Лесные сказки

Несколько лет Малыш ждал, что хозяин позовёт его назад. Был вежлив и приветлив со всеми, но предпочтение отдавал тому, кто унёс его от тёплого бока неразборчивой мамы. Малыш прятался от непогоды где придётся, благодарил за хлеб и каши, отведал всевозможные виды неряшливо обглоданных чужими челюстями костей и варианты сухих кормов… Но ни к кому в дом не шёл. Подтверждая теорему собачьей верности своим примером, усугублял чувство вины всех, кто случайно или намеренно оказывался рядом.

Но… Малыш выглядел беззаботным! Сопровождая местных жителей во время прогулок по лесу, время от времени становился в стойку,тихо растворялся в лесу, и почти беззвучно возвращался, помахивая хвостом, как веером. От Малыша, в таких случаях, немного пахло серым мышиным хвостиком. Он непременно демонстрировал в улыбке неправдоподобно белый,как говорят, – сахарный ряд зубов, и вроде извинялся: «Что поделаешь, жизнь такая. Кушать-то надо…»

Впрочем, домашние питомцы и живность местных жителей гуляла мимо носа Малыша без опаски. В своём гнезде, как известно, предпочитают не чудить…

Несколько ночей подряд в лесу ревел лось. Протяжно, почти по-волчьи, но гуще, страшнее, безысходнее… Волчий вой похож на озорную песню, на перекличку подростков, прожигающих взглядами нескромные наряды сверстниц. Рёв лося страшен. Когда он выступает из чащи леса, словно из ковша, на дне которого плещется зеленоватая теплая каша речки. Едва ночь растушевала холодный ужас, рождённый негодованием лесного исполина, как один за другим раздались несколько выстрелов…

Малыш сутки истекал кровью, потом приполз к почтальонше,которая почти насильно приютила его у себя прошлой зимой. Честно говоря, немного жаль, что сие название не в чести, и считается более разговорным, нежели приличным в употреблении. Почтальон – подвыпивший мужик в прожжённом ватнике, едва удерживающий равновесие на своём крепком, но давно ржавом велосипеде. А вот почтальонша… Дородная дама, бывшая доярка, переехавшая в город к сыну лет пятнадцать назад, чтобы помочь с внуками.Внуки давно научились стесняться бабулю, И на людях воровато вырывают из крепкой руки свои цыплячьи ладошки. Чтобы не быть обузой семье сыночка, бабушка разносит по домам письма, извещения, пенсию, и редкие нынче газеты. Её знает в лицо вся округа. Часто заговаривают, и непременно удивляются тёплому запаху покоя и парного молока, которое намертво прилипло к этой усталой женщине…

Не устоял от искушения найти уют и покой рядом с почтальоншей и Малыш. Взывая к небу, и взвывая, пёс взобрался на высокий порог её дома и потерял сознание.

Женщина проснулась от страшных стонов по ту строну двери.

– Кто? Кто там?! – не дождавшись ответа на свой вопрос,добрая женщина решила: «Будь, что будет!» -и отворила дверь.

Словно облитый смолой, весь в засохшей крови, цепляясь за края воронки, уносящей в небытие, Малыш просил помощи и защиты…

Выпил полтора литра воды, и дал себя выкупать, чтобы определить размеры бедствия… Каждый выстрел – до кости. Каждая рана – не наугад. Наверняка. Прицельно.

И вот уже четвёртую неделю мы лечим парня, рождённого собакой. Лечим, кормим, беседуем с ним и о нём. Как только он смог вставать, стал скакать на своих двоих меж нашими домами, выказывая благодарность за поддержку и участие в его судьбе.

Говорят, не стоит рассказывать о своих добрых делах. Неужели афишировать подлости приличнее?! Но если мы не станем помнить сладости вкуса совершённого добра, то вряд ли сможем сподвигнуть на решимость сделать что-то подобное. Даже самих себя…

II

Про то, какие мы хорошие, поговорили… Ну, а кукушонок – подкидыш, наделил меня осознанием собственной важности. Так вышло, что пришлось поучаствовать на самом главном уроке птенца.

То ли под кровом приёмных родителей стало ему тесно, то ли переел ребёнок, или повернулся       не тем боком, но птенец банальным манером выпал из гнезда, и пешком пришёл к нам во двор. Оглядевшись,решил, что нашёл себе вполне подходящее место для прохождения дальнейшей жизни. У рукотворного пруда масса свежих букашек,стена из винограда удобна для сна, да и сама вода из пруда – неплохой повод побродить неподалёку. Всё вокруг – почти идеально, если бы не противный соседский котёнок. Ему, что не птица,то добыча. И плевать, что в плену острых когтей может оказаться ровесник, и всё равно, что живот от сытости смотрит на сторону…

Находясь по разные стороны забора, мы с котёнком наблюдали за птичкой. Естественно, с разными чувствами. Котёнок предвкушал сладость первой крупной, вдвое крупнее его! – добычи.

А о своих, почти материнских чувствах, лучше умолчу. Расположившись вдалеке от желания утомить или заинтриговать читателя,сообщу, что кукушонок застрял своей любознательной макушкой в ячейках сетки забора. Обгоняя друг друга, котёнок и рассказчик бросились к нему. Адреналин испуга окрылил пернатого младенца, он слился с поздними сумерками летнего дня и больше не возвращался…

Что стало причиной столь скорого взросления кукушонка?

Когда он, распалённый и расслабленный телодвижениями, испугавшимся, но не напуганным, покинул гостеприимный двор, кто может гарантировать, что немногим позже он не станет нашим гостем вновь?

Его мама, надрываясь на ниве сокращения численности насекомых – вредителей, отказалась от положенного ей декретного отпуска раз и навсегда. Скрепив сердце, отреклась от родного дитятка. Топила в работе свою тоску, кляла поутру себя, кукушку. Кричала в никуда, время от времени, позволяя вырваться на простор своему материнскому горю. «Помни! Ты – кукушка!» И кукушонок слышал, что мама жива, но сильно занята. Но не подсчётами и гаданиями… а важным делом. И лес без маминой заботы, стал бы похож на обглоданный веник. И он, кукушонок, должен переносить вынужденное сиротство с достоинством… А та, усталая унылая тётка, что пичкала его жуками и бабочками… Да кто вспомнит о ней… в густом лесу! Как точно работают лесные агитки…

Итак, я чувствую себя важным человеком. Виной тому, нелепый в своём очаровании, весьма упитанный кукушонок, который выбрал наш двор для вынужденной посадки, после первого полёта. Аэропорт большого мира ему оказался неинтересен, а добраться до местных авиалиний не хватило сил. Опыт первого перелёта дал понять, что переедание придаёт фигуре несомненную плавность, но, чтобы встать на крыло, нужно быть решительным и твёрдым, немного худым, а потому и в некоторой степени ожесточённым… И Кукушонок принялся гранить своё красивое тело способом, известным всем: он стал меньше есть и больше двигаться… выбрав для этого, впрочем, не самый удачный день и странное место.

До обеда кукушонок бегал по глинистой тропинке в тени гаража, сложенного из шпал, когда солнце старается успеть вытопить целительный дурман креозота всего лишь за один световой день. Прямо скажем, – не самое приятное для юного организма занятие. Об этом свидетельствовала череда бело-серых отметок, выглядевших словно обкатанная дорожная разметка.

А после обеда – аэробика, по колено в воде рукотворного пруда… Золотые рыбки сочувственно приникали к сухопарым ногам утомлённого юного спортсмена, который раззявил свой клюв так,что было почти видно желудок…

Кукушонок жил у дома. С вечера и до заката следующего дня. Целые сутки. Много это или мало? Мы часто задаём себе этот вопрос, сравнивая размеры, суммы, сроки, расстояния и объёмы. Но самая главная мера, – степень доверия к нам, не поддаётся градации. Нам или доверяют, или нет. Разве не так?!

Ласточка громко смеялась над его неуклюжими попытками взлететь. Толстенький, как барчук. Путаясь веточками худых ног в траве, он гулко шлёпался на землю, отчего походил на лягушку.

А коты и кошки, алчно выглядывающие потенциальную жертву,приходили в замешательство после каждого шлепка.

– Бум!

– Вкусный птенец или липкая лягушка?

– Блям-с!

– Вероятно, лягушка…

– Хрясть!

– Точно, она…

Кто-то говорил, что он гадок. И что этот «подлец» выталкивает из гнезда других птенцов, чтобы сладко питаться и быть окруженным заботой… Но кто из нас не кукушка? Кому не хочется быть сытым и крепким? Кому не хочется быть значительным? У нашего упитанного гостя, совсем недавно стряхнувшего с головы штукатурку потолка яичной скорлупы, уже так много всего и в прошлом, и за спиной: предназначение, сиротство… Но можно дать стопроцентную гарантию того, что малыш оправдает возложенное на него Судьбой.

Чего я не могу сказать о многих и многих из нас, – подсиживающих, подсматривающих… Все совершающих исподтишка… О людях…

Поляна после дождя пахнет травяным чаем. Немного терпкой полыни, чуть чабреца, щепотка шалфея, почти видимый порыв холодного, смятого ветром мятного листа… Букет аромата столь многоцветен, что для каждого найдётся свой, знакомый запах. И, в результате, – он может стать родным для всех…

Много лет назад, ещё до той поры, когда Кольцовский сквер в Воронеже был превращён в «Кольцо», все птицы из центра города слетались к скамейке, на которой по утрам любил сидеть Леонид Семаго. Кое-кому его поведение казалось странным, но гораздо больше было тех, кто разделял это чудачество, но не решаясь обнаружить его, искоса наблюдал, как Человек и птица ведут витиеватый диалог о том, что волнует абсолютно всех. О жизни. Которая в каждом из нас проявилась по-своему.

Мир тебе, птица, не свившая гнезда!

Светлая память тебе,Человек…

Кошка

Памяти Василия Михайловича Пескова.

Написано в день его кончины.

Место действия –

Воронежский государственный

биосферный заповедник, ныне носящий его имя.

За стеной было слышно, как поздней электричкой вернулся домой сосед. Он громко падал, после чего бездарно матерился, обвиняя во всех своих несчастиях беременную кошку, доставшуюся от супруги, которая бросила на произвол судьбы их обоих. В пустом доме из серого кирпича, рассыпающегося от негрубого прикосновения, на краю маленькой, никому не нужной станции, по дороге из пункта А в пункт Б, которые, впрочем, тоже мало кому интересны.

– …ать, тудыть-растудыть. Растудыть-тудыть …ать.

      Несмотря на нетрезвую ярость, ритм бранного монолога был соблюдаем в безукоризненном порядке. – ..ать!…ать!…ать! – исступлённо выкрикивал незаконно отставленный законный супруг давно невиданной хозяйки. А кошке слышалось не много, ни мало:» Ждать…ждать…ждать…»

Двадцать пятая, по счёту, беременность, не прибавила ей мудрости, но наделила бесконечным количеством терпения.

«Ждать…ждать…ждать…» Еды, ласки, возможности юркнуть в щель приоткрывшейся двери, рождения котят, которых топили или зарывали живыми в землю двуногие, считающиеся в придуманной ими классификации существ, населяющих Землю, разумными… Кошке так хотелось угодить тем, кого она так искренне любила… За пролитую на пол каплю молока, она благодарила способом, понятным ёй. После целого дня понуканий, упрёков и пинков, редкого приглашения к миске на полу у печки, она уходила на ночное дежурство. И не бывало так, чтобы кроваво-красный рассвет не узнавал своих, сокрытых облаками, намерений, воплощенных этой сильной кошкой, воображающей себя домашней. Роль невинной жертвы играли мышки, птички, а иногда и звери покрупнее её самой. Одобрение её благодарности, – вот чего желала она, а получала привычное:"Тудыть…" и пинок под пушистый хвост…

Точно так же, как на порог дома, казавшегося ей родным, она приносила добычу, Кошка приносила новорождённых малышей в дом. Аккуратно укладывала в ряд у ног хозяйки и садилась подле, предлагая ей оценить качество очередного потомства. Женщина каждый раз возмущалась, закрывала плодовитую мамашу в сарае, а котят лишала возможности накачивать барабаны игрушечных животиков молоком, засыпать в маминых объятиях, с молочной пеной на незрячих довольных мордашках, прятаться от пауков под листом клубники, чихать от аромата чистотела, и играть с лягушками.

Пару лет назад, дивясь чуть ли не подиумной стати кошки, её украли, и завезли, как водится, – в Тридевятое Царство. Презрев надуманные прелести чужбины, чуть больше года кошка шла домой. И пришла, на свою голову. Если скажешь, что ей были не рады, то соврёшь! Кошку схватили, прижали к сердцу, поносили на руках минуты две, неумело потискали секунд десять, и… сбросили на землю, меж срамным ведром и плевками, оборвавшими свой полёт ранее намеченной цели.

Радость за других в расфасовке обыденности, туго обвязанная лентой неумения и нежелания впустить её в свою жизнь, превращается в смолоподобную субстанцию, которая, прилипая к человеческому существу, превращает его в жлоба. «Лишь бы мне было хорошо!» – думает он. «Мне! Мне! Мне… любимому.»

С исчезновением из дома хозяйки, жизнь Кошки стала менее осмысленной. Охота из хобби превратилась в суровую необходимость. Поздняя беременность была совершенно некстати, от того,что добывать пищу стало сложнее. Сильно увеличившийся живот мешал прятать свои намерения, и добычей становились невзрачные птахи с красивыми голосами. Есть их было стыдно, и от того – невкусно.

И вот однажды, повинуясь скорее инстинкту, чем желанию убить, Кошка пробралась к гнезду соловья, укрытого в гуще винограда. Тот выпал из осенённого Дионисом убежища на каменную дорожку и разбил себе голову. Кошка ожидала чего угодно: крика, испуга, внезапного взлёта… Но чтобы так… Так просто… Так скоро…

Мимо пробежал почти весёлый сосед… Ещё вчера он твердил о снедавшей его тоске и одиночестве, а тут…отец умер…и есть чем себя занять…

Кошка перевалила свой беременный живот на другую сторону порога, и крепко закрыла глаза. Скоро ей предстояло явить миру очередную порцию котят. И никому неизвестно, успеет ли она накормить их до икоты, хотя бы раз….

Картофелина…

Вода из аквариума – уха для вегана.

Когда мы садимся за стол, уставленный посудой, то задолго до того момента, как на колени опустится умиротворяющее крыло скатерти, нам стоит задуматься об уникальности каждой трапезы. Чем бы не была наполнена посуда, стоящая перед вами, любую еду можно превратить в яство, или его противоположность. И это зависит не только от умений хозяйки, но и от ее настроения, душевности и отношения к самой себе.

Банальный трепет о неповторимости каждого дня, не сопоставим с поглощением пищи, скажете Вы, и будете немного… совсем слегка неправы!

Представим себя на месте картофелины. Вырванная из своего родного угла,из места, откуда она впервые потянула к солнцу свои крепкие руки, где ветер стряхивал с её узорных листьев неприятных жуков в пижамах, её выкопали совершенно насильно, скребнув по сочному боку краем грубой лопаты, и кинули в пыльную темноту мешка. Хорошо ещё, если это был холщовый мешок. Через отверстия которого проходит и свет, и воздух. А если использовали современный синтетический? В нем сыро и холодно, и бока соседей недолго сохраняют первозданную упругость…

Можете себе представить, как будет счастлива картошка, если вы не кинете её грубо на дно раковины, а подержите в руке, вымоете аккуратно… ведь мы не задумываемся о том, что если мы – это то, "что мы едим", то наша пища заслуживает бережного и почтительного, во всех смыслах, обхождения.

Неважно чем вы удалите кожицу с картошки: овощечисткой, керамическим или стальным ножом. Важно,– о чем станете думать при этом! Не упрекая себя в излишней сентиментальности, скажу, что лишней жалости не бывает. Её всегда мало. Оттого-то нам так часто приходится жалеть себя самих…

Уля, June 8

Из окна вагона поезда дальнего следования выпорхнул небольшой пакет. Белой птицей покружил он над выбритой щекой насыпи. Подхваченный волной движения состава, взмыл ввысь,и,отвергнутый ею же,упал в пятнадцати метрах от железной ветки дороги.

Уля родилась слабенькой. Казалось,с нею справится даже некрупный комар. Впрочем, жаркое весеннее солнце испепелило эскадрильи едва вставших на крыло насекомых,что дало ей время прийти в себя и набраться сил. Оно же взлелеяло опару земли, из которой одна за другой появились сочные травы и нежные ростки кустов. Мама срывала яркие бархатные листочки,что сделало её молоко особенно вкусным и целебным.

Едва осталась позади младенческая дрожь в ногах, Уля перестала прятаться под боком мамы, а чаще смотрела на цветы и букашек, которые норовили перебраться с лепестков прямо на нос,стоило подольше постоять на одном месте. Кастаньеты дятла,полуденное завывание кукушки и полуночная перекличка сов,– все звуки вокруг казались родными и придавали уют просторной квартире косуль под плотным навесом ветвей. Капли дождя,если он и случался порой, не досаждали маленькому семейству. К тому же,после можно было попить воды из выщербленной временем короны пня,остерегаясь втянуть ненароком упавший в воду лист или беспомощного муравья. Листок Уля отгоняла шумным вздохом, а муравью подставляла нос, по которому тот проворно взбирался, как по бархатному мосту.

Время от времени мама водила Улю на берег реки. Воды в ней, несомненно, больше, но и претендентов на то, чтобы сдуть пену облака с поверхности, было тоже намного больше!И если звери покрупнее были вежливы, то слепни и шершни пользовались бражниками в своих корыстных целях. Так что, если быть честной, Уля не очень любила ходить к речке. Одним из привычных с детства звуков,был весёлый свист электрички,баритон поезда и тяжёлая поступь товарных вагонов ,– сродни прогулки лося подле спящего мышонка. Почва вблизи железнодорожного полотна начинала раскачиваться задолго до его появления,и не переставала некоторое время после. Улю тянуло к не пересыхающим блестящим ручьям рельс,которые звенели, стучали, гудели… Речитатив их натёртых движением связок был пленителен,как рассвет, пропитавший губку тумана.

В одну из прогулок к железной дороге, меж сжатым в гузку сухариком мака и ирокезом чертополоха,Уля увидела странный, диковинный для лесного жителя предмет. Если бы лес, в котором родилась Уля, располагался на берегу моря, она могла бы сравнить новинку со слегка потрёпанной медузой. Но такого опыта у Ули быть не могло, увы. Как не было у неё никакого опыта вовсе. Стояла бы рядом мама, она бы растолковала, что к чему, но та старалась опередить подруг, старательно обкусывая не подсохшую ещё листву. И Уля осталась один на один с пакетом,который выпорхнул из окна купе чудесного весёлого вагона,где, мечтая о том, что скоро увидит море,ехала девочка Юля и грызла конфеты, которыми на прощание угостила её бабушка. Конфеты закончились,Юля хотела спросить маму, куда положить липкий от сладостей кулёк, но мамы рядом не оказалось,она вышла в тамбур покурить с дядей из соседнего вагона,и Юля просто выкинула пакет за окошко и тут же забыла о нём. Молоденькая лесная козочка, как и все девочки её возраста, была большой сластёной. Втянув носом пьянящий аромат патоки и сахарной пудры, улины губы сами собой нетерпеливо задвигались. Она наклонила свою милую головку,подхватила неведомый, но такой обольстительный предмет, и проглотила его…

Несколько дней Уля не могла ничего есть. Мама пыталась растормошить её, развлечь, подталкивала в сторону некогда вожделенной тропы паровозов и электропоездов. Но Уля никуда не могла идти, она лежала в тени сосны с обрубленной людьми макушкой и тихо тявкала. Животик Ули стал круглым и твёрдым,как спелый гриб-дождевик, а глазки – маленькими, как ягоды боярышника, пережившие зиму. Уля безразлично смотрела в одну точку, и думала лишь о том, чтобы прекратилась страшная боль, наполнившая её внутренности. И понимала, что это произойдёт, надо только ещё немного по-тер-петь…

…Муравей, пытавшийся в десятый раз пройти мимо носа Ули, первым понял, что беспорядочное волнение, исходившее от неё,прекратилось. Может, пробежать по носу этой смешливой козочки и она опять чихнёт, как это бывало не раз,когда Уля пила дождевую воду… Муравей вытер лапки уголком травинки, перебрался Уле на нос. Пробежал в одну сторону, в другую… Что-то пошло не так. Козочка не мотала головой, не чихала до слёз…

Торопясь и толкаясь, минуты следовали одна за другой. Муравей неистово суетился, пытаясь растормошить свою подружку. Тут подошла её мама, наклонилась, понюхала пушистый лобик дочери,подобрала упавший на него листочек, вздохнула и ушла.

Задёрнув небо шторами туч, ушло и солнышко. На бесцеремонный стук грома оно выплеснуло ведро воды через своё оконце… и каждый, кто хотел посочувствовать, теперь мог не стесняться своих слёз. А на горбинке носа Ули сидел и горько плакал муравей. Он не ждал начала грозы, чтобы обнажить свою скорбь. Тот, кто любит, плачет не столько глазами, сколько сердцем. А кто сказал, что муравьи не плачут?

Белой птицей из окна вагона дальнего следования выпорхнул небольшой пакет. Пристроившись подле состава, он парил, как коршун, выискивая очередную жертву.

Sarah Dixie Sorbonne

– Гражданин!

Уберите свою морду от лица моей собаки!

Её немощь давно приняла вид хранической старости. И ничего уж нельзя было поделать с этим. Регулярность прогулок и относительная сытость не будоражили кровь, как бывало. Мало заботили посторонние. Да нет. Чего греха таить. До их вторжения, пристуствия, передвижения и приближения не было дела вовсе. Вот даже ни на самый малый и незаметный взмах хвоста. Ни на половину настороженно вздрогнувшей ворсинки меж лопаток. За годы нелёгкой собачьей судьбы изменились походка и тело. Но главным в жизни, по-прежнему была хозяйка. Ради редкой улыбки которой, собака, собственно и оставалась “по эту сторону клумбы”.

Честно говоря, псина жалела и любила хозяйку больше, чем это было позволено существу, наделённому душой. Намного больше, чем саму себя. Впрочем, душа собаки ни на что иное и не рассчитывала. Но , всё же, ей было любопытно, куда может завести подобное самоотречение. Оценят ли подвиги собаки те, в угоду которым они совершались…

– Что ты её не усыпишь? Она еле ходит. На неё смотреть неприятно. Хребет выпирает, как у динозавра. Вонь от неё… От неё пахнет старостью!!! Понимаешь ты?! Это противно.– возмущались знакомые.

–Да-да,– охотно соглашалась хозяйка, но тут же, довольно непоследовательно отвечала,– вот когда ты станешь старой и от тебя будет плохо пахнуть, давай-ка мы тебя усыпим, а? Ты мне только напомни.

Окружающие хозяйку люди иногда интересовались, почему та не едет отдыхать.

– Ты ж любишь море, почему дома сидишь всё лето?

– Хочется.

– Да, ладно. Глупости! Денег нет?

– Ну, мне на море много не надо. Я ж на пляже вверх пузом не валяюсь. Прихожу и плаваю-ныряю, пока не замёрзну. Переодеваюсь, сижу немного на берегу и ухожу.

– А теперь не едешь.

– Не еду…– задумчиво кивает хозяйка.

– Так отчего же, скажи на милость?!

– На кого я собаку оставлю? С собой нельзя.

– В гостиницу её. Сейчас так делают.

– Нет. Не могу. Она решит, что я её бросила.

– Тьфу ты! Ну и сколько ты будешь сидеть подле этой животины?

– Сколько нужно.

– Дура ты.

– Не спорю.

Собака делала вид, что спит, а сама прислушивалась к разговору. Конечно, она могла умереть, чтобы отпустить хозяйку на море. Она вообще, была готова сделать это в любой момент, стоило ей только понять, что это нужно! Но, вряд ли это доставит хозяйке радость. Это она знала совершенно точно. Несколько лет назад хозяйку пригласили работать в контору, которая находилось очень далеко от дома. И не в другом городе даже, а в чужой далкой стране. Обещали очень неплохой заработок. Хозяйка смеялась и говорила собаке:

– Ну, вот, с первой зарплаты накуплю тебе мяса!..

Однако работодатель быстро охладил её пыл:

– Но никаких животных!– чётко и ясно сообщил он, перечеркнув все сальные плюсы закордонного житья.

Хозяйка шмыгала носом, пересчитывая мелочь в кошельке, шевелила губами, что-то высчитывая и искоса поглядывала на собаку. Потом вздохнула и позвала её:

– Пошли, гулять пора.

Собака послушно поднялась. Ей было неприятно ощущать себя помехой и она сразу же приняла единственно верное решение. Необходимо было освободить от хлопот о себе. И как можно скорее. У выхода она лихо поддела носом намордник, подставила шею, ожидая щелчка карабина. Его опять заело…

– Надо бы купить новый…– прошептала хозяйка.

– Не надо!– махнула хвостом собака и побрела рядом, нарочито задевая хозяйку правым плечом

Толкаясь, собака не была бесцеремонной или непочтительной, она так подбадривала себя, направляла к краю, за которым, как говорят люди, разноцветный прозрачный мост и возможность наблюдать за любимыми. Без помех.

Отыскав место, где “уже можно”, собака присела на корточки, взглянула на хозяйку кротко и…

– Что это?! Зачем?! Нет!!!– вместо упругого журчания янтарного ручья, в траву посыпались хлопья кровавых сгустков. Один за другим. Алые, рубиновые, гранатовые…

Хозяйка еле довела истекающую кровью собаку до дома. Яркие краски радости, жизни, счастья,– всё это исчезало на глазах. Их смывало потоками внезапного кровотечения … Хозяйка опустилась на колени рядом и рыдала в голос, не заботясь о том, что подумают соседи. Собаке не было страшно уходить, ей было страшно оставлять хозяйку без своей защиты, грустно не иметь возможности лизнуть её исподтишка, и нахмуриться злобно и предостерегающе, навстречу очередному потенциальному врагу. Кстати, смешно сказать, но хозяйка опасалась собак. Во время прогулок приходилось учитывать и это обстоятельство.