ордена Красной Звезды, медали, золотой ромб академии, имелась и нашивка за ранение. Вот тебе и Степаныч! Сельский житель!
– Вижу, непростая служба была? – уважительно заметил я.
– Всякое было, и повоевать пришлось. Хватает еще на земле мест, – горько усмехнулся Степаныч, разглядывая награды и, наверное, вспоминая про себя историю каждой.
Мне, конечно, очень хотелось услышать о годах службы Степаныча, однако он к такому разговору был не расположен.
– Убирай, – решительно сказал он жене, закончив придирчивый осмотр мундира. Чувствуя мой интерес, добавил: – Не сейчас, как-нибудь потом.
Непростые истории стояли за каждой наградой.
Наконец закончился наш затянувшийся завтрак, а я так и не знал, что мне делать дальше. На помощь пришел Степаныч:
– Так ты, значит, в отпуске?
– Отпустил начальник на две недели.
– Погости у нас, потом и в Александров успеешь.
– Да, да, – отозвалась из кухни тетя Шура, – отдохни тут, и нам веселее.
– Да вам-то лишние заботы!
– Это не заботы, а приятные хлопоты, – успокоил меня Степаныч, – порыбачим, озеро у нас недалеко. Рыбалку любишь?
