Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход

Людовик улыбнулся. Тот случай был самым важным в его жизни и показательным для всех, кто нетвердо стоял в христианской вере или все воспринимал со скептицизмом.

После победы над мятежниками король заболел. Лихорадка изнуряла его, пот лился ручьем, дыхание становилось тяжелым. Тогда он понял, что стоит на пороге смерти, лучшие лекари королевства беспомощно разводили руками и призывали весь народ молиться за короля, ибо никакие медицинские средства не помогали. Несколько дней во всех городах Франции стоял колокольный звон – народ молился о выздоровлении Людовика. Но молитвы народа не помогли. Прежде чем окончательно впасть в забытье и умереть, Людовик попросил положить его на смертный одр, сказав своей зареванной жене, лекарям и нескольким придворным, не отходившим от него, что клянется отправиться в крестовый поход, если Бог дарует ему выздоровление. Но много кто давал клятвы и обещания щедрых пожертвований церкви, а все равно состояние короля становилось угрожающим. Бланка Кастильская, жена Маргарита, братья, другие родственники, друзья и придворные стояли кто у его одра, а кто за дверями и ждали конца. Плач и гнетущее молчание наполняли Лувр.

Людовик не помнил, как потерял сознание. Но на всю жизнь запомнил свет, который наполнил все вокруг после непродолжительного падения во тьму. Свет был ослепительным, он словно пронизал короля насквозь, поднимал его, кружил, опускал и снова поднимал, свет дышал за него, увлекал его за собой в невообразимые дали. Свет жил. Свет говорил. Свет был Богом. И вдруг этот ослепительный белый свет превратился в тусклый свет десятков свечей, когда король открыл глаза. Потом ему рассказали, что его бездыханное тело накрыли простыней, и епископ со священниками приготовился отпевать новопреставленного, но вдруг услышали тихий стон. Как же ликовал Лувр, как радовался Париж, как цвела улыбками вся Франция, когда стало понятно, что опасность миновала и Людовик останется жив!

Но ни народное счастье, хоть оно и было для короля таким важным, почти благоговейным, ни безумная радость любимой Маргариты и матери не могли сравниться с тем, что он увидел, находясь при смерти. Ничто не могло сравниться с Богом. Людовик не просто не сомневался, он знал, что тогда ему явился Бог в потоке света и Бог говорил с ним, но вот что Он говорил, оказалось невозможно запомнить. Быть может, святые могут внимать словам Господа, а потом записывать их и передавать пастве, но Людовик был просто человек, и услышанное божественное слово ему не дано передать другим. Возможно, так специально задумано Всевышним, дабы король не впал в грех гордыни. Бог спас его. Все молитвы дошли до небес. Бог явил чудо, вызволив из лап смерти обреченного, и сделал это при стольких свидетелях!

С тех пор Людовик постоянно ощущал присутствие Бога рядом с собой и знал, что должен оплатить долг – выполнить обещание отправиться в крестовый поход! Это он помнил твердо. Еще бы ему не помнить! Когда уже сознание начинало изменять королю, лихорадка била его крупной дрожью, и он понимал, что конец не так далек, что еще он мог пообещать Богу, о чем еще было просить, как не о том, о чем мечтал с детства? А возможно, Бог сам говорил ему о крестовом походе, который необходимо совершить, и именно для этого он и оставил Людовика на земле, не забрав к себе на небеса. Король много думал об этом и пришел к выводу, что так оно и есть. Бог велел ему стать крестоносцем.

Людовик присел на борт корабля и задумчиво смотрел, как струятся мимо галеры воды реки, вспоминая трудный разговор с матерью. Теперь он в прошлом. Но как же тяжело его воспоминать! Когда он заявил о своей клятве Богу на смертном одре, которую надо обязательно исполнить в благодарность за спасение собственной жизни, Бланка пришла в ужас. Ее бывший воздыхатель Тибо Шампанский с трудом вернулся обратно из своей провальной экспедиции в Святую землю, потеряв там многих французских баронов. Бланка Кастильская была не только мать-наседка, стремившаяся огородить любимого сына от беды, но и мудрый, опытный политик, она понимала, все эти походы в Святую землю – только бесплодные и чрезвычайно дорогостоящие попытки вернуть то, что просто невозможно будет потом удержать, и только безумцы могут отправляться в такие рискованные походы. И про клятву короля она ничего не хотела слышать! Не в силах убедить сына, она надоумила парижского епископа Гийома Овернского поговорить с королем. Епископ – духовник короля, умный, свободномыслящий богослов и философ, любитель Аристотеля, сам присутствовал при той клятве, данной в полузабытьи. Как же разочаровался в нем Людовик, когда услышал от духовника и епископа, что ему необходимо забыть о своей клятве, ведь она дана под действием сильной лихорадки, когда невозможно владеть собой! Такое обещание, мол, ни к чему не обязывает! Как мог священник сказать такое?! Людовик озлобился еще больше. Вот, значит, как близкие ему люди веруют в Бога! Но вслед за злостью пришло понимание и смирение – ведь ни мать, ни епископ не видели этот удивительный свет, Бог не явился им, значит, они просто заблуждаются и малодушничают.

Людовик остался непреклонен. Жажда приключений, исполнения собственной мечты подкрепилась неоспоримым фактом клятвы Богу.

И тут, как нельзя кстати, бежавший из Рима Папа Иннокентий IV созвал в Лионе Вселенский собор, чтобы отлучить от Церкви германского императора Фридриха. Людовик приехал в Лион, переговорил с папой. Великий понтифик был несказанно рад предложению объявить крестовый поход, таким образом цель Собора становилась более благородной и богоугодной, нежели просто личная месть императору. И пусть никто из христианских государей так и не поддержал Людовика и не отправился в поход, но его устремления поддержал папа римский, а что может быть важнее этого? Теперь уже никакие мольбы матери и увещевания Гийома Овернского не возымели бы действия.

– Что вы здесь делаете? Вы отвратительно проводите свое время! – Король услышал за своей спиной комически измененный голос, произносивший такие знакомые ему слова – слова его матери.

Людовик усмехнулся, повернулся и заключил в объятия королеву Маргариту.

Жена улыбалась ему, голубые глаза под длинными черными ресницами игриво блестели, тонкий нос чуть вздернулся, а губы сложились в бутон, ожидая поцелуя.

Не обращая внимание на моряков, склонившихся в поклоне, король поцеловал жену.

– Вы должны видеть жену только в апартаментах, а все остальные свидания нежелательны и грехоподобны! – продолжала изображать Бланку Кастильскую Маргарита.

– Намекаешь на то, чтобы нам снова уединиться в шатре? – задорно проговорил король, сжимая узкие ладони супруги.

– Намекаю на то, что ты, Луи, наверняка опять вспоминал свою мать…

– Да, Марго, вспоминал… Как же не вспомнить! Она осталась с нашими детьми одна управлять всем королевством! Чтобы я без нее делал! Матушка сейчас…

– Нет, Луи, я пошутила, – быстро пролепетала Маргарита, опасаясь, как бы опять не начался разговор о нелюбимой свекрови, – я именно на это и намекала – может мы опять останемся вдвоем, что хорошего торчать на этой палубе?

– Но ведь мы даже не позавтракали, – улыбнулся король.

– Ты так голоден, что променяешь на омлет или бульон свою жену?

– Тебя я не готов променять ни на одно государство в мире, не говоря уже о завтраке!

Они снова лежали, тесно прижавшись, голые и счастливые, тяжело дыша, покрывая друг друга мелкими нежными поцелуями. Маргарита протянула руку и взяла со столика кубок с вином, пригубила его и поставила обратно.

– Ты пахнешь бургундским, любовью и запахами цветов со всего света! – прошептал Людовик, не в силах отвести взгляд от жены. – Что это за духи, они такие стойкие?! Кто тебе их продал?

Маргарита игриво показала мужу кончик языка.

– Не стоит вникать в женские секреты. Занимайся войной и политикой.

– А сначала войной или политикой, что ты мне посоветуешь, любимая? Ха-ха-ха!

– Конечно, войной, политика пойдет потом.

– Аминь! Так и поступим! Я положу к твоим хорошеньким ступням все крепости и города сарацин и только Иерусалим оставлю Господу! – Король тихо рассмеялся, покрывая жену поцелуями.

Людовику казалось, что он держит в руках и прижимает к себе самое великое сокровище в мире, и если сейчас он отпустит Маргариту из объятий, то исчезнет абсолютно все вокруг и в бескрайней пустоте он останется один, не будет даже Бога.

– Мне кажется, я снова беременна, Луи! – произнесла нежно королева.

– У тебя давно не было этих дней?

– Нет, просто за последние недели мы почти не выходим из объятий друг друга, наша постель всегда горяча. Обычно это у нас приводило к зачатию ребенка.

– И слава богу, любимая! – обрадованно произнес король, прижавшись губами к животу жены. – Наш маленький несчастный Жан у престола Господа упросил Его дать нам новое дитя!

– Как наш первенец – малютка Бланка, своей чистой душой ушедшая на небеса, – грустно промолвила Маргарита.

– Она со своим младшим братом сейчас с Христом и молятся за других своих братьев и сестер, и за нас, родителей. Их души защищают нас здесь, на земле, любимая!

– Такое счастье – рожать тебе детей, Луи! – Маргарита погладила белокурые волосы мужа. – Вдруг наш сын или дочь родятся в освобожденном Иерусалиме? Как это было бы прекрасно!

– А может, и в походной палатке под свист сарацинских стрел, – задумчиво ответил король. – Главное – чтобы я был рядом с тобой.

– Я скучаю по Изабелле, Людовику, Филиппу! Как они без нас? Мы можем отсутствовать год, а то и больше. Не представляю, как я смогу без своих детей! И мне не хотелось бы, чтобы твоя мать, Бланка, как-то настраивала их против меня, пока мы в походе.

– Она не будет ничего такого делать, уверяю тебя, Марго! Мама правит королевством вместо меня, у нее другие заботы, и, кроме того, она мне обещала, я уже тебе говорил.

– Говорил, Луи, говорил, но мне все равно не спокойно. Не понимаю, за что она меня не любит?

– Она просто любил власть, Марго, и хочет быть единственной королевой, пока жива.

– Поэтому-то Бланка так обрадовалась, когда я сказала о своем намерении сопровождать тебя в Святую землю!

– Да, поэтому. А ты, ты ведь не раздумала идти вместе со мной в поход? Может, тебе сойти на берег и вернуться, ведь ты предполагаешь, что забеременела, и к тому же скучаешь по нашим детям? Я пойму, любимая, и ни на мгновение не осужу!

– О чем это ты говоришь, Луи? Дурачок! Я отправилась с тобой, потому что не мыслю своей жизни без тебя! Ты весь мой воздух! Ты – мой король, а я твоя королева. Где бы мы ни были, мы всегда должны быть вместе – на троне или в походе, в веселье и в горести. И если мы умрем на этой войне – значит так тому и быть. Как бы я ни относилась к Бланке, я знаю – она позаботится о наших детях и о престолонаследии. Франция остается в сильных руках. А я в первую очередь королева, и лишь потом – мать. Поэтому я никуда не сойду ни с этого корабля, ни с того, что понесет нас в Святую землю. Мы – вместе, а значит – непобедимы!

И Людовик, и Маргарита в порыве страсти снова припали друг к другу.

А потом они вышли на палубу завтракать, хотя завтрак уже больше походил по времени на обед. Слуги накрыли стол, но Маргарите было скучно есть под звуки корабельных команд, ворчание гребцов, скрип такелажа и плеск весел. Ей хотелось музыки и шуток, веселых разговоров в большой компании. Для этого с французской королевой в поход отправились ее любимые провансальские рыцари-трубадуры и провансальские девицы – фрейлины, с которыми она когда-то приехала в Париж. Чтобы не отвлекать короля и королеву от занятия любовью, провансальцев отправили на отдельную галеру, следовавшую за королевской, дабы они всегда были наготове. Вот и теперь капитан Юбер просигналил галере с провансальцами, обе галеры несколько замедлили ход, и к королевской галере поплыли две лодки, полностью заполненные галантными рыцарями и фрейлинами.

К королевскому столу подставили еще один стол, но его не хватило на всю большую компанию, поэтому матросы притащили бочки, фрейлины разместились на лавках за столом, рыцари на бочках позади. Провансальцы лихо настроили лютни, флейты подхватили общую мелодию, и обладатели наиболее красивых голосов завели песни о любви, подвигах и приключениях. Бургундское вино быстро осушалось в кубках.

Людовик, обнимая жену, сидел счастливый, довольный жизнью и уверенный в грядущей победе. За ним плыл целый флот, а часть грозной французской армии – многочисленной и опытной – шла по берегу. С королем отправились в поход его верные братья, рядом была Маргарита – нежный и пылкий ангел-хранитель. С небес взирали его предки – французские короли, чьи усыпальницы в аббатстве Сен-Дени Людовик посетил перед тем, как покинул Париж, и взял в руки Орифламму, и предки были с ним, особенно крестоносцы – Людовик VII и Филипп Август, чье дело он должен был закончить. И, самое главное, – Людовик это знал – с ним был Бог, а значит, ничто и никто не мог сокрушить святое воинство.

Так начался крестовый поход.

Глава шестая

В Авиньоне

Они ехали на юго-восток, торопясь, останавливаясь только на ночлег и принятие пищи. Генрих де Сов, прощаясь с мирской жизнью, старался везде сытно поесть, ни в чем себе не отказывая. И, конечно же, угощал своих спутников. Все этим с удовольствием пользовались. Правда, Бертран старался еще принимать пищу, данную ему в дорогу Мадлен, но так как постоянно был сыт, яства кормилицы убавлялись мало. К концу второго дня Бертран понял, что пирожки Мадлен испортились на летней жаре, но перед этим он их все-таки немного поел.

Ему стало плохо – знобило и постоянно хотелось облегчиться. Но Генрих де Сов не желал задерживаться и пригрозил, что бросит Атталя, если тот не научится сдерживаться. Строгий шевалье поучал Бертрана терпеть, ведь в пустынных землях сарацин люди постоянно терпят лишения, особенно во время войны.

Бертран так исстрадался, что уже и сам хотел, чтобы де Сов бросил его где-нибудь на постоялом дворе – так будет честная возможность вернуться назад и не участвовать в походе. Никто его не упрекнет. К тому времени как Бертран поправится, барон де Фрей уже сядет на корабль. Он хотел уже осуществить свой план, но, на свою беду, согласился через силу поесть вместе со всеми. В харчевне Генрих де Сов заказал кабанчика. Жирное мясо вкупе с вином, съеденное хоть и в небольшом количестве, подействовало на больной живот Атталя просто катастрофически.

Всю ночь из него выходили и слегка покусанный кабанчик, и еще какая-то память о пирожках Мадлен, а наутро, промаявшись без сна, Бертран, в сильном ознобе, потерял сознание.

Он периодически возвращался в мир из объятия тошнотворного серого тумана и видел, как его везут, то положив между седел в люльке, сооруженной из рыцарского плаща, то он лежит на лугу и его обтирают холодной водой, то впереди маячат мощные зубчатые стены и ворота города.

Бертран очнулся в какой-то темной комнате. Неподалеку звонили купола церкви. Кто-то поднялся рядом с ним, и тут же в комнату заструился свет из открытых ставень окна.

– Мой господин, вы очнулись! – услышал Бертран голос Жако.

– Пить… – простонал он.

Жако поднес кружку с водой, и Бертран большими глотками осушил ее и опросил еще. Жако налил, а потом еще раз. Когда жажда была удовлетворена и сухие, потрескавшиеся губы стали влажными, мягкими, Бертран спросил:

– Где я? Сколько я проболел?

– Вы в Авиньоне, господин! Рядом церковь Святого Агриколы, слышите, вот только что перестали звонить?! Вы два дня в беспамятстве здесь лежали. А до этого шевалье де Сов, его люди и я еле вас довезли сюда. Все думали, вы Богу душу еще в дороге отдадите! Ну и отравились же вы! Честно говоря, у меня тоже того, ну, с животом проблемы были, но не так, как у вас, конечно.

– А почему у меня затылок болит?

– Когда по мосту в Авиньон мы ехали, вас так затрясло в лихорадке, что вы упали прямо на камень. Голова у вас крепкая! У другого бы, как орешек, раскололась, а у вас ничего, только шишка! Кровь, правда, еще была, да вроде де Сов сам ее остановил быстро. Мы въехали в город и сразу сюда – вроде как у шевалье тут какая-то договоренность была, что этот дом он снимет. Господин де Сов сразу, как вас сюда принесли и на постель уложили, послал своих слуг, одного в церковь Святого Агриколы за священником, чтобы он вас к небесам подготовил, а другого за лекарем. Сначала священник пришел – церковь-то рядом. Он внимательный попался, по-видимому, не только с молитвами к вам подступил, а с опытным взглядом сведущего в болезнях всяких. Тут как раз лекарь пришел и сразу хотел вам кровь пустить – мол, кровь гнилая, надо тело ваше освободить от скверны. А священник не позволил, прогнал лекаря и сам вас осмотрел, узнал от шевалье, что да как случилось, и дал совет по лечению, сказал, где и какие порошки, травки там, купить в городе. Меня шевалье погнал к этим торговцам снадобьями, а я что, я первый раз здесь, вообще впервые в жизни из деревни своей выехал. Я откуда что знаю? Потерялся. Потом уж шевалье сказал, что, пока меня ждали, вы чуть не умерли. Простите меня, господин! Слуги шевалье меня кое-как отыскали в соседнем квартале. Меня и ограбили к тому времени, и избили. Ой, господи! Пришлось снадобья еще раз покупать. А на следующий день Генрих де Сов ушел в капитул орденский и там был посвящен в тамплиеры.

– А ты был, что ли?

– Откуда?! Я все с вами тут. И горшки выношу и порошки эти с отварами даю, и обтирал вас холодной водой. Да туда и не пускают никого, на церемонию-то! Шевалье так и сказал.

– Спасибо, Жако! Мой добрый друг! – улыбнулся Бертран и погладил по волосам грязную копну волос Жако.

– Вы, наверно, есть хотите, да вот по этому делу мне никто указаний не давал, не знаю, можно ли вам сейчас кушать. Шевалье со слугами давно ушел, никто не ждал, что вы очнетесь, мне и не сказали про еду.

– Ты мне попить лучше дай, есть пока не хочется.

В этот день они так и остались одни в нанятом Генрихом де Сов доме, сам шевалье не прислал о себе даже весточки. Бертран медленно передвигался по комнате, чувствуя сильнейшую слабость, спал, пил воду, немного поел какой-то кашицы, приготовленной Жако. За окном на улице он слышал какой-то шум, люди толпами спешили по улице, но выходить и узнавать, в чем дело, совершенно не хотелось. И желания думать о том, что будет дальше, не возникало. Бертран слушал болтовню Жако, быстро уставал от этого, прогонял его и ложился спать, прижимая к губам платок, подаренный Катрин.

Следующим утром явился Генрих де Сов в белом сюрко тамплиера с красным крестом. Шевалье был сосредоточен, немногословен, однако с радостью откликнулся на слова Жако, что Бертран д'Атталь пошел на поправку.

Генрих де Сов обнял поднявшегося самостоятельно на постели Атталя.

– Ты почти в здравии, хвала Иисус Христу! Собирайся, друг мой. Сегодня нам надо покинуть Авиньон.

– Подождите, шевалье, разрешите поздравить вас с вступлением в орден!

– Благодарю.

– А к чему спешка? Я еще не вполне здоров. Нельзя ли повременить?

– Из этого дома хороший вид на улицу. Жако сказал, ты вчера уже смог подняться. Неужели не слышал? Полгорода, если не больше, высыпало, чтобы посмотреть на крестоносцев!

– Крестоносцев? – удивился Бертран.

– Король Людовик с рыцарями вчера проплыл мимо Авиньона. Сколько кораблей! Вся Рона исчезла за парусами!

– Неужели? – Бертран раскрыл рот, жалея, что у него вчера не было ни сил, ни желания посмотреть во двор и узнать, что происходит.

– Да, его величество не медлит, в отличие от нас. Часть войска идет по берегу, но она уже впереди, так как вышла раньше. Так говорят. Поэтому и нам следует поторопиться.

– Но куда? А как же барон де Фрей?

– Король следует в порт Эг-Морт, там будут ждать морские суда, которые отвезут армию в Святую землю. В порт прибудет и граф Раймунд Тулузский, а с ним и барон де Фрей.

– А, значит все было продумано с самого начала! Почему же вы мне ничего не сказали?

– Потому что ты разболелся. Тебе бы до кустов успеть добежать, а не в седле обделаться! Какие уж тут объяснения!

– Я вот все хотел спросить – отчего же вы меня где-нибудь на постоялом дворе не оставили, а такого, обгаженного, с собой возили?

– Я похож на человека, который других бросает в беде? – строго проговорил де Сов, показывая всем видом, что оскорбился этим вопросом.

– Простите, шевалье. Я просто подумал, что вы бы быстрее успели за армией без меня. Но вот еще мне интересно – барон говорил, чтобы я ехал с вами, якобы вы будете меня обучать военному искусству. А когда это возможно? Мы все время на бегу. Не думаю, что, если бы я не разболелся, мы бы ехали медленно и у вас появилось время и желание меня чему-то научить.

– Тут ты прав, Бертран! Времени мало. Учиться будешь в бою. Большинство именно так и постигают необходимые знания.

– Тогда зачем барон так спешил меня отправить с вами? Почему я не мог ехать с ним? И, как я понимаю, с ним и в свите графа Тулузского? Может, я тогда бы не отравился?

– Вот встретишься с бароном в Эг-Морте, там и спросишь.

– Но я хотел бы принять обет, отправляясь в поход. Я ведь его так и не дал. Отец Филипп не появился в день нашего отъезда. Я думал, в капитуле тамплиеров принять обет или хотя бы здесь, в церкви Святого Агриколы, или в соборе – есть ведь в Авиньоне собор?

– Собор, конечно, есть, неподалеку отсюда. Да времени на мессу нет. В капитуле мне сказали, что с королем плывет много священников. В Эг-Морте будет время принять обет, это я тебе гарантирую. Да и еще в присутствие епископов, а то и самого короля!

– Но как же мы поспешим в этот Эг-Морт, шевалье? – спросил Бертран. – У Жако только ослик, он за лошадьми не угонится.

– Да, это проблема, – проговорил новоявленный тамплиер. – Придется тебе купить своему слуге лошадь.

– Но у меня нет денег на лошадь! Я не богат, в отличие от вас.

– А я дал обет бедности, Атталь. У тамплиера ничего нет своего. Если ты не можешь купить лошадь, то отправь слугу домой на этом дрянном осле.

– Как это – отправь? А с кем останусь я? Вы и барон вырвали меня из моей привычной жизни, заставили пообещать ехать с вами в поход, а сами не хотите ничем обеспечить! Разве сеньор не должен кормить вассала в походе, платить ему и так далее? – возмутился Бертран.

– Не кричи. Я не твой сеньор. Спросишь с барона, когда с ним встретишься.

– Я не поеду никуда, если со мной не будет Жако!

– Тогда сажай его позади себя на своего коня!

Жако, карауливший за дверью и все слышавший, вошел в комнату и жалобно заскулил:

– Не бросайте меня, господин Атталь!

– Я и не собираюсь.

– Да конь ваш стар, боюсь, он нас двоих не выдержит, если еще и мчаться придется!

– Значит, шевалье де Сов, или мне лучше называть теперь вас брат Генрих? Я считаю себя не вправе продолжать дальнейший путь. Я лучше вернусь к Катрин. Да, бесславно, но это как-нибудь да забудется со временем. Я ведь обет крестоносца так и не дал – кому я должен? Барон де Фрей не обеспечил меня ничем, хотя знал, что я беден и в походе мне самому не справиться с трудностями.

Генрих де Сов молчаливо кусал ус, пристально глядя на Бертрана и о чем-то размышляя. Наконец он усмехнулся.

– Ладно, Атталь, я просто проверял тебя. Ты хорошо заботишься о своем слуге, о своем ближнем! И в походе не бросай Жако – он парень услужливый, добрый. Я помогу тебе вместо барона, а потом мы с ним сочтемся!

– Что это значит? – Бертран уже придумал для себя причину вернуться и смаковал ее, надеясь осуществить.

– Я куплю твоему Жако какую-нибудь лошадку. Не боевого коня, конечно. Но ехать сможет.

– Так у вас же нет денег, вы все ордену отдали!

– Ну, ордену я подписал свои земли. А мешочек с деньгами остался при мне – на дорожные расходы. Они, конечно, тоже ордену принадлежат, как и моя жизнь. Но ради доброго дела можно и потратиться.

– О, благодарю вас, господин де Сов! – бухнулся Жако в ноги шевалье.

Бертран с досадой отвернулся, чуя, что неспроста тамплиер так расщедрился.

Тут появились слуги Генриха де Сов в коричневых сюрко с маленькими крестами. Они тоже решили служить в ордене. Но так как были людьми простого происхождения, могли выполнять роль сержантов – пехоты и одновременно оруженосцев и слуг рыцарей-тамплиеров. Они принесли весть, что командор ордена в Авиньоне просил Генриха де Сов задержаться и отправиться на юг следующим утром, так как к нему присоединятся еще трое рыцарей, посвященных в тамплиеры и желающих служить в Святой земле. Они все вместе повезут небольшую казну, собранную пожертвованиями прихожан церквей Авиньона для нужд крестового похода. Казну следует передать лично маршалу ордена Рено де Вишье. Вечером командор призывал Генриха прийти на мессу в собор.

Генрих де Сов почесал голову.

– Ну, значит, так распорядился Господь. Как ты и хотел, Атталь, мы задерживаемся. Но завтра нам предстоит скакать вдвое быстрее, чем я предполагал! Жако, готовь горячую воду, кадку неси, она под лестницей стоит. Помоемся перед мессой и дорогой. Сегодня, Атталь, в соборе принесешь обет, а то я, смотрю, ты уж торговаться стал, тем, что обет не принес, значит, никому ничего не должен.