Эпизоды любви

– Лерка, хватит издеваться, – он попытался надрать своей спутнице уши, то та вовремя закрыла их ладошками.

– Все, закончили, отстань, – она попыталась от него отбиться, и ей это удалось.

– Короче, такая Земля, как наша, может быть только одна и только в одном месте во вселенной, – резюмировал он после нескольких минут молчания.

– Ага. В одном месте, – согласилась Валерия умиротворенным голоском, – но в разных измерениях.

– Может и так. Об измерениях я еще не думал. А вот если бы вселенная была не бесконечной, но таких вселенных было бесконечное множество, – Юрий взглянул на Леру, и только тут обнаружил, что она мирно посапывает, отвернувшись к иллюминатору.

У него аж дух захватило от негодования, – «Вот ведь проныра, мне поспать не дала, а сама удрыхлась». Но будить ее он не стал, а только ласково поцеловал в розовое ушко.

Самолет приземлился уже под вечер. На часах вроде всего ничего, а на улице уже темно. Еще часа три они ждали в столичном аэропорте своего местного рейса. И только часам к десяти вечера были наконец в родном городе.

– Ну вот мы и дома, – Юрий открыл ключом широкую дверь своей старой четырехкомнатной квартиры и перетащил через порог огромный, на колесиках, дорожный чемодан.

– Ноги прямо отваливаются, скорей сапоги скинуть, Валерия хотела зайти в квартиру, но натолкнулась на спину Юрия. – Давай, не стой в дверях, проходи, – подтолкнула она его сзади.

Вот уже несколько лет они жили вместе. Жили одной семьей, хотя так и не нашли времени официально оформить свои отношения. Причем ни один из них не был против, но сначала все как-то некогда было, а потом, вроде бы, как и незачем. Хотя периодически разговор на эту тему поднимался.

Повесив куртку на вешалку, Юрий повез чемодан в зал, а Лера сразу заскочила в туалет. Последние дни она как-то неважно себя чувствовала, то ее начинало мутить от казалось-бы привычных запахов, то вдруг появлялась беспричинная раздражительность. К тому же еще эта задержка… Вот и сейчас ее чуть не вырвало. Спасло только то, что у нее с утра ничего во рту не было. «Надо бы тест сделать», мелькнула в голове мысль. Но теперь уж завтра.

Назавтра они как обычно разъехались каждый по своим делам, потому, что у каждого помимо их общего бизнеса, были собственные проекты.

Лера позвонила уже ближе к вечеру.

– Юра, привет. Можешь говорить? Ты где?

– Сейчас не совсем удобно. Пока на работе, но уже заканчиваю, а ты?

– Я тоже сейчас буду выходить. Знаешь, мне что-то нужно тебе сказать.

– По работе?

– Нет

– До вечера подождет? А то у меня просто люди тут.

– Подождет конечно. Слушай, а ты не мог бы после работы в магазин заскочить, купить чего-нибудь вкусненького?

– Есть повод?

– Думаю, что да.

– Приятный?

– По плохим только алкоголики пьют.

– Ок. Заскачу. Ну давай, пока, целую.

– Целую, пока.

По дороге домой Юрий заехал в супермаркет, купил бутылку вина, фруктов, сыра и каких-то закусок.

Звонил он долго, но так и не дождавшись, открыл дверь своим ключом. Леры еще не было. «Странно, должна бы уже прийти». Пользуясь свободным временем, он накрыл в зале журнальный стол, поставил на него купленную бутылку красного сухого вина, аккуратно сложил в высокую вазу вымытые фрукты и расставил закуски. Спохватившись, принес два больших стеклянных бокала.

«Ну вот, теперь вроде все готово». Он уселся в кресло, но немного подумав вскочил и поставил на стол высокий медный подсвечник с двумя тонкими красными свечами. Затем метнулся на кухню, нашел коробок спичек и зажег свечи.

«Ну, теперь действительно все». Он уселся в удобное глубокое кресло и стал ждать.

Глава XXV. Серый ангел

Я сижу в старом массивном кресле, в глубине комнаты, напротив высокого, во всю стену окна, окаймленного по краям тяжелыми темно-зелеными шторами. Ноги мои вытянуты, руки полусогнуты в локтях и покоятся на мягких подлокотниках. Голова откинута на высокую спинку, веки прикрыты. Большие, серые крылья свисают по краям кресла и стелются по обе его стороны по пушистому светло-серому ковру. Я предаюсь короткому отдыху и неге после дальней дороги. За окном начинающийся вечер и редкий дождь. Комната наполнена сумраком и покоем. Редкие, крупные капли дождя, ударяющиеся о подоконник, настраивают на созерцание и размышления.

Мне не надо открывать глаза, чтобы увидеть его. Его высокая высохшая фигура отчетливо выделяется на фоне еще светлого оконного проема. Он стоит неподвижно. Облокотившись о низкий подоконник прямыми руками, и чуть подавшись вперед, он смотрит через плачущее стекло на улицу. За окном сереющий вечер, унылый дождь и молочный туман. Все размыто, все зыбко, цветов нет. Редкие прохожие, обходя лужи, спешат по своим делам, изредка уворачиваясь от проезжающих мимо автомобилей. Сверху он может видеть только шапки зонтов, которые в разных направлениях двигаются по асфальтовому тротуару, иногда сталкиваясь, иногда огибая друг друга. Но скорее всего он этого не видит. Его глаза широко раскрыты, но он где-то далеко отсюда. И только когда в доме напротив, начинают то тут, то там, зажигаться вечерние окна, он приходит в себя, поворачивается спиной к окну и, всматриваясь в густеющий сумрак, направляется вглубь комнаты.

В комнате уже почти темно. Он напряженно смотрит перед собой и идет осторожно, на ощупь. Меня почти не видно, но, если бы даже в комнате горел яркий свет, он все равно бы меня не увидел. Так уж устроены люди. Никогда они не замечают главного, а уделяют повышенное внимание всяким пустякам. Приблизившись, он нащупывает руками спинку второго, рядом стоящего кресла, и, обойдя его, усаживается к невысокому журнальному столику, почти лицом ко мне. Я слышу, как он в темноте наклоняется и водит руками по столу, пытаясь найти спички. Наконец, найдя коробок, он осторожно трясет его, будто пытаясь по звуку определить, сколько в нем спичек, затем аккуратно открывает и чиркает спичкой. Вспыхнувшее пламя сперва пугливо мечется, роняя по стенам причудливые изогнутые тени, затем разгорается ровным желтым светом, высвечивая его лицо: бледный высокий лоб с упавшей на него седой прядью, карие с прищуром глаза, прямой, узкий нос, тонкие, почти бесцветные губы. Несмотря на преклонный возраст и уединенный образ жизни, щеки и подбородок его гладко выбриты, а ногти находятся в безупречном состоянии. Все эти признаки, безусловно, выявляют в нем человека педантичного, сильного и независимого.

Протянув тонкую, старческую руку, он зажигает две свечи, стоящие на столике в высоком медном подсвечнике. Рядом с подсвечником в изящной стеклянной рамке стоит фотография молодой женщины. Он кладет на стол коробок, и уже хочет откинуться на спинку кресла, когда случайный блик от горящих свечей падает на стекло. Он нагибается, берет фотографию и подносит ее ближе к огню, стараясь во всех подробностях разглядеть черты любимого человека.

На фотографии изображена женщина лет тридцати пяти. Она сидит вполоборота, и, повернув и чуть наклонив голову, через плечо смотрит в объектив камеры. Светлые, длинные волосы обрамляют бледное лицо, и, спадая нежным шелком, покоятся на ее плечах. Длинная челка закрывает высокий лоб. Но самое главное – это глаза. Взгляд ее чудесных голубых глаз настолько пронзителен, и в них столько какой-то невысказанной грусти, столько понимания, что кажется, будто они смотрят прямо в душу, заставляя всматриваться и искать в статичном изображении следы жизни. Этот эффект еще более усиливается играющими на стекле бликами. И он безотрывно смотрит на фотографию, проводя рукой по рассыпавшимся по плечам волосам, по бледному овалу лица, по грустной улыбке губ. Не выпуская фотографии, он откидывается на спинку кресла и закрывает глаза.

Я знаю, о чем он думает. Вернее – о ком. Он думает о ней. Они никогда не были женаты, хотя он всегда считал ее своей женой. Они так доверяли друг другу во всем, так безумно любили друг друга, так безудержно предавались жизни, что они просто не задумывались, чтобы официально оформить свои отношения. Он ее боготворил, она его обожала. И вот однажды она исчезла. Она просто ушла из дома и не вернулась. Вечером она позвонила ему по телефону, предупредила, что вернется поздно и попросила его не ложиться спать до ее возвращения, т. к. у нее была важная и просто замечательная весть для него. Он приготовил бутылку хорошего вина, накрыл на стол, зажег свечи и сел ее ждать.

Он ждал ее весь вечер. Затем он начал волноваться и позвонил ей по телефону. Она не брала трубку. Немного подождав, он позвонил ей снова, и опять никакого ответа. Он вышел на улицу. Было невыносимо холодно. Он простоял оставшуюся ночь у подъезда, периодически звоня то ей, то в полицию, то в скорую помощь. Она не вернулась ни утром, ни на следующий день, ни через неделю, ни через год. Все ее поиски не дали никакого результата.

С тех пор прошло уже тридцать лет, но каждый вечер он зажигал свечи, ставил на стол ту самую бутылку вина, два бокала, и садился ее ждать. Ему казалось, что, если он будет выполнять этот, кажущийся со стороны нелепым, ритуал, если на столе будут гореть свечи, она обязательно вернется. Вернется, если даже для этого потребуется много, очень много времени.

Я смотрю на него и вижу в его мыслях ее образ. Вот они вместе гуляют по старинному парку, вот весело едят мороженое, вот она катается на карусели, и машет ему рукой, а он смотрит на нее снизу-вверх и тоже машет в ответ. Вся их совместная жизнь проходит в его воспоминаниях. Подбородок его дрожит, из прикрытых глаз катится слеза. Он сидит неподвижно. В доме тишина, только капли дождя стучат по стеклу, да потрескивают огнем оплывающие свечи.

Ему осталось недолго, и он об этом знает. Он не боится смерти. Единственное, чего он боится, это не дождаться ее. Он боится, что уйдет раньше, чем она вернется, и от этого ему становится особенно больно. Больно не за себя, а за нее, за то, что она придет и не найдет никого, с кем она была когда-то знакома, кто смог бы ее любить и защищать. Я смотрю на него и удивляюсь. Удивляюсь, что на излете жизни он думает не о себе, удивляюсь, что несмотря ни на что, он продолжает ждать. Ждать и верить. Он даже не стал менять мебель в квартире, боясь, что, вернувшись, она не узнает родного жилища. Я-то прекрасно знаю, что она не вернется.

Я знаю – что она ему хотела сказать в ту последнюю ночь. У них должен был быть ребенок. Чудесный малыш. Мальчик. Она хотела сделать ему сюрприз, когда случайный маньяк настиг ее в густом парке, недалеко от дома, изнасиловал, а потом жестоко убил. Он не был помешанным. Он тщательно скрыл следы преступления. Он спрятал ее труп, и тело так и не нашли. Я это знал. Знал всегда. А он продолжал ждать ее все эти годы.

Я пришел за ним, но мне кажется несправедливым, если он не дождется ее. Я сделал все возможное, что было в моих силах. Я нашел по ту сторону жизни ее бессмертную душу и привел за собой в этот мир. Но этого было мало. Я восстановил ее истлевшее бренное тело, вдохнул в него душу и наполнил былыми воспоминаниями. Теперь она знала, как он ждал ее все эти годы, как проводил все вечера, сидя в старом кресле и прислушиваясь к звуку шагов на лестнице. Она видела, как он, точно тень, ходит по пустой квартире, открывает платяной шкаф, смотрит на аккуратно сложенные ее вещи, вдыхает слабый, едва различимый аромат ее тела и духов. Затем благоговейно проводит рукой по висящим платьям, вспоминая свои ощущения, когда он обнимал и ласкал ее. Теперь она знает все, и у нее есть всего лишь несколько часов в этом мире. Потом она должна вернуться.

Я внимательно смотрю на него, когда на лестнице раздается легкий цокот шагов. Он продолжает сидеть неподвижно, очевидно ожидая, что шаги, как это уже бывало тысячу раз, пройдут мимо, исчезнув где-то на верхних этажах. Но шаги затихают. Возникает некоторая пауза. И, вдруг, он отчетливо слышит, как в двери поворачивается ключ. Он открывает глаза. Она, не зажигая света, легко входит в комнату, и, найдя его взглядом, быстро идет к нему, присаживается перед ним на колени, берет, и нежно целует его морщинистую руку. Она также молода, как и тридцать лет назад. Она точно такая, какой он ее помнил все эти годы.

– Здравствуй, милый. Ну вот я и вернулась. Ты извини, что я так задержалась, но теперь мы будем вместе. Вместе навсегда. – Она смотрит в его широко открытые глаза и улыбается.

Он, еще не веря в свалившееся на него счастье, берет ее за руку, словно желая убедиться в реальности происходящего. Она не исчезает, как это уже бывало в его снах, когда утром он просыпался, звал ее по имени, и только потом понимал, что все это лишь пустые грезы. Он чувствует нежность ее рук, улавливает легкий запах ее волос, ощущает тепло ее дыхания. Она живая, и она действительно вернулась. Он обнимает ее, и его тело сотрясается в бурных рыданиях. Слезы катятся по его лицу, смывая тяжесть прошедших лет, унося прочь болезни и страдания. Кажется, он молодеет на глазах. Седина уступает место темным волосам, морщины разглаживаются, кожа приобретает здоровый цвет. Он хочет пригласить ее за стол, чтобы, наконец, разлить так долго ожидавшую этого случая, бутылку вина. И тут он замечает меня. Сначала он удивленно смотрит на меня. Потом в его глазах читается понимание.

– Вы за мной? – В его глазах нет страха.

Я молча киваю.

– У меня еще есть время?

– До рассвета.

– Хорошо.

– Не буду вам мешать. – Я деликатно встаю и выхожу из комнаты.

Всю ночь они сидят друг напротив друга и словно юная влюбленная парочка то непрерывно болтают, то вдруг замолкают, глядя друг на друга.

Когда самые первые признаки рассвета трогают небо, когда еще только чутьем понимаешь, что начинает что-то меняться, хотя глаз еще не различает этих изменений, когда предрассветный ветер начинает сгонять облака с ночного неба, освобождая место для предстоящего восхода, я подхожу к нему сзади и кладу руку на его плечо.

– Пора? – Он поворачивается и пристально смотрит мне в глаза.

– Пора.

– Она пойдет с нами?

Я не успеваю ничего ответить.

– Я же обещала, что мы больше никогда не расстанемся. – Она смотрит на меня умоляющим взглядом.

Мне ничего не остается, как только кивнуть ей в ответ.

– Тогда мне ничего не страшно. – Они берутся за руки и смотрят друг на друга.

Взмах руки и они исчезают. Они уходят в мир, где нет болезней и старости, где нет боли и разлуки, где вечный свет и вечная любовь. Я напоследок осматриваю комнату. Догорающие свечи, на столе два недопитых бокала. Тишина. Дождь уже давно кончился. Скоро рассвет, но в комнате пока стоит сумрак. И я медленно растворяюсь в этом сумраке. У меня еще много работы.

Глава XXVI. Вместо эпилога

– Ты думал когда-нибудь, что мы вот так будем сидеть на тучке и болтать ногами?

– Нет, что болтать ногами, не думал.

– И еще ты говорил, что такой же Земли больше нигде нет.

– Так ее нигде и нет.

– А эта?

– Эта не такая же, эта похожая.

– Но ведь ОЧЕНЬ похожая?

– Пожалуй.

– А вон тот мужчина похож на твоего отца.

– А может и на меня. А вон та девушка – на твою мать.

– А мне кажется, что это я.

– Может и ты. Видишь, все совсем не так очевидно.

– Интересно, а их реальность может пересечься с нашей?

– С какой с нашей? С той, что сейчас, или с той, что раньше была?

– С нашей Земной.

– Может быть. Этого никто не знает. И как люди умудряются по разным реальностям путешествовать, тоже загадка.

– Слушай, а мы можем им помочь?

– Так они же сами не хотят ничего менять.

– Это потому, что их пока все устраивает. Но ведь может случиться что-то такое, что заставит их действовать?

– Да, наверное, сможет. Вот это, например.

Они закрыли офис, расположенный в небольшом особнячке в старой части города, и не спеша пошли вверх по улице. Было самое начало лета. Ранний вечер был тих и спокоен. Еще не было той изнуряющей жары, присущей середине лета, когда асфальт начинает плавиться под ногами, а все живое ищет спасительной тени. И тепло сейчас воспринималось как благо, а не как испытание. Неторопливо разговаривая, они шли мимо старых деревянных домиков, окруженных садами, мимо пустых сейчас корпусов университета. Редкие прохожие, пробегая мимо, кидали на них мимолетные взгляды и мчались куда-то дальше. Ей было чуть больше тридцати, но вряд ли кто-нибудь дал бы ей ее возраст. Узкие синие джинсы и голубая, под цвет глаз, футболка, обтягивающая ее стройную, спортивную фигурку делали ее еще моложе, так, что на вид ей можно было дать не больше двадцати пяти. Откидывая с глаз светлые, доходящие до плеч, волосы, она, что-то увлеченно рассказывая, ежеминутно посматривала снизу-вверх на своего спутника, чтобы оценить его реакцию. Ему же было за сорок, а на вид даже чуть больше. Так что случайные прохожие вполне могли их принять за отца и дочь, совершающих вечернюю прогулку. Однако более внимательный наблюдатель обратил бы внимание, что она называет его на Вы, что не характерно для семейных отношений.

На самом деле они были сослуживцами. Более того, он был ее непосредственным начальником. И возвращались они с работы вместе, так как жили в одном районе. Он очень ценил эти вечерние прогулки. Именно на них, возвращаясь вечерами с работы, и разговаривая обо всем и ни о чем, они как-то незаметно сблизились, нашли какие-то общие интересы, и поняли, что их взгляды на жизнь во многом совпадают. Как ни странно, ни он, ни она не состояли в отношениях. Хотя, судя по возрасту, им обоим уже давно было пора обзавестись семьями. Впрочем, теперь это встречается куда чаще, чем раньше. Тем временем они прошли старым больничным парком, и вышли на прогулочную аллею, идущую прямой линией сквозь густой дубовый лес. Еще высокое солнце светило прямо в их глаза, заставляя щуриться, и от этого все вокруг, и деревья, и трава, и даже воздух, воспринималось позолоченным в оранжево-красной кисее косых лучей. Она уже несколько раз на него поглядывала, словно желая, но не решаясь что-то сказать.

– Ты что-то хочешь мне сказать? – спросил он, в очередной раз поймав на себе ее вопросительно-оценивающий взгляд.

– Ну, я еще не совсем уверена, может и не стоит.

– Ну, говори, чего уж. – Он подбодрил ее взглядом.

– Но вдруг ничего не получится, может я скажу позже, когда все станет ясно?

– Ну, если бы ты не хотела, чтобы я о чем-то знал, ты бы и не начала этот разговор, а если уж начала, так давай уж, выкладывай.

Некоторое время она раздумывала, говорить, или нет. А он наблюдал, как легкий ветерок, играя со смятыми бумажками и невесть откуда взявшимися здесь прошлогодними листьями, собрал все это в одном месте, метрах в пятидесяти от них, закрутил в тугой жгут, и погнал вдоль аллеи им навстречу.

– Я, наверное, могу скоро уехать, – скороговоркой проговорила она. – Понимаете, папе предлагают выгодную работу за границей, и, если все получится, я уеду с ним.

Ветерок внезапно стих, и маленький, веселый вихрь распался прямо у их ног, оставив после себя серую кучку пыли, выцветших конфетных фантиков и сигаретных окурков.

– Что? – переспросил он, хотя прекрасно слышал, что она сказала.

– Я говорю, папе предлагают новую работу. – И она начала рассказывать, как это может быть интересно, пожить за границей, познакомиться с новой культурой. . .

Он слушал ее вполуха. Признаться, он впервые понял, что может ее потерять. Они работали столько лет вместе, что он и представить себе не мог, что что-то может нарушить их отношения. А ведь она могла найти другую работу, переехать в другой город, да мало ли что еще могло случиться. Да вот хоть как сейчас – предложили отцу повышение по службе. Хотя непонятно, почему она должна обязательно с ним ехать. Она уже достаточно взрослый человек, чтобы принимать самостоятельные решения, а не ехать, куда папа скажет.

Он поймал себя на мысли, что начинает нервничать, и что для этого действительно есть основания. Он всегда воспринимал ее как друга, и вот сейчас, в преддверии предстоящей разлуки, он просто не понимал, как будет дальше жить без нее. Он не мог представить, что, придя на работу, не услышит звук ее торопливых, цокающих по коридору, каблучков, не увидит этих лучистых, небесно-голубых глаз, не порадуется звону ее молодого, задорного голоска, не вдохнет легкий аромат ее светлых, шелковистых волос.

Проводив ее до дома, он по-дружески чмокнул ее в щечку, скорее обозначив поцелуй, как это делают на приемах в правительственных делегациях, чем действительно поцеловав.

– Вы только никому не говорите, – окликнула она его. – А то вдруг ничего не получится, а все уже будут знать.

– Не скажу, – заверил он.

– Спасибо, – сказала она ему, глядя прямо в глаза.

– За что? – удивился он.

– Ну, так, …что проводили, – не нашлась, что ответить она.

– Ну, до завтра.

– До завтра.

Всю ночь он ворочался с боку на бок, не в силах заснуть, и все больше понимая, что любит ее, и что должен сказать ей об этом. – «Ну, вот она уедет. Уедет, быть может, навсегда», думал он. – «И что она будет вспоминать обо мне? Что был в ее жизни один начальник, с которым она вместе ходила с работы. И это все»?

Правда, иногда ему казалось, что в их отношениях присутствует нечто большее, чем дружба, впрочем, это могло ему только казаться. – «Нет, она должна все узнать. Хотя непонятно, что это может изменить, раз уж она все равно уезжает. Для чего все это нужно? Может оставить все как есть»? Так ничего и не решив, он заснул тяжелым, без сновидений, сном.

Три последующих дня он старался бороться со своими чувствами, боясь что-либо менять в их отношениях. Во время их общения он настолько много узнал о ней, о ее делах, чувствах, переживаниях, что она стала для него настоящим другом. И он боялся, что, признавшись ей в любви, он может не суметь построить новых отношений, и одновременно безвозвратно потерять старые. Он боялся, что после его признания она начнет воспринимать все его поступки предвзято, глядя на них сквозь призму его чувств, а не его настоящих намерений.

Наконец он решился. Он решил написать ей стихи. Легко сказать – написать. Но, сказано – сделано. Он сел за стол, нашел в верхнем ящике новую зеленую тетрадь, в твердом картонном переплете, открыл на первой попавшейся странице, и аккуратным почерком вывел первую строку:

«Твои глаза небесно-голубые как лучик солнца, что пронзает тьму».

Он перечитал строку заново. – Нет, это уже не глаза получаются, а прожектор какой-то.

Немного посидев, и ничего не придумав, он зачеркнул всю строку и чуть ниже написал ее заново:

«Твои глаза лучисто-озорные как солнца луч разгонят мрак души».

– Нет, не то. Опять не то. Как-то уж очень пафосно, да и нет у меня никакого мрака души.

Он сидел и выписывал строку за строкой, потом методично все зачеркивал, замазывал, а то и выдирал целый лист и начинал снова. Как можно выразить в одном коротком стихотворении все чувства, которые ты испытываешь к любимому человеку? Как найти нужные слова? Как при этом не повториться? Ведь на эту тему написаны тысячи стихов, и написаны настоящими поэтами. Как не спуститься до банальности и пошлости? И ведь при всем при том, необходимо еще донести какой-то общий смысл и, хотя бы чуть-чуть попадать в рифму.

Наконец, после неимоверных, выматывающих трудов, он, видимо удовлетворившись полученным результатом, набрал получившийся текст на компьютере. Несколько минут он сидел в нерешительности, но затем, отринув последние сомнения, набрал адрес ее электронной почты. Не придумав, что написать в теме сообщения, он просто набрал ПРИВЕТ и нажал клавишу «Отправить».

Она как раз просматривала почту, когда в колонках звонко блямкнуло и на экране появилось новое сообщение. В теме письма было всего одно слово.

– Интересно, – подумала она, открывая вложенный файл.

Но еще интереснее оказалось его содержимое. Это были стихи.

В твои глаза лучисто-озорные

Хочу взглянуть. Ты свет их не гаси.

И вот нырнул в озера голубые,

И в них тону, и ты меня спаси.

И я хочу прильнуть к тебе щекою,

И прошептать, что я в тебе тону,

И близко так почувствовать рукою

По телу пробежавшую волну.

Вдохнув твоих волос благоуханье,

Я трепет тела и души ловлю,

И принимая мягких губ дыханье,

Хочу сказать, что я давно люблю.

Но сознавая разность поколений,

И жизни смысл отыскивая вновь,