Любовь Советского Союза

– Эх, Любовь Гордеевна, не шутки у меня на уме! Не такой я человек! – гордо отвечал Митя.

– Черт принес! – выругался заведующий труппой, отлетая от дырки в занавесе, через которую он наблюдал за зрительным залом. – Кто их пригласил в театр? Что за сволочь? Своими руками придушу!

– Кого? – переспросил выпускающий, отходя от своего пульта.

– Героев! – почти кричал заведующий труппой.

– Каких героев? – недоумевал выпускающий.

– Сам посмотри! – огрызнулся заведующий труппой и исчез в закулисье.

Выпускающий приник к дырке… Увиденное испугало его. Зритель смотрел не на сцену, зритель смотрел в сторону ложи, в которой восседали два Героя Советского Союза, два великих летчика – Ковров и Костецкий.

Все взгляды, бинокли, пальцы были направлены в их сторону.

– Пропал спектакль, – пробормотал многоопытный выпускающий.

– Какая гордость теперь, Митенька! До гордости ли теперь? Ты, Митенька, не сердись на меня, не попомни моих прежних слов: не шутки с тобой шутить, а приласкать бы мне тебя, бедного, надо было! А ну как тятенька не захочет нашего счастья? – плакала Любовь Гордеевна.

– Что загадывать вперед, там как Бог даст. Не знаю как тебе, а мне без тебя жизнь не в жизнь, – отвечал Митя.

С этими словами актеры покинули сцену, уступая место следующим персонажам пьесы Островского.

Галина вихрем, гремя бесчисленными накрахмаленными юбками, промчалась к выходу, пронеслась по коридору, ворвалась в ложу.

– Немедленно уйдите отсюда! – зашипела она.

– Что случилось? – испугался Ковров.

– Посмотрите! – захлебывалась шепотом и гневом Галина. – Они не смотрят спектакль! Они смотрят на вас.

Летчики посмотрели в зал.

– Мать моя! – прошептал Костецкий.

Зал смотрел на них.

А на сцене тем временем решалась судьба Митеньки и Любови Гордеевны… суровый Вукол Наумович Чугунов вершил судьбы униженных и оскорбленных.

Старушки-гардеробщицы на манер вражеских снайперов наблюдали через театральные бинокли за Ковровым, ходившим взад-вперед по фойе мимо курящего на банкетке Костецкого.

– Как она играла! – восхищался Анатолий. – Как! Мороз по коже! Я думал, что люблю ее сильно, а сейчас понимаю, что люблю ее в два раза сильнее, чем прежде! Как она играла!

– Э-э, друг! – внимательно посмотрел на него Костецкий. – Ты, я вижу, влюблен не на шутку!

– Да! – воскликнул Ковров. – Я как будто в штопор вошел! Ног под собой не чую… во как забрала!

– Пойду я, – встал деликатный Костецкий, – сейчас я тебе не нужен.

– Не нужен! – радостно подтвердил Ковров. – Иди, Валерка. Завтра увидимся. Мне сейчас никто кроме Гали не нужен! Извини!

Они обнялись, и Анатолий остался один.

Из-за дверей гулкой волной докатились аплодисменты… спектакль закончился.

Анатолий уверенно открыл дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен. Служебные помещения».

– Как мне найти Лактионову Галину?

– Вы ей кто? – строго спросила вахтерша.

– Я ей муж! – гордо ответил Анатолий.

– Когда это она замуж успела выйти? – удивилась вахтерша. – С утра вроде холостая была?

– Четыре часа назад, – сообщил Ковров. – Так где мне ее искать?

– По коридору налево, на дверях написано, – указала озадаченная вахтерша.

На двери в стальной рамочке значились фамилии актрис, обитавших в этой гримуборной. Ковров поднял было руку, чтобы постучать, но передумал, достал из кармана гимнастерки толстенный «Паркер», зачеркнул фамилию «Лактионова» и рядом написал «Коврова Г. В.», и только после этого постучал.

– Здравствуйте, товарищи, – поздоровался он.

– Здрасте… – прошелестели актрисы.

– Мне очень понравилось… – сообщил Ковров, – то, что я успел посмотреть.

– Спасибо… – поблагодарил коллектив гримерной и, затаив дыхание, замер в ожидании следующих слов влюбленного летчика.

– Я у машины буду ждать. – Ковров неловко повернулся: – До свидания, товарищи. Еще раз спасибо за спектакль.

– У машины! – прошептала Таисия. – Роман! Я такое только в книжках читала! Какая же ты счастливая, Галька!

Соседки по гримерной вздохнули, Галина исподлобья посмотрела на свою подругу.

Рывком открыла ящик гримерного столика и высыпала в него содержимое пузатого концертного чемоданчика, собранного ею вчера вечером.

Ковров ждал ее у машины, Галя подошла к нему совсем близко.

– Что теперь? – улыбнулась она.

– Поехали, – осторожно обнял ее Ковров.

– Куда? – улыбнулась Галина.

– С родителями знакомиться! – уверенно ответил Анатолий.

– У меня только мама, – тихо сказала Галина.

– Поехали к маме! – легко согласился Ковров.

– Мама в Ленинграде, на гастролях, – торжествуя, сказала Галя.

– У тебя спектакль завтра есть? – озадаченно спросил Ковров.

– Нет, а что? – насторожилась Галина.

– Поехали в Ленинград. – Ковров посмотрел на часы: – Как раз на «Стрелу» успеваем!

Пурпурный «Крайслер Империал» въехал на пандус Ленинградского вокзала и резко затормозил.

– А машина? – спросила Галина. – Как ты ее оставишь?

– Машина? – переспросил Ковров. – Я и не подумал… Товарищ! – позвал он милиционера в белой гимнастерке и в белом «колонизаторском» шлеме с огромной красной звездой.

Милиционер подбежал и отдал честь.

– Товарищ, прими пост. Мне в Ленинград на денек съездить надо, а с начальством твоим я по возвращении договорюсь, – попросил Ковров.

– Есть! – взял под козырек милиционер и встал по стойке «смирно» у капота автомобиля.

У вагона к ним подбежал запыхавшийся дяденька в серой железнодорожной тужурке и черной фуражке с молоточками.

– Товарищ Ковров, начальник поезда «Красная стрела» интендант путей сообщения третьего ранга Никифоров! – на одном дыхании выпалил он. – Какие будут указания?

– Указания? – удивился Ковров, подумал и сказал: – Принеси нам, товарищ Никифоров, два стакана чая с лимоном.

Никифоров четко, по-военному, повернулся и побежал почему-то в сторону паровоза.

– Мне надо рассказать вам… – начала Галина.

– Кому? – нахмурился Ковров.

– Тебе, – поправилась Галина.

– Так-то лучше… а то «вам»! – возмутился Анатолий. – Ты же замуж за меня вышла! Забыла? Мы теперь на «ты»! Рассказывай!

– Мне надо рассказать о себе… – вновь начала Галина, – ты ведь ничего не знаешь обо мне…

– О себе в поезде расскажешь… когда в вагон сядем, – прервал ее Ковров.

Галя заплакала.

– Что с тобой? – испугался Анатолий.

Силы человеческие не беспредельны… эту простенькую истину Галя ощутила сейчас на платформе Ленинградского вокзала. Все страшные события последних суток соединились вместе, и у нее подкосились ноги.

Ковров подхватил ее, дотащил до тележки, опершись о которую скучал ее хозяин – грузчик в белом переднике с огромной бляхой на груди; осторожно посадил на тележку.

– Что? – Он обнял ее лицо ладонями. – Тебе плохо? Почему? Я тебя обидел?

– Никто меня не обидел, – призналась Галина. – Мне просто страшно. Я боюсь.

– Чего ты боишься, любимая? – Он поцеловал ее. – Я не понимаю!

– Я боюсь, что все это кончится, – призналась Галина.

– Почему? – удивился Ковров.

– Потому что так не бывает, – убежденно ответила Галина.

– Бывает, – спокойно ответил Ковров. – Бывает и будет.

– Товарищ, – осторожно напомнил о себе носильщик, – за врачом сбегать?

– Что? – не понял Ковров – Да, окажи любезность.

Носильщик, топая сапогами, побежал к вокзалу.

– Что случилось? – сунулась к ним строгая женщина в кожаном пальто и берете. – Девушке плохо?

– Нет, – улыбнулась Галина, – мне как раз хорошо.

– Бледная, – разглядела женщина, – нашатырь ей дайте.

– Я буду охранять нас, – вдруг решила Галина, – нашу любовь, нашу семью. Мне это счастье не по заслугам, поэтому я буду относиться к нему трепетно и осторожно.

– Хорошо, – быстро согласился озадаченный Анатолий. – Сейчас врач будет.

– Я поеду в Ленинград одна, – Галина начала подниматься с тележки.

– Почему? – как-то по-детски расстроился Ковров. – Я не могу тебя одну отпустить.

Она встала при помощи Анатолия.

– Я поеду одна, – упрямо повторила Галя. – Не возражай мне. Я так решила.

Посмотрев на мужа, она поняла, что нужно объясниться:

– Я уже была замужем… недолго, правда… я привела его домой и сказала маме: «Это мой муж», а через неделю мы расстались, даже расписаться не успели… понимаешь?

– Понимаю, – согласился Ковров, но было видно по обиженному детскому лицу, что не понимает.

– Мне надо поговорить с мамой… так, боюсь, она не поймет… не примет. Когда поговорю, сообщу тебе, и ты приедешь, – уговаривала Галина.

– Чай, товарищ Ковров! – отдавая честь свободной рукой, доложил интендант третьего ранга.

– Ты его чего, из паровоза наливал? – поднимая стакан, спросил Ковров.

– Шутка? – хихикнул Никифоров.

– Шутка, – подтвердил Ковров. Он отпил глоток, обжегся, вернул стакан испугавшемуся коменданту и сказал: – За чай спасибо. У меня к тебе просьба, товарищ Никифоров…

– Слушаю, – напрягся начальник поезда, отдавая стаканы с чаем проводнику и извлекая из кармана тужурки блокнот с надписью «Красная стрела».

– Доверяю тебе самое дорогое, что у меня есть – мою жену! – очень серьезно говорил Ковров. – Довези ее до колыбели трех революций быстро и без происшествий.

– Не сомневайтесь, – заверил начальник поезда.

– У вас нашатырный спирт есть? – вспомнил Ковров.

– Найдем! – опять заверил начальник поезда.

– Давай прощаться? – спросил Анатолий. – Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, – тревожно сказала Галя.

Дежурный по вокзалу засвистел в серебряный свисток, замахал фонарем. Засвистели проводники, выставив для обозрения желтые флажки, загудел паровоз, выпустил огромное облако пара, и поезд поехал.

Ковров стоял на платформе, пока красные тормозные фонарики последнего вагона не затерялись среди десятков других железнодорожных светлячков. Навстречу ему от вокзала в сопровождении носильщика поспешал доктор – пожилой усатый толстяк в наспех надетом халате.

– Я доктор! – сообщил он, подбегая. – Извините, задержался! Что случилось?

– То, что случилось, в шестом вагоне уехало! – зло ответил Ковров и пошел дальше, не оборачиваясь.

* * *

«Крайслер Империал» пронесся через КПП Тушинского аэродрома. Часовые с винтовками, не останавливая машину, дружно отдали честь. «Крайслер» вырулил прямо к стоянке самолетов.

– Какой заправлен? – спросил Ковров у подбежавшего техника.

– Все готовы, товарищ Ковров! – отрапортовал техник.

– На этом полечу, – ткнул Ковров в «Спарку» И-129[22]. – Шлем дай!

Техник забрался по крылу к уже сидевшему в кабине Коврову, протянул ему шлем и планшет с картами.

– Спасибо, – поблагодарил Ковров. – Заводи!

– А полетное задание, товарищ Ковров? – напомнил техник.

– Вот тебе полетное задание, – Ковров сунул в руки технику какую-то бумагу.

Техник несколько раз прокрутил винт, услышал заветное «от винта!», проводил взглядом вознесшийся истребитель и развернул бумагу с полетным заданием.

На бумаге значилось «Свидетельство о регистрации брака».

Паровоз медленно подкатил к зданию Московского вокзала в городе Ленинграде и замер, тяжело дыша после длинного перегона. Галина, сопровождаемая интендантом третьего ранга, вышла в тамбур и остановилась как громом пораженная.

У вагона с букетом цветов стоял улыбающийся, свежевыбритый, с заклеенным кусочком газеты порезом на лице Герой Советского Союза Анатолий Ковров.

– У тебя вчера были таинственные, хитрые глаза, – сказала Галина, прислонившись к стенке тамбура.

– Не напирайте, товарищи! Не напирайте! Подождите! – остановил пытавшихся выйти пассажиров начальник поезда.

– Я буду работать над собой, – пообещал Ковров, – буду учиться актерству.

– Не актерству, актерскому мастерству, – поправила его Галина, – и у тебя не получится. Ты никогда не научишься врать! – убежденно сказала она. – Господи, как же я люблю тебя! – заплакала Галя.

– Что же ты все время плачешь? – изумился Ковров. – Люди подумают, что я тебя обижаю.

– Не подумают, товарищ Ковров! – подал голос начальник поезда.

Ковров посмотрел на его растянутую умилением харю и подумал, что, наверное, начальник прав.

Они завтракали в ресторане гостиницы «Европейская». Ресторан был воплощением дореволюционной роскоши, и Галина, которая никогда в жизни не была в Ленинграде, а уж тем более в такой гостинице, где останавливались только известные всей стране люди и богатые иностранцы, не могла насмотреться на позолоченную лепнину, расписной потолок, массивные, красного камня колонны и на вышколенных еще при капитализме официантов.

– Нравится? – подмигнул ей Ковров.

– Красиво, – согласилась Галина и добавила: – Роскошно.

– Так всю жизнь не будет, – предупредил Анатолий. – Я военный. Сегодня здесь… – он обвел рукою пространство вокруг себя, – а завтра в такую дыру послать могут…

– Я знаю, – улыбнулась Галина, – не волнуйся ни о чем! Театры есть везде. Советская власть каждый месяц открывает по театру. У нас вывесили объявление о наборе актеров во вновь созданный театр в Саранске. А я даже не знаю, где это.

– На Волге, – просветил жену Ковров. – Столица Мордовской автономной республики. Тысяч сто пятьдесят населения.

Подплыл официант с огромным подносом, уставленным тарелками с едой, мгновенно переместил тарелки с подноса на стол; в каком-то загадочном для молодоженов, но веками освященном для официантов порядке расставил их.

– А это что? – удивилась Галина, кивая на тарелку.

– Артишоки, – пояснил Ковров.

Официант влюбленно посмотрел на известного летчика:

– Они у нас в собственной оранжерее, на крыше произрастают. Первый раз с семнадцатого года востребовали! Я знал, что востребуют! – с угрозой неизвестно кому сказал он. – Знал! Приятного вам аппетита!

– А как их есть? – широко открыв глаза, спросила Галина.

– Вилкой держишь лист. А ножом срезаешь мякоть, – показал Анатолий. – Испанцы их ручками едят.

Дверь с грохотом отворилась, и в зал ввалилась шумная компания. Шедший во главе компании всенародно любимый актер Марк Бернес, на шее которого болталась связка баранок, выронил из рук газетный пакет с воблой и начал истово креститься:

– Свят! Свят! Свят! Привидится же такое с похмелья! Толя, это ты или мне лечиться пора?

– Это я, – Ковров встал из-за стола. – Здравствуйте, друзья.

– Слава богу! – обрадовался Бернес. – А то мы здесь уже два дня кутим по случаю премьеры кинокартины «Истребители». Так такой, не поверишь, успех, что думал, окончательно сопьюсь! Встреча со зрителями – обратно пьянка! И так круглые сутки, напролет и навылет!

– Почему не поверю? – улыбнулся Ковров. – Верю.

– Ну, раз так, давай я тебя поцелую!

И всенародный актер троекратно, по-русски облобызал знаменитого летчика.

– А ты как здесь оказался? Если не секрет, конечно? – допытывался Бернес.

– Не секрет. Я, товарищи, женился, – признался Ковров.

– Когда? – удивился Бернес.

– Вчера.

– На ком? – недоумевал Бернес.

– Вот на ней, – Анатолий повернулся к Галине.

– Так я ее знаю! – вскричал Бернес. – Это же Галька из Ленинского комсомола! Как ее по фамилии… она в Островском играет… – начал стучать он по своей голове, вспоминая.

Ковров не успел открыть рта…

… как Бернес вспомнил:

– Лактионова ее фамилия! Вспомнил! А! – в восхищении собою он обратился к компании. – А вы говорите, мозги пропил! А я вспомнил!

– Коврова, – поправила его Галя.

– Ну, понятное дело, что Коврова. Я вообще удивился, как можно с фамилией Лактионова на сцену выходить. Так когда же вы успели? – опять вопросил он.

– Я же сказал – вчера, – повторил Ковров.

– А? – восхитился Бернес, опять обращаясь к своим товарищам. – Одно слово – истребитель! Вчера женился, а сегодня в Ленинграде уже… в «Европейской» завтракают…

Бернес подошел к столу и нагнулся над ним, рассматривая:

– А что за гадость вы едите?

– Артишоки! – гордо пояснила Галина.

– Да? – удивился Бернес. – А что это?

– Марк! – негромко окликнул его невысокий полнеющий молодой человек в круглых роговых очках.

– Что? – беззаботно откликнулся Бернес.

– Я думаю, надо поздравить невесту, – мягко напомнил очкарик.

– Точно! – обрадовался Бернес. – Спасибо, Никитушка. Ну… – обернулся он к Галине, – давай целоваться, товарищ Коврова.

И троекратно поцеловал вставшую из-за артишоков Галину.

– Толя! – вдруг закричал он. – Ты знаком с моими товарищами? Знакомься, пожалуйста… который в очках, то композитор, Никитка Богословский. Сейчас он песню нам сыграет из кинофильма. Знатная песня получилась! Народ из кинотеатров выходит с нею на устах! Который хмурый – это, понятное дело, режиссер, Леня Луков…

Пока представляемые жали руки молодоженам, Бернес смотрел на следующего – улыбающегося человека в строгом костюме и с корзиной вина в руках, пытаясь вспомнить, как его зовут, но не вспомнил и спросил:

– Я извиняюсь, товарищ… запамятовал, как тебя зовут?

– Мустафаев, – напомнил, улыбаясь еще шире, человек. – Я из управления кинофикации по Ленинграду.

– Вспомнил! Вспомнил тебя, товарищ Мустафаев! – обрадовался Бернес. – Дай сюда! – Он принял от Мустафаева корзину и распорядился: – столы сдвигай!

– Нам к маме надо! – умоляюще напомнила Галя.

– Марк, нам к теще, – развел руками Ковров.

– А где мама? – расстроился Бернес.

– Здесь, на гастролях, в Александринском, – пояснила Галя.

– Я-то думал! – махнул рукой Бернес. – К маме успеем! Дорогу перейти! Никита, за рояль! Товарищ официант, всем артишоков!

Богословский сел за инструмент, сыграл вступление, и всенародный любимец Марк Бернес, разливая по бокалам вино, запел:

– В далекий край товарищ улетает.Родные песни вслед за ним летят…

Кровать была размером с аэродром. К тому же с балдахином, стоявшим на четырех витых венецианских столбах красного дерева. Ковров присел на краешек и признался жене:

– Сам не ожидал. Я сказал, чтобы дали люкс, но я не знал, что у них такой люкс. – Жених казался растерянным.

– К маме не пошли, – огорченная Галина села рядом.

– Завтра пойдем, – пообещал Ковров. – Кто же знал, что здесь Марк окажется!

Они сидели молча.

– Какой замечательный человек – Марк! – вдруг с воодушевлением сказал Анатолий.

– Да, – согласилась Галя, – кажется неплохим.

– Нет! Ты не права! – Ковров встал и в возбуждении зашагал вокруг кровати. – Отличный человек! И актер какой!

– Какой? – снисходительно спросила Галина.

– Не такой, как все! – убежденно ответил Анатолий.

– Толя, – позвала его Галина.

– Что? – остановился Ковров.

– Не такой, как все, – это ты. – Она подошла и стала расстегивать пуговицы на его кителе. – Я не за Бернеса замуж вышла… за тебя!

* * *

Теперь они лежали рядом, глядя прямо над собою на веером расходящиеся складки шелкового балдахинового купола.

– У тебя в первый раз? – повернулась к мужу Галина.

– Почему в первый? – обиделся Ковров. – Вовсе не первый. Я просто говорить не хотел. Хвастаться неудобно… – он помолчал, взял с тумбочки папиросу и добавил: – перед женой.

– У тебя в первый раз, – с нежностью гладя его лицо, повторила Галина.

– Да говорю же тебе, не в первый! – пытался защищаться Анатолий. – И даже не во второй и не в третий! Я просто говорить про это не люблю.

– В первый! – убежденно повторила Галина. – Ты врать не умеешь.

– Как я люблю тебя! – почти шепотом сказал Ковров.

– И я тебя, – призналась Галина.

Он натянул на них шелковое узорчатое покрывало…

– Над Москвой весенний ветер веет,С каждым днем все радостнее жить! –

начал он петь так же шепотом, как и говорил слова о любви.

– И никто на свете не умеетЛучше нас смеяться и любить, –

так же тихо подхватила Галя.

И уже вместе в один голос они запели, сбросив с себя шелковые одеяла и обнявшись:

– Широка страна моя роднаяМного в ней лесов, полей и рек!Я другой такой страны не знаю,Где так вольно дышит человек!

В дверь постучали. Потом еще раз.

– Кто там? – недовольно крикнул Ковров.

– Товарищ Ковров, выйдите, пожалуйста. Вам срочный пакет, – послышался из-за дверей приглушенный голос.

– Не ходи! – вскрикнула Галина.

– Что ты? – улыбнулся, целуя ее, Анатолий. – Это пакет. Получу пакет, и все!

В коридоре, кроме перепуганной коридорной, Коврова дожидался сурового вида военный. Он отдал честь и протянул Коврову небольшой, казенной бумаги пакет с сургучной печатью. Ковров вскрыл пакет и, вынув из него машинописный листок, пробежал глазами его содержание.

– Что случилось? – спросил он у военного. – Почему к коменданту?

– Не могу знать! – ответил лейтенант.

– Слушай, друг… – наклонился к нему Ковров. – А нельзя до утра подождать? Тут такое дело… – он оглянулся на дверь люкса. – Я женился вчера. У меня там невеста… жена уже, – и он, привыкший распоряжаться, извинительно улыбнулся.

– Приказано доставить немедленно, – ответил лейтенант. – Машина ждет внизу.

– Полковник Ковров прибыл согласно предписанию в ваше распоряжение, – мрачно доложил Анатолий военному коменданту города.

Генерал встал из-за стола и, держа перед собой бумагу, прочел ее содержание:

– За не санкционированный командованием самовольный вылет из аэропорта «Тушино» в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое мая тысяча девятьсот тридцать девятого года, в направлении Калинин[23] – Ленинград, полковника Коврова подвергнуть дисциплинарному взысканию в виде заключения его под арест на гарнизонную гауптвахту сроком на трое суток. Командующий военно-воздушными силами генерал-полковник Смушкевич.

Генерал закончил читать. Положил листок на стол и распорядился:

– Сдайте личное оружие, портупею и наручные часы.

– Часы-то зачем? – изумился Ковров. – Вы чего думаете? Я на ремешке повешусь?

– Так полагается, товарищ полковник, – мягко пояснил генерал.

Утром Галина вышла из гостиницы, остановилась, соображая, в каком направлении может быть Александринский театр, сверяясь с планом, кем-то нарисованным ей на клочке бумаги. Была она бледна, с опухшими веками – явным признаком бессонной ночи. Проходя мимо газетного киоска, остановилась. Обычный киоск: газеты «Правда», «Известия», «Ленинградская правда», «Комсомольская правда», «Гудок», «Красная звезда», «Смена», «Литературная газета» и «Красная новь». Все четырехполосные, с мельчайшим шрифтом. Журналы: «Огонек», «Работница», «Крестьянка», «Чиж» и «Костер».

За квадратными, похожими на дачную веранду, окошечками ларечной витрины располагались фотооткрытки: слева летчики, Герои Советского Союза, справа актеры и актрисы советского кинематографа.

Галина купила открытку с изображением своего мужа.

– Этот хороший, – мать положила фотографию Коврова на столик, – чистый.

Потом добавила:

– Сильный… он в Москве?

– Здесь, в Ленинграде, – устало ответила Галина.

– Почему же не пришел? – удивилась мать.

– Его арестовали вчера, – коротко пояснила Галя.

У мамы выпала из рук ложечка с мороженым. Она побледнела.

– На трое суток. За воздушное хулиганство, – поспешила успокоить Клавдию дочь. – Он без разрешения ночью на самолете прилетел сюда… за мною.

– Красиво, – подняла брови мать. – Ты его любишь, – поставила она диагноз, пристально глядя на дочь.

– Я его очень люблю, мама, – как-то очень спокойно и жестко подтвердила дочь.

Они сидели на балконе под десятью колоннами классического ордера Александринского театра, где было устроено летнее кафе.

Внизу, прямо под ними, за огромной статуей Екатерины Великой, проезжала кавалерийская часть Красной армии с духовым оркестром впереди.

Впереди своего оркестра ехал дирижер: одной рукой он держал повод коня, а другой дирижировал, не оборачиваясь при этом к своим музыкантам.

– Почему ты не написала мне? – продолжила тягучий разговор мать.

– Мы вчера женились, – как будто извиняясь, ответила Галина.

– А познакомились?

– Позавчера.

– Такое бывает? – сама себя спросила мать.

– Да, – ответила дочь и первый раз за сегодняшний день улыбнулась.

Мать отодвинула от себя вазочку с недоеденным мороженым, достала из сумочки пудреницу и маленькое зеркало, внимательно осмотрела себя, два раза провела по щекам пуховкой и разрыдалась…

– Мама! Мамочка! – кинулась к ней испуганная Галина. – Что с тобой, родная? Скажи мне, пожалуйста! Это я? Это из-за меня ты плачешь?

– Из-за тебя… – подтвердила мать, лихорадочно роясь в сумочке в поисках платка. – Из-за тебя! – повторила она.

– Я тебя обидела? – еще больше испугалась Галя.

– Ничем ты меня не обидела, глупая! Ничем! – всхлипывала мать. – Просто я счастлива! Я счастлива за тебя! Понимаешь?