Страна, которую придумал я. Или которая придумала меня

Я улыбаюсь. Точно подмечено.

Снова вспоминаю её.

Помню наши долгие прогулки – говорили обо всем на свете, не могли наговориться. И первый поцелуй – неловкий, трепетный, выворачивающий душу. От него кружилась голова и подгибались колени. Весь мир замирал и взрывался миллионом огней. Было страшно дышать – чтобы не спугнуть, не разрушить это невероятное, хрустальное мгновение.

А потом – бесконечные вечера, долгие разговоры обо всем и ни о чем. Я млел от ее близости, от доверчивого тепла ее плеча. Тонул в ее глазах, в звуке ее голоса. Не мог поверить, что все это происходит со мной. Что я – счастливейший из смертных.

Мы не строили наивные планы – на всю жизнь вперед, на вечность. Так искренне, так отчаянно верили в это "всегда". В незыблемость и нерушимость первой любви.

Невозможно описать словами то чувство абсолютного единения, эйфории, восторга. Словно ты парил над землей, дотрагивался до звезд. Словно в одночасье познал все тайны мироздания – и самого себя. Первая любовь стала для меня вторым рождением. Рождением в чувствах, в страсти, в осознании собственного "я".

Как похоже это было на мое первое знакомство с Дальним Востоком! Тот же трепет первооткрывателя, то же чувство прорыва к чему-то истинному, сокровенному. Бескрайние просторы тайги, величие сопок будили во мне восторг почти мистический. Казалось, здесь, на краю земли, приоткрывается завеса над тайнами бытия. Казалось, сама душа раздвигает свои пределы – и дышит полной грудью.

Я вдыхал морозный воздух Камчатки – а чудился аромат московских улиц. Вслушивался в рокот океанского прибоя – а слышал перезвон трамваев на Чистых прудах. Заснеженные вулканы оборачивались сугробами Патриарших, горячие гейзеры – обжигающим чаем из термоса.

Дальний Восток стал для меня вторым обретением любви. Любви к жизни – во всей ее красоте и необъятности. Любви, не знающей границ и условностей. Безграничной и всепобеждающей, как сама природа, как само мироздание.

В первозданной мощи вулканов, в безбрежности океана я вдруг увидел отражение своих юношеских чувств. Такую же неистовую жажду познания, такой же дерзкий вызов пределам и расстояниям. На Камчатке я заново переживал себя шестнадцатилетнего – и заново постигал великую магию любви.

Здесь, в краю гейзеров, все обретало подлинный масштаб. Мелкие обиды и разочарования таяли, как утренний туман. Зато светлые, возвышенные чувства – крепли и мужали, напитывались соками земли. Становились частью большого мира, неотъемлемыми от вечного круговорота бытия.

Она научила меня любить – бесстрашно и безоглядно, до самозабвения. Дальний Восток – принимать жизнь во всей ее полноте. Со всеми ее радостями и горестями, взлетами и падениями. Научил быть открытым и щедрым – к людям, к миру, к собственной судьбе.

Моя первая любовь не сбылась, расплескалась по дорогам жизни. Но она оставила во мне неизгладимый след – привкус чуда на губах, частицу вечности в сердце. Стала той неотъемлемой частью меня, которая всегда шепчет: люби, твори, дерзай!

Так же и земля вулканов – далекая, заповедная. Один раз прикоснувшись к ее тайне, уже не сможешь жить иначе. Будешь всегда стремиться к ней – мыслями, сердцем, всем своим существом. Будешь черпать в ее несокрушимой силе вдохновение и стойкость. Сверять по ней свой путь – истинный, неподвластный компромиссам.

…Глядя на заснеженные сопки, я мысленно обращаюсь к ней. Через годы и расстояния говорю ей "спасибо". За тот священный огонь, что она зажгла во мне. За смелость и красоту юношеской мечты.

Говорю: живи, моя далекая! Люби и будь любимой. Помни о том счастье, что было нам подарено. И знай, что где-то за тысячи километров есть человек, для которого ты – самое дорогое воспоминание.

Есть человек, который будет вечно хранить тебя – в памяти и в сердце. Как свою путеводную звезду, как свое прикосновение к чуду.

Ведь первая любовь неповторима и незабываема. И именно она во многом определяет наш дальнейший путь. Именно она учит высоте и бескорыстию чувств, абсолютной вере и самоотречению.

И если суждено было расстаться – значит, так было нужно. Для чего-то более важного и глобального. Возможно – для того, чтобы научиться любить весь мир. Так же пылко, так же беззаветно – как любил когда-то одну-единственную.

Первая любовь и Дальний Восток – два якоря моей юности. Два маяка, что озарили мои дни негасимым светом. Благодаря им я стал тем, кто я есть. Человеком, для которого любовь – высший дар и высшая ценность.

Здесь, на Камчатке, я со всей ясностью понимаю это. Заново переживаю момент истины, перерождения в чувствах. Обретаю себя – неуязвимого для суеты и компромиссов. Твердо знающего: нет ничего выше и прекраснее любви.

К женщине и к миру, к вечному и сиюминутному. К тому, что наполняет смыслом каждый наш день и час.

…И пусть расстояния не властны над памятью сердца. Пусть то, что было свято и прекрасно – останется с нами навсегда.

Освещая путь. Храня от бурь и невзгод.

Даря крылья – и направляя к мечте.

Глава 17. На перекрестке времен и культур

Хабаровск встречает меня ветрами и туманами, низким небом над просторами Амура. Город-труженик, город-страж – он хранит память о славных и трагических страницах истории. В величественных соборах и старинных особняках, в обелисках и мемориалах – отголоски былых эпох.

Основанный в 1858 году как военный пост, Хабаровск быстро стал ключевым форпостом России на Дальнем Востоке. Через него пролегали торговые пути, здесь разворачивалось освоение новых земель. Первые переселенцы, казаки и купцы закладывали основы будущего города – с его неповторимым обликом и характером.

Я стою на набережной Амура, наблюдая, как река неспешно несёт свои воды, отражая серое небо. Рядом со мной останавливается пожилой мужчина в поношенной кепке.

– Красиво сегодня, правда? – обращается он ко мне, щурясь на солнце, которое пытается пробиться сквозь облака.

– Да, завораживает, – отвечаю я. – Амур величественен.

– Я здесь каждое утро гуляю, – продолжает он. – Привычка с юности осталась. Город меняется, а река – всё та же.

– Вы коренной хабаровчанин?

– А как же, родился и вырос здесь. Николай Петрович, к вашим услугам.

– Александр, очень приятно.

Мы пожимаем руки, и Николай Петрович начинает рассказывать о том, каким был город в его молодости.

– Помню, как мы мальчишками бегали по этим улицам, гоняли мяч, купались в Амуре. Тогда здесь ещё не было таких высоток, всё больше деревянные дома да сады.

– А сейчас город сильно изменился?

– Конечно. Но душа его осталась прежней. Люди здесь особенные – открытые, добрые.

XX век принёс Хабаровску немало испытаний. Революция и Гражданская война, японская интервенция и установление советской власти. В 1920-е годы город стал центром Дальневосточной республики, а затем – столицей огромного Дальневосточного края.

Но был в истории Хабаровска и особый, малоизвестный период – время японского присутствия в начале XX века. Японцы называли Хабаровск на свой манер – Хафа. Здесь кипела деловая и культурная жизнь одной из самых прогрессивных японских диаспор того времени.

– Вы знали, что раньше наш город называли Хафа? – неожиданно спрашивает Николай Петрович.

– Слышал об этом, но мало что знаю.

– Мой дед рассказывал. Японцы жили здесь бок о бок с русскими. У них были свои лавки, мастерские. Многие женились на наших девушках. Это была удивительная эпоха.

Я решаю отправиться в Хабаровский краеведческий музей, чтобы узнать об этом больше. Здесь как раз открылась выставка “Японский Хабаровск”, собравшая уникальные документы и фотографии тех лет.

– Добрый день, меня зовут Елена, я экскурсовод, – приветствует меня молодая сотрудница музея с искрящимися глазами. – Интересуетесь историей Хафа?

– Да, очень хотелось бы узнать подробнее.

– Отлично, пойдёмте со мной.

Мы проходим в зал, где на стенах висят старые фотографии, вырезки из газет, карты.

– Представляете, многие хабаровчане и не подозревают, что век назад по улицам их города ходили японские гейши и самураи, – улыбается Елена. – А ведь японская община внесла огромный вклад в развитие города. Были среди них и известные предприниматели, и талантливые фотографы, и блестящие врачи.

Разглядываю пожелтевшие снимки: степенные японские купцы в шелковых кимоно, их русские жёны в модных европейских платьях. Дети с озорными раскосыми глазами.

– Посмотрите, это семья Такаси, – указывает Елена на одну из фотографий. – Он владел чайной лавкой на центральной улице, а его жена Анна была учительницей в местной школе.

– Они выглядят такими счастливыми, – замечаю я.

– Да, японцы Хафа искренне полюбили этот город, считали его своим домом. Но история распорядилась иначе…

– После поражения Японии во Второй мировой войне они были вынуждены уехать, верно?

Елена кивает.

– Покинули обжитые места, бросили налаженный быт. Многие из них так и не смогли вернуться на родину, растворившись в водовороте лихолетья.

– Жаль, что так мало известно об этой странице истории, – вздыхаю я.

– Мы стараемся сохранить память о них. Память о Хафа – это часть нашего культурного наследия, которую мы обязаны сохранить.

Но чтобы по-настоящему понять душу Хабаровска, мало знать даты и события. Нужно вслушаться в истории его жителей, в саму атмосферу этого многоликого города.

Первым делом иду на Центральный рынок – средоточие красок, запахов, языков. Над прилавками – пёстрые навесы, в воздухе плывут ароматы специй и пряностей. Торговцы зазывно выкрикивают цены, покупатели придирчиво выбирают товар. В этой весёлой толчее смешались лица всех мастей – узкоглазые, скуластые, белесые, смуглые.

– Эй, друг, отведай корейской капусты! – машет мне румяная улыбчивая кореянка в ярком фартуке. – Сама квасила, по бабушкиному рецепту. С чесночком, с перчиком – пальчики оближешь!

– Спасибо, с удовольствием попробую, – отвечаю, подходя ближе.

Пробую хрусткую, остро пахнущую капусту – и будто переношусь на столетия назад. В те времена, когда первые корейские переселенцы ступили на приамурскую землю.

– Вкус потрясающий! Вы давно здесь торгуете?

– Ой, да уже лет двадцать, – улыбается она. – Моя семья здесь давно живёт. Хабаровск стал для нас родным домом.

– Как вас зовут?

– Соня. А вас?

– Александр. Очень приятно.

– Если захотите ещё вкусностей, заходите ко мне. У меня и кимчи есть, и маринованные овощи.

Перехожу к узбекским рядам – и глаза разбегаются от разноцветья курпе, сюзане, ковров. За прилавками – степенные мужчины в ярких халатах и тюбетейках.

– Проходи, дорогой, выбирай! – приветливо кивает мне седобородый аксакал. – Есть ковры бухарские, самаркандские, хивинские. Ручная работа, всё как встарь, как деды наши ткали.

– Очень красиво. Вы сами привозите их из Узбекистана?

– Конечно! Раз в год ездим на родину, привозим товары. Но сами уже давно здесь живём.

– Не скучаете по родным местам?

– Родина всегда в сердце, – мудро отвечает он. – А здесь люди хорошие, гостеприимные. Это главное.

А вот и нанайские ряды – с причудливыми деревянными масками, расшитыми халатами, поделками из рыбьей кожи. За прилавком – женщина с тёмным, будто вырезанным из дерева лицом.

– Ты маску смотри, маску бери, – певуче говорит она, протягивая мне резное изделие. – Это Калгама, хозяйка Амура. Её лик носили наши шаманы, когда просили у реки удачной ловли. Такая маска в доме – к добру, к достатку.

– Очень красиво. Вы сами их делаете?

– Мой сын мастерит, а я помогаю. Традиции предков сохраняем.

– Расскажите о вашей культуре, мне очень интересно.

Она улыбается, глаза светятся гордостью.

– Наш народ живёт здесь испокон веков. Мы верим, что река – это живая сущность, она даёт нам жизнь и силы. Всё, что мы делаем, посвящено ей.

Покидаю рынок – и несу в себе отпечаток всех этих лиц, голосов, историй. Несу ощущение чуда – как от прикосновения к дивной мозаике народов и судеб.

Вечереет, и я захожу в маленькое уютное кафе – перевести дух, собраться с мыслями. Заказываю ароматный кофе по-восточному, неспешно оглядываю посетителей. За одним столиком – шумная компания молодых ребят: русские, якуты, буряты. За другим – две кореянки, мать и дочь, в традиционных ханбоках. А вон та красивая женщина с точёными чертами – не иначе, с Кавказа…

– Первый раз в Хабаровске? – улыбается официантка, ставя передо мной дымящуюся чашку. – Я по вашему виду вижу – приезжий.

– Да, верно, – отвечаю. – Вы очень наблюдательны.

– Наш город такой – сразу видит новых людей. Ничего, осмотритесь – полюбите его. Он многоликий, хлебосольный. Всем находится место, никто не чувствует себя чужим.

– А вы местная?

– Нет, приехала из Белоруссии десять лет назад. Теперь вот работаю здесь, и ни капли не жалею. Катя, кстати.

– Александр. Очень приятно.

Разговорились. Катя рассказывает о том, как её привёл в Хабаровск случай, как сразу влюбилась в этот город.

– У нас тут особая атмосфера, – делится она, присаживаясь за мой столик на минутку. – Люди открытые, дружелюбные. Неважно, какой ты национальности, цвета кожи. Была бы душа светла, совесть чиста.

– Это чувствуется. Я за один день уже столько интересных людей встретил.

– А уж как гостей принимать умеем – ни в одном городе такого не встретишь!

– Расскажите, как вы тут праздники отмечаете.

– О, это особая тема! На моей свадьбе, кажется, полгорода собралось. С песнями, плясками, дарами. А когда у мужа случилась беда, в больницу – несли всем миром, что могли: кто варенье, кто тёплые носки, кто бульон в термосе.

– Это потрясающе.

– Мы тут – как одна семья, – улыбается она. – В горе и в радости, в богатстве и в бедности. Все вместе, одной дружной командой.

И снова – лица, судьбы, истории. Снова – соприкосновение с живой тканью города, с его горячим и щедрым сердцем.

А на следующий день иду в краеведческий музей – соприкоснуться с историей края, с его древними корнями. Вот берестяные грамоты первых русских поселенцев, вот потемневшие от времени маньчжурские доспехи. А вот – старинные карты с трогательно наивными надписями: “земля неведомая”, “люди, зверю подобны”…

Особенно впечатляет зал, посвящённый коренным народам Приамурья. Затейливые резные маски, покрытые магическими письменами, ритуальные шаманские бубны. Берестяные туеса, расшитые причудливым орнаментом.

– Каждый предмет – целая летопись, – увлечённо рассказывает экскурсовод, миловидная эвенкийка. – Возьмите вот этот бубен – ему больше ста лет, он принадлежал великому шаману. В его узорах – вся мудрость нашего народа, все знания о мире видимом и невидимом.

– А вы сами из коренных народов?

– Да, я эвенкийка. Меня зовут Алина.

– Очень приятно, Алина. А молодёжь интересуется своей культурой?

– Сейчас всё больше, – радуется она. – Молодые люди тянутся к истокам, жаждут постичь мудрость предков. Мы проводим мастер-классы, фестивали.

– Это здорово. Хотел бы побывать на таком мероприятии.

– Приходите завтра на набережную, будет праздник. Будем рады видеть вас.

Прощаюсь с гостеприимной хранительницей древностей – и выхожу на улицы Хабаровска, освежённый, пропитанный новыми знаниями. Смотрю на город будто иными глазами – пытливо, благоговейно. Прозревая за современными фасадами кружево культур и традиций, вековые напластования истории.

И отовсюду – с вывесок магазинов, с афиш и рекламных щитов – мне улыбаются лица. Русские и якутские, корейские и армянские, бурятские и украинские. Будто спрашивают беззвучно: “Ну что, понял теперь, что за город такой – Хабаровск? Почему мы его так любим, почему никуда отсюда не уедем?”

Понял. Всем сердцем понял. Потому что здесь, как нигде, ощущаешь себя частью целого. Малой каплей в могучем потоке многонациональной жизни. И от этого чувства – щемит и полнится душа, распахиваются крылья за спиной.

“Я – хабаровчанин!” – вот что значат эти слова. Не просто отметка в паспорте – клеймо на сердце, печать на судьбе. Знак принадлежности к братству сильных и добрых, закалённых ветрами Амура.

К племени романтиков и тружеников.

К народу, что сквозь годы и испытания – сберёг главное. Умение любить. Ценить друг друга. Быть отзывчивым к чужой беде и радости.

Быть – человеком.

Уезжаю из Хабаровска – и увожу с собой не только воспоминания.

Увожу эту любовь. Это чувство семьи.

Увожу благодарность – за то, что приоткрыли душу. Поделились сокровенным.

Позволили – пусть и ненадолго – стать частью дивного многоцветья.

Дивного многоголосья судеб и культур.

Всех тех, кто с гордостью говорит: “Мы – хабаровчане”.

Кто по праву считает этот город – своим.

Глава 18. В объятиях холода и тепла

Якутск – город-легенда, город-феномен. Самый холодный в мире из крупных городов, он словно магнитом притягивает искателей приключений. И вот теперь моя очередь – испытать на себе суровость и очарование якутской земли.

Прощаюсь с гостеприимным Хабаровском, с его шумными улицами и разноликой толпой. Впереди – путешествие в неведомое, в край вечной мерзлоты и полярных сияний.

В самолете – пестрая публика, фантасмагория лиц и судеб. Пожилая якутка в традиционной меховой шапке, с лицом, изрезанным морщинами-трещинами. Молодая мама-эвенкийка, убаюкивающая малыша в расписном бисерном одеяльце. Шумные парни-шахтеры, хохочущие над какой-то грубоватой шуткой. Седой профессор-геолог, увлеченно листающий потрепанный атлас.

– В первый раз в наши края? – улыбается сосед, плечистый детина в расстегнутой меховой куртке. – Ну, держись, парень! Якутия – она испытывает на прочность. Слабаков не любит, ленивых не терпит. Зато тем, кто с ней на "ты", – все богатства отдаст, всю красоту откроет!

Самолет идет на снижение, в иллюминаторе мелькают белоснежные громады сопок. Бескрайние просторы тайги кажутся застывшим зеленым морем, угрюмым и неприступным.

Якутск встречает меня морозным поцелуем, обжигая щеки колючим снегом. Самый холодный город планеты – кажется, даже воздух здесь звенит от стужи, даже солнце светит по-особому, с ледяным блеском.

Но стоит войти в аэропорт – и меня окутывает волна тепла. Не только от работающих на полную мощность батарей, но и от улыбок встречающих. Охранник в меховой шапке ушанке, таксист в расстегнутой дохе, симпатичная якутка на ресепшене отеля – все они лучатся радушием и гостеприимством.

«Добро пожаловать в Якутию!» – искренне, от души желают мне. И я верю – здесь и правда рады каждому гостю, здесь привечают путников, как в старые добрые времена.

По дороге в город дивлюсь контрастам якутской жизни. За окнами такси – бескрайние снежные просторы, дремучая тайга, унылые серые девятиэтажки на окраинах. А в салоне – печка на полную катушку, лихой шансон из магнитолы, рассказы водителя о здешних нравах и обычаях.

Мой новый знакомый, Айсен – типичный якут: невысокий, крепкий, с раскосыми глазами и смуглым обветренным лицом. Он лихо лавирует между сугробами и ухабами, и знай себе балагурит, скаля в улыбке крепкие белые зубы.

– Якутия, она ведь особенная, – вещает Айсен, лихо вписываясь в поворот. – У нас тут своя атмосфера, свой характер. Суровый, но справедливый. Зимой морозы трещат, минус 50 – обычное дело. Зато летом – жара, комары, пыль столбом! И люди такие же – вроде неприступные, угрюмые, а приглядишься – душа нараспашку, последним поделятся.

Слушаю его разглагольствования и про себя удивляюсь: неужели можно так любить этот край вечной мерзлоты? Неужели за полярным кругом действительно есть какая-то особая романтика, влекущая сюда людей со всего мира?

Городские пейзажи за окном только укрепляют мое недоумение. Обшарпанные пятиэтажки-хрущевки чередуются с современными бизнес-центрами, покосившиеся деревянные домишки – с ультрамодными бутиками. На перекрестках – затрапезного вида бабушки, торгующие пучками укропа и молодые модницы в лосинах и пуховиках.

– Якутск – город контрастов, это да, – смеется Айсен, перехватив мой озадаченный взгляд. – У нас тут всякой твари по паре. Олигархи алмазные в мехах да бриллиантах, и работяги простые в телогрейках. Якуты коренные, верные заветам предков – и якутяне современные, продвинутые. Традиции и прогресс, азия и европа – все смешалось в доме Облонских, в смысле, в Якутске нашем.

Пока я раздумываю над этим философским пассажем, такси лихо подруливает к гостинице – внушительной сталинской высотке в самом центре. В холле – красные ковровые дорожки, портьеры с кистями и хрустальные люстры. Прямо-таки советская роскошь в миниатюре.

– Ну, добро пожаловать, в общем! – Айсен лучезарно улыбается на прощание. – Осваивайтесь, ныряйте в нашу якутскую жизнь. Только учтите – затянет, мало не покажется! Наша земля, она такая – если примет, то всем сердцем, на всю жизнь. Будете потом сюда рваться при каждой возможности – за глотком свежего воздуха, за искренностью, за живым теплом.

Киваю и машу рукой вслед удаляющейся машине. Неужели и правда затянет? Неужели я тоже поддамся очарованию этого сурового и самобытного края? Что-то подсказывает – есть, есть в словах Айсена своя сермяжная правда.

Номер в гостинице – со всеми удобствами, но безликий и скучный. Зато из окна открывается потрясающий вид на замерзшую реку Лену и сопки вдалеке. Безмолвная, величественная красота, от которой дух захватывает и хочется разводить руками – как же я мал и ничтожен на фоне этих ледяных громад!

Обзвонив местных знакомых и забив встречи на ближайшие дни, решаю не засиживаться в четырех стенах. Тем более, в номере начинает потряхивать от холода – толстые стены старой высотки будто источают стужу, сковывая тело ломотой.

Спасаясь бегством от холодрыги, ныряю в город. Просто бреду куда глаза глядят – вдоль унылых панельных многоэтажек и потемневших от времени деревяшек. Вывески на магазинах и баннеры на столбах режут глаз непривычными якутскими словами – "көмүс", "таба", "сахалыы".

На перекрестке меня чуть не сбивает с ног бойкая бабулька в ярко-оранжевой шубе. Ростом мне по пояс, она деловито семенит куда-то, не разбирая дороги и ворча под нос на молодежь, не уступающую дорогу старшим.

– Эй, парень, ты что, ослеп, однако? – ворчит она, сверкая на меня черными, как маслины глазами. – Смотри, куда прешь! Вот в наше-то время молодые старикам завсегда уважение оказывали. А щас – ни стыда, ни совести!

– Простите, аба́й\*, я нечаянно, – лепечу виновато, с трудом вспоминая якутское обращение к старшим.

Бабулька мгновенно оттаивает, расплывается в улыбке.

– Ничего, ничего, бывает. Ты, никак, приезжий? Дай-ка угадаю – с Москвы?

Киваю, удивляясь ее прозорливости. Неужели сразу видно, что не местный?

– А то ж! – бабулька довольно прищелкивает языком. – Сразу видать – столичный гусь, интеллигент. Ты уж не серчай, милок. Заходи лучше в гости – чаем напою, оладушками накормлю. Сказки наши якутские послушаешь – олонхо называются. Я ведь из племени сказителей-олонхосутов, мне сам бог велел гостей привечать да мудростью делиться.

От неожиданности я теряюсь, начинаю мямлить что-то невразумительное. Но бабулька и слушать не желает – бесцеремонно хватает меня под руку и тащит в ближайший двор.

– Ничего не знаю, раз встретились – так тому и быть! У нас ведь в Якутии как – гость в дом, бог в дом. Не побрезгуй старухиным угощением – глядишь, судьбу себе на годы вперед заладишь.

И я повинуюсь, покоряясь напору и обаянию этой якутской бабы-яги. В конце концов, не зря же меня сюда занесло – знать, суждено постигать загадочную якутскую душу не только в музеях и ресторанах, но и вот так, без церемоний, за самоваром в обшарпанной хрущевке.

В квартирке у Агафьи Егоровны – так зовут мою добровольную гидессу – пестро и чистенько. Ковры на стенах, герань на окнах, фарфоровые слоники на полках. На кухне – ситцевые занавески, расписная утварь, магнитики с видами Якутска на допотопном холодильнике.

– Я ведь всю жизнь учительницей проработала, – охотно делится хозяйка, споро накрывая на стол. – Детишек грамоте учила, языку саха. Мы же свой язык, свои корни завсегда блюли – и при царе, и при советской власти. А как вышла на пенсию – взялась в школе кружок по фольклору вести, сказки-олонхо детям сказывать. Чтоб знали, чьих будут, гордились предками своими.