Черные перья

Пожилой мужчина в потертом пиджаке, похожем на географическую карту из-за множества складок и пятен, рассказывал, как сам когда-то отмечал первый год трезвости. Его голос звучал как старая виниловая пластинка – с характерным потрескиванием.

Люди улыбались, говорили тосты за трезвость, делились историями из жизни. Все было почти как обычно. Почти нормально. Если такое слово вообще применимо к группе алкоголиков, собравшихся в анатомическом классе медицинского университета.

Почти. Если бы не странное поведение Жанны Михайловны, которая то и дело потирала раненую руку, будто пыталась стереть с нее что-то невидимое. Если бы не ее испуганный взгляд, которым она поглядывала в окно, где на фоне серого весеннего неба кружили птицы – обычные городские голуби.

Постепенно люди стали расходиться. В дверях анатомического класса вдруг появился Евгений.

– Сэм! – позвал он. – Ты идешь?

За всеми этими размышлениями о Жанне, Семен даже не заметил, как его друг допил свой кофе и растворился в коридорах университета с чемоданчиком в руке: пока все доедали торт Женя уже умудрился починить кран в мужском туалете.

– О чем вы там с Баренцевой шептались? – спросил Евгений, пока они шли по коридору, освещенному тусклыми лампами дневного света. – Неужто решил приударить за дамой? Хотя… она ничего такая, если присмотреться.

– Да иди ты, – отмахнулся Семен. – Просто заметил у нее на руке странную рану. Как будто кто-то уколол ее какой-то острой штукой.

– Слушай, – сказал Евгений, сворачивая в боковой коридор, – пойдем через психологичку. Жанна просила взять какие-то новые методички из преподавательской. Говорит, забыла раздать.

Их шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Стены, выкрашенные в бледно-зеленый цвет, были увешаны учебными плакатами и схемами. В воздухе висел специфический запах – смесь пыли, старых учебников и чего-то неуловимо «медицинского».

Они спустились на этаж ниже, где располагался старый корпус университета с отделением клинической психологии. Под ногами поскрипывал потертый линолеум, словно жалуясь на каждый шаг. На стенах висели фотографии выпускников разных лет – десятки лиц, смотрящих в будущее с надеждой и уверенностью.

Внезапно Семен остановился. На одной из фотографий, датированной 2015 годом, он увидел себя – молодого, улыбающегося, в белом халате. «Лучшие выпускники года». Его имя было написано золотыми буквами.

– Господи, – прошептал он, – какой же я был придурок. Смотри, Жень, как лыбился… и когда только все пошло под откос?

Горькая усмешка исказила его лицо. Как же так вышло? Лучший выпускник потока, подающий надежды стоматолог, затем владелец собственной клиники. Не этой паршивенькой «Улыбки Сэма», нет. Прошлая была больше и лучше, с приличным штатом специалистов, но… так уж вышло, что – все псу под хвост.

Практика, наработанная годами клиентура, уважение коллег – все смыло волной алкоголя. Катя ушла, забрав Лидочку. Клинику пришлось продать, как совместно нажитое имущество, и половину полученных денег отдать бывшей женушке по решению суда. А ведь начиналось все с «пары рюмок для снятия стресса после сложного пациента»… Или началось все гораздо раньше? Здесь? В меде, после сложных сессий? Пожалуй, что так.

– Эй, не раскисай! Меня-то вообще отчислили с хирургического в свое время – Евгений положил свою тяжелую руку ему на плечо. – То, что было – все прошло. Важно то, кто ты сейчас. А сейчас ты год как в завязке – это уже победа. Пошли, заберем эти чертовы методички.

Они спустились на первый этаж. Охранник – седой старик в потертой форме с потускневшим значком «Ветеран труда» – приветливо кивнул им.

– До свидания, Петрович! – крикнул Евгений.

– Бывайте, ребята, – отозвался охранник, не отрывая глаз от кроссворда.

Выйдя на парковку, они остановились.

Весенний ветер трепал полы их пуховиков, а в воздухе пахло талым снегом.

Теплый, апрельский, оранжевый свет, заливавший парковку, отражался от

ледяного одеяла, который укутал лужи вместе с асфальтом перед ночевкой. Над головой, в свинцовых облаках, кружили встревоженные птицы.

– Слушай, Сэм… – сказал Женек, теребя ключи от машины в руке. – Насчет рыбалки в эти выходные… Придется отменить.

– Что так? – Семен поднял бровь, пытаясь разглядеть выражение лица друга в сумерках.

– Да понимаешь… – Женя замялся, переминаясь с ноги на ногу. – В сервисе проблемы. Подъемник накрылся, а в субботу три машины записаны. Придется всю ночь возиться, чтобы успеть починить. Знаешь же – если не я, то никто. Особенно в моем гараже.

В воздухе вдруг повисла какая-то недосказанность, как запах озона перед грозой.

– Да ладно тебе, – Семен похлопал друга по плечу. – В другой раз наверстаем. Щуки никуда не денутся. Если нужна помощь с подъемником – звони.

– Ага, спасибо, – кивнул Евгений, все еще избегая прямого взгляда.

Они попрощались и разошлись к своим машинам. Семен краем глаза заметил, как Женя достал телефон и начал набирать кому-то сообщение, пока шел к своему пикапу марки «Форд», который он собственноручно восстановил после серьезной аварии.

На парковке царила тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра в кронах деревьев. Семен, поеживаясь от прохлады, направился к своему потрепанному Фольксвагену Пассат. Машина, верный спутник последних лет, встретила его знакомым скрипом водительской двери. Забравшись в салон, он на мгновение прикрыл глаза, позволяя усталости навалиться на плечи. «Наконец-то домой» – пронеслась спасительная мысль.

Сумерки стремительно сгущались. Последние лучи заходящего солнца окрашивали апельсиновые облака, а по всей территории медицинского университета одни за другими загорались фонари.

Семен повернул ключ в замке зажигания, и старенький Пассат отозвался привычным урчанием. До дома было минут тридцать езды по вечернему городу. В животе предательски заурчало – он вспомнил, что со вчерашнего дня не удосужился ничего приготовить. «Заеду в АвтоВкусно» – решил он, выруливая на главную дорогу.

Мысли невольно вернулись к сегодняшнему потоку пациентов. Семен поморщился. За годы практики он успел возненавидеть свою профессию до тошноты, но деваться было некуда – стоматология оставалась единственным делом, которое он знал достаточно хорошо, чтобы зарабатывать приличные деньги. Куда больше, чем среднестатистический офисный планктон в их славном Нижнем.

Но все эти бесконечные вонючие рты ему давно осточертели.

Если вы когда-нибудь придерживались мнения, что быть стоматологом – это легко, то вы явно никогда не проводили часами над одним пациентом, скрючившись в три погибели. Сначала нужно определить причину боли, найти проблемный зуб. Потом – анестезия: осторожно, словно выполняя ювелирную работу, ввести иглу в десну, медленно впрыснуть ультракаин. Дальше – расширить отверстие в зубе, вычистить каналы, удалить нерв. И только потом – пломбирование. Но и на этом история не заканчивается: когда стеклоиономерный цемент застынет, нужно идеально подточить пломбу, иначе завтра же пациент прибежит обратно, жалуясь на неправильный прикус.

И это только начало. Потому что в том же самом рту ждет своей очереди следующий зуб. Люди ненавидят походы к стоматологу, поэтому стараются впихнуть в один прием максимум возможного. И даже если ты взмок от напряжения или готов лопнуть от того, что час не можешь отлучиться в туалет – самое большее, на что можешь рассчитывать, это жалкие пять минут передышки.

И да, самое главное! Все это время пациент может дергаться, жмуриться, издавать нечленораздельные звуки, пытаясь что-то спросить у вас. И тут вы обязаны проявить все терпение, которым только вас наградила матушка природа. Ибо без него в этой профессии никак. Именно терпение, умение прислушаться к пациенту и отличает хорошего стоматолога от посредственного. И если вы спросите: а как же боль? То Семен Репин ответит вам так: если стоматолог делает больно пациенту во время таких простейших манипуляций, то ему вообще нечего ловить в этой профессии.

Но иногда, «особенные» пациенты, как их называл Сэм, все-таки жаловались ему на боль. Только это всегда случалось на следующий день или через несколько часов после того, как анестезия переставала действовать. И здесь снова на помощь приходило заветное терпение: нужно было как можно деликатнее объяснить этим недотепам, что после анестезии такое вполне возможно и бывает сплошь и рядом. Главное – чтобы во время операции они ничего не почувствовали.

Женщины составляли большинство его пациентов, и иногда он сравнивал себя с гинекологом, который просто немного заблудился. Порой эти дамы были одиноки и весьма привлекательны, что Репин, несомненно, относил к плюсам его профессии.

Да, девушки любили его и порой липли к нему, как пчелы на мед, и это совершенно не нравилось его жене Екатерине, когда они были в браке. Бедняжка! Ей и в голову никогда не приходило, что те две девицы, сообщения которых она пару раз видела на смартфоне Сэма – были лишь верхушкой этого айсберга под названием «Улыбка Сэма: стоматология для здоровых улыбок».

Семен ехал по улицам Нижнего, и заметил, что машин на дорогах заметно больше, чем обычно, хотя он ехал далеко от центра города, по другую сторону Оки. Поток музыки, льющийся из колонок, вдруг прервал звонок на его смартфон, который был подключен к магнитоле по беспроводной сети.

– Слушаю, – ответил Семен, нажав на экран смартфона.

– Привет, шеф! – на всю машину раздался задорный и приятный женский голос. Это была его ассистентка Регина Гроссова. Репин убавил громкость. – У нас на завтра постоянная клиентка хочет записаться, будет делать 3D слепок зубов для установки элайнера. Вы как: готовы выйти в свой выходной?

– Ну а куда я денусь-то, с подводной лодки, дорогуша? – сказал Семен. – Хотя, если ты замучаешь меня сегодня как в прошлую нашу встречу, то может быть и не смогу.

– Ой, да ладно тебе, Сем, – захихикала Регина. – Это кто еще кого замучил!

– Тоже верно. А ты как? Готова сегодня выйти сверхурочно? – произнес Репин.

– Конечно, шеф! Уже собираюсь, – ответила Гроссова. – Муж на тренировке, я ему сказала, что сегодня нам в стоматологию доставили оборудование для этих 3D слепков, и нам необходимо его наладить как можно скорее. В общем – все на мази.

– Отлично, детка, – произнес Сэм. – Шампанское у меня в кабинете, в холодильнике. Безалкогольное само собой. Я домой заскочу, помоюсь, переоденусь и к тебе, любимая. Буду как раз вовремя.

– До встречи, – сказала Регина и повесила трубку.

Они встречались уже полгода, с тех самых пор, как Семен открыл свою стоматологию. Заново. После развода.

Регина была блестящей – во всех смыслах – ассистенткой. Ее белоснежный халат и такая же улыбка заставляли пациентов забыть о страхе. Стоматология «Улыбка Сэма» превратилась в их личный театр двух актеров, где вместо софитов горела лампа над креслом пациента.

Бизнес рос как снежный ком. Старые клиенты тащили новых, новые приводили своих родственников. Даже из соседних городов приезжали, наслышанные о волшебных руках Сэма. Он уже подумывал расшириться – арендовать еще одно помещение в этом же торговом центре, набрать персонал. Прибыль позволяла.

Его дочь Лидия – его маленькая принцесса – жила с матерью в Москве и готовилась к поступлению в консерваторию. Деньги на учебу он почти собрал. Почти.

После развода их отношения превратились в минное поле. Каждый разговор мог взорваться болью и обидами. Но Лидия оставалась его якорем в этом мире. Без нее он бы давно пустил себе пулю в лоб или вскрыл бы вены – как в тот вечер после трехдневного запоя, когда он очнулся в пустой квартире. Да, в тот вечер он действительно чуть не наложил на себя руки.

Первое, что он тогда увидел, когда очнулся от пьяного сна – это стены. Белые стены, которые загораживали бутылки, стоящие на столе. Бутылки были везде. Пустые. Десятки. Разные.

Мозг работал как сломанный компьютер. Загрузка. Перезагрузка. Ошибка. Попытка номер два. Имя: Семен. Локация: собственная квартира. Статус: полное дерьмо.

Встать было сложнее, чем запустить ракету на Марс. Ноги не слушались. Тело предавало. Но жажда победила.

Кухня. Кран. Вода. Жизнь постепенно возвращалась.

А потом он зашел в комнату дочери. Пустота. Голые стены. Распахнутые шкафы. Никаких вещей. Та же картина в спальне жены. Даже чертов попугай исчез вместе с клеткой.

Пальцы впились в волосы как когти. Паника накрыла волной. Дыхание превратилось в рваные вдохи. Аптечка. Две таблетки аспирина. Две успокоительного. В горло. Насухую.

Телефон дрожал в руках как припадочный. Три дня. Прошло три гребаных дня с дня рождения Кати. Память – чистый лист. Только пятна алкоголя.

Звонок жене. Тишина. Еще звонок. Сброс. Дочь. То же самое.

Мысли кружились как стервятники. Родители жены. Единственный вариант. Вести машину в таком состоянии – самоубийство. Но такси игнорировало его как прокаженного. Выбора не было.

Фольксваген Тигуан. Последняя модель. Теперь его единственный спутник.

Дорога растянулась как жвачка. Другие водители сигналили как на параде. Он полз как черепаха. Пытался не убиться.

Дверь открыла теща. Ее слова били как пули. Москва. Уехали вчера. Новая жизнь. Консерватория. Проваливай.

Бордюр встретил его как старого друга. Москва. Их мечта. Их гребаная мечта. Или ложь? Или это все Павел? Тот самый ублюдок из ее командировок. Вечно крутился вокруг его жены.

Еще звонок. Молчание. Звонок дочери. «Никогда больше не звони.» Конец связи.

Слезы текли как у сопливого подростка. Взгляд застыл. Время остановилось. Очнулся. Вытер лицо. Встал. Поймал взгляд тещи в окне. Подержал его. Отпустил.

Ярость взорвалась как граната. Кулаки били по машине изнутри. Кровь на приборной панели. На руле. Сигналы клаксона как крики о помощи.

Дорога домой стала кошмаром. Серебристый Лэнд Крузер появился как призрак. Нарушил все правила. Столб приближался неумолимо. Удар. Подушка безопасности. Жизнь промелькнула перед глазами.

Выбрался как зомби. Толпа зевак. Виновника нет. Плевок на капот. Средний палец всему миру.

Двадцать минут спустя он лежал в ванне. В руке бритва. Холодная как его новая реальность.

Когда надежды нет – остается только верить. Когда ты достиг дна – остается только одно: найти свои крылья спасения и попробовать снова взлететь.

Глава 2: «Вечерняя пташка запела – в клюве уж смерть подоспела»

Первое граффити появилось также неожиданно, как сообщение о первом человеке, пропавшем без вести. Никто не придал этому особого значения – просто еще одна надпись на стене. Таких тысячи. Как же мы ошибались.

Они появлялись по всему городу вот уже около четырех лет. Каждое новое граффити – как напоминание о том, что они среди нас. Власти методично закрашивали их, но через неделю-другую символы появлялись снова, словно издеваясь над беспомощностью правоохранительных органов.

Огромная греческая буква Альфа и какая-то каллиграфическая белиберда на арабском под ней. Очевидно, красили по трафарету – быстро, четко, без лишних деталей. Не оставляя ни единого следа или свидетеля.

Сперва по городу даже ходили слухи, что это проклятия на древних языках. Вот же клоуны! А журналисты-недоучки с IQ комнатного растения только подливали масла в огонь: несли околесицу про «мистические символы», пока настоящие психи методично метили территорию. Забавно, как легко люди проглатывают любую чушь, если подать ее под соусом тайных знаний.

Некоторые даже утверждали, что видели, как символы светятся в темноте. Разумеется, все это было вздором – простая шумиха желтой прессы, но люди охотно верили в мистику. Так проще было объяснить происходящее, чем признать существование хорошо организованной группировки в самом сердце города.

Странно, как быстро мы привыкаем к необъяснимому. Сначала загадочные символы вызывали трепет и страх, потом стали частью городского пейзажа, как рекламные щиты или дорожные знаки. Мы научились жить с этим, как живут с хронической болью – она всегда здесь, но ты просто перестаешь ее замечать.

Может быть, в этом и кроется наша главная слабость? В способности адаптироваться к кошмару, принимать его как должное? Мы закрашиваем эти знаки, как закрашиваем свой страх – тонким слоем самообмана, который неизбежно облезает, обнажая уродливую правду.

Первое граффити было неслыханной дикостью, как и тот взрыв в кинотеатре «Планета Кино» годом позже. Событие, перечеркнувшее привычную жизнь города. Черный день в истории Нижнего. День, разделивший историю на «до» и «после». День, когда мы все поняли – спокойное время снова закончилось.

Телевизионные каналы неделями крутили одни и те же кадры: развороченное здание торгового центра, спасатели в оранжевых жилетах, разбирающие завалы круглые сутки, надежда в глазах родственников пропавших.

МЧСники тогда полмесяца работали до изнеможения. Пытались спасти каждого выжившего. Город затаил дыхание в ожидании новостей.

А потом в СМИ появилось то самое сообщение – террористическая организация «Альфа Новый Мир» официально заявила о своем существовании. Они вышли из тени, как актеры на сцену, готовые начать свое кровавое представление.

Сколько их было, никто не знал. Но люди продолжали пропадать. И если сначала исчезали по одному, максимум по два человека в месяц, то сейчас десять человек – это уже привычная «норма».

Они исчезают бесследно. Испаряются и не выходят на связь, оставляя после себя только молчащие телефоны и пустые квартиры.

Еще поговаривают, что у «Нового Мира» есть вербовщики. И выбирают они недовольных и разочарованных, тех, кто в глубине души желал поражения нашей стране в той грандиозной войне в Европе. Цена той победы – были тысячи и тысячи жизней наших солдат.

Как же хорошо, что война осталась позади. Но вот только ее призраки все еще бродят среди нас.

Распознать предателей у спецслужб получается из рук вон плохо. А вот радикалы из «Нового Мира» находят их безошибочно. Говорят, они изучают социальные сети с дотошностью библиотекарей, выискивая потенциальных союзников. Теперь никогда нельзя быть уверенным, что твой коллега по работе в тайне не сотрудничает с ними. Каждый незнакомец может оказаться членом «Нового Мира», каждый друг – потенциальным предателем.

Мы закрашиваем символы, но они появляются снова. Мы усиливаем патрули, но люди продолжают исчезать. Мы ищем логику там, где ее нет, и закрываем глаза на очевидное – мир уже никогда не будет прежним.

Возможно, самое страшное в этой ситуации – это не сами события, а то, как они меняют нас. Мы становимся подозрительными, недоверчивыми. Мы строим стены внутри себя, создаем барьеры между собой и другими, и в этом процессе теряем что-то важное, что-то человеческое.

Такая вот обстановка творится в нашем славном городе. Добро пожаловать в 2031 год, мать его! Милости просим.

Семен Репин стоял в пробке на Березовской улице, барабаня пальцами по рулю своего потрепанного «Фольксвагена». Сквозь грязное лобовое стекло он наблюдал, как на здании администрации Московского района красовалась очередная «Альфа». Коммунальщики на шатких стремянках старательно закрашивали ее серой краской в тон здания. Их движения были механическими, отработанными – они делали это уже сотни раз.

Серая краска медленно поглощала очертания греческой буквы, но Семен знал – это ненадолго.

Глядя на эту бесконечную борьбу с граффити, Репин невольно задумался о тщетности любых попыток противостоять неизбежному. Как и эти символы, боль всегда находила способ проявиться снова, несмотря на все усилия ее скрыть.

Никому не бывало больно поначалу, но, в конце концов, больно становилось всем одинаково. Это универсальный закон жизни, который нельзя обойти или игнорировать, как нельзя игнорировать силу притяжения или ход времени.

А может ли быть иначе в нашем запутанном мире, где каждый день приносит новые испытания и потери?

Трагедии есть в жизни каждого, они затаились в темных углах наших судеб, словно хищники, выжидающие момент для прыжка. Или как террористы – нового взрыва.

Если вашу судьбу не испортила эта погань, значит, скорее всего, вы либо недостаточно пожили, либо вы просто везучий сукин сын. Но везение не может длиться вечно, оно утекает сквозь пальцы, как песок в песочных часах.

А те, кто уже столкнулся с ней лицом к лицу, делятся на два лагеря: первые смирились и приняли ее, подлечили психику и позаботились о разуме (если они того требовали), и живут себе дальше, снова порхая по жизни, как будто ничего и не было. Они научились прятать свои шрамы под маской повседневности, их улыбки стали чуть более натянутыми, но все же искренними.

Вторые же, это те, кто так никогда больше не сможет подняться, и одержать над ней верх. Кто казнит себя каждый божий день, просыпаясь в холодном поту от кошмаров прошлого. Кто постоянно прокручивает в голове каждую деталь тех мгновений, когда их личный мир разделился на «до» и «после». Кому, кажется, уже не суждено обрести покой и стать прежним. Для которых существование превратилось в бесконечное самобичевание с загноившейся раной, терзающей сердце до самого конца их безрадостных дней. И у самых решительных из них совсем не дрогнет рука, когда они выстрелят себе в голову, перережут вены или закинут горсть седативных, что прописал им лечащий врач.

И сейчас, глядя на счастливых людей, идущих по тротуару, Репин пришел к выводу, что вот их-то, точно, вряд ли что-то тяготит. Они улыбались, обнимали друг друга и смеялись, их лица светились той особенной беззаботностью, которая бывает только у людей, не знающих настоящего горя. Их смех звенел в морозном воздухе, как хрустальные колокольчики.

Они ели сладкую вату, похожую на розовые облака, пили кофе из неискоренимых разноцветных картонных стаканчиков с пластиковыми крышечками, от которых поднимался ароматный пар, и держали в руках ленточки с этими дурацкими разноцветными воздушными шариками, качающимися на ветру, как маленькие планеты на невидимых орбитах. Глядя на них, даже можно было подумать, что на улице уже во всю торжествует май.

Неужели все они пережили какую-то трагедию? Совсем не похоже на то. Да к тому же, если это  – правда, значит, что он, Семен Репин – самый слабый человек во всем проклятом мире, потому что не может вот так просто улыбаться, после того, что с ним сделала жизнь.

Семен посмотрел в свое отражение в зеркало заднего вида, где увидел усталое лицо с морщинами возле глаз и горькой складкой у губ. Он попытался скривить губы в улыбке, но получилась лишь скверная карикатура, лишенная даже намека на веселье. Эта гримаса совсем не вязалась с названием «Улыбка Сэма» – пожалуй, самой идиотской вывеской для стоматологической клиники, какую только можно было придумать в этом богом забытом городе.

Нет, все трагедии этих людей, наверняка, еще только впереди, подумал он, мысленно прощаясь, с целующейся парой, вышедшей из арочных ворот парка. Несомненно: их боль пока прячется за углом, поджидая их.

Ведь боль – она неизбежна, как смена времен года или приход ночи после дня. Боль – это испытание, выкованное в горниле жизненных невзгод, но, в конце концов… вместе с тем боль – еще и ваше лекарство, горькое, но необходимое. Иногда просто необходимо пройти через злую сотню ее ипостасей, чтобы обрести и вынести для себя хоть что-то. Хотя бы одну идею, помогающую выжить, за которую ты хватаешься, словно утопающий за соломинку в бушующем море жизни.

Похожа ли эта боль на зубную? Вряд ли. Зубная боль острая и явная, она бьет прямо в нерв, заставляя корчиться от мучений. Но душевная боль – она другая: тихая, глубокая, затаившаяся где-то в самых потаенных уголках сердца. Но одно их объединяет точно: рано или поздно и та, и другая неизбежно настигнут каждого из нас, как настигает старость или смерть.

Вот именно поэтому: никому не бывает больно поначалу, но больно всем одинаково. «Прям как моим пациентам», подумал Репин и включил первую передачу: машины перед ним, наконец-то, зашевелились.

Репин снова повернул голову направо и увидел группу девочек, расположившихся на скамейке у фонтана. Апрельские сумерки окутывали парк серой дымкой, а морозный воздух заставлял их кутаться в шарфы и куртки. Они сидели, болтая ногами в воздухе, и кормили стаю голубей, которые, переваливаясь, собрались у их ног. Одна из девочек, в темно-синем пальто и с огромным портфелем, прислоненным к скамейке, особенно выделялась среди остальных. Она заразительно смеялась, разбрасывая крошки хлеба, и птицы взлетали и опускались вокруг нее, словно живой, переливающийся серым занавес в угасающем свете дня.

Что-то в ее чертах показалось ему знакомым. Эти темные, чуть растрепанные волосы, падающие на плечи, эти выразительные глаза… Репин прищурился. Конечно же! Это была маленькая внучка Баренцевой. Как же ее звали? Он напряг каждую извилину, но так и не смог вспомнить ее имя.

Девочка достала из кармана пальто еще один пакетик с хлебными крошками. Ее подружки уже израсходовали свои запасы, но она, похоже, готовилась к этому заранее. Типичная внучка своей бабушки – такая же предусмотрительная. Репин невольно улыбнулся, вспомнив, как Баренцева всегда носила с собой целую аптечку «на всякий случай».