Добрые люди

* * *

Из магазина вышли переглядываясь. Имели честь поприсутствовать при эмоциональном, ёмком в плане языка выяснении отношений между кассиршей и покупательницей, неосмотрительно обвинившей магазин в бесчестности ценников.

– А? Ты понял, как надо?! А то – стоит, мнётся… – бесстрастно произнёс Сокóл.

Зёма, которому какой-то дедок в очереди больно наступил на ногу и даже не подумал извиниться, ничего не пошутил в этот раз. Он закурил сигаретку и наблюдал, как Сокóл, закинув пакет с бухлом в багажник, что-то там утрамбовывает. Они стояли около японского внедорожника, расслабленные, неторопливые. Вот к ним и подошла та невысокая короткостриженая блондинка в растянутой кофте и поношенных джинсах.

– Привет, – сказала она. – Ну, чё-как, познакомимся?

Сокóл растерялся от неожиданности, а Зёма, даж не задумываясь, растопырил улыбку и протянул ей ладонь:

– Ну а чё! Давай краба, коль не шутишь!

Девушка дала ему подержаться за свои безвольные белые пальцы и так и осталась стоять рядом, не говоря больше ни слова. Сокóл вдруг понял и из-за её спины показал Зёме едва уловимый жест.

– А!! Прозекьютор! – с полулёта врубился тот. – Ну а чё ты нас путаешь! Это же значит не «познакомиться», а «поелдониться»! – Он доверительно приобнял девушку и, наклонившись к её уху, произнёс тоном опытного ловеласа: – Видишь ли, дорогая, я в этот раз неисправимо женат… Может быть, в следующий…

Но она не оценила. На стоянку въезжали фуры, и она метнулась в их направлении, не дослушав, ничего не сказав. В закатных лучах промелькнули впитавшаяся усталость да какой-то бордовый, присохнувший страх, которые сразу невероятно состарили её молодое приятное лицо.

– …раз, – закончил Зёма, и тут же, осуждающе качая головой, пояснил другу: – Вот такие вот они, женщины…

Сокóл, завершив раскопки, изо всех сил захлопнул заднюю дверь.

Зёма, прищурившись, поглядел на него…

Откуда-то донёсся призывный стон муэдзина.

– А на инвалида ты так же смотрел. Молодчинка! Я уж думал – ща бить начнёшь! – сказал, придвигаясь, Сокóл.

– Так он, Обамáть его в Бушу, встал мне на палец и не слезает… – поморщился непонятно от чего Зёма. – Почему «инвалида»?

– А ты чё, не понял? – оценивающе посмотрел на него Сокóл.

– Чего не понял? – уточнил Зёма.

– У него ж ноги не было. Это он тебе протезом наступил…

– А… Ничосе… – раскрыл рот Зёма и, бросив хабарик, добавил: – Какие-то они тут все… Не такие… Ну, давай я тебя поменяю…

Ехали…

Постукивали по выбоинам шины. Салон заполнялся спокойною музыкой, как окружающее пространство – темнотой. Говорить было не о чем. И незачем. Огромный мир за стеклом словно бы исчезал в небытии, на какое-то время оставляя существовать только двоих погружённых в свои мысли людей.

Волгоград привечал их здоровенной пробкой. На неё им пришлось обменять ещё один бессмысленный час своей жизни… Радио таинственно намекало об украденных на строительстве стадиона деньгах и о незавидной судьбе какого-то местного чиновника, приглашённого по этому вопросу в прокуратуру… Когда они наконец въехали на мост, запад тускло алел, прибирая последние прибыли с огромного, отходившего ко сну пространства. Воздымающая меч женщина смутно различимой тенью скользила в промежутках между мерцающих звёздной россыпью окон.

Ехали… ехали…

– Ну чё? – спросил Зёма.

– Нет… Не берут… – растерянно сказал Сокóл, отнимая трубку от уха.

– Я ж те говорил!

– Говорил-говорил, – заёрзал в кресле Сокóл. – Чё нам теперь, в поле ночевать? Если бы не ты…

– О… Гляди… – Зёма показал пальцем. В свете фар приближалась огромная надпись, выложенная белыми буквами на одном из холмов: «Спаси и сохрани».

– Чёт мне как-то не по себе, – переключился сразу Сокóл. – Это что, та самая дорога смерти начинается?

– Угу… – кивнул Зёма.

– Может, здесь тогда и заночуем? – предложил ему друг.

Но Зёма отрицательно покачал головой. Если бы они только могли видеть памятники, непрерывной цепью стоящие вдоль дороги… Но всё уже было сокрыто непроницаемым занавесом южной ночи. Самый опасный, неровный, не подсвеченный и не размеченный отрезок пути им пришлось проходить в темноте. Торопились. Менялись каждый час. Утомление давно уже овладело всеми. В животах гулко урчало… Ехали… Ехали…

За рулём сидел Сокóл. Сухими глазами глядел вперёд, на летящие лоб в лоб огромные фары. Снова… Снова…

Зёма от нечего делать вёл какой-то такой разговор:

– Ну Сокольчик! Ну побухти чё-нють. А?

Сокóл совершенно искренне отвечал:

– Сил нет. Извини, дорогой.

– Ну миленький, ну побухти! – домогался Зёма. – Меня это так поддерживает!..

– Давай завтра! Вот честно!

– Ну добренький мой, ну побухти… Или я вынужден буду звонить твоей маме!

– Бу…

И Зёма сладостно ржал.

Ехали… Темнота пробралась уже внутрь машины и, словно бы комкая в уютно шуршащий комок, уничтожала последние остаточки света, прорезывала гранями полутеней детали интерьера, фигуры и лица. Музыка окутывала их, погружая в звенящий непроницаемый кокон. Плавный полусон салона алел в невесомой пустоте их тел мелкой, едва ощутимою дрожью, от которой даже дышать было сложно, словно воздуха не хватало, а может, и сил было мало для нового вдоха. Но о том, чтобы открыть окно, даже не думали, как будто знали, что летят в безвоздушной, схватившей их в чёрные лапы Вселенной. Только свет фар выхватывал небольшой отрезок дороги перед капотом, создавая иллюзию движения по чему-то, что смутно напоминало земную поверхность. Круглые решётки отопителя играли в какую-то дикую, похожую на сумасшествие игру: взлетали, стоило лишь отвести от них взгляд, и суетливо, долго подрагивая, вонзались в свои места, когда взгляд снова устремлялся на них.

Дорога поигрывала прискучившим комочком машины, словно решила дождаться, пока та сама не исчезнет, сорвавшись в пустоту окружающей ночи.

– Пятьдесят кэмэ осталось, – бодро, насколько у него ещё оставалось задора, сказал Сокóл. Немного помолчав, добавил: – А жалко, что с нами Стёпыч не поехал!

– Да, жалко… – Зёма даже обернулся, глянув на заднее сиденье, с которого на него испуганно (нет меня, нет!) замахала какая-то странная, порождённая вспышками встречных фар, тень. – Лежал бы щас там со своей дежурной книжицей, бухтел бы чё-нють… Про космические корабли… И про волка с капустой…

– ѢѢ с два он у меня бы тут полежал! Рулил бы ща вовсю! – строго оборвал его Сокóл, тут же пояснив свою мысль: – Чёт я ѢѢся…

Ехали… Сжимала темнота… Нарастали фары… Гулко стонала музыка… Лица погружались во тьму… От Зёмы остался один лишь большой смеющийся рот, от Сокола – лишённые блеска глаза (глаза пересохли от утомления, и Сокóл то и дело вытирал их кулаком).

– Ну не плачь, не плачь, дорогой! Скоро мы отдохнём! – раскрывался рот не умевшего упускать такие возможности Зёмы.

– Дозвонился? – доносилось из тьмы.

– Звоню… Звоню…

Наконец навигатор приказал свернуть на грунтовку. Машина неторопливо ехала, ожидая появления обещанного указателя, прилежно объезжая тени чего-то живого, что беспрерывно бросалось ей под колёса. Минут через десять этой дороги блеснула вывеска, указующая прямиком в тёмное поле. Навигатор направлял туда же, и машина, тяжело вздохнув, перевалила через край дороги, сразу оказавшись на узкой тропинке, зажатой между двумя жёлтыми стенами. Фары выхватывали из темноты лишь небольшой участок пыльной колеи. На тропинке кое-где были разбросаны камни, по сторонам рябили сухие стебли высокой травы, завершавшиеся на уровне крыши коричневыми кисточками.

Выше была только ночь.

Машина спешила. Корпус резко покачивался, когда она обруливала большие камни. Тропинки на карте не было, и навигатор вел по прямой, поэтому, когда машина поворачивала вслед за тропинкой, он тут же начинал ругаться истеричным женским голосом, требуя, чтобы та срочно вернулась назад. Вот только тропинка была далеко не единственной… Она пересекалась с другими такими же тропками, разделялась на несколько ответвлений, затем снова сходилась в одну, резко разворачивалась и устремлялась в обратную сторону, где вскоре становилась ожидающим очередного решения перекрёстком.

Огромное поле было испещрено сетью неисчислимых дорог, со всех сторон окружённых высокой травой.

Долгожданная цель – красный флажок, нетерпеливо подпрыгивающий во тьме, – она была уже совсем рядом, в какой-то малейшей минуте, но каждый раз, уже почти приблизившись, тропинка в последний момент отворачивала от неё и продолжала петлять, плутать по лабиринту одинаковых перекрёстков. От этого минута всё никак не уменьшалась, а наоборот, грозила стать вечностью.

Навигатор истошно верещал и непрестанно звонил в едкий, противный колокольчик.

Машина неслась всё быстрее, сворачивала всё резче и жёстче. Тормозила перед пересечением, сдавала назад и, выбрав новый путь, устремлялась по нему. Среди бесконечной тьмы, обступившей со всех сторон поле, металось одинокое пятнышко дрожащего света.

Вдали, у горизонта, туманно мерцали какие-то недостижимые желтоватые купола. Тусклые глазики звёзд подмигивали с какой-то странной живой закономерностью, словно тьма, шурша развевающимися одеждами, проносилась между ними и застывшим в безысходном ожидании взглядом.

Всё давно уже было понятно.

И взгляд с какой-то веселящей даже скукой наблюдал, как и эта не выдержала пытки; как наконец обезумела и понеслась напролом, пересекая и перепрыгивая все наезженные обманные тропки, подскакивая на кочках, в прыжках этих выхватывая огромные светлые пятна из залитого тьмою пространства. Из корпуса доносились, быть может, взволнованные вскрики, может быть, чьё-то лицо белой маской вспыхивало из-за руля, на мгновенье освещённое призрачным светом. Но это было всё то же: неслись перекрёстки, повороты, машины, дома и леса, холмы и слёзы, лёгкие облака и туманные надежды, сверкающие зеркала вод, отражающие жар вечноюного солнца.

На всё это было так приятно взглянуть напоследок.

Когда испуганная и тяжело дышащая машина достигла заветного флажка и бесстрастный голос отчётливо сообщил: «Вы прибыли в точку назначения», даже те, кто в ней ехал, совсем всё поняли.

Они стояли среди поля. На одной из бесчисленных тропинок… Ни впереди, ни вокруг не было абсолютно ничего. Не было цели. Не было ничего, что могло бы объединить.

И никого нельзя было спасти…

Последовал период молчания. Потом из корпуса донёсся тяжёлый вздох… Потом кто-то махнул на кого-то рукой… Потом весь корпус затрясся, разразившись громким, продолжительным хохотом… Потом кто-то судорожно схватился за ключ зажигания и стал бессмысленно его теребить…

И резко, в один миг, заглох двигатель, и погасло всё освещение.

Навалилась тьма. Тишина. Пустота…

I I

Поддев кольцо указательным пальцем, он распахнул дверь в жаркий солнечный мир.

Пивная банка испустила облегчённый выдох и тут же прильнула к его губам в мокром и холодном поцелуе. Опустошив страсть наполовину, она смутилась своею горячностью и обмякла в суровой мужской ладони с побеждённым и растерянным видом. Сокóл смачно почесал голый живот и испустил сочный победный р-р-р-рык… Приложил влажную банку к голове. Она была полупустая, внутри что-то плавно поплёскивалось. Выставив вперёд заслуженное пузо, с которого, как занавеска с шара, свисали синие плавки, он покачивался на ступеньках деревянного домика, раздумывая, так ли уж нужен ему этот, потный и суетный, мир, и не лучше ли будет, если он, доразбиравшись сейчас вот с банулькой, отправится обратно в тот, кондиционированный, тёмный и пустой.

– А вот и наш буржуй! Гнусный эксплуататор трудящегося класса. Позвольте рекомендовать, – раздался откуда-то справа громкий насмешливый голос, – как я и предупреждал, он всегда вперёд себя выпускает свою культуру!

Сокóл повернул голову на звук голоса и оступился от удивления. Чуть поодаль от их домика, в тени ровно посаженных фруктовых деревьев, на покрывале, брошенном поверх изумрудной травы, сидел Зёма. Рядом с ним, на узеньком светлом полотенчике, улыбаясь и приветливо глядя Соколу прямо в глаза, сидела невероятной, киношной какой-то красоты молодая… абсолютно голая женщина. Она была обращена к нему лицом и скрывала себя полусогнутыми ножками и руками, уютно обхватившими колени. Из ошеломляющей вспышки её смуглого тела, словно зенитные прожекторы из другого, гремящего измерения, били по его глазам алые лазеры ногтей. Белые, слегка вьющиеся волосы пышной струёю стекали за плечи, игривою пеной выплёскиваясь из-за тонкой талии. Лицо, прекрасное непривычной, скандинавской, что ли, красотой, смотрело открыто и добродушно. Стройные, раззолоченные солнцем плечи живым теплом выделялись на фоне тенистого сумрака рощи. Но самым великолепным – у него мгновенно пересохло во рту – был духозахватывающий извив (как на американских горках, рухнул с высоты – и сразу направо) от широких плеч к узенькой талии и назад – к полным бёдрам…

– Вот, это Сокóл. Это Елена! – радостно вопил Зёма, размахивая руками. – Ну чего ты там встал? Головка бо-бо? Иди к нам!

– Добрый день! – сказала красавица с заметным, похожим на прибалти-и-ийский, акцентом, и, переменив позу, раскрылась: вытянула длинные ножки, опёрлась на руки сзади, встряхнула волосами… От этого движения Сокóл испытал ещё большее смущение: красивая грудь вызывающе всколыхнулась… оказавшись прикрытой упругим купальничком, а там, пониже… рухнувший взгляд разбился о непреодолимый обрывок тряпки телесного цвета.

Косолапя и даже как-то немного боком, он подтащил к ним своё плотное тело и протянул ей широкую ладонь:

– Сергей.

– Елена.

Он подала ему руку снизу вверх и ясно посмотрела в глаза. Шаловливый ветер забросил один из локонов ей на лицо, и она рассмеялась. В это мгновенье она напоминала радостную младшую сестричку: с детства знакомое и милое сердцу лицо, в глазах притаились озорные искорки счастья, на щеках – едва различимые конопушки. Зёма переводил глаза между их лицами, сияя гордой мордой: как будто это он сам родил, вырастил, обучил манерам и выпустил в свет это маленькое светлое чудо.

– Ну, присаживайся, дарагой, угащать тыбя будим! – балагурил (очевидно, поддерживая уже однажды взятый тон) Зёма. – Ты, главное, тэперь свою культуру назад нэ атпусти! Вах?

Красавица захохотала, а Сокóл остался стоять, от смущения опустошив в один глоток пивную банку. Зёма схватил нож и принялся нарезать раздобытую где-то дыньку. Кроме дыни, на покрывале лежали рассыпанные игральные карты, влажная маска для подводного плавания, покачивающий листами глянцевый журнал, детский клетчатый рисунок, какие-то белые, детские же, похоже, трусы… У Сокола вдруг создалось странное, сновидческое чувство, что добрая половина жизни прошла без него, пока он спал, уютно утопая в мягких вспышках, красно-чёрных полосках и обрывках ничего не значащих фраз. Куда он приехал? Да и ехал ли он куда-то вообще? Он словно книжку открыл на середине…

– Так… Держим… – Зёма поставил зарубки на дынной дольке и передал получившегося смешного зубастика Елене. – И тэбэ, Сокóл дарагой…

Но Сокóл отказался от дыни, бросив быстрый взгляд на пивные банки, сложенные у ствола. Поняв его без слов, Зёма передал ему одну.

– Но только здесь у нас так пиросто не пиют, – прагаварыл он торжественно. – У нас жэ здэс юг! Сычас я тыбя научу, чито дэлать! Так! Наверх не смотрэть! Руку подними… Выше… Правее…

Под прямым, заинтересованным взглядом новой знакомой Сокóл чувствовал себя скованно, поэтому безропотно выполнял все указания расшалившегося друга.

– Так… Нащупал? – спросил Зёма.

– Да. Это что, персик?

– Сам ти пэсрик! Эта абрыкоз! Так… Ну, и?.. Что чувствуешь?

Елена снова радостно смеялась.

– Рукой, что лы? – подыгрывал, как мог, Сокóл. – Абрыкоз!

– Не-е-е! Значит, это нэ тот абрыкоз. Вади рукой – ищы другой!

Гоготнув, Сокóл покорно повёл рукой, и следующий фрукт, который он нащупал в листве, вдруг без малейшего усилия оторвался от ветки, оставшись в его ладони.

– А вот это значит – спелый! – завопил радостный Зёма уже по-нашему. – Понял, как надо?

Сокóл улыбнулся и присел на край покрывала. Глотнул холодного пива, закусил мягким соком – словно нежные губки поцеловал…

– Ты, Леночка?.. Ты же так и не попробовала абрикосика! Достать?

Елена отрицательно покачала головой.

– Пожалуйста, милая… Ну давай! Я тебе достану!

– А я не хочу, Зёма, спасибо…

Но Зёму было уже не унять.

– Ой! Ну дарагая! Ну вэд он толко тэбя жидёт! Этот сыпелый, этот выкусный абэрыкоз! Читобы папаст ви тивой малэнький, ви твой очароватэльный, ви твой такой кирасивый ротик! Ну давай! Ну детка… Ну ам… Ну…

– Всё. Не хочу… – совсем другим, строгим и холодным тоном, как-то резко, на всём скаку остановившим веселье, отрезала Елена.

Было это настолько неожиданно, и, самое главное, непонятно, что Зёма, замерев на полуслове, тупо уставился на неё. Сама же девушка, словно ничего не произошло, уже обращалась к вообще ничего не понимающему Соколу, сияя лучистым взглядом, ослепляя белизною улыбки:

– Серёжа, вы такой милый! Вы похожи на моего плюшевого мишку. Его звали Си-си.

– Вот – он? А я? Я что, не милый? – обиженно спросил Зёма.

– А ты, Зёма, очень мне напоминаешь того надоедливого осла из Шрека!

Лена произнесла это всё тем же, нейтральным, что ли, безразличным голосом, и было совершенно непонятно, хорошо она к этому ослу-то относится, или он её достал уже до жутких чертей. Повисла тишина. Мужчины сидели не двигаясь, а она, не замечая их оцепенения, доедала кусочек дыни и щурилась, как довольная кошечка.

– Я в него влюбилась сразу, как только увидела! – сказала она после долгой паузы и, отбросив корку, нежно провела мокрой, липкой рукой по Зёминой щеке. С тем, похоже, случился инфаркт.

Лизнув губы, Сокóл судорожно поднёс банку ко рту и вдруг ощутил себя полным дебилом – как будто все сразу же поняли, что ему хотелось запрятаться за этой маленькой баночкой от происходящего перед ним неохватного действа, сути которого он всё никак не мог осознать. Елена, закрыв глаза, с удовольствием подставляла солнцу лицо. Зёма глядел на неё неотрывно, изливаясь в стремительном, обнимающем и увлекающем взгляде. Его лицо выражало настоящее страдание. Сокóл подумал, что ему лучше уйти…

– А! Молодёжь! – раздался бодрый оклик. Василич стоял на дорожке в нескольких десятках шагов и радостно улыбался. – Вижу: настоящие русские люди!

– Добрый день, Александр Васильевич! – прокричал Зёма. – А чё в нас такого русского-то?

– Ребята! – Василич сделал несколько шагов в их сторону и потому заговорил тише. – Как говорил наш полковник, великий человек: «Если видишь хороших людей, которые хотели б, чтобы всем было лучше, но которые только пьют, болтают и ничего не делают, знай – ты на Родине!»

– Да уж… – Зёма показушно потёр лоб, – вчера мы немного того… Долго ехали…

Все засмеялись.

– Санр Силич, может, дыньки с пивком, а? – предложил ему Зёма.

Василич огляделся по сторонам и, сделав ещё пару шагов в их сторону, совсем уж доверительно произнёс:

– Ах… Каб вы знали, с каким удовольствием я бы к вам сейчас присоединился… Но у нас тут не принято… – ожелезнив на мгновение голос, сказал он, и тут же с прежней улыбкой похлопал по своему огромному животу: – Вы это-то видели? В нём этих дынек уже – штук пятьсот, наверное!

Он достал из кармана большой платок и протёр сверкающую от пота шею.

– Служба есть служба… Сначала я начну с вами отдыхать, потом кухарки начнут, потом рыбники… А что тогда будет с хозяйством, я надеюсь, вам объяснять не надо? Ну а что, твой муж ещё не возвращался? – обратился он уже к Елене. – Небось, сома огромного тащит? Ты ему передай: будет долго ездить – украдут тут тебя!

Елена помотала головой.

– Зря смеётесь, ребята! Здесь у нас не далее как две недели назад рязанские сома поймали на сорок два килограмма. Тянули его знаете сколько? Три с половиной часа! Во-во… Вы, кстати, про соревнование не забывайте – нас «Фаворит» уже почти что догнал!

Зазвонил его телефон, и он, подняв руку в знак прощания, пошёл по своим делам, на ходу рассерженно говоря: «Что? Снова нажрался?..»

Несмотря на сказанные им слова, никто не смеялся. Скорее, наоборот. Лицо у Зёмы было настолько бледно, что, казалось, мысль, что кто-то мог отыскать эту девчонку раньше него, ни разу не приходила к нему в голову за всё утро. Соколу снова стало неловко, и он заёрзал на месте, не зная, куда себя подевать. Елена же, заметив детскую эмоцию ухажёра, с каким-то даже состраданием наклонилась к нему и нежно погладила по руке:

– Ну что ты… Расстроился? Ну-ну…

Зёма отвернул от неё лицо, глаза его заблестели… Елена вернулась в свою прежнюю позу, избавляя лицо от сочувствия.

– В конце концов, ведь муж – не помеха… – произнесла она снова тем же, непонятным, тоном.

Зёма, вздрогнув, с надеждой взглянул на её лицо, но тут же отвёл взгляд.

Пшикнули ещё по одной. Попили… Зёма, кряхтя, встал и пошёл в домик.

– А Зёма действительно директором завода работает или шутит? – спросила Елена у Сокола.

– Да, действительно… На довольно крупном заводе… – ответил Сокóл, снова неловко прихлёбывая. – Но только не генеральным, а техническим. Но всё равно у него там куча народу в подчинении.

– Интересно, – протянула Елена. – Представить не могу, как он может людьми управлять. Он же такой смешной и добрый!

– Он сильно меняется. Ты бы его не узнала… – сухо объяснил Сокóл.

– А ты, значит, тоже руководитель? У тебя свой бизнес?

– Ну да… Фирмёшка… небольшая… – Соколу явно не хотелось об этом говорить. Но Елена не обращала на него никакого внимания.

– Ну небольшая – это сколько? Сколько сотрудников?

– Ну, десять… пятнадцать…

– О… Это хорошо… – протянула Елена и вдруг, немного наклонившись к нему, пристально посмотрела в глаза. – Значит, это действительно правда?

Сокóл ощутил вновь то же, полусонное, необъяснимое чувство от близости этой прохладной, нежной, текучей, тихо журчащей воды.

– Что… правда?.. – выдавил он из пересохшего горла.

– Что я о вас подумала, – продолжила она, отстраняясь и надевая доброе, сестричкино выражение на лицо. – Что вы очень отличаетесь от всех, кого я в России знаю. Люди вашего типа, как правило, отдыхать на такую базу не поедут… Это всё больше Таиланд, Бали, и потом обязательно всем-всем фотки разослать… Как будто не для себя, а для других туда едут… – Она помолчала. – А вот там, где я живу, там как раз такие же, как вы, в основном. Люди даже с крупными состояниями ездят на рыбалку. С палатками… Ну, или у нас больше принято, с фургончиками… Знаешь, такими…

– А где ты живёшь? – с интересом спросил Сокóл.

– Вообще, я родилась в Швеции, – просто объяснила она. – Мой папа туда убежал от ваших бандитов… Женился там… А мой муж в Германии жил. Мы там с ним и познакомились… А теперь мы в Канаде живём уже три года. Его родители туда бизнес перевели.

Какое-то время сидели молча. Было очень жарко, но как-то приятно и сонно в этой живой и подвижной тени, под ароматными ветками, на которых покачивались жёлтые мягкие плоды. Кузнечики, задыхаясь, шуршали вокруг, по голым ступням деловито сновали муравьи.

– Ой, как хорошо здесь! Солнце такое мягкое, такое приятное…

Елена запрокинула голову, выгнула спину, разрешив мужчине власть налюбоваться шедевром природы.

– А, кстати, почему Сокóл, почему Зёма? Вы что, бандиты? – спустя какое-то время спросила она.

– Да, дарагая! – сказал незаметно подкравшийся Зёма; он снова был весел и беззаботен. – Ми таких кирасивых кирасавиц пахищаим, а патом тиребуем за них бальшой-бальшой бакшиш!

Елена прохладно улыбнулась и посмотрела на Сокола. Он ответил:

– У нас просто в группе было четыре Сергея. Я – Орлов, он – Зимин, вот как-то и…

– А… Вы вместе в университете учились! – поняла Елена.

– Да… – задумчиво проговорил Сокóл. Происходившее всё никак не хотело становиться реальностью, продолжая напоминать тот пьяный, кружащийся сон, от которого он, как казалось, уже должен был бы очнуться. – Слышь, Зём? В этом году уж двадцать лет будет, как я с твоей невоспитанной личностью знаком. Вот этот человек, Елена, – он указал на человека банкою пива, – это тот самый человек, который научил всю нашу группу прогуливать лекции и ругаться президентами.

– Самой главной дисциплиной, которую мы освоили за годы учёбы в нашем родимом универе, – копируя глубокомысленность друга, проговорил Зёма, – была великая и таинственная теория экзистенциального буха. Ей, дорогая моя, не только мы, но и все лучшие российские умы посвящали и посвящают все свои молодые силы и таланты.

Елена с улыбкой глядела на них. Они уже порядком опьянели, но продолжали открывать и поглощать банку за банкой.

– Могу научить и тебя, моя наивная маленькая крошка.