Берег мистера Моро

– Там черного хлеба днем с огнем не сыщешь, – говорил он. – А без черного хлеба русский человек не может.

Андрей не спорил, он был счастлив уже тем, что родители смирились.

За две недели до отплытия в Англию они распустили паруса «Северной птицы» и последний раз на пару вышли в Финский залив.

Яхта вела себя выше всяких похвал, аплодируя им парусами при смене галсов и уверенно выдерживая курс даже с отключенным авторулевым.

* * *

– Ах, ты, моя девочка! – сказал Андрей, когда еще одна волна скользнула под корму «Северной птицы».

Это неоспоримое достоинство своей яхты – держать заданный курс – Андрей в полной мере оценил только в Атлантике. На широте мыса Финистерре, самой западной точки Испании, ходко идущая в бейдевинд27 «Птичка» вдруг словно споткнулась, возмущенно заполоскав парусами. Как выяснилось, напрочь стесалась зубчатая передача, а без нее авторулевой – всего лишь комбинация шестеренок и тяг, короче, никому не нужный мусор.

Андрей знал немало случаев, когда, лишившись авторулевого, яхтсмены-одиночки прерывали плавание, полагая его отныне сопряженным с неоправданными трудностями. А все потому, что их суда имели склонность к рысканью, что в свою очередь предполагает при отсутствии подруливающего устройства практически безотлучное пребывание спортсмена у румпеля или штурвала.

«Птичка» не обременяла своего капитана подобными заботами. Выставив курс, настроив паруса и закрепив штурвал растяжками, Андрей мог по часу, а то и более не прикасаться к нему. Однако в такой шторм, как сейчас, даже такая прекрасная яхта, каковой, без сомнения, была «Северная птица», требовала неусыпного внимания.

А буря между тем распалялась все сильнее, точно дикий зверь, который жаждет крови, но никак не может заполучить причитающуюся ему добычу и насытиться ею. Волны превращались в утесы; впадины между ними сначала напоминали овраги, потом – ущелья.

«И это только начало!» – думал Андрей, оглядывая взбешенный его нежеланием отправляться на дно водный мир.

Он знал возможности «Северной птицы» и настолько уверовал в ее неуязвимость, что не сомневался: этот тяжелый экзамен она тоже выдержит с честью. Как выдерживала прежде, откупаясь от штормов самой незначительной и, в общем-то, обязательной данью: осыпавшимися пластинами аккумулятора, треснувшим гиком28, порванным стакселем или тем же сломанным авторулевым. Ничего страшного, у него была запасная аккумуляторная батарея в носовом отсеке, стаксель он зашил, на гик поставил металлические накладки, а без авторулевого он обойдется!

Свинцовый рассвет, пришедший на смену непроглядной тьме, застал его промокшим до костей. Для него и прежде не было секретом, что реклама непромоканца, изготовленного в Германии, беспардонная лажа, но чтобы так промокал!..

Когда руки коченели, Андрей стягивал перчатки и начинал тереть ладони друг о друга, потом изо всей силы колотил кулаками по палубе – только после таких упражнений и избиений к пальцам возвращалась чувствительность.

К девяти утра он был уже настолько измотан, что буквально заставил себя съесть несколько галет и сухарей, запив их чаем. Пачку мармелада он выронил, и ее смыло за борт. Жалко было до слез.

Ему было все труднее сражаться с бурей, но еще труднее – со сном. Ну, это ему не впервой… Андрей смежил веки. Это было короткое, не более минуты, падение в небытие. Он открыл глаза, оглядел такелаж, взглянул на компас. Все нормально. Можно еще поспать. Он закрыл глаза, чтобы снова проснуться через минуту. В таком ритме он провел следующие два часа. Даже в эти краткие минуты он видел сны. Видел Сашку.

* * *

– Когда подарочек вручать будешь? – спросил Андрей, глядя, как Сашка полирует «мельницу».

– Не терпится? Десять дней подождать не можешь? Между прочим, подарок тогда хорош, когда вручен вовремя – ни часом раньше, ни секундой позже.

– И когда же наступит сей благословенный миг?

– Думаю, в ночь…

– …перед Рождеством.

– Перед отплытием. Пойдем примерим, как встанет. Но устанавливать я ее сегодня не буду, рано еще.

– Ага, не дорос, – хмыкнул Андрей.

Они отправились на причал.

У трапа стояли три человека. Двое в кожаных куртках озирались, очевидно, выглядывая хозяина яхты, а третий, мужчина в длиннополом плаще, смотрел прямо перед собой, глаз не отводил от «Северной птицы».

– Вот и они, – громко сказал один из озиравшихся. – Точно они. Мне про калеку говорили. Где калека, говорят, там и он.

Мужчина в плаще повернулся:

– Ты Горбунов?

– Ну, – подтвердил Андрей, готовый на хамство ответить тем же. – А ты кто такой?

Накачанные парни в куртках, готовых лопнуть под напором мускулов, переглянулись и вынули руки из карманов. Но приказа не было, и кулаки разжались. Мужчина тем временем смерил Андрея взглядом глубоко посаженных глаз:

– Кудреватых моя фамилия. Слышал?

– Не довелось.

– А про Кудрю слышал?

– Так бы и говорил.

О Кудре он слышал. Видеть не видел, а слышал не раз. О нем все что-то знали, все краем уха слышали. Кудря «крышевал» много и многих. Ладил с ментами. Подкармливал политиков калибром поменьше и прессу тиражом побольше. Было дело, хотел попасть в Законодательное собрание, но тут уже не местная – московская власть уперлась. Так что остался Кудря простым бандитом, правда, с большим авторитетом.

– Ты, Горбунов, не наглей. Ты скажи, когда должок вернешь?

Андрей сбавил тон и перешел на «вы»:

– Я у вас не одалживался.

– Да ну? А ты думал, мил человек, почему тебя мои мальчики не посещали? Ко всем в округе наведывались, а к тебе нет? Везунчиком себя считал, наверное. Нет, паря, ты мне по жизни должен, за спокойствие свое. Нюх у меня, понимаешь, редкий. Подсказало что-то: пригодишься еще. А я со своим чутьем не спорю. Да и чего спорить, чего упираться, если взять с твоей сраной фирмочки все равно было нечего, так, крохи. Вот почему вас не трогали, берегли, можно сказать, про запас. Теперь пришло время, пора расплачиваться.

– Поздно, – сказал Андрей. – Фирма закрылась. Мастерская продана. Деньги потрачены.

– Да не нужна мне твоя фирма. И деньги не нужны.

Бандит достал портсигар, золотом и крупинками бриллиантов сверкнувший на солнце. Телохранитель услужливо подскочил с зажигалкой.

– Ты вот за океан собрался. А что ж, пусть все знают, на что русский мужик способен. Хотя, конечно, дурь редкостная – головой своей попусту рисковать. Но это твое дело, потому что голова это твоя. А у нас как-никак демократия: хочешь со смертью в очко переброситься – пожалуйста. С ней многие играют, со смертью, да кое-кто заигрывается. Есть у меня один знакомый человечек, хороший парень, только больно горячий. Рассказывать, что он такого наделал, я не буду. Тебе это ни к чему, с тебя и того довольно будет, что хочется мне дружку помочь. Уехать ему надо за границу, потому как здесь жизни не будет. Легавые со статьей будто с цепи сорвались, ищут его, даром что на прикорме. И ведь поймают, суки рваные! А потом – что? Зашлют дружка моего на остров Огненный, где с пожизненным сидят, там он концы и отдаст. Лет через двадцать, парень-то он крепкий, жилистый. Ох, не хочется мне, чтобы ему такая судьба выпала. Что я, зверь? Пусть лучше на Канарах или в Греции пузо греет, меня добрым словом вспоминает. И тебя тоже.

– Не понял.

– А чего понимать? Ты его за границу и доставишь. У тебя остановка в Дании есть? Есть, я знаю. Там его на берег ссадишь. И плыви себе дальше к своей Англии, а потом хоть через Атлантику, хоть вокруг шарика. Теперь ясно?

– Почти. Один момент уточнить. Яхта у меня маленькая, куда я вашего товарища спрячу?

– Ну, это уже твое дело. Найдешь какой-нибудь уголок.

– Пограничники…

Кудря затянулся сигаретой, выпустил струю дыма, потом прищурился, отчего лицо его покрылось сеткой морщин:

– Ты, Горбунов, не мельтеши. Не люблю я этого. Погранцы твое корыто уже столько раз досматривали, что жопу рвать не станут. Да и герой ты у нас – без пяти минут, а героев по-черному не шмонают. Так что ты не человека, слона провезти можешь, никто не чухнется.

– Я имел в виду датчан.

– С этими лохами вообще проблем не будет. Дружок мой плавает хорошо. Подойдешь поближе к берегу, и пусть плывет. Он – в одну сторону, ты – в другую. В общем, свободен, как говно в проруби.

– А зачем такие сложности? У нас границы не то, что прежде, не на запоре. Хочешь – в Финляндию с туристами, хочешь – с «челноками» в Польшу.

– Там какой-никакой, а риск. С тобой – никакого.

– Так уж никакого?

– Ну! Ведь ты молчать будешь и сделаешь все так, как велено. Потому что у тебя люди за спиной. Родители, инвалид этот… – Кудря показал глазами на Сашку. – Вякнешь – не жить им. У нас с этим просто.

Андрей сделал шаг, но качки в кожаных куртках заступили дорогу.

– Не чуди, Горбунов, – сказал Кудря. – Имей в виду, я к тебе пока с уважением. Сам приехал, сам говорю. Цени. Короче, сутки тебе на то, чтобы для дружка моего схрон на яхте подготовить. Завтра в это же время приеду – проверю.

Кудря бросил окурок под ноги Андрею, повернулся и пошел по причалу, заплетая коленями полы плаща. Телохранители чуть помедлили, вероятно, ожидая от Горбунова какой-нибудь выходки, но тот стоял, не двигался, и парни в кожаных куртках последовали за своим хозяином.

Бандиты сели в стоявший в отдалении шестисотый «мерин». Колеса «мерседеса» взвизгнули, проворачиваясь, и автомобиль скрылся за углом здания яхт-клуба. Кудря, видимо, любил быструю езду. Как всякий русский по утверждению малоросса Гоголя.

– Шиздец, – сказал Андрей.

– Полный, – согласился Сашка.

– Что делать будем?

– В милицию надо сообщить. Пусть повяжут.

– А что мы им скажем?

– Все. Пусть приезжают завтра и вяжут.

– Кого?

– Кудрю и кореша его.

– Кудреватых один придет. Ну, с бугаями своими, конечно.

– Тогда пусть Кудрю берут. Он все скажет – и про себя, и про других. Пусть только возьмут.

– На каком основании? Если бы у ментов против него чего серьезное было, они бы его давно повязали. Нет, эту сволочь с поличным брать надо, с уликами и доказательствами. Тогда он, может, дружка своего и сдаст. Что тоже, между прочим, не факт. Дружок-то, видно, наследил изрядно, должно быть, пострелял кого, засветился, а со счетов его все равно не списывают. Фигура, наверное, недаром же Кудря о нем так печется.

– Тогда надо уступить, согласиться для вида, тайник этот устроить, предъявить его и удостовериться, что Кудря не передумает. А потом уже в милицию идти. Перед самым отплытием их и возьмут. Тепленькими. Тут тебе и обвинение и обвиняемые.

– И марш «Прощание славянки». Складно получается, а все-таки еще помозговать нужно. Ладно, давай на «Птичку» перебираться. Мы сюда чего пришли? «Мельницу» примерить. А нас всякими пустяками отвлекают.

Андрей привычно, как делал это десятки, сотни раз, подхватил Сашку на руки и перенес по трапу на борт «Северной птицы». Усадил в кокпите.

Сашка достал из сумки «мельницу», осторожно надел ее на торчащие из палубы шпильки, прихватил гайками.

– В самый раз.

– Красавица, – одобрил Андрей. – Малости не хватает.

– Чего?

– Дарственной надписи, мол, дорогому и ненаглядному учителю сей предмет преподносит с нижайшим поклоном его верный ученик в надежде на сохранение в веках их дружбы…

– Заткнись, а? – попросил Сашка. – Тоже мне, остряк выискался. Ты бы лучше тайником занялся. Может, в моторный отсек его засунем, дружка Кудриного?

– Ага, а в выпускном коллекторе дырок насверлим.

Андрей открыл люк, открывающий доступ к двигателю. Наличие его на «Северной птице» объяснялось необходимостью подзарядки аккумуляторов, так же он использовался при лавировке в порту и проходах по Неве. Мотор был компактный, слабенький, но надежный – шведского производства. Соответственно, и моторная ниша была более чем скромных размеров.

– Нет, – покачал он головой. – Здесь только лилипут поместится. Жаль, а то бы он у нас наглотался выхлопных газов. Придется гада в каюту пустить.

Андрей спустился под палубу, прошел в носовой отсек. Там хранился запасной аккумулятор, а все остальное пространство занимали мешки с парусами. Он оттащил мешки в сторону. Под сантиметровой толщины фанерой, служившей настилом, по идее было достаточно места, чтобы спрятать человека. Подняв фанеру, Андрей прикинул и убедился, что, действительно, может спрятаться. Если скрючится. Так ведь никто комфорта и не обещал.

Вернув фанеру на место, он поднялся на палубу. Сашка уже снял «мельницу» и убрал ее в сумку. Сказал:

– Мне в мастерскую надо.

Вечером Сашка выгравировал на боку «мельницы» два слова – «Ни пуха». И восклицательный знак поставил. Он желал Андрею удачи в смертельно опасном предприятии, каким и сорок, и тридцать, и десять лет назад являлась, каким является и сейчас трансатлантическая гонка яхтсменов-одиночек.

Сашка не знал, не мог знать, не дано это живущим, что его самого смерть настигнет уже завтра.

Глава 6

Штормовой стаксель придавал «Снежинке» такую прыть, что за ее кормой оставался бурлящий пенный след. Яхта начала рыскать. Говард отключил не справлявшийся с нагрузкой авторулевой и взялся в румпель.

Волны росли, набирая массу. Иногда Говарду не удавалось сделать упреждающий маневр, и тогда стаксель начинал оглушительно хлопать, а водяные валы перекатывались через палубу, снедаемые жаждой сначала подранить яхту, развернув бортом к волне, а потом добить ее, раскроив корпус.

Выдерживать курс было непросто, и вскоре Говард чувствовал себя так, будто побывал спарринг-партнером у чемпиона мира по боксу в тяжелом весе. И тот отделал его так, что живого места не осталось. Однако Говард держался, да и «Снежинка» старалась, одолевая волну за волной, не желая подводить безмерно уставшего рулевого.

На исходе шестого часа этой дикой скачки по пенным гребням, Говард услышал нарастающий рев, – так же страшно, наверное, в свое время ревели трубы Иерихона.

Он обернулся.

На яхту надвигалась бродячая волна-убийца!

Возникшая из сложения двигающихся в разных направлениях водяных пиков, «бродяга» была раз в пять выше любой из волн, до того терзавших «Снежинку». Водяная махина вздымалась за кормой яхты, грозя подмять и прессом в тысячи тонн раздавить, уничтожить это жалкое творение человеческого ума, вдруг возникшее на ее всесокрушающем пути.

Говард вцепился в румпель, удерживая яхту кормой к волне, и вжался спиной в стенку кокпита. Он смотрел, как вздымается волна-убийца. Будто завороженный, он не мог отвести глаз от этого кошмарного и одновременно чарующего зрелища. Вот она уже в пол неба, вот уже от неба ничего не осталось, ни единого лоскутка. Только вода, кружево пены и раздирающий барабанные перепонки грохот. Сейчас «убийца» обрушится…

И она обрушилась!

Говарда вышвырнуло из кокпита. Он барахтался в воде, не зная, где верх, где низ, и тут «Снежинка», дрожавшая будто в ознобе, стала всплывать. И всплыла, освободившись от мертвенных объятий океана.

На четвереньках пробравшись к румпелю, Говард попытался развернуть яхту, но это ему не удалось.

Волны с грохотом бились в ее борт. Изорванный стаксель полоскался в порывах ветра, не давая тяги.

Надо было срочно выбрасывать плавучий якорь29.

Говорят, человеку неведом предел его прочности. А Говард и не собирался сдаваться. Он еще поборется, он еще поглядит, где она – та черта, за которой опускаются руки и смерть принимается, как избавление. Только бы яхта выдержала…

Он откинул крышку специального контейнера на корме и достал плавучий якорь. Он не успел закрепить его тросом, как услышал за спиной зловещий треск. Обернувшись и подняв голову, он увидел переломленную краспицу30. Просвистел лопнувший ахтерштаг31. Через секунду мачта, как подрубленная, повалилась вперед.

«Снежинка» накренилась, Говард упал, выпустив плавучий якорь из рук. Тот кувыркнулся по палубе и улетел за борт.

В любой момент яхта могла перевернуться и затонуть. Говард выхватил нож – тот самый, «память об Англии». Он привык к нему и всегда держал при себе – на ремешке у пояса, естественно, не как сувенир, а как необходимейшую в плавании на паруснике вещь. Послушное пружине, отточенное до остроты бритвы лезвие спринг-найфа выскочило из ручки, и Говард стал кромсать сплетенные из синтетических нитей снасти, удерживающие мачту возле яхты. Но против стальных жил нож был бессилен. Говард пустил в ход кусачки, тоже пристегнутые к поясу. Вот поддалась последняя жила, и, освободившись от непосильного груза, «Снежинка» заплясала на волнах, словно необъезженная лошадь, норовящая сбросить седока.

* * *

– Ты ковбой! – сказал Матти.

– Почему ковбой?

– Они все тупые.

– Это ты зря…

– Ладно, – кивнул Болтон. – Сумасшедшие. Тебе что, острых ощущений не хватает? Слетай в Лас-Вегас, спусти в казино тысчонку-другую, разогрей кровь. Не вдохновляет? Тогда мотани куда-нибудь в дебри – на Аляску, в Амазонию, в пустыню Калахари, на худой конец в Йеллоустонский национальный парк. Хочешь – с Мэри, а хочешь покуролесить напоследок перед свадьбой – прихвати девчонку посимпатичнее, покувыркайтесь там, пристрели пару оленей, поймай десяток лососей – и назад.

– Не хочу.

– Ну, чего тебе надо? Чего не хватает? Мэри достала? Так брось ее! Ты жених завидный, только мигнуть – налетят, облепят, вздохнуть не дадут. Работа? Побойся Бога! Где еще такую найдешь? Дом, машина, яхта – на все хватает с избытком. Через пару лет тебе обеспечено теплое местечко в правлении банка. И ты готов все это отправить псу под хвост? Ха! Кого ты пытаешься обмануть?

– Но я же объяснил!

– Что объяснил? Ты ничего не объяснил. Я сижу в этом проклятом Айдахо, разбираюсь с бумагами и кретинами из нашего филиала, и вдруг получаю послание по электронной почте. Мол, так и так, Его Величество Говард Баро имеет честь сообщить своему лучшему другу Матиасу Болтону, что он покидает банк и уезжает из Чикаго, потому что ему все надоело. И ты считаешь это объяснением? Я – нет. Я хватаю трубку, я звоню тебе, я спрашиваю, что случилось, а в ответ слышу какой-то детский лепет. О'кей, не все можно доверить компьютеру и мобильной связи. Я мчусь в аэропорт и лечу в Чикаго. В офисе тебя нет, но полным-полно слухов, что ты затеваешь какой-то бизнес на стороне, но делаешь это в строжайшей тайне, пичкая окружающих сказочками о сладости безделья. В это, разумеется, никто не верит. Я тоже не верю, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы принять весь этот бред за чистую монету. Я отправляюсь в «Эльдорадо» и нахожу тебя здесь со стаканом «Чивас Ригал» в руке. Я спрашиваю, что стряслось, что произошло такого-эдакого за время моего отсутствия. И что же? Вместо правды ты несешь околесицу.

– Но, Матти, я ухожу из банка не для того, чтобы открыть собственное дело. Просто ухожу. Буду жить, ходить на яхте…

Друг поставил стакан на стол – так, что виски выплеснулось, а кусочки льда возмущенно звякнули.

– Это я уже слышал. Значит, продолжаешь темнить… Ну, допустим, все так и есть. Ты уходишь… А что скажет об этом Мэри? Думаешь, она обрадуется, что отныне ты не будешь делить свое внимание между без пяти минут супругой и работой, а принадлежать ей и только ей? Учти, она девушка здравомыслящая, практичная, ей твое решение может оказаться не по вкусу. Ладно, не будем о Мэри. За ее будущее можно не беспокоиться, папаша Хиггинс купается в миллионах, и любимую дочурку без опеки не оставит. Не будем и о твоей матери, женщине состоятельной, хотя так волновать ее на старости лет жестоко. С этим-то ты согласен? Но не будем о них. Поговорим обо мне. Ты вспомнил о своем верном друге Матти, когда заявлял руководству о своем уходе? Ты хоть понимаешь, что кидаешь меня на растерзание хищникам? Я не такой умный, как ты, я на двадцать ходов вперед просчитывать не умею. Все, что у меня есть, это наша дружба, твоя поддержка плюс чуть-чуть врожденного обаяния, на котором, увы, далеко не уедешь! Это ведь твоя заслуга, что я оказался рядом с тобой. Кем я был? Сержантом, в подчинении у которого был не самый худший солдат американской армии Говард Баро. Мы вдвоем глотали кувейтскую пыль, мы пили мерзкую, обеззараженную таблетками воду из пустынных колодцев, чей привкус до сих пор на моих губах. Когда ты вывихнул ногу, и я тащил тебя на загривке по пескам, я не рассчитывал на благодарность. Но три года спустя ты нашел меня, ты уговорил меня уйти из армии, ты оплатил мою учебу в колледже, прельстив радужными перспективами. Наконец, ты взял меня в банк. За твоей спиной мне было так спокойно, что я даже перестал беспокоиться о будущем, оно казалось радужным. И вот ты уходишь… Да ты понимаешь, Говард, что через неделю после твоего официального ухода от меня и косточек не останется? Сожрут и не подавятся. И что дальше, что меня ждет? У меня пока нет ни достаточного опыта, ни веса, ни имени, чтобы найти работу не хуже той, с которой меня выставили. И у меня нет такого счета в банке, как у тебя. Я не могу позволить себе побездельничать год-другой, тихо-мирно ожидая, когда судьба вознаградит меня золотым слитком за терпение и покорность. Я должен работать и зарабатывать на жизнь! Но это ты, Говард, приучил меня к дорогим винам, хорошим машинам и хорошеньким женщинам, клубной карте и гаванским сигарам по 60 долларов за штуку. Ты виноват в том, что я не хочу возвращаться назад, к уличным проституткам, малолитражкам и «Лаки страйк» без фильтра. Назад мне путь заказан! Ты приручил меня, а теперь бросаешь.

– Извини.

Одним глотком Матти Болтон допил виски, встал и бросил зло:

– Засунь свои извинения в зад!

– Постой, – сказал Говард. – Я расскажу тебе о сестре.

– О какой сестре?

– О Кристине.

– Оставь. Нечего приплетать сюда сестру. У тебя нет сестры!

– Уже нет.

– И не было. Хочешь темнить – развлекайся. Но без меня!

Матти резко повернулся и направился к выходу. На ходу он кивнул бармену, который с непроницаемым лицом протирал за стойкой пузатые бокалы. Можно было не сомневаться, сегодня же подробности разговора двух приятелей, двух бывших приятелей, станут достоянием всех членов клуба «Эльдорадо».

Говард достал сигарету и закурил. Он думал о том, почему раньше не говорил Матти о Кристине. Почему он вообще никому о ней не говорил? Наверное, потому что это было очень личное. Бесценное и хрупкое, как пережившая века книга с откровениями древних. Прикосновение чужих пальцев могло повредить страницы, перелистывать их мог только он, Говард Баро, лишь у него было такое право.

Умолчал он и о том, что сегодня последний день, когда он может с полным правом пребывать во владениях «Эльдорадо». Играть в гольф отныне ему предстоит на другой площадке, пить виски в другом заведении. «Снежинку» правление предписало увести от причала клуба в течение недели.

И о своих планах на будущее – настоящих, он тоже не сказал Матти. По той же причине: это его дело, только его! Кто знает, с какими трудностями ему придется столкнуться. Не исключено, что это окажется самым опасным предприятием в его жизни. Хотя и не должно, но может. Конечно, бывший сержант армии США Матиас Болтон не трус, что не раз доказал во время «войны в заливе», но разве это основание, чтобы подвергать друга риску?

* * *

Риск был велик и теперь, когда мачту отбросило от яхты. Упустив возможность перехлестывать через борта «Снежинки», волны облизывали их с недовольным жадным шипением. И оно было зловещим и многозначительным, это злобное шипение.

Говард понимал: если появится еще одна «убийца» – яхта не устоит, ее опрокинет, и «Снежинка» отправится на дно. И он вместе с ней. Если, конечно, будет вот так сидеть, сжимая в руке кусачки, и ждать у моря погоды. Не дождется.

– Дьявол!

Оскальзываясь и хватаясь за снасти, Говард пробрался в кокпит и поднял пластиковую крышку, оберегающую панель приборов от брызг. Указательным пальцем коснулся кнопки стартера….

Правилами гонки категорически воспрещалось, помимо парусов, пользоваться любым другим движителем. Если он воспользуется мотором, чтобы развернуть покалеченную яхту носом к волне, это будет автоматически означать, что для него гонка закончена. Он не пытался победить, но все равно обидно. Хотя без мачты ему так и так не на что рассчитывать. И вообще, речь уже не о гонке, не о спорте или реноме яхтсмена, речь о выживании…

Он надавил на кнопку.

Пару раз чихнув, мотор уверенно набрал обороты. Говард перевел рычаг в нижнее положение и, почувствовав вибрацию винта, развернул яхту.

Не желая утяжелять и без того перегруженную «Снежинку», Говард взял на борт столько топлива, сколько было необходимо для подзарядки аккумуляторов и работы питающейся от генератора рации. Другими словами, в его распоряжении семь-восемь часов хода под мотором, а этого явно недостаточно, чтобы очутиться за границами этого пекла.

Если бы уцелел гик! Тогда он мог бы, превратив его в мачту, поднять какой-нибудь парус. Увы, рангоут «Снежинки» бултыхался сейчас где-то справа по борту. Или слева… Впрочем, втащить гик на яхту при таком волнении ему вряд ли по силам. Попробовать, разумеется, можно, тем более у него есть лебедки, но ведь рангоут сначала надо найти в этих чертовых волнах, а это то же самое, как найти блоху под хвостом у пуделя. Нереально.