Знаток: Узы Пекла

– Хорошо, я напишу, – хмыкнула учительница. – И даже отправлю с почты, завтра как раз в райцентр еду.

– Вы нас сильно обяжете, – прокряхтел странно молчаливый зна́ток. Демьян на кой-то ляд вырядился сегодня, надел выходной костюм, только туфель не нашлось, брюки поверх сапог. И медальку «За отвагу» прицепил. – Анна Демидовна, да?

– Все верно, Демьян Рыгорыч. – Она улыбнулась и поправила прядь волос за ухо. – Позвольте узнать, а вы чему мальчика учите?

Максимка с удивлением смотрел на Демьяна – тот весь налился краской, побагровел под взглядом учительницы немецкого, того и гляди лопнет от натуги.

– Медицине учу, вот, – выдохнул, придумав, зна́ток. – Как врачевать, отвары всякие, кости править. В медицинский его потом отправлю учиться. А пока он мне как сынка, ну и помогает по работе, скотину там лечить, травки заваривать…

Анна Демидовна радостно рассмеялась. И в самом деле, слухи зачастую оказываются куда интересней действительности.

– Это хорошо, врачи стране нужны, но и немецкий нужно учить. Хаб ихь дас рихтиг гезагт, Макс?

– Йа, фрау Гринюк, – привычно ответил Максимка. В школе он учился на пятерки только по немецкому языку.

– Может, чаю выпьете?

– Нет, нет, дякую, мы не голодные! – невпопад ответил зна́ток и, взяв Максимку под локоть, потащил того на улицу. – Спасибо вам огромное! До свидания, Анна Демидовна!

– Да не за что, мне несложно. Удачи вам, – закрыв дверь, она посмотрела в окошко на две удаляющиеся фигуры – молодого, но уже седого, мужчины, опирающегося на узловатую трость, и верткого мальчишки, который без остановки что-то рассказывал. Пожав плечами, учительница села писать письмо в Германию.

А Демьян шел молча, размышляя о чем-то своем, пока Максимка говорил про школу и пятерки по немецкому и про то, какая хорошая училка Анна Демидовна. Зна́ток внезапно прервал монолог:

– Слухай, хлопчик, скажи-ка мне… Кхм, кое-что.

– Да, дядька?

– А она не замужем?

– Хто?

– Анна Демидовна твоя, хто! – Демьян вновь покраснел и вытер платком выступивший на лбу пот – наверное, от жары.

– Да нет вроде… А вам зачем?

Зна́ток не ответил, продолжая шагать в сторону дома и думая о чем-то своем. Над Задорьем в зените стояло солнце – жаркое, живое, бесстрастное, как и ангелы на нем, безразличные к людским печалям.

Нечистая деревня

– Да твою ж дивизию! – завопил Федорыч, выкручивая баранку руля и роняя пепел с папиросины на широкую грудь, обтянутую тельняшкой. – Чтоб я еще хоть раз тут поехал! Чтоб хоть раз!..

Асфальтированная трасса Минск – Москва кончилась, ушла в сторону, и старенький грузовик-полуторка вот уже полчася трясся по разъезжей колее. Сидевшие в кабине Демьян и Максимка держались за что попало, но и от этого толку было чуть: от каждого рывка по паршивому шляху их швыряло по всему салону. Федорыч матерился, со злобой дергал рычаг переключения скоростей, мотал туда-обратно руль, уходя от рытвин и ям на дороге.

Старый грузовичок ехал в деревню со смешным названием Малые Сычевичи – в семидесяти километрах от Задорья.

А началось все так: в обед к дому знатка подъехал, фыркнув глушителем, потрепанный ГАЗ-АА. Из кабины вылез хромой водила и безапелляционно заявил, мол, Демьяну позарез нужно ехать с ним.

Максимка-то подумал, что почту привезли – нелюдимый угрюмый Федорыч числился почтальоном, развозил между глухими выселками посылки, продукты, пенсию; в общем, был вроде деревенского курьера. И вот кому-то внезапно приспичило увидеть знатка в такой дыре, как Сычевичи.

– А чаго там? – вякнул Максимка.

– Чаго-чаго… По твоей части шо-то, колдун-ведун ты наш, – мрачно отвечал Федорыч, трепя Полкана за холку; тот даже не тявкнул – сам ткнулся лобастой башкой в широкую ладонь, признал. – Бабки с Сычевичей жить не могут, как тебя видеть хотят. Мне денег уплочено туда и обратно тебя доставить.

– Не колдун я, – привычно поправил Демьян.

– А мне якая разница? Ты хоть груздем назовись, главное – в кузов полезай.

В общем, так и тронулись, оставив Полкана на суседку. Вроде и недалеко, но, как съехали с трассы, Максимка с каждой минутой все больше жалел, что напросился с Демьяном – от таких виражей зад, казалось, превратился в один большой синяк. Водитель мрачно молчал, то и дело приподнимаясь на сиденье, чтоб выжать сцепление. Зна́ток едко откомментировал:

– А ты завсегда так, вприсядку, или тольки с пассажирами?

– Хошь – высажу, пешком пойдешь, на своих двоих.

– Дак, мож, мне идти и не треба? Ты бы хоть рассказал, что там стряслось.

– Сами все скажут, – рыкнул Федорыч, – Да не боись, заплотют табе, шарлатан.

– Ты за помелом-то следи, товарищ мичман.

– А ты меня не пугай! Пуганые мы! В одной сумке кишки, в другой – треугольники. Во, видал? – Федорыч стукнул по ноге, где от колена тянулся железный протез. – Мне одна твоя «коллега» травки пихала да отвары, я мазал-мазал – ни хрена. Вот ногу и отняли – гангрена.

– А как мазал? После заката? А крестик ты сымал? А на месяц глядел? Так-то, мож, к фельдшеру надо было идтить?

– Может, и надо было, а я на вашего брата-шарлатана повелся, вот и…

Демьян поморщился, давая понять – разговор окончен. Федорыч закурил очередную папиросу, позыркал мрачно сквозь дым, но долго молчать не смог, протянул Демьяну лопатообразную ладонь, обезображенную наколкой-якорем.

– Лады, ты не злись, я сгоряча. Твоя правда. Не поверил я. Не мазал ни хрена. И к фельдшеру не поехал. Мне уж и жизнь не мила была, такого наглядевшись, одно спасение – глаза залить… Нормальный ты мужик, пусть и дурной маленько. Мир?

– У нас двадцать лет мир, Федорыч. А ногу я твою не чапал.

– Не трогал – твоя правда. И мир давно, тоже не врешь. Дай-ка пацану яблоко, вон, в кармане лежит.

Максимке сунули большое красное яблоко, тот захрустел, разглядывая панораму за окном – скачущую картинку из берез, елей и кустов, наросших поверх глубокой заболоченной канавы.

Дорога стала чуть ровнее, ГАЗ повернул, и в лесу возникла широкая прогалина, за которой ярко заблестело серебром нечто массивное и шумное. Максимка аж высунулся в окно, чтоб разглядеть лучше.

– Дядька, а это шо там?

– А-а, это ГЭС ихняя местная. Гидроэлектростанция, во! – ответил Федорыч. – Ща получше видать буде. Она малая совсем, правда, но зараз расширяют, новую турбину строят. Вам, кстати, тоже электричество дает. Наша Рыбчанка весь край кормит.

С пригорка видно было и правда лучше. Федорыч подрулил к краю нависающего над ГЭС обрыва, остановил машину. Максимка рассматривал сооружение, казавшееся ему колоссальным, немыслимым – ничего подобного он ни разу в жизни не видал. Река Рыбчанка врезалась в дамбу и спадала из шлюзов шумным белым потоком, размывающим землю у берегов, крутящим турбины внутри дамбы. Шлюзы выглядели как три жадных дыры, с хлюпаньем всасывающие и выбрасывающие воду – от висящей в воздухе водной взвеси разглядеть их было сложно, но Максимка каким-то мальчишеским чутьем проник в глубины мощного механизма, узрел вертящиеся внутри него сотни шестеренок, подшипников, толстых зубчатых колес. Увидел – и в испуге отпрянул обратно. Он как-то успел больше попривыкнуть к лесной нечисти, чем к бездушным и самостоятельно работающим механизмам, созданным руками человека.

Демьян, видать, почуял то же, что и он, проговорил вполголоса:

– М-да-а, тут Бога нет… Да и дьявола тоже нема.

Под дамбой, у разрытого русла измельчавшей реки, копошились несколько человек в рабочей униформе. Рядом с ними в грязи лежал здоровенный серебряный цилиндр с могучими лопастями. Увидев грузовик, рабочие замахали руками. Федорыч дернул за рычаг и нажал на газ, сказал:

– Поехали-ка отседа подобру-поздорову. Секретный объект, мабыть.

Деревня разительно отличалась от обширного, цветущего жизнью Задорья. Маленькая, посреди глухого леса, с пришибленными к земле перекошенными избами. Не деревня даже, а вёска.

Располагалась она в низине, куда машина спускалась, скользя шинами по закисшей стежке. В конце концов Федорыч остановился, устало махнул рукой:

– Туда вам! За поворотом деревня, по правому галсу… Не поеду дальше. А то потом хрен вылезу.

– Обратно-то приедешь? – спросил Демьян, пожимая руку старому матросу.

– А то! Тока через три дня буду, ты уж тут бабок ублажай, шоб поболей заплатили. О-о-о, нахмурился знову! Да не зыркай ты так, а то яшчэ проклянешь ненароком!

Водила хохотнул, удобнее устраивая протез на педали газа и примеряясь, как бы сдать обратно по дороге. Демьян ухмыльнулся, показал кукиш.

– Ехай ужо. Попутного ветра, товарищ мичман!

– Бывай, товарищ партизан.

Взяв еще по яблоку от Федорыча, направились в сторону Сычевичей. Грязищи было и впрямь море разливанное, аж сапоги засасывает. «Оползень, что ли?» – подумал Максимка. Будто с холма вода стекает.

– Ты это, слышь, хлопче, в разговор не лезь, – сказал зна́ток, жуя яблоко. – С бабками я гутарить буду.

– А я шо, дядька, я ж всегда…

– Знаю я твое «всегда»: то немца заболтаешь, то бесу зубы подаришь. Помалкивай лучше.

Вот и вёска, Малые Сычевичи. Выпрыгнули из-за поворота и сразу вызвали чувство уныния – до того хаты было видно сверху, с пригорка, а вблизи они оказались еще более невзрачными, похожими на землянки. В основном срубы из прогнивших бревен, заросших мхом, да посередке заброшенная церковка без креста. Разделяли Сычевичи две улицы, наполненные черной слякотью – не проберешься, ноги не измарав. Над деревней тянулась линия электропередачи, рядом со столбом сидел и лаял на искрящийся провод одинокий трехлапый пес, грязнющий, как поросенок. Демьян остановился, оглядел избы – с заваленными набок заборами, трухлявыми бревнами и раскрошившимися трубами они казались едва ли не заброшенными. Зна́ток сплюнул, поежился – в низине было непривычно прохладно для лета.

– Чот, кажись, мичман нас не по тому адресу привез…

– Э-э-эй, есть кто?! – звонко крикнул Максимка, приложив ладони ко рту.

Хлопнула дверь. Из одной хаты вышел пожилой мужик в душегрейке и кубанке, с кустистыми бровями и растрепанной бородой. Он сразу полез за папиросами, пробормотал под нос:

– Вот дуры старые…

– Уважаемый! – окликнул его Демьян. – А где усе-то?

Мужик окинул их взглядом исподлобья, прикуривая папиросу от спички.

– А вы яшчэ кто такие?

– Демьян Рыгорыч, с Задорья приехали.

– А-а, колдун! Тебя не хватало… Клиентура твоя вся там сидит, ждет не дождется, – мужик показал пальцем за спину.

– Спасибо, – вежливо сказал Максимка, хотя мужик ему совсем не понравился.

– Ваше спасибо на хлеб не намажешь. Чаго приехали-то? Бабкам головы морочить своим мракобесием, да?

– Нас позвали – мы и приехали. Стало быть, надо кому-то, – меланхолично и спокойно отозвался Демьян, внимательно разглядывая неприветливого мужика. – А коли кому надо – то и проблема наблюдается, так?

– Вумный шибко? Ну иди, общайся, – хмыкнул абориген и, не протянув руки, ушел налево по улице. За ним увязался пес-калека, заскакал вокруг, разбрызгивая грязь.

Демьян шагнул в избу, пригнулся, чтоб не удариться лбом о низкую притолоку. Вошедший следом Максимка услышал дребезжащие голоса:

– Серафимовна жива бы была – мигом бы ему уши пооткручивала, сынку такому… Ишь какой!

– Это ж надо! Да я тут всю жизнь, у меня здесь и родители, и бабка с дедом, и внучок – царствие ему небесное; лихоманка взяла…

– День добрый, хозяюшки! – громко поздоровался Демьян, прерывая беседу; приложил к виску ладонь шутливо. – Демьян Рыгорыч из Задорья по вашему приказанию прибыл!

Несколько взглядов сразу вперились в них; Максимка даже отступил за спину знатка: старухи и сами походили на ведьм. Землистая кожа, какие-то тряпки-тулупы-телогрейки – и это посередь лета, запавшие губы, выцветшие глаза.

– Ох, Демьян Рыгорыч, приехал-таки, мы ужо и не чаяли!

Тяжело, с явным усилием они поднимались со скамей, кланялись, чуть ли не скрипя хребтами. Максимка от неожиданности вздрогнул – с печи свесилась маленькая сухонькая ручка с желтыми ногтями; тоже будто поприветствовала знатка.

– Зъявился – не запылился.

– Гляди, як вымахал-то! А я тебе, Дема, от таким помню! – Старуха показала каким; Демьян смутился – таким он, пожалуй, даже сам себя не помнил. – А я баба Марфа, Бондаренко, памятаешь мине, нет?

– А хто гэта у нас тут таки? Помочник подрастает? – Пахнущие старостью и лекарствами руки потянулись к Максимке, тот вжался в стену избы. – Добра-добра! Иди, маленький, я табе тут пряник назапасла…

Старухи заохали, неповоротливо засуетились, наполнили небольшое пространство избы гостеприимной суматохой, так, что и не сосчитать, сколько их; Максимка, смущенный, торчал под защитой широкой спины Демьяна, но и тот, кажется, был не в своей тарелке и что-то вежливо бурчал в ответ на вопросы и предложенные угощения.

– А я вам зараз чайку заварю, на малиновом листе – сама собирала. – У нас тут вось блинцы – с творогом да с грибами. Чего ж вы стоите – частуйтеся!

– Так, спокойнее, матушки! Давайте-ка поначалу дела обговорим. Ну-тка сказывайте, шо у вас тут за напасть?

– Ой, така напасть, така напасть, шо хоть узелок на плечо – и куды глаза глядят! – вновь заохали старухи, замахали руками и затараторили наперебой:

– Трахтор сам по себе ездит – прям по огородам! Я было вышла по шеям надавать, а там у кабине – никого! Я домой, перекрестилась, а его и след простыл – тольки колея тянется…

– А черти! Черти-то! В окна стукают, рожи корчут, а давеча у Ильинишны курей потаскали!

– Черти? – удивленно приподнял Демьян кустистую бровь.

– Черти-черти! Сами они в церкве старой обитають, бывает – всю ночь барагозят, огни жгуть да матерятся. Всю ночь не уснуть – страх-то якой!

– А полудница по полям шастает! Высоченная шо каланча, выша-а-агивает, колосья аж жгет, прямо-таки жгет! Страшна шо смерть, а на голове куколь!

– С дамбы это они взбеленились, истинно вам говорю, с ней все началося! – трясла бульдожьими брылями одна особенно бодрая старушка – тут она и с одеяльцем, тут и с чаем, тут и с блинами, за троих поспевает. – Как ее построили, так я чуяла – беда буде. Они – «електроток, електроток», тьфу! Да он даром нам не нужон – електроток ваш!

– Главно дело, – вмешалась другая, – ну построили и построили, чаго ее телепать-то? Ан нет, нонче сызнова шо-то роют, копают, возют, вот бесы-то и проснулися.

– Да-да, чистая правда! Дамба ихняя – гэта мельница дьяволова! Как есть бесовщина! Кресты-то посымали да чертей напустили! Оне внутрях сидят и турбину гэту крутят, а по ночам тут куражатся…

От галдежа деревенских старух у Демьяна заломило в висках: какие-то тракторы, какие-то черти, полудница да еще дамба сверх всего. Мозг старательно пытался уцепиться хоть за какую-то ниточку информации.

– А все Никодимка-бестолочь, это он дозволил; ему нашу землю вверили, а он ее дьяволам красным распродал…

– Погодите, дамы, – вмешался зна́ток, услышав хоть что-то похожее на зацепку, – а Никодимка – это не тот, с папиросками? Который вышел тока, перед нами.

– Он, милай, он, больше некому, – хором заблеяли старухи. – Председатель он тутошний, да только председать ему уж не перед кем будет – все разъехались, как нечисть взбеленилась, одни мы остались. Но гэта наша земля – на ней и стоять будем. Немец не прогнал, а уж дьяволово отродье и подавно не прогонит…

– Зна-а-аток, зна-а-аток, – вдруг позвал слабый голос с печки, – подойди ближе, зна́ток.

Старушки почтенно расступились, пропуская Демьяна к печи; следом за ним шмыгнул и Максимка. Сухонькая ручка – та самая, что привиделась Максимке – откинула одеяло, и на свет появилось высохшее старушечье лицо. Седые пряди едва скрывали лысое темя, зато верхняя губа щедро поросла серым волосом; маленькие темные глаза глядели пристально, даже хищно. Рот открылся – ни единого целого зуба, – и вместо слов наружу посыпался сухой кашель. Тут же подлетела бабка, подала кружку воды; существо на печке принялось жадно хлебать. Сзади зажурчал услужливый шепоток:

– Дорофеевна гэта, хозяйка, значится. Мы у ней собираемся – ее як удар хватил, она с тех пор и не ходит…

– Цыц, сороки! – сипло скомандовала Дорофеевна. – А ты лучшей мине послухай, зна́ток. Смерть пришла в Сычевичи, как есть смерть. Никодимка-бестолочь зъехать агитирует, но мы не уедем. Тут наш дом, тут нам и помирать; чай мне недолго ждать осталось. Знак мне был! Бачила я смерть, зна́ток: кобылица бледная, страшенная. Я ночью чую: копыта, шо ль? Думаю: кого на ночь глядя принесло, выхожу, а там она – стоит, на мине поглядает. Белая, як мел, тольки очи чорны и светится уся, светится, як пламя, тольки холодная. Она на мине своими буркалами так – зырк, будто запомнила – воды похлебала из корыта и прочь пошла. Тут-то мине и разбило… Добра, что Марфа наутро нашла, а то так бы и околела. То смерть мине отметила, зна́ток, зразумел? Недолго мне осталось, так что проси чего хошь: хошь – дом тебе отпишу, хошь – все, шо в доме. Скотину всю забирай, все одно ухаживать некому. Тольки дай моим старухам век свой на родной земле дожить. Хотели к Сухощавому с просьбой пойти, но он, грят, зубы порастерял; а тебя, хлопчик, мы с детства знаем, тебе веры больше! Сдюжишь, а, Демьян Рыгорыч?

– Зробим, хозяюшка. Но вы тоже раней часа на тот свет не збирайтесь, добро? А, да, вот… – Демьян пошарил в бесчисленных карманах своей куртки, вытащил какой-то кулек. – Вот настой, утром пейте натощак, кипятком заваривайте. А про награду потом уж обговорим.

– Добра, добра, сына… – закивала старуха, пряча травяной настой под подушку. – А мы потопаем, да, хлопчик? Хата-то есть свободная, переночевать?

– Да уся вёска пустая! – всплеснула руками та бодрая бабуля, что все совала им блины. – Где хотите селитесь! Мы вам вопратку свежую принесем, лазню затопим!

– От баньки не откажемся, – не стал прибедняться зна́ток, – а перекусить можете и туда принесть.

Тут Дорофеевна свесилась с печи, вцепилась в плечо Демьяна неожиданно хваткими пальцами и посмотрела ему в глаза.

– Ты тольки мине не подведи, Дема.

– Не подведу, – спокойно ответил он, выдержав взгляд старухи. – Всю паскудь зраз изведу, каковая найдется!

Выйдя на гантак, Демьян спросил у бодренькой старушки, которая взялась их сопровождать:

– Вас как звать-величать, сударыня?

– Ой, да якая я сударыня, – засмущалась покрасневшая бабуля. – Баба Клава я, Лексевна.

– Баб Клав, нам бы бражки надобно.

Та аж перекрестилась, да и сам Максимка с удивлением уставился на знатка. Никак издевается?

– Бражки? Нешто для храбрости?

– Баб Клав, обижаешь! Для дела требуется.

– О хоспади… А скока ее надо-то, бражки той?

– Бутылку, – сказал зна́ток и, подумав, добавил: – И махорки.

– Ох, где ж ее взять-то… Не гонит уж никто. Разве что у Ильинишны запас… Принесу я!

– А церкву покажете?

– Так вон она, тама. Тольки заколочена она уж лет этак…

– Ну, чертям, я так понимаю, оно побоку. Проверим.

Баба Клава показала хату для ночевки, сама ушла за брагой и махоркой.

– Ну шо, хлопчик, прогуляемся до церквы, на чертей глянем? – подмигнул Максимке зна́ток.

– Дядька Демьян, а на кой бражка-то?

– Проверю кой-чаго.

Церковь стояла на слякотном пятачке посередь Сычевичей; со скрипом вращался ржавый петушок-флюгер, приделанный каким-то шутником на притворе; выбитые окна храма зияли темнотой. На деревянной крыше кучковались стайкой вороны, хрипло перекрикивались в сгущающихся сумерках. Демьян обошел строение по кругу – против часовой стрелки.

– Шо там, дядька?

– Да ничога. Странно все как-то… Якая паскудь куру воровать станет? Ну она ее задавит, спортит, заставит яйца тухлые нести, но шоб красть? Ни разу такого не видал…

– Они ж сказали: черт…

– Чертям в Явь ходу нет. А вообще и впрямь интересная чертовщина тут вырисовывается.

В глаза бросились несколько смазанных следов, ведущих к выбитому окну. Демьян взглянул на толстый амбарный замок в двери, почесал голову.

– Максимка, заберешься, не?

– Делов-то! – ухмыльнулся тот и в две секунды ловко, как обезьянка, забрался через окно внутрь церкви. Додумался даже предварительно на раму набросить лежащую рядом ветошь, чтоб не порезаться об осколки – зна́ток в который раз его мысленно похвалил.

– Ну? Чаго видать? – крикнул Демьян.

– Да темно тут… Ну вот шо бачу – окурки валяются, бутылки, банки консервные вскрытые… Куски шерсти всякой…

– Шерсти? – беспокойно переспросил зна́ток.

– Ага, собачья али волчья, не ведаю…

– Слышь, хлопчик, а принюхайся – серой пахнет, не?

– Да чем тут тольки не смердит… – откликнулся удаляющийся голос ученика – тот, видать, пошел вглубь помещения.

– Максимка, ты далече не уходи! Шерсть ту понюхай – вонючая она шибко?

Вдруг Максимка тонко вскрикнул, и Демьян, сам не поняв как, оказался уже внутри заброшенной церкви; даже рук не порезал. Проморгался, привыкая к темноте. Усыпанный мусором пол, алтарь завален набок, на стенах надписи похабные. Аналой весь разломан, ступени амвона усыпаны пустыми бутылками. Бесы куражились?..

– Максимка, ты хде?

– Дядька, я видал чегой-то, – пискнул Максимка.

Демьян повернулся на голос, увидел испуганные глаза, глядящие сквозь него.

– Дядька, сзади!

Из темного угла кто-то ухнул по-совиному, и метнулась волосатая рослая тень. Ни зги не видать было в заброшенной церкви – и все же бросились в глаза обломанные рога, грязный свиной пятак и торчащие наружу зубья – наворованные у колдунов. Тень дернулась влево-вправо, но на пути стоял Демьян. Тогда нечто с силой врезалось в Демьяна, сбило с ног, опрокинуло на мусор и бутылочные осколки, огрело знатка по почкам с такой силой, что тот со стоном растянулся на полу. Одним прыжком тень выскочила в окошко, так же странно ухнув напоследок, будто издеваясь. Опираясь на трость и растирая спину, Демьян поднялся на ноги. К нему подбежал Максимка – слава богу, цел!

– Дядька, ты как? Сильно больно дал? Я его як побачил, так спужался…

– Да харе болтать, гляди, куда он убег!

Но за окном было уже никого не видать. От церкви тянулись следы копыт. А где-то вдалеке, уже на окраине опустевшей деревни, зна́ток разглядел и самого беглеца перед тем, как тот нырнул в лес. Буро-волосатый, здоровый, что твой медведь, и со свиным рылом – он на секунду обернулся, и Демьяну показалось, что он пересекся взглядом с нечистым.

– Это черт был, дядька?.. Настоящий черт?

– Да якой черт, бес разве что. А так хрен его и знает… Бесы курей не воруют. Разве что потомство ведьмино выкармливают… Да и не несутся от тебя, как со спины по хребту стукнут… – Он еще раз с гримасой помассировал бок.

– И что дальше делать будем? – Ученик едва не подпрыгивал от возбуждения. – Вы как, дядька, нормально?

– Получшей ужо… Пойдем-ка мы лучше в баньке попаримся, хлопче, я себе ушиб распарю. И покумекать надысь.

В баню Демьян долго стучался да напрашивался, но банник даже не пошумел для порядку – как вымершее все. Максимка предлагал уже так войти, но зна́ток строго предостерег:

– Тебе коли шкура дорога – ни на погост, ни в баньку, не напросившись, лезть не смей. То не людская территория, а их – навья. Мы тут гости, они – хозяева. А уж банька и подавно.

Так и стояли, пока не пришла Лексевна и не зашла в баню первой – на хозяйских правах. Зажгла электрический свет – видать, дешевый, из-за ГЭС, раз даже в лазню провели. Тогда уж и Демьян с Максимкой посмели переступить порог. После в парилке зна́ток неодобрительно гудел:

– Понавешали своих лампочек, аж нечисть поразбегалась. Нешто печи недоставало? Чаго тут глядеть-то?

Попарившись, помывшись и переодевшись в чистое (Лексевна принесла одежду своих померших на войне мужиков), сели ужинать.

Ели жареную на сале бульбу и косились зачем-то в окно: там, над мрачными Сычевичами, плыли темные облака, лаял пес на обступившую деревню чащобу леса да возвышался силуэт церквы, видный из каждой точки маленькой вёски. Стемнело рано, опустился на землю холодный мрак, и даже в хате было не по-летнему прохладно. Суседка местный на приветствие не среагировал и вообще себя казать не спешил. А может, бросил он хату вовсе – с шишигами связался да на болота сбег. Демьян без остановки натирал ушибленную бочину – у него после встречи с Хиршбеком еще плечо толком не зажило, а теперь новые побои. На столе стояла бутыль белесой бражки, рядом – махорка, в газетку завернутая.

– Дык на кой нам бражка-то? – спросил с набитым ртом Максимка.

– Прожуй сперва, а то в рот муха залетит. И слова вучи – ты як заговаривать-то будешь?