Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход

– По лицу вижу – напиток тебе понравился! – усмехнулся де Сов.

– Скажите, шевалье, вот вы издеваетесь надо мной, над моими чувствами к Катрин…

– И вовсе я не издеваюсь! – еще шире улыбнулся Генрих де Сов, видя, как его выпивка развязывает язык Атталю.

– Нет, вы просто не понимаете меня! Я так сильно люблю Катрин, что… Да что мне тут перед вами изъясняться! Вы сами хоть когда-нибудь любили девушку, женщину?

– Все было в молодости, – уклончиво ответил шевалье.

– А чего же вы не женаты?

– Атталь, ты стал слишком любопытен! Ну да ладно, нам вместе предстоит немалый путь, поэтому все равно придется говорить обо всем. Я был женат, давно. Жена умерла при родах, сын тоже. Больше я и не женился.

Ни один мускул не дрогнул на лице шевалье при этих словах, и Бертран понял, что де Сов давно уже пережил свою утрату.

– Почему вы решили пойти в тамплиеры?

– Бог меня призвал.

– Как вы узнали об этом? Бог говорил с вами?

– Однажды утром я проснулся и понял, что хочу быть тамплиером. Это было еще в прошлом году. Перед тем, накануне вечером, я слышал от вернувшегося из Святой земли рыцаря о падении Тивериады, Аскалона, Бельвуара, Фавора. Погибло много христиан, а я живу здесь, в графстве Тулузском, спокойно, сыто, мне сорок лет и мне все опостылело. Я должен быть в Палестине!

– Но почему именно тамплиером, зачем отказываться от всего мирского?

– А ты не такой простофиля, как кажешься, Атталь, о клятвах тамплиеров знаешь!

– Я люблю слушать истории и стараюсь все запоминать.

– Это хорошо. Так вот знай – Великий магистр тамплиеров Гийом де Соннак мой дальний родственник. Я написал ему, и недавно пришел ответ. Я окончательно все решил, он ждет меня в Святой земле. Тамплиеры – братство сильных мужчин, и уверен, что именно среди них мое место.

– Вы не думаете возвращаться домой?

– Вряд ли.

– Удивительно – Великий магистр ваш родственник!

– Да, Бертран. Соннак из наших земель, из графства Руэрг. Он ведь был таким же обычным рыцарем, как я и ты, и таким же небогатым. В молодости вступил в орден и вот спустя много лет безупречной службы в прошлом году избрался Великим магистром. Смекаешь, о чем я?

– Смекаю, но это не мой путь. Я не хочу быть тамплиером, не хочу отказываться от радостей жизни, я хочу жениться на Катрин! Давайте лучше поговорим о вашей племяннице!

– Ты поговори о ней с самим собой, Атталь. Вон, уже шпиль собора в Родезе виден за деревьями, я хочу немного подумать, надо подготовиться к встрече с епископом.

Бертран д'Атталь до этого дня лишь дважды в жизни был в Родезе, несмотря на близость города к его дому. Последний раз пару лет назад. Каково же было удивление юноши, когда при въезде в город он снова увидел отца Лотера, бредущего неспешно, даже с каким-то достоинством, но очень грязного и растрепанного.

Генрих де Сов презрительно посмотрел на него, отвернулся и последовал дальше не задерживаясь. Бертран же слегка наклонил голову в знак приветствия. Францисканец посмотрел на него каменным взглядом и тихо пробормотал что-то про добрый день. Жако на ослике промчался настолько близко к священнику, что обдал его облаком пыли. Проповедник остался безучастен к этому.

Генрих де Сов поехал сразу к собору Нотр-Дам, надеясь там застать епископа, который был к тому же и светским владыкой города. Каменный собор стоял обветшалый и угрюмый. Древность его восходила к временам падения Римской империи и, хотя с тех пор в разные века он частично перестраивался, ему периодически латали стены и внутреннее убранство, как раны бывалому воину, Нотр-Дам дышал на ладан.

Генрих де Сов спешился у врат собора, бросив поводья одному из своих слуг, и велел Бертрану следовать за ним. В этот момент к Нотр-Даму приблизился небольшой кортеж из пяти или шести легко вооруженных воинов, вокруг крытой повозки. Народ, толпившийся рядом с собором – торговцы, нищие, прихожане, стали расступаться.

– Дорогу, дорогу аббату Больё! – строго прикрикивал один из всадников.

Из собора вышел невысокий мужчина в годах, немного полноватый, в фиолетовой сутане, за ним прошествовали священники.

– Ваше преосвященство! – обратился Генрих де Сов и припал на колено.

Бертран д'Атталь, немного растерявшись, поступил так же.

Епископ Везьян де Буайе, сначала лениво взглянувший на приветствовавших его мужчин, быстро узнал, кто перед ним, и на одутловатом лице его появилось нескрываемое раздражение.

– Де Сов, не вы ли это?

– Именно я, ваше преосвященство! – гордо ответил шевалье и поднялся, ибо не собирался целовать протянутую ему руку епископа.

– Что вам нужно, шевалье? – процедил Везьян де Буайе. – Я занят. Я встречаю аббата Больё.

– Я не отниму у вас много времени. Я приехал сказать, что отправляюсь в крестовый поход, и намерен перед этим вступить в орден тамплиеров, куда отойдет все мое имущество. И теперь тот виноградник, что был причиной раздора между вами, ваше преосвященство, и сначала моим отцом, а потом мной, из-за которого вы все-таки проиграли суд, несмотря на все ваше влияние, теперь этот виноградник перейдет в собственность Церкви. И вы уже не сможете возбуждать против меня никаких дел. Виноградник перейдет во владение Господа, но вы к нему не будете иметь никакого отношения. Вероятно, в моем замке разместится капитул тамплиеров.

Везьян де Буайе позеленел, потом побледнел и наконец покраснел. Такая метаморфоза происходила с ним очень часто, когда епископа одолевали разные нехристианские чувства.

– Ну, Бог вам в дорогу, шевалье де Сов! Будьте хоть в Святой земле настоящим христианином, коим вы не являлись здесь, – процедил епископ.

– Я не был настоящим христианином из-за того, что не уступил вам виноградник, принадлежавший моему роду уже лет двести? – усмехнулся де Сов. – А я бы посоветовал вам, епископ, меньше думать о стяжательстве, ведь это, как всем известно, грех, и тоже оставить свое теплое прикормленное место, и отправиться помогать нашим братьям на Востоке.

Аббат Больё приблизился вплотную и уже приветствовал епископа, поэтому Визьян де Буайё состроил елейную физиономию и ответил Генриху де Сов как можно более любезнее:

– Благодарю за совет, шевалье! Пришлите мне весточку из Святой земли, и я сразу же последую за вами.

Генрих де Сов поднялся и, весьма невежливо поклонившись епископу, сел в седло.

– Превосходный день! – сказал шевалье удовлетворённо. – Самое время пообедать! Едем на рыночную площадь. Там набьем брюхо перед дальней дорогой.

Бертран ни о чем не стал расспрашивать будущего тамплиера, во-первых, он все думал о Катрин, а во-вторых, вмешиваться в чужие дела ему совершенно не хотелось, и любопытством он никогда не отличался. Жако радостно воспринял весть об обеде. Парень любил поесть и надеялся, что его хорошо накормят.

На рыночной площади народу было, как всегда, предостаточно – торговцы в лавках, покупатели, харчевни с посетителями, попрошайки, зеваки. Взобравшись на пустой бочонок в центре площади, проповедовал отец Лотер. Бертран его сразу заметил. Генрих де Сов не удостоил его и взгляда, рыская по вывескам харчевен в надежде, что они дадут знания о том, как и что в них готовят. Бертран же, хоть и чувствовал голод, все же хотел послушать речь францисканца.

Но Генрих де Сов уже решил, что они будут обедать в харчевне с вывеской, изображающей уток и гусей, а она находилась как раз напротив того места, где собирал вокруг себя слушателей отец Лотер.

Они сели у окна, чтобы видеть все происходящее на площади. Слуги шевалье с увлечением слушали мальчика, играющего на флейте, и надеялись схватить за задницу симпатичную полноватую дочь владельца харчевни. Жако, внимая ароматам, доносящимся с кухни, млел и почесывал живот. Генрих де Сов медленно потягивал вино, поданное сразу, перед заказом основного блюда. Бертран же прислушивался к шуму на площади.

Гуся принесли довольно быстро. Накладывая салат, овощи, отламывая и лакомясь вкусной половиной грудки гуся, Бертран д'Атталь вдруг услышал про клыкастых сарацин с адским пламенем в глазах. По-видимому, до этого францисканец только разминался в красноречии, теперь же, собрав вокруг себя побольше слушателей, пошел вразнос. Послышались смешки и даже откровенный хохот, но отец Лотер все пуще нагонял надуманных страхов по поводу внешности сарацин, захвативших Иерусалим. Пронзительные призывы к крестовому походу против нечестивцев стали вершиной его проповеди. Де Сов смеялся, жуя мясо, смеялся и Бертран, Жако с увлечением ел, ничего не слушая.

На кого было рассчитано красноречие францисканца, было не понятно – сеньоров на площади не оказалось, а простой люд не собирался ни в какие заморские авантюры. Тем не менее, по-видимому, отец Лотер получил желаемое – несколько медных монет от самых верующих и сострадательных из слушателей, и направился прямо в ту же харчевню, где обедал Бертран с компанией.

Отец Лотер вошел степенно, сурово оглядывая посетителей. Ни у кого он не вызвал особого интереса, никто не попросил францисканца сесть за его стол.

– Край еретиков… – процедил францисканец и тут заметил Бертрана и Генриха де Сов.

Он подошел к ним, изображая подобие улыбки.

– Мир вам, дети мои! – сказал он. – Не поможете ли вы слуге Божьему…

Но Генрих де Сов грубо оборвал францисканца:

– Иди, куда шел, слуга Божий, здесь тебе не рады. Вот, возьми крылышко, хлеба кусок, лук и иди.

Жако растерялся, сразу наивно подумав, что за такое негостеприимство по отношению к священнику сидящих за их столом отлучат от Церкви.

– А что скажете вы, молодой человек, Атталь, кажется? – спросил отец Лотер. – Вы не пригласите меня присесть?

– Ну, Атталь? Твое слово! – сказал де Сов. – Вообще-то, я здесь плачу, и все эти люди со мной, но если Атталь готов посадить тебя, францисканец, рядом с собой, то я возражать не буду.

Бертран растерялся, но, подумав об учтивости, потеснился и пригласил священника сесть между собой и Жако.

– Храни тебя, Господь, Атталь! – поблагодарил отец Лотер, усаживаясь на предложенное место.

Густой, тяжелый запах давно немытого тела распространился за столом, перекрывая аромат остатков гуся и тушеных овощей.

– Мы в поход в Святую землю идем! – проговорил Бертран, чтобы как-то нарушить повисшую неловкую паузу.

– Похвально, похвально, сын мой! – тускло ответил францисканец, взяв самый маленький кусочек от гуся и такой же небольшой кусочек хлеба. – Сарацины – враги всего рода человеческого, прислужники сатаны, поганые выродки… Убивай их, сын мой, во славу Божию!

Слуги шевалье, наевшись, встали из-за стола и пошли к лошадям, Генрих де Сов, тоже закончивший обед, поднялся, с удовольствием припадая к остаткам вина. Демонстративно рыгнув рядом с отцом Лотером, шевалье положил несколько денье на стол, бросил вожделенный взгляд на хозяйскую дочку и вышел из харчевни.

Бертран замялся, не зная, как следует распрощаться с францисканцем.

– Прощайте, святой отец. Мне надо ехать. Пора. Удачи вам в проповедовании!

– Ты один из немногих в этих землях, Атталь, кто отнесся к слуге Божьему по-доброму. Тебе это зачтется! Иди и будь храбрым! И помни – убей побольше сарацин. От каждого крестоносца зависит, сколько этих нехристей еще останется на земле.

– Я понял, святой отец, понял! А что, кто-то сделал вам плохо?

– Край здесь уж больно богохульный. Графство Тулузское хоть и замирилось с королем, да ересь не вывелась из умов и душ людских. Утром, еще заря только забрезжила, на меня напали, мешок накинули на голову и побили ногами и палкой. Еле вырвался я! Да и вижу я, как тут люди на меня смотрят. Не все конечно, но многие! Вот как спутник твой.

– Простите его, святой отец!

– Пусть Бог простит. А тебе спасибо, что не отказал мне, путнику, ни тогда, в своем доме, ни сейчас, за столом.

Бертран распрощался, а Жако упал на колени, прося благословения у францисканца.

– Почему вы так с отцом Лотером? – спросил Бертран Генриха де Сов, уже сидящего в седле.

– Я хоть и собираюсь стать тамплиером, но всю жизнь буду помнить, как такие вот проповедники, как этот францисканец, а может, и он тоже, двадцать лет назад своими подозрениями в ереси свели в могилу моего отца.

Глава пятая

Король Людовик и королева Маргарита

Король сладко потянулся на ложе, глядя на лилии, которыми вышит был шатер. Его крепкое, еще молодое тело не желало подниматься, чувствуя приятную усталость после долгой ночи любви. Королева Маргарита лежала рядом, полуприкрытая одеялом, оставлявшим на виду в легком полумраке шатра красивые груди. Людовик поцеловал ее плечо и ключицу, погладил грудь. Жена улыбнулась во сне, но не проснулась. Король вновь почувствовал острое желание прильнуть к ее телу, но не стал тревожить сон бесконечно любимой Маргариты. Он не хотел ни о чем думать – только об этой бархатистой, словно персик, коже, гладкой, нежной, без единой морщинки, об этих красивых полноватых грудях, словно и не вскормивших пятерых детей. Как же Маргарите удавалось так хорошо выглядеть и в двадцать семь лет не уступать самым ярким красоткам Франции, а многих и превосходить? Людовик был уверен – это Божья благодать, а еще, конечно, многочисленные красные, желтые, белые, оранжевые, фиолетовые баночки, флакончики с кремами, мазями, духами, отварами и еще бог знает какими жидкостями и порошками, во множестве используемыми королевой. Они и сейчас стояли на маленьком столике со стороны спящей Маргариты. Как только она проснется, еще не крикнув служанку, сама начнет прихорашиваться. Людовик любил наблюдать, как его жена ухаживает за собой, медленно, маняще, втирая растекающиеся крема в кожу. Часто во время этих процедур он становился перед ней на колени и целовал ее лоно, бедра и живот. В свои тридцать четыре он не знал другой женщины, кроме жены, да и никогда не хотел знать. Страсть к Маргарите пылала в нем многие годы, не утихая, и жена отвечала такой же взаимностью.

Людовик ощущал необыкновенное спокойствие и счастье. Наконец-то его мечта сбывается, и они теперь все время вдвоем с Маргаритой, и осуществляют их общую мечту вместе! Он поднялся, стараясь не разбудить жену, немного помахал руками, разминая свою высокую стройную фигуру, надел тунику, штаны, помолился перед серебряным распятием у изголовья ложа. Умылся в серебряном тазу, налил себе в кувшин вина и потянулся за кувшином с водой, так как никогда не пил вино неразбавленным. Вода оказалась теплой, простоявшей в шатре всю ночь и утро. Людовику же хотелось освежиться. Налив вино в кубок из золота тончайшей ковки с изображением древних французских королей и французских святых среди природного орнамента, он вышел из шатра на палубу, еще раз бросив влюбленный взгляд на спящую жену.

Слаженные действия гребцов, тихое течение Соны позволяли передвигаться по палубе без намека даже на легкую качку. Глядя на бургундские виноградники, уже отяжелевшие под гроздьями зреющей ягоды, король Людовик слегка пригубил неразбавленное бургундское вино. Зеленые холмы по обеим берегам Соны, над которыми то тут, то там виднелись зубцы серых стен замков из крупных валунов и башни с черепичными крышами, лодки рыбаков, застывавшие на месте при виде целой флотилии галер, птицы в высоком голубом небе, негромкие разговоры моряков, плеск весел – все настраивало на умиротворение и размышление. Именно это любил король, в такие минуты ощущая небывалое единение с Богом.

Слуги, подбежавшие к государю, получили легкий выговор за то, что не принесли из трюма холодной воды. Капитан галеры – сухощавый седой мужчина, стоявший под мачтой, услышав, что король проснулся и вышел на палубу, подошел, поклонившись.

– Ваше величество, скоро мы покинем бургундские земли. За ночь не было никаких происшествий. Где-то с час назад я видел на правом берегу колонну всадников – человек двести – один из наших отрядов, что опередили нас вчера.

– Хвала Господу и спасибо тебе, Юбер, – откликнулся король. – Вон тот бочонок с водой, из которого гребцы пьют, давно принесли из трюма?

– Да вот только что! – ответил капитан.

– Прошу, Юбер, принеси мне половинку черпака, я разбавлю вино.

– Это превосходное бургундское с дивным запахом? – удивился моряк.

– Да, я не пью вино в чистом виде.

– Так эту воду ведь гребцы пьют, ваше величество! Как я могу предложить вам такую воду? К ней уже прикасались их рты!

– Не скупись, капитан, – слегка усмехнулся король, – гребцам воды хватит, мне всего-то глоток нужен!

– О, мой король! Конечно! Вы не подумайте чего… Просто как может король пить вместе с простолюдинами?!

– Эти люди идут со мной в Святую землю, они разделят все тяготы пути со мной, а я с ними, и цель у нас одна – освободить Иерусалим! Так почему я побрезгую одной с ними водой? Вспомни, Юбер, чему нас учил Господь, который сам не гнушался ни трапезой с другими людьми в Кане Галилейской, ни трапезой с учениками, ни колодезной водой от самаритянки!

– Ваше величество мудры! – промолвил капитан. – А я вот, с вашего позволения, тоже хлебну вина, у меня тут мех припасен, но терпкого вина – взбодрюсь, а то почти целую ночь не спал!

– Пей, конечно, Юбер, но помни, однако, ты капитан, на тебе корабль, и много вина – вредно!

Получив поучения от короля, капитан, поклонившись, ушел, а Людовик с удовольствием выпил разбавленное холодной свежей водой бургундское, не отрываясь глядя на земли этого герцогства, уходившие вдаль.

Ощущение полной свободы наполняло его душу ликованием.

Все осталось позади – в душном Париже. И в первую очередь мать – Бланка Кастильская. Сейчас созерцая реку, берега, корабли, король с удивлением думал, неужели все это было в его жизни – неловкие встречи с собственной женой в каком-нибудь уголке Лувра, за занавесками, под крышей, чтобы только не заметила его мать, и ее вечно недовольный голос, разыскивающий сына, чтобы помешать ему находиться наедине с Маргаритой? Как все было глупо и пошло!

Людовик любил и почитал мать, а она любила его больше всех на свете – больше всех своих семерых детей и уж точно больше своего мужа Людовика VIII, а также воздыхателя и тайного любовника Тибо Шампанского. Властная, волевая Бланка все и всех желала контролировать и крепко держать власть в своих руках. Людовик знал – мама хотела, чтобы он правил самым могущественным королевством в Европе. Каждая мать заботится о своем ребенке, но почему-то забота Бланки сильно отдавала ревностью. Пылавший страстью Тибо граф Шампани, получивший прозвище «король трубадуров», неустанно сочинял все новые и новые любовные баллады о рыцарях и прекрасных дамах и посвящал их королеве Бланке. Ходили слухи, что Тибо отравил Людовика VIII, чтобы забраться в постель к королеве. Впрочем, Бланка Кастильская уверенно отговорила своего старшего сына мстить за отца, вызвав графа Шампанского на дуэль. Когда же Людовик женился на молоденькой Маргарите Прованской, приехавшей в скучный серый Париж из цветущего, свободолюбивого юга Франции в компании множества веселых дам и рыцарей-трубадуров, известных своими вольными стихами и еще более вольными повадками, похождениями, Бланка Кастильская сразу невзлюбила невестку и всю ее компанию. Тибо Шампанский очень любил лирику Прованса и в своем творчестве, безусловно, пользовался теми же мотивами, что и молодой двор молодой принцессы, однако что было позволено воздыхателю королевы, порицалось ею в отношении невестки и ее вассалов.

Людовик и Маргарита, оба еще очень молодые, сразу влюбились друг в друга отчаянно и навсегда и, конечно, они хотели объятий, поцелуев и зов расцветающей юности влек их к постоянному уединению. Но Бланка считала, что ее любимый сын должен быть всегда при ней и думать о государственных делах вместе с ней, а жена призвана только продолжить королевский род, для чего нескольких ночей может оказаться вполне достаточно.

Разглядывая капли вина на дне опустевшего кубка, король с легкой горечью усмехался, вспоминая, как мать гневно следовала за ним по всем коридорам и закоулкам замка Лувр, пытаясь помешать ему лишний раз обнять любимую жену. Даже если они разговаривали о чем-то своем на виду у других придворных, но тихо, чтобы никто их не слышал, королева-мать, заметив это воркование, сразу же вмешивалась, отправляя молодого короля изучать какие-нибудь документы, подписывать приказы или велела развеяться на охоте. Мать постоянно наговаривала сыну на слишком вольные взгляды и поведение жены, а в особенности ее фрейлин, которых открыто называла шлюхами, а провансальских рыцарей-трубадуров – развратниками. Вот молиться вместе Богу – единственное, что поощряла Бланка по отношению к сыну и невестке. Однако и после молитвы Бланка, неусыпно следившая за молодыми, часто просто оттаскивала Маргариту от Людовика, крепко сжав руку принцессы, так что у девушки появлялись синяки.

Король любил свою мать и почитал, и ему было больно, что она не любит невестку, больно, что он был вынужден подчиняться матери, следуя сыновьему долгу, в ущерб собственной жене. Он старался больше молиться, чтобы Господь не позволил его душе озлобиться на родную мать, и Господь ему помогал. Но вот произошел случай, который впервые навел короля на мысль о том, чтобы стать свободным.

Маргарита заболела, а Бланка Кастильская запретила сыну навещать жену. Людовик, естественно, нарушил материнский запрет, проник в спальню жены, сел в изголовье кровати, взял горячие от лихорадки руки Маргариты в свои, нежно гладил их и еще более нежно шептал жене о своей любви. Тогда-то и вошла королева-мать, моментально превратившаяся в тигрицу от увиденного. Она выволокла сына из спальни больной жены. Маргарита тогда от переживания упала в обморок. Людовик понял, что нормальной жизни ему не видать, если под одной крышей Лувра он будет жить с Маргаритой и матерью.

Крестовый поход – вот, что стало занимать мысли молодого короля. Святое дело, продолжение пути его предков – Людовика VII и Филиппа Августа. Тем более что лучшие бароны французского королевства в то время уже отправились в Палестину воевать с сарацинами – граф Шампани и король Наварры Тибо, любимец его матери, Гуго IV граф Бургундский, Амори де Монфор, Генрих де Бар, Пьер де Куртене, Луи де Сансер, бывший враг короля граф Бретонский Пьер Моклерк, Ги де Форе, Гийом де Жуаньи, Жан де Брен… Все они шли, как и их отцы или другие предки, по пути крестоносца. Они стали героями, о них все говорили. Правда, Людовик понимал, что говорили об этих баронах-крестоносцах с грустью и печалью, ведь их отряды сарацины разбили и горе-бароны либо попали в плен, либо погибли. Тем не менее нельзя было оставаться в стороне, когда Господь на небесах плачет из-за того, что Иерусалим в руках врага. А Людовик твердо был уверен в печали Господа, ведь и папа римский и все священники говорили о бедах христиан в Святой земле. И пленных баронов следовало спасти!

Эх, бароны, бароны! Людовик посмотрел назад, за корму, где длинной вереницей за королевской галерой шли суда французской знати, пестревшие могучими и гордыми гербами. Где-то там галера Гуго X Лузиньяна графа де Ла Марша, сейчас ее не видно. Строптивый граф, находящийся в полной власти у своей жены – Изабеллы, бывшей вдовы английского короля Иоанна Безземельного, не раз поднимался против короля Франции и его матери. Теперь-то он усмирен и как честный христианин принял крест и следует за своим сюзереном, но Людовик хорошо помнил шесть горизонтальных синих линий на белом поле с тремя геральдическими красными львами – герб Гуго де Лузиньяна на флагах и щитах его рыцарей, гордо выстроившихся против его армии. Накануне того дня четыре тысячи королевских рыцарей и двадцать тысяч верных французских пехотинцев разгромили армию англичан под командованием своего короля Генриха III, пришедшего на французскую землю, чтобы оспорить часть владений Людовика и помочь своему союзнику Гуго Лузиньяну графу де Ла Марш. Как любил вспоминать Людовик тот день! Он сам, как истинный король-рыцарь, возглавил армию и добился убедительной победы над англичанами. Так наносили поражение англичанам его отец и дед, которыми молодой король бесконечно гордился! И вот остатки разбитых англичан соединились с рыцарями графа де Ла Марша для нового боя… А потом эти гордые красные львы на синих полосах герба глотали грязь и пыль, повергнутые на землю, а другие красные львы, с английского герба, уносили ноги на свой туманный остров. Гуго Лузиньян вместе со своей надменной женой Изабеллой и двумя сыновьями пали к ногам победителя в надежде, что им оставят жизнь и владения.

Та победа над мятежными баронами и английским королем вселила в сердце Людовика уверенность в своей звезде, в благоволении Господа, и укрепила в мечте отправиться в Иерусалим.

Есть ли что-то более неотвратимое, чем болезнь и смерть? Они непрерывно сопровождают человеческую жизнь и подчас направляют ее. Наверное, нет таких людей, которые бы радовались болезни, возможно, только святые и праведники. Болезнь дается людям как испытание веры и духа, но ему, Людовику Французскому, болезнь дала возможность осуществить мечту!