Добрые люди

– Пой-мали! Пой-мали!

Пока они втроём торопливо шли к пристани, Лёха всё забегал вперёд и оборачивался, заглядывая им в лицо, как радостный барбос, ведущий к пустой кормушке. На деревянном помосте стояли трое: Василич и двое молодых, дорого одетых рыбаков.

– Ну, ребята, – здороваясь с друзьями за руки, добродушно прогудел Василич, – об чём шурум-бурум?

– Да вот, товарищи чужое барахлишко у вас тут прикарманивают, – дружелюбно поделился Зёма.

Василич с лёгкой укоризной посмотрел на него, потом на супостатов. Один из рыболовов молчал и затягивался, сохраняя непроницаемое выражение на лице, другой лениво повернулся к Зёме:

– Так… Это что вы такое говорите?..

– Я говорю, что это мой спиннинг, – повторил Зёма.

Рыбак, чуть зевнув даже от скуки, сказал, глядя Зёме в глаза:

– Нет, это мой…

У Сокола даже дыхание перехватило от такой наглости! Изо всех слов к нему на ум приходили только кулаки. Лёха, вставший поодаль от занятной компании, наблюдал за начинающейся зарубой с высунутым языком. Зёма же, храня почему-то полнейшее спокойствие, сказал:

– У меня с собой чехол от палки, коробка от катушки, а в ней чек. А у вас – есть?

Мужик, на мгновение лишь осёкшись, вскинул глаза кверху и снисходительно уточнил:

– А позвольте, милейший, о каком спиннинге идёт здесь речь?

– Вот этот. – Зёма показал взглядом.

– А, этот! – спокойно сказал рыбак. – Этот спиннинг общий!

– Как так – «общий»? Как так – «общий»? – не выдержал и, задыхаясь, проговорил Сокóл.

Василич миротворно положил ему руку на плечо.

– Нет, этот спиннинг – мой, – всё так же спокойно сказал Зёма.

– Скорее всего, мне его кто-то подкинул! – мечтательно произнёс их противник.

А его товарищ, отбрасывая хабец, добавил:

– Да, как докажете? Может, вы и подкинули!

– Да я и доказывать ничего и не буду. Здесь камеры вон висят, – показал Зёма.

– Милицию вызвать! – нервничал Сокóл.

При этом слове лицо рыбака изобразило уже полнейшее утомление происходящим, глаза мельком коснулись прицепленных к стволам камер:

– Ну, может быть, он в общей массе стоял… Я мог взять не глядя…

– Умысла-то не было… – торопливо присоединился его товарищ.

– Нет… Так брал или не брал, – безжалостно вёл свою тему хозяин.

– У меня был такой же! – отчаянно впиваясь в его глаза своим взглядом, но как-то изворачиваясь при этом всем телом, произнёс рыбак. Его товарищ заметно для всех сжимал и разжимал пальцы. Сокóл дрожал от негодования. Казалось – вот-вот набросится. Лёха приоткрыл радостно рот…

– Вы когда собираетесь-то? – спросил вдруг рыбаков Василич.

– Завтра, – с вызовом ответил тот, второй.

– О!.. Ну вот, вы уедете – и не возвращайтесь больше. Договорились?

– Да я на вас… Да это подстава! – негромко, но с каким-то злобным, непобедимым упорством повторял подозреваемый.

– Эх… Всё с вами понятно… – махнул рукой Зёма, доставая из лодки свой спиннинг. Он взял тяжело дышащего друга за локоть и повёл к дому.

Сокóл никак не мог успокоиться, и Зёме пришлось даже сбегать в кафешку за пивом, чтобы тому полегчало.

– Ну а что с ними поделаешь? – спокойно объяснял Зёма. – Рэзать пайдёшь?

Сокóл угрюмо молчал.

Они сидели на одеяле перед своим домиком. На траве лежали пустые бутылки. (Сокóл выдул первую, словно голодный младенец – рожок молока, и Зёме пришлось идти снова.)

– Пойдёшь… Вместе с ними же и пойдёшь… Вот увидишь, что будет, когда цены на нефть кончатся…

– Я?.. – уточнил, указав в себя пальцем, Сокóл.

– Да ну… – отмахнулся лениво Зёма.

– Нет, нет, ты расскажи. Мне интересно.

– Да, ты! Ты и такие, как ты! Все, кто из-за денег только живёт!

– Ну, и? – не понял Сокóл.

– Ну а кончатся деньги – и пойдёшь… Нет, ты-то, может быть, ещё и свалишь по-быстрому, где потеплее. Ты ж мечтаешь свалить? А вон эти… – Он кивнул головой в сторону лодок и, вдруг вспомнив что-то, рассмеялся. – Вот эти-то «добрые люди» точно резать пойдут, а наша Даша, – он показал в сторону кухни, – в бляди подастся… В весеннем месяце нисане…

– Ну и что? При чём тут деньги-то?

– Да при том, что не веришь ты ни во что! У тебя ничего, кроме них, нету!

– Ну а сам-то, сам!? – начал возбуждаться Сокóл. – Чё ты всё критикуешь? У тебя идеи какие-нибудь есть во что тверить?

Зёма неопределённо пожал плечами.

– Ну и молчи тогда в трубочку! У него воры из-под носа воруют, а он сидит тут и мудрствует!

– Да иди ты в трампу, глорик хренов, – раздражённо сказал Зёма. – У вас, коренных, всё как-то просто, клинтони вас всех дружно. Квартира своя, две машины, путёвки и всё прочее… А вы всё недовольны! Всё, видите ли, «свалить» собираетесь. Это, значит, туда, где вам вторую квартиру и третью машину дадут, что ль? А мне ещё ипотеку десять лет выплачивать… И машину – три. И детей при этом кормить… Вот у меня – цель, вот у меня – вера… Потому и не нервничаю…

Сокóл молчал, отвернувшись.

– Чё? Обиделся? – спросил миролюбиво Зёма.

– На тебя, что ль? – не то чтоб удивлённо, а даже как-то мимолётом выпустил Сокóл и, подумав немного, добавил: – Ты знаешь, я вдруг подумал, что мы с тобой в первый раз вот так вот общаемся… По-серьёзному…

Зёма улыбнулся. Затуманившимся и нежным взглядом он смотрел на природу, на друга.

– Есть, есть идея… – произнёс он наконец. – Просто её пока не нашли. Понимаешь? Она есть, но пока ещё не родился тот гений, который бы её высказал. Это как с электричеством —ведь оно тоже всегда было, но открыли его и начали использовать только с какого-то определённого момента. Ну помнишь? Стёпыч нам однажды рассказывал… Про колесо у индейцев… Ты ещё тогда…

Они сидели в полном одиночестве на уютном одеяле, неторопливые, размякшие… Вот и подошла к ним Елена со своими шаловливыми шортиками, с прозрачной блузочкой и с мужем в правой руке.

– Привет! – сказала она, смущённо прижимаясь всем телом к мужу и слегка розовея детским лицом.

Друзья приветливо поздоровались с ними.

– Ребята, вы знаете, – просто начала она, – мы посовещались и решили вас пригласить сегодня на секс. Вы как?

– Ч-чего? – Сокóл разбился об эти слова, как самолёт о скалу. Но это было ещё нормально, что он смог что-то сказать, потому что Зёма, тот вообще выронил банку с пивом и вытаращил безумные глаза.

Шипящий напиток беспризорно растекался по одеялу.

– Ну, сексом позаниматься, – как-то даже удивлённо изогнула ладони она. – Ну, как сказать… Вы мне оба нравитесь, и я хочу вам дать это… Ну, чтобы и вы отдохнули от жён, и мне, я надеюсь, помогли бы… Со взаимным интересом.

Она звонко засмеялась, вслед за ней скупо улыбнулся Крамм. Зёма повторил, как эхо:

– Сексом?..

– Ну да! – Она глядела на них ясно и задорно, маленькая радостная сестричка.

Зёма перевёл глаза на друга и судорожно сглотнул сухим ртом. Голова его при этом наклонилась вниз, и Елена это движение, видимо, сочла за знак согласия.

– О! Ну молодцы! Я так рада!

Муж остался стоять, скрестив руки на груди и поглядывая в стороны, а она присела и, положив руки им на колени, затараторила, раскрывая глаза и поигрывая грудями:

– Здесь так сложно найти нормальных партнёров, вы не представляете… Вы только не подумайте, что мы со всеми подряд!.. – вдруг, отчего-то всполошившись, прервалась она. – Вы очень мне нравитесь. Только… Ну только не сразу ведь сейчас, согласны? Я, просто, очень громко кричу… Ну, знаете… А тут дети… Я думаю, тогда… Что нам делать тогда?

Она вопросительно посмотрела на мужа.

– Можно отъехать на лодке, – глядя в сторону, произнёс он.

– Точно! Точно! В поле! – восхитилась Елена. – Это так мило, так просто! Только за что же мне там держаться? А?

Она снова оглянулась на мужа, но в это мгновение Сокóл прыснул от смеха.

– Что? Что такое? – с нежной улыбкой спросила она, погладив его по ноге.

– Я вот что-то представил эту группу: «четверо средь полей»… – смеясь, ответил тот. – Не, ребята, я, честно говоря, пас!

– Как так? – удивилась, в свою очередь, Елена и, так как Сокóл хранил молчание, расстроенно вздохнула. – Жалко! Ты мне так нравишься. Ты – добрый! Ну а ты, ты, Зёма, ты-то поедешь?

Зёма не мог ничего сказать. Язык не слушался.

– Да нет, наверное… – наконец буркнул он, не глядя ей в глаза. – Я тоже чё-то не…

Елену ошарашил этот отказ. Какое-то время она переводила взгляд то на одного, то на другого. Выглядела такой несчастной, что казалось, вот: сейчас заплачет.

– Ну и как хотите… – Она гордо вскинула голову, вскочила и, схватив мужа за руку, пошла прочь, что-то долго выговаривая ему по-немецки. Отойдя уже довольно далеко, она развернулась и топнула ножкой: – А вообще-то, я расстроилась сильно!

Зёма сидел с выпученными глазами. Словно колосок у него где подзастрял.

– Ну а чё ты так? – спросил Сокóл. – Ты ж хотел!

Зёма посмотрел на него как на дебила и ничего не ответил.

А Сокóл и сам позабыл, о чём они говорили перед этим: всё как корова языком слизнула. Собрались и поехали вечерить…

Солнце стояло ещё высоко, шумели плодоносные деревья, беззаботно щебетали птицы, деловитые муравьи чёрной дружной толпою спешили пить быстро сохнувшее на одеяле пиво.

* * *

Вернулись, когда уже начинало темнеть. Зёма поспешил в дом за рыбой и за щепой, а Сокóл отправился разводить костерок.

Он шёл нахмурившись и углубившись в себя. Во всё время рыбалки был молчалив и самоуглублён – пытался вспомнить какое-то простое и радостное объяснение, пришедшее к нему утром. Но оно, как мыло из мокрой ладони, вновь и вновь ускользало из его понимания, застилая мысленный взгляд клубами щиплющей, пузырящейся словесной пены. Самым обидным было то, что он точно это знал! Да что там знал, он умел это чувствовать ещё сегодня утром, когда его первобытный вопль гремел над рекой, когда он сам летел над водой лёгким ветром. Но то ли произошедшие суетливые события, то ли его собственная, неисправимая натура, – что-то мешало чувствовать своё счастье и дальше, растворяло его, как подступавшие сумерки скучным покоем растворяли завершавшийся муравьистый день.

Коптильня располагалась на небольшой полянке, отгороженной от остальной базы высокими густыми зарослями. С одной из сторон, невидимая за деревьями, шелестела река. На полянке стоял старый, но вполне добротный шатёр, были организованы места для кострищ, стояли, собственно, две или три металлических коптильни. Войдя на полянку, Сокóл обнаружил, что одна из коптилок уже занята. Костёр под нею вовсю горел, стол и скамейки были выдвинуты из-под навеса и стояли неподалёку от неё под открытым небом. За столом сидела мужская тень, на столе стояла едва початая бутылка виски, стакан из цветного хрусталя, две тарелки, закуска. При виде бутылки Сокóл испытал знакомое каждому нормальному алкоголику жгучее голодное чувство в груди. У них с Зёмой не оставалось ни капли, в кафе уже не продавали…

– О! Дружище! Привет, – воскликнула тень с сильным шипящим акцентом.

– Да, приветствую! – Сокóл подошёл и пожал протянутую руку. Показав на фонарь, закрепленный на одном из деревьев, спросил: – Свет дали?

(Фонарь вчера не работал.)

– Да, быстро темнеет! – почему-то невпопад ответил Крамм.

Пока Сокóл разводил костёр, пока налаживал коптильню, появился Зёма с рыбой, со щепой, с гитарой и…

– Та-дам! – гордо протрубил он, доставая 0,5. – Во какие милашки на нашей кухне!

Сокóл чуть не подпрыгнул от радости. Крамм, наблюдавший за явлением Зёмы народу с гораздо меньшим добродушием, сдержанно поздоровался и плеснул себе виски на донышко. Закинув рыбку в коптильню, друзья уселись за стол. Налили и себе по стаканчику.

– Ну, за рыбалку! – торжественно произнёс Зёма и, обратившись в сторону Крамма, уточнил: – За интернациональную рыбалку!

– Я-а… – протянул тот. – Их… Вернее, я очень рад знакомству…

Выпили.

Зёма принялся настраивать гитару, а Сокóл задумчиво смотрел, как Зёмины пальцы руководят набегающими колокольчиками струн, чтобы остановить каждый из них на нужном отдалении. Он всё пытался припомнить… Вспомнить что-то… Но оно ускользало, ускользало… Он вообще с радостью ушёл бы теперь в комнату, чтобы остаться наедине с собой. Но очень хотелось есть. Да и допить нужно было – не на произвол ведь всё это бросать…

Крамм, смотревший задумчиво в огонь, неожиданно произнёс:

– Вы не принимайте мою жену за какую-то… Она только турист в России… Ни дня не жила. А там, где она выросла, это… как сказать, порядок вещей…

– Да… – протянул понимающе Зёма и пошутил: – Ну, между первым и вторым… Промежутком небольшим…

Крамм не оценил этой шутки. Пить он не стал, а почему-то снял очки и поместил их, аккуратно сложив, на салфеточку. Сокóл смог разглядеть его лицо. Без очков Крамм напоминал лопоухого деревенского гопника. Только глаза у него были тихие и умные. Сокóл сразу испытал симпатию к этому спорному человеку. Между тем их бутылка как-то незаметно, если не сказать мгновенно, исчерпала себя. Над столом ощутимо повисла неловкая пауза. Пауза в четыре глаза глядела на бутылку Крамма.

– Ах, вот… Угощайтесь немного… – произнёс тот нехотя, и, бережно подняв бутылку (двумя руками, как ребёнка, под попку и горлышко), протянул Соколу. – Это очень дорогое whiskey. Односолодовый из Ирландии и доставлен…

– Спасибо! – не дожидаясь, пока представление закончится, проговорил Зёма и, вырвав у скромного друга бутылку, плеснул и ему, и себе по полстаканчика. Крамм запнулся, слегка округлив глаза. Затем он всё ж вспомнил, где находится, покачал головой и долил себе тоже, но уже чуть больше, чем прежде.

Какое-то время все сидели молча. Поднимали стаканы, наблюдая, как в телах костров страдают пламенные струи. Стемнело. В возобладавшем свете фонаря всё раздвоилось, приобрело тревожный, неуверенный вид, наполовину выступив, а наполовину скрывшись во тьму. Задумчиво качались деревья. От реки подступала прохлада, доносились таинственные шорохи и всплески…

– Я бы вам никогда не признался, но, так как пьяный, то скажу, – прервал долгое молчание Крамм (действительно сильно похмелевшим голосом, в котором, между прочим, уже почти не слышно было акцента). – Меня очень сильно убивает моя жена… Я очень её люблю… Очень! И… Ну вы ведь знаете, как это тяжело – делить с другим…

Зёма хотел сказать, что нет, не знает, но сдержался: он уловил общий ход мыслей…

– А почему так? – спросил Сокóл.

– Почему? Всё просто… Это её темперамент такой… Какой-то женщине достаточен один мужчина, другой – нет…

Александр допил залпом.

– Но она же сказала, что с вами всё обсудила! – удивился Сокóл.

– Так… Обсудила… – грустно покачал головой какой-то другой, совсем поникший, совсем сдувшийся Крамм. – Только если бы я не согласен… То она…

Он взмахнул пальцами вослед улетающему дыму костра.

– А я очень… Я очень её полюбил… Вам рассказать, как я в неё влюбился? – вдруг вскинулся он… – О… Это было… Как я… А она…

И он снова сник, качая головой.

– Вот! Я вам хотел… – вдруг вспомнил он и полез в стоявший у его ноги рыбачий чемоданчик. – За вашу… цюрюхалте… Ребя! – На миг из него слезливым надрывом выплеснулся тот самый, настоящий деревенский гопник: – Эт вам от Санька на добрую память…

Он вытащил, пару раз уронив, две коробочки с блёснами и протянул ребятам. Прижал руки к груди.

– На память!

У Зёмы блеснули глаза. Он похлопал несчастного по плечу.

– Плеснём ещё? – спросил он Крамма. Тот опустил голову. Может, он и не слышал вопроса.

На тропинке зашуршало. Запрыгало светлое пятно фонарика. На полянку вышла Елена, одетая в белый спортивный костюм. Она несла корзинку, накрытую полотенцем.

– Oh, Helena!.. – воскликнул Крамм и произнёс что-то по-немецки. Зёма почему-то вдруг встал и стоя наблюдал, как она подходит. Она улыбнулась вежливо соседям, затем бросила взгляд на мужа и слегка поморщилась.

– Вы поможете нам снять рыбку? Александр ведь не справится один…

Друзья вынули из коптильни решётку с почерневшими судачками. Елена, постелившая на стол белую тканую скатерть, ловко перекидала рыбу на принесённый поднос, поставила её на стол перед мужем. Достала закуски из корзины, разложила приборы.

– Приятного аппетита, – пожелала она Александру. Семья принялась за ужин.

– Как там наша рыбаська? – спросил, наблюдая за их трапезой, Зёма.

– Скоро будет, – успокоил его Сокóл, хлебнув вискарька.

Елена остановила вилку у рта и бросила на Зёму быстрый взгляд. Потом положила вилку на стол и спросила, словно сомневаясь:

– Вы, может быть, хотите присоединиться к нам?

– Да нет, нет! Что ты… – успокоил её Зёма, бросив при этом на друга быстрый взгляд.

У Сокола как эхо звучало в голове: «Какие-то не такие… Не такие…»

Когда все поели, Зёма взял гитару и, немного подумав, запел «Я встретил Вас…» Елена сначала отнеслась с недоверием, но вскоре, блеснув глазами и затуманив свою красоту нежной, едва различимой улыбкой, развернулась к нему на скамейке и обратилась вся в слух. Крамм исподлобья поглядывал на жену и очевидно злился, что-то вполголоса повторяя самому себе. Соколу стало по-настоящему жаль этого небольшого и несчастливого человека, но это чувство странным образом прошло, как только тот встрепенулся и надел очки. Лицо его от этого приобрело прежнее, презрительное и безразличное выражение. За кустами журчала река. Догоравшие костры, словно разговаривая друг с другом, перебрасывались тихими всполохами жара, пробегавшего красными чувствами по седому безразличию углей. Вокруг ярко горевшего в темноте фонаря вились глупые мотыльки, их огромные тени порхали по тускло освещённой поляне.

Допев очередную песню, Зёма, который как-то по привычке думал, что бутылка уже стала общей, не спрашивая, открыл её и плеснул ещё по полстаканчика Крамму, себе и Соколу. Сокóл заметил с испугом, как вдруг огромно и злобно напряглись мощные руки Крамма, но тот удержал себя.

Зёма продолжал петь, взглядом исчезая, как в сверкающем мире, в распахнутых глазах Елены.

Какое-то время Крамм наблюдал за этим, переводя глаза с Зёмы на Елену и обратно и что-то шепча себе под нос, потом резко поднялся – Сокóл тоже дёрнулся встать, – но Крамм ухватил почти допитую бутылку и, улыбаясь сжатыми зубами, опустошил её в свой стакан. Всё, что не влезло, пролилось на скатерть. Воздух наполнился едким запахом горелого дуба.

– Почему же все русские – воры? – сказал его запинающийся голос. Он говорил громко, но ни к кому не обращаясь. Потому его и расслышал один лишь Сокóл. Зёма пел, Елена была поглощена пением…

– Это как же надо ненавидеть страну, чтобы всегда воровать?! – повышая голос, произнёс Крамм. Он повернул голову к Соколу и пристукнул кулаком по столу. Сокóл не нашёл что на это ответить. Ему почему-то было стыдно за Зёму и жаль Крамма, и он не понимал, почему Елена ведёт себя так на глазах у мужа. Чужая обида билась в его груди. Хотелось как-то помочь ему, что-то крикнуть в лицо ей, что-то такое, чтобы она поняла. Крамм стукнул по столу ещё раз, уже сильнее. В этот момент замолк последний аккорд песни. Зёма и Елена посмотрели на него.

– Но Александр! – удивлённо сказала Елена. – Я просто здесь слушаю песню!

Зёма прикурил от зажигалки, и по его лицу, вспыхнувшему во тьме, Сокóл понял, что сейчас будет происходить. Крамм не обратил на неё внимания. Он повернул стальное лицо к Зёме и снова начал, ещё громче и вызывающе:

– Что русские чувствуют, когда все воруют? А? – сказал он ещё громче и начал вставать. – Они стыд-то хоть чувствуют?

Зёма опустил сигарету и напрягся. Напрягся и Сокóл. А у Елены какой-то радостный страх промелькнул в глазах. Но Крамм встать не смог. Он поник, опёрся о стол локтями, качнул тяжёлой головой.

Елена вздохнула и обернулась было к Зёме, чтобы продолжить прослушивание, но тот бросил сигарету, схватил её руку и что-то начал тихо говорить. Этого Сокóл уже не выдержал. Его кто-то словно за затылок приподнял. Но только произошло это не от Крамьих слов и не от Зёминых этих движений, а от вида женского лица, наполовину выступающего из мрака.

– Зёмочка, – сказал Сокóл таким голосом, что тот не мог не обернуться. Посмотрела на него и Елена. – А я, знаешь, что я думаю про чувства русских? Знаешь? Я думаю, что у них такие же точно чувства, как у мужа, на глазах которого пришли пятеро и ѢѢ его жену. А она при этом улыбается и ноги поудобнее раздвигает.

Говоря это, он в упор посмотрел на Елену. Она пожала плечами и отвела взгляд.

– Ѣ, как просто-то! – продолжал Сокóл, задохнувшись от восторга перед случайно совершённым открытием. – Ты смотри, Зёма, как надо жить-то! Вот есть у тебя, например, темперамент, да? И вдруг он, смотри, он у тебя зачесался! Так ты тогда не сиди, ты не сдерживайся, ты просто иди его и чеши скока хошь! Слышь?! Во… Перестал он у тебя потом чесаться, ты тогда возвращайся обратно, такой весь порядочный и честный… Зачесался у тебя опять темперамент? А ты… Ты просто – хватай ружьё тогда! И просто иди беззащитных детишек на острове стреляй! Что? Уже перестал чесаться? Посадили тебя в тюрягу удобную? А ты там сиди себе спокойненько, книжки да кляузы всякие пиши: мол, унижают меня, гады… А? Что? Зачесался он у тебя в третий раз? Так ты тогда, вообще: ты просто возьми просто танков да просто самолётов ещё возьми, да тридцать миллионов всякого шлака переработай, да ещё бомбу, слышь, ты ещё бомбу атомную на детей, да на стариков просто сбрось, чтоб просто успокоиться. А? Что? Всё? Перестал чесаться? Да? Так ты, Ѣ, садись тогда обратно на жопу свою и, Ѣ, дальше сиди себе на ней тихо, весь из себя такой порядочный и толерантный… Но знаете, что я на это скажу? Я терпеть такое не буду! У меня, – он постучал себя по груди, – не позволяет…

Сокóл, вдруг задохнувшись, прервался, а продолжить уже не сумел – потерял ход мысли… Зёма глядел на друга во все глаза, ожидая продолжения. Елена, переводившая взгляд с Зёмы на Сокола, к концу речи немного заскучала. Крамм угрюмо молчал. Он продолжал кивать головой, но было непонятно, слышал ли он Сокола, или, как и прежде, просто бухтел себе что-то под нос.

– Ты это не про меня, случайно, хотел рассказать? – спросила через какое-то время Елена. – Так я хочу тебе ответить, что я только с согласия мужа могу… немножко развлекаться… И даже больше скажу. Мой муж запрещает кому-то другому входить в мой… в слидан… И я никогда, я никогда этого никому не позволяла! И никогда бы даже не допустила этого!

Она закончила, гордо вскинув подбородок. Потом оглядела всю эту унылую компашку и произнесла:

– Ну, знаете, мне пора. Поздно.

Елена встала и направилась к выходу с полянки, не собрав со стола и даже не взглянув на пытающегося встать, шатающегося мужа. Сокóл вдруг схватил свой стакан и громко сказал:

– Так вот я что предлагаю, Зёмочка! Давай-ка мы за простоту выпьем! Чтобы всё в нашей жизни всегда было просто!

Но Зёма не слушал его. Он рванул вслед за Еленой, остановил её на краю полянки и чего-то смутно и безуспешно добивался, пытаясь в темноте ухватиться за белые, ускользавшие гибкими змеями руки. Крамм нетвёрдой походкой пошёл к дереву, с которого светил фонарь и вдруг, мгновенно преобразившись, ловко, по-обезьяньи стал карабкаться по стволу. Добравшись до фонаря, он сорвал его, залив подножие искрами, а сам, оставшись висеть на дереве в полнейшей темноте, завопил какую-то горделивую немецкую песню, под которую вскоре и свалился с гулким стуком на землю.

Сокóл, всё ещё державший поднятый стакан в руке, обратил наконец на него внимание и безжалостно добил.

Пошёл поднимать…

* * *

Утром друга было не добудиться (а может, он из принципа не вставал), и Сергей, накидав в сумку кой-какой жраки, поехал один. В этот раз он выехал раньше и ещё до восхода добрался до примеченного с вечера места. Русло реки здесь раздваивалось, была и быстрина и омутина, весь берег – ровный песчаный пляж. Несмотря на отсутствие солнца, было очень тепло, и он, начав бросать с берега, вскоре снял футболку и остался в одних плавках.

Слабый ветерок приятно щекотал волосы на груди и руках, босые пятки ощущали упругую мягкость песка, покалывающую прохладу воды, твердинки маленьких камушков.

«Как в детстве», – подумалось ему.

Да, похожую картину он и впрямь мог видеть в детстве. У бабушки, на реке, в жару, с удочкой… Но несмотря на то, что представшая перед ним картина была обычной, знакомой, восприятие её было почему-то новым: радостным и томящим.

Тонкое ощущение, далёкое и ускользающее, как горизонт, растянулось в нём. Ему вспомнилось как-то всё сразу: тёмная дорога сюда, первый, словно в полусне проведённый день, день второй, полный суеты и сумбура, но и полный свершений и радости тоже; он был уверен, что сегодняшний день будет столь же счастливым и пройдёт не менее ярко и полно…

Он раз за разом переживал свои воспоминания, всё больше и больше погружаясь в себя. Снаружи его руки забрасывали и подматывали приманку, а сам он кружился в каком-то обширном, дышащем свежестью и простором мире. И в этом мире тоже грело жаркое солнце, и пятки шлёпали по прохладной воде, и на леске билась рыба, но только там всё это было всегда, всегда! – до самого горизонта…