Свиток проклятых

Когда алая заря лизнула плюмажи всадников, мы увидели врага. Надвигалось бескрайнее серое полотно, вскипающее, заполнившее морской горизонт. Ханы кочевий ждали от нас глухой обороны, но просчитались. Грифоны ударили плотным трезубцем, оставляя в туче конницы глубокие рваные борозды. Грифонам завязали глаза, чтобы избежать мертвящих взоров василисков. Первые ряды скутатов метнули копья и выставили щиты. Загрохотали барабаны. Гвардейские нумерии перестроились в острые клинья, пропустив сквозь себя бешеную конницу хунну.

В бой вступили наши всадники. Кони по щиколотку вязли в грязи, черный дым стелился над горящим тростником. Нумерии дрожали, но сдерживали натиск. Войско кочевников вздымалось над передовыми фалангами, как морские валы. Они бились, и откатывались, осушая болота сотнями трупов. Не нами сказано, что война есть родитель всего, но в тот день родитель был воистину жесток.

Отец приставил ко мне шестерых, чтобы защитить штандарт. Мне пришлось поднять щит. Спустя короткое время его стало трудно держать, из-за веса воткнувшихся стрел.

Запели трубы, но единороги не могли пробраться через глубокую грязь. Зато вперед двинулись колесницы, в которые впрягли по шесть закованных в латы коней. Они обходили противника широким полукругом. Андрус Закайя ждал под белым флагом, вражеские стрелы втыкались вокруг него колючим частоколом. Некроманты без устали творили заклинания, спинами ветров оберегая ставку от опасностей.

Наш левый фланг был смят, легкая пехота отступала, теряя дротики и остатки мужества. Андрус ждал. Конь под ним фыркал и кусал шипы на грудных латах. Моих ушей достигла переливчатая дробь, барабанщики отдали приказ резервным полкам. Турмарх Авдий пустил две тысячи свежих солдат сквозь ряды отступавших, измотанных пехотинцев. Не успели еще доложить о бегстве на правом фланге, как вдали полыхнуло.

Друнгарий Лев протащил колесницы насколько возможно вперед, мостя дорогу копнами сухой травы. Кочевники смеялись над его потугами. Очень скоро их смех застрял в глотках. Сифоны выплюнули струи огня. Селитра, земное масло и липкий жир сделали свое дело. Огонь тек, как текут полчища муравьев, не замечая потерь, не внемля жалости. Правый фланг кочевий дрогнул, вместе со степняками попятились персидские сасаниды.

Андрус Закайя поднял палец. Ударили баллисты. Пылающие бочки прочертили в вышине имена героев. Там, где взорвались снаряды, земля спеклась с кожей врагов. Закайя поднял второй палец.

Турмарх Леонид развернул скучавших единорогов на север и погнал их вдоль кипящих нефтяных гейзеров, в обход моря. Лишь теперь соратникам отца стала ясна его хитрость. Под ударами живого огня многотысячная конница хунну свернула к северному краю болот. Со своего места я видел золотые ханские шатры, видел, как рваным полумесяцем растекались полки степняков, их было много, слишком много. Я видел, как гибнут у земли последние грифоны, успев собрать богатую жатву. Первая линия нашей пехоты распалась на части, пропуская конницу. Кони едва брели, вытаскивая ноги из гор серых трупов. Лучники давно побросали луки, дрались топорами, стоя по колени в кровавой жиже.

– Эгемон, турмарх Василий просит подкрепления! Дайте ему мантикор, без них не одолеть василисков!

– Стратиг, у наших баллист кончаются заряды! Мы не можем подвезти, телеги вязнут в болоте!

Сквозь лязг железа почти не пробивалась барабанная дробь, Андрус все чаще посылал вестовых. Один из наших некромантов свалился замертво, вражеским колдовством его голову разорвало в клочья. На несколько секунд я ощутил, как ослабла защита, в шатер воткнулись горящие стрелы, но ученики Дрэкула тут же сомкнули ряды. Вражеские копья опять ломались в воздухе.

– Эгемон, они подняли горгулий!

– Эгемон, друнгарий Лев потерял половину колесниц, нужен еще огонь!

Дука Закайя рассчитал верно. Армия хунну шарахнулась от огня к сухому северному берегу. Три десятка единорогов Леонида все равно не сумели бы их затоптать, но наши катафракты получили короткую передышку. Потери с обеих сторон были ужасны, разведка докладывала, что с востока идут свежие полки персов, наперерез им спешило ополчение из Боспора. Все реже слышалось низкое гудение баллист, посылавших ковши с огнем в гущу врага. Я крепко сжимал штандарт.

И тут Многоликая обернулась к нам со сладкой улыбкой.

– Готы идут, готские псы! – пронеслось по рядам резерва.

Воистину, лучше поздно, чем никогда. Германарих принял наш временный мир. Далекий северный берег покрылся черными точками. Сперва их было немного, но вот они покатились, точно злобные термиты, сбиваясь в кучи, сбиваясь в рычащие реки. Двухголовые воколакусы, каждый размером с низкорослую лошадь хунну, выращенные из клыков вечного старца. Никто из ныне живущих не видел Германариха, с ним бился еще дед моего деда, то оттесняя полчища готов в степи Скифии, то отбиваясь у самых стен Херсонеса. Никто не видел, где он сеет свои выпадающие клыки, но крови для полива ему требовалось столько, что пленные никогда не возвращались в свои деревни. В отличие от стальных семян, подаренных когда-то грекам царем Колхиды, зубы Германариха не всходили отважными единорогами. Они рождали лоснящихся двухголовых псов, или же лютых оборотней, одолеть которых не могло лучшее дамасское железо. Кир Дрэкул считал, что посев нежити не колосится на человеческой крови, им требовалась редкая черная кровь демонов, поэтому нежить не кидали в бой. Они составляли личную охрану старца.

За стаями двухголовых воколакусов показались волнистые ряды готской пехоты. Их построение обычно вызывало смех у столичных вельмож. Еще бы, толпы яростных дикарей в шкурах, с дубинами и бронзовыми топорами. Впереди, увенчав головы рогатыми черепами, скакали их вожди, такие же жадные до сырой печени врага, как и кочевники-хунну.

Наблюдая, как встают дыбом две волны варваров, я впервые усомнился в словах наставника Дрэкула. Может, времена и впрямь потекли быстрее, если великая империя Золотого Рога берет в союзники нечисть?

К вечеру сигнальщики сыграли отбой. Крылья падальщиков закрыли небо над стонущим морем. Горе побежденным! Были срублены целые рощи, чтобы одеть в шейные колодки восемь тысяч хунну. Их грузили в тетрадромоны, как мешки со щебнем. Половину пленных Андрус подарил готам. В столицу полетело донесение о победе. Император, скрепя сердце, объявил дуку Закайя триумфатором.

Два года никто не вспоминал о смешном предсказании волхва. Я прыгал с мачты дромона в кипящее море, я проплывал под днищем сразу трех баркасов, я дрался с киром Львом под водой. Было ясно, что старик волхв ошибся. Вода любила меня.

И вдруг вождь готов, ужасный Германарих, потерявший в той битве почти всех двухголовых псов, прислал отцу встречный дар – сотню северных невольниц.

И горе ворвалось в наш дом.

Глава 6. Оракул

Вестник собрала и спрятала компас, Привратник нежно гладила и кормила своих горбатых мужчин сырым мясом из пакета. Горбатые скалились и недобро зыркали на всхлипывающую Женю. Чувствовалось, караульным не терпится освободиться от одежды.

– Поглядите на нее. Она не хочет жить, – поморщилась Привратник. – Если она окажется слабее суженого, тот сожжет ее, и не заметит.

– Постойте! Я хочу жить… – воскликнула испуганная пациентка. – Что для этого надо?

– Сущие пустяки, – изо рта маленького Оракула летели перья. – Окунуть перо в чернильницу. Пройти по Краю слов. Приручить Факелоносца…

– Это кто, собака? – Женька обрадовалась, что никого не надо убивать.

– Это человек. Мужчина… пока еще мальчик, – Вестник и Привратник быстро и скользко переглянулись.

– Зачем мне его приручать?

– Чтобы он пошел за вами, – вместо Оракула мягко проговорила Ольга. – А вы приведете его к нам.

– А если он не захочет идти?

– Захочет. Он тоже вас ищет. Таково назначение.

– Какое еще назначение? Кто так назначил?

– Оракул позже вам все объяснит, – устало вздохнула Ольга. – К примеру, родители кормят детей, таково назначение. Назначение противостоит хаосу.

– И что потом? – Женьке казалось, она угодила в недра недоделанной компьютерной игры, где герои упрямо ходят по кругу, и никак не могут прорваться на следующий уровень. – Что потом, ну, если я его приведу?

– «Потом» не будет, – хрюкнул Оракул. – Там, где дует ветер, время одинаково со всех сторон.

– Вас покинут телесные хвори. Лично я не могу подарить вам избавление от болезни, – Ольга накинула на плечи свой жесткий плащ. Она свободно миновала квадратных мужчин, словно не собиралась только что драться, и голубой серп куда-то исчез. – Но если вы пойдете с нами, есть шанс освободиться от проклятия. Если конечно вас не сожжет Факелоносец.

Женечке до одури хотелось поверить.

– Как я его найду? Вашего, этого Факельщика?

– Он сам отыщет вас, если мы вовремя вскроем чернильницу. Вы должны были вспомнить, но не вспомнили. Это вина вашей бабки и матери.

– Я опять не понимаю… – простонала Женька. – Почему я вам все время должна верить? Мне как раз назначили химию. Если я сейчас отсюда сбегу, меня выпишут, и больше не примут.

– Привратник, сколько у нас времени? – Ольга сверилась сразу с тремя часами на запястьях. – Ты можешь запутать ночных?

– Ненадолго, пару склянок песка, – тетка в шинели коротко задумалась. – Вестник, они, вне сомнения, разгадают твои ловушки, быстрее, чем я.

Один из горбатых мужчин заворчал, забормотал, раздувая волосатые ноздри. Привратник поднялась на цыпочки, почесала ему загривок, прямо как домашнему животному.

– Ты прав, Хонси… Малыш уверен, что чует ночных. Похоже, врата пропустили кое-кого похуже голодной стражи.

– Они там все потеряли остатки разума! – ахнула Ольга. – Они забыли, чем грозит сквозняк.

– А ты надеялась проскочить тихой мышью? – приподняла верхнюю губу Привратник, прическа под шапкой на ее голове несколько раз вздрогнула. – Ставки слишком высоки, Ольга. Кто пожалеет этот мир, эту свалку нечистот, когда на кону такая власть?

Женька чувствовала, что ее оплавленный лекарствами мозг вот-вот лопнет. Наверное, ей только казалось, не может быть, что боль вернулась так скоро, но если в ближайшее время не сделать укол, станет совсем хреново.

– Оракул, покажи ей, – Привратник вынула из кармана старинные часы с крышкой, вздохнула, покрутила головой.

– Вашу руку? – мальчик протянул окровавленную ладошку.

– Нет, нет, – Женька замотала головой, вжалась в спинку кровати.

– Возьмите меня за руку, – проскрипел страшный малыш. – Ну, берите же!

Превозмогая себя, Женечка взяла в ладонь его мокрую пятерню. Ей очень не хотелось этого делать, но ослушаться тетку в сварочных очках показалось еще страшнее.

Воздух в палате сгустился, а потом стены отпрыгнули в разные стороны. Колючий свитер вдруг стал мягкий и пушистый, Женя мгновенно почувствовала себя лучше. Намного лучше, чем вчера, и чем неделю назад. Оказывается, она уже позабыла, каково это – не ощущать постоянную пульсирующую боль. Оракул скрипнул треугольными зубами, на его розовом лбу выступила испарина. Теперь Женьке не хотелось выпускать его шершавые пальцы, но место отступающей боли заняло что-то странное.

Девушка словно… словно наклонилась над бездной. И задохнулась от ужаса, мигом разглядев в тысяче мельчайших деталей, что там внизу происходило. Или, наоборот, наверху. Это было так дико, так несообразно всему, что она могла представить. Она не просто рассмотрела глазами, разом включились все органы чувств, это оказалось круче, чем кино в пятимерном кинотеатре, где в лицо брызгают водой и включают дым. Женька ощущала себя щепкой, крошечной мушкой, барахтающейся в дымных воронках.

Там погибал громадный город. Гарь струилась отовсюду, забивала ноздри, вызывала слезы. Крошечную мушку несло в потоках отравленного смога над раскинувшимся вечерним мегаполисом, а внизу творилось что-то нехорошее. Тысячи голосов жалобно пищали, словно брошенные птенцы. По тональности, по выхваченным фразам, Женька с изумлением догадалась, что слышит не разговоры в реале, а телефонное общение, сразу миллионов абонентов, словно радиоволны сотовых операторов вывернулись наизнанку и проникли к ней в уши, или словно ей на голову надели улей с испуганными пчелами. Оказалось, что когда столько людей одновременно пугается, и каждый кидается звонить близким, по звучанию это чертовски похоже на паникующих насекомых. Западная сторона города, подсвеченная закатом, тонула в мирных полутонах. Спаренные огоньки двигались в плотных узких потоках, другие перемигивались, повторяя очертания высотных зданий, на западе пока не случилось ничего ужасного, если не считать свихнувшуюся реку.

Широкая река, метров триста, а то и больше, не просто кипела, она отчаянно вываривалась, словно забытый на плите суп, разодрав город на несколько частей. Настоящая река, с протоками, мостами, пристанями и лодками, бурлила, пенилась, выбрасывая раскаленные гейзеры. Пар поднимался плотной тучей, в туче кривлялись заживо сварившиеся рыбы… или совсем не рыбы, а что-то гораздо менее приятное. Вполне вероятно, что свихнулась не только речная вода, но и водопровод, потому что посреди спокойствия, в тихих кварталах слышались хлопки, все громче и громче, затем выросли белые свистящие фонтаны пара.

С другой стороны реки, на востоке, происходили отвратительные вещи. Уродуя сетку проспектов, ломая дорожное движение, тут и там возникли серые каверны, чертовски похожие на пятна гнили. Пятна возникали прямо посреди густо застроенных кварталов, дома кренились, трещали, превращались в труху. Авто сталкивались на перекрестках, люди неслись, крошечные обезумевшие фигурки. Водители бросали машины, покупатели выскакивали из магазинов, сломя голову неслись по кренящимся тротуарам. Стекла домов вылетали разом, захлестывая бегущих смертоносным ливнем, с крыш срывало куски кровли. Цветные фигурки падали, их накрывала толпа. Упав на колени у самого края серой жижи, женщина тянула за руки попавшего туда мужчину, ей пытался помочь ребенок. Мужчина почти выбрался, выгребая левой рукой, подтянулся на край твердого асфальта… но тут женщина завизжала остро, сквозь общий трагический фон. Потому что серое нечто тянулось за торсом мужчины, а ниже пояса у него уже не было ничего.

В другом месте, серое захватило перекресток, в кашу проваливался троллейбус, набитый людьми. Водитель без разбора жал на кнопки, пытаясь открыть двери, пассажиры выдавили несколько стекол. На крышу через заднее разбитое окно, по лесенке выбрались молодые парни, стали вытаскивать женщин, но тут троллейбус накренился, кабина вздыбилась, серая масса плеснула в салон. Спустя пару секунд все кончилось, из чудовищной трясины торчали только «рога», они жалобно шевелились, будто усики попавшего в янтарь насекомого.

Через взбесившуюся реку, не замечая кипятка, круша мосты, продвигалось колоссальное устройство, похожее на распластавшийся башенный кран, или на слегка раскрытый циркуль, или на целую связку кранов, сцепившихся между собой в механическом объятии. Там внутри, в мешанине деталей, что-то беспрестанно переключалось, сдвигалось, сокращалось, точно с механического организма содрали кожу. У исполина имелись целых два хвоста, длинных, блестящих, зазубренных. Там, где проползал циркуль, кубики домов рассыпались серой трухой, позади хвостов тянулись жирные черные колеи, так мог бы пахать новые планеты космический великан.

– Вы все еще не верите? – с натугой спросил малыш, не ослабляя хватку.

Женька опять заставила себя смотреть, дышать и слушать. Несомненно, это был ее родной Питер, но с ним происходили не поддающиеся описанию метаморфозы. У Ростральной колонны в клубах пара всплыл лимузин со свадебными кольцами на крыше, перевернулся на бок и стал биться, подпрыгивая в пузырях кипятка. Женька заставляла себя не смотреть туда. О, зачем она только согласилась взять за руку проклятого уродца? Они все плавали там, лицами вниз – багровая невеста в раздувшемся подвенечном платье, мужчины в костюмах, еще гости и свидетели, много людей, некоторые пытались взобраться на колонну, срывались, варились заживо. Девушка в больничной палате невольно втянула голову в плечи, но почти сразу ощутила под исколотой попой жесткий больничный матрас, и, подгоняемая возгласом Оракула, вернулась в обжигающий триллер.

– Не время умирать, сударыня, – казалось, уродец прохрипел прямо в ухо, – Самое время позабавиться…

Женька собиралась завизжать, пронзительно, по-щенячьи, но у нее уже не было рта.

Забава только начиналась.

Глава 7. Месяц чумы

Истекал жарой месяц Чумы, когда вода убила мою мать.

К тому времени Мануилу Закайе исполнилось двенадцать. Мой дядя Лев бил меня слегка затупленным железом, колол среди ночи, на охоте и во время обеда. Один выпад из пяти достигал цели, за что кир Лев нещадно меня бранил. Я научился видеть лишь половину сна, вторая моя половина была подобна зоркому орлу, парящему над собственным телом. Я научился отбивать мечом три стрелы, с завязанными глазами сшибать летящих слепней и зубами вытаскивать из ручья рыбу.

Евнух Исайя кидался в меня чернильницей, когда я путал строки поэм о покорении Колхиды, или неверно спрягал арамейские глаголы. Книжник Фома заставлял делить в уме либры на фунты, исправлять ошибки мытарей, неверно собравших налоги, и даже полировать речи для выступлений отца в синклите.

Отца вызвали в Золотой Рог. Милость молодого императора обернулась для дуки Андруса тяжкими хлопотами. Сместить популярного стратига багрянородный не решался, северные границы трещали, одни варварские народы просились под защиту, другие бунтовали и жгли посевы. Андрусу Закайе было поручено утроить речной флот, возвести ряд форпостов по Дунаю, и удвоить отправки продовольствия в центр. Фома рвал на себе волосы, читая бездарные указы из столицы. Толпы разорившихся крестьян бросали наделы и уходили разбойничать. Крупные помещики предпочитали не сдавать землю свободным, а завозили рабов. В рабах недостатка не было, через рынки Херсонеса гнали тысячи вандалов, хунну и склавенов.

В тот день евнух Исайя привез меня на невольничий рынок. Нас ждал подарок самого Германариха, сотня пленниц с островов Бельтийского понта, а наставник никогда не упускал возможности поупражняться с новыми языками. Скоро, очень скоро выяснилось, что против нас плелась искусная сеть, но кир Исайя не умел читать будущее.

Покидая бастион, я менял личину без помощи учителя, и мог не опасаться Небесных глаз. Вне сомнения, архонт любой стихии легко бы вскрыл мою сущность, но на окраине мира подобные знатоки встречались редко. Кроме шестерых верных палатинов, со мной был Исайя, так что прогулка не пахла бедой. Бронзовые гиганты плетьми прокладывали дорогу моему паланкину, чернь растекалась в стороны, как топленое масло. Под расшитым балдахином они видели тучного старика и изрытого оспой юношу, совсем не похожего на Закайю. Некромант Дрэкул доверил мне приобрести рабов. Предстояло купить двух мужчин и двух женщин, для наших опытов требовались четыре свежих мертвеца с быстрой кровью. Кир Исайя не вникал в мой выбор, он наслаждался праздником. И тут проклятье настигло род Закайи.

Под навесом покорно сидели женщины с закрытыми лицами. Я кинул монету смотрящему, чтобы с помоста удалили любопытных, и приказал повернуть товар к солнцу. Кир Исайя окликнул меня, когда было уже поздно. Девица лежала без сил. Ее белые волосы достигали трех локтей в длину, струились из-под платка и укрывали колени. Девицу поставили на ноги, но она не могла стоять. В месяц Чумы от зноя вскипают мозги у буйволов, что говорить о белокожей северной рабыне?

– Эгемон, я редко сожалею о том, что промолчал, – тревожно произнес наставник Исайя. – Но ты сделал плохой выбор. Все стадо в поле порой гибнет от парши одной овцы.

Я не послушался. Я не мог оторвать глаз от ее снежных локонов. Приказал подать бурдюк с разбавленным вином. Смотрящий откинул покрывало, я увидел ее губы, но не понял, кто передо мной. Мир слишком велик, чтобы к двенадцати годам обнять его целиком. Ее бледные губы, изрезанные гнойными трещинами, в одно мгновение впитали вино, но не насытились. Я пропустил сквозь кулак ее холодные косы, и рука моя замерзла до локтя. Подобно мудрецу, я слишком мало знал тогда о жизни, так что мог я знать о смерти?

– Превосходная рабыня, мой молодой кир! – купец вился вокруг, как болотная кошка, шевеля перстнями на жирных пальцах. – Юна и нетронута, она станет украшением вашего поместья!

– Эгемон, это речная ведьма с острова Руяна, – прошептал у меня в голове далекий голос некроманта. – Она выжила только потому, что трюм корабля протекал. Ее поили грязью, ее кровь створожилась. Возьми любую другую…

Оба наставника были правы, но я не мог заставить себя отпустить ее морозные локоны. Так и замыслили те, кто столкнул наши пути. Рабыня приподняла платок, я невольно отшатнулся, а холод от локтя достиг моего плеча. Ее бледный лоб потрескался, как почва пустыни. Я дважды отразился в ее недвижных прозрачных глазах – не прыщавый сутулый отрок, а истинный Мануил Закайя. Она видела меня сквозь ложную личину. Ведьма опрокинула в себя второй бурдюк с вином, и трещины на ее щеках разгладились. Я никогда не встречал речных русалок, но слышал, как сильны магией северные острова русов.

Мы купили другую девушку, однако рука моя еще долго не согрелась.

– Очень плохо, молодой эгемон, – после долгого молчания повторил Исайя, когда лабиринт Иллируса уже опутал мой кортеж. – Речная ведьма узнала тебя. Если она не умрет, то будет искать тебя, чтобы проявить благодарность. Говорят, их благодарность хуже проклятия.

– Пусть найдет, я буду держать ее в пруду с карпами! – отважно возразил я. – Но такую белокожую наверняка уже забрали купцы из Дамаска!

– Мертвый храбрым не бывает. Буду счастлив ошибиться, – мрачно произнес учитель. – Мне следовало умертвить ее на рынке, но вокруг слишком много любопытных. Я тотчас пошлю человека в Херсонес…

Ночью я помогал киру Дрэкулу. Мы сделали с купленными невольниками то, что следовало. Жалость не касалась моего сердца. Когда обряд завершился, я хотел умыться, и тут выяснилось, что по приказу наставника в колодцах спущена вода. Устье ручья, питавшего подземное озеро бастиона, тоже оказалось перекрыто. Слуги вскрыли несколько бочек с посеребренной водой, рассчитанных на долгую осаду.

– Пока не вернется наш посланец, тебе лучше не касаться открытых источников, – твердо заявил некромант. – Я жалею, что не поехал с вами. Книжник Исайя слишком мягкотел.

– Что вы с ней сделаете?

– Где гной, там разрез. Как поступают со сколопендрой, подброшенной в суму?

Я был ужасно зол на себя, на него, на весь мир, но ничего не мог поделать. Двенадцать лет я прожил в клетке. В спальне я напрасно закрывал глаза, я видел чудесные белые косы. Руки тянулись к ним, но в ладонях засыхала вонючая тина и черви. Кожа рабыни искрила, как чешуя золотых форелей. Ее голос журчал, точно водопад. Если бы я бодрствовал, то не понял бы ни слова.

Мануил Закайя, шептала она, ты принес мне мучения. Меня заманили в сеть с отравленными крючками, меня вырвали из родной реки, но так долго не давали умереть… Когда я готовилась стать росой, явился ты, и добавил мне сутки страданий. Тебя охраняют, как великую ценность, но пока тебя охраняют, ты не достигнешь того, к чему предназначен. Я отплачу тебе за твою доброту. Я освобожу тебя из клетки, ты узнаешь, сколь длинна дорога от колоса до хлеба…

Я проснулся на полу, истекая потом. В тот миг хранитель времени как раз перевернул песочные часы, гулко ударили колокольцы, а на женской башне тревожно завыл рог. Презрев лестницы, я выскочил через окно, ласточкой кинулся в рассветную тьму. Я пролетел трижды по сорок локтей, ныряя с уступа на уступ, где мне салютовали ночные стражи. Я промчался по двору, вдыхая смрадный пот мантикор, я первым взобрался по стене на женскую башню.

Следом за мной, сложив узорчатые крылья, на карниз опустился громадный нетопырь. Кир Дрэкул еще не успел до конца вернуться в человеческий образ, птичьи когти еще не держали оружие, но защитную пентаграмму он снес одним плевком. Двери спальни рухнули, нам в лицо ударил столб теплой воды. Снизу с топотом неслись стражники, их закружило в водовороте.

Опоздавшим достаются кости. Мы не могли успеть, ведь враг напал на бастион изнутри. Моя мать утонула в сухой опочивальне. Она лежала навзничь, в ярких шелках и браслетах, которые так любил дарить ей отец, на груди ее били хвостами рыбы. Моя младшая сестра, двух лет от роду, скулила на руках дрожащих служанок. Они ночевали этажом ниже и ничего не слышали. Ничего.

По всему бастиону вспыхнули огни. Явился куропалат, начальник стражи, заранее готовый к смерти. Держась за грудь, поднялся по мокрым ступеням историк Исайя. Брезгливо перешагивая через скачущих рыб, приковылял книжник Фома.

– Вот ее путь, – кир Дрэкул по щиколотку в воде прошел за балдахин, сорвал его вместе с перекладиной. Даже я, мальчишка, не имел права врываться туда, в роскошный шелковый сераль. Это все равно, что подглядывать за обнаженной матерью. В углу, среди плававших подушек, тонкой жилкой бился фонтан для питья.