Запрет совпадения. Телевизионно-фантастическая книжка

– Из метро выходишь в парк, а за парком – зоопарк! – сказал Лёха.

Ванька возился со штативом, Лена что-то писала в записной книжке, и его шутка осталась незамеченной.

– Мам, смотри какие у дяди кеды – смешной паренёк лет десяти в ярко-синих шортах с подтяжками показывал на Никитинские кроссовки. Почему-то лицо мальчика показалось ему знакомым.

– Пошли, не мешай дяде, дядя кино снимает! Извините, – уже обращаясь к Лёхе и неловко смущаясь, проговорила женщина.

Играла радостная музыка типа «Ну-ка солнце, ярче брызни, золотыми лучами обжигай!» Мощный звук шёл из стоящего неподалёку радиоавтобуса. Иногда музыка затихала, и хорошо поставленный голос диктора сообщал «Дорогие горожане! Сегодня и завтра вход на станцию бесплатный! В честь всенародного праздника!»

– Ну да, а когда её закрыли, был всенародный траур! – мрачно пошутил Лёха.

– Всё, работаем! – Лена была очень серьёзной.

Лёха нажал кнопку записи. Камера застрекотала.

– Держи! Надень, а то оглохнешь! – заорал Ванька, протягивая наушники, и всунул штекер в разъём камеры.

В наушниках играла спокойная музыка. Лёха удивлённо посмотрел на Ваню, тот показал большой палец.

– Лёшенька, – сказал вдруг Ленкин голос – сними общак, а потом крупнячки. Плакаты тоже можно. Короче, снимай всё, что интересное увидишь.

– Крупняки-то зачем? – спросил Лёха и осёкся. Ленка была метрах в двадцати от него, и слышать вопроса не могла.

– А это друзья заказчика! – как ни в чём не бывало ответил голос Сергеевой – я тебе по ходу буду говорить, что снимать.

Лёха снял с десяток персонажей, снял мужика в шляпе, перерезающего красную ленточку, потом детей, читающих стихи и аплодирующую им толпу.

– Достаточно, идём внутрь – скомандовала Лена.

Лёха выключил камеру, и они стали пробираться ко входу в вестибюль. Народ почтительно расступался. Вестибюль пах ремонтом. Всё вокруг блестело и искрилось. Хотя особенно нового Лёха ничего не заметил. В вестибюле тоже играла музыка, звонкий голос читал стихи:

Петербургский метро,мы и в будни, и в праздник с тобой!Безотказность твоянам как в море спасательный круг.Знаем мы,что в любую погоду при власти любой,Ты надежен и точен,как верный, испытанный друг!Не представить, метро, без тебягород наш над Невой.Мы в твоих поездахпо тоннелям подземным спешимНа работу, на отдых,к друзьям и обратно домой.Ты связал воедино все то,чем живем мы и чем дорожим!

Лёха взвалил на плечо камеру и нажал запуск. В замкнутом пространстве треск камеры прозвучал, как бесконечная пулемётная очередь. Поискав взглядом Лену, он заметил, что она жестами просит его надеть наушники.

– Спасибо, что напомнила, я думал мозг разорвёт!

– Не за что! Лёш, сними, как народ проходит через турникеты, и едем встречать поезд.

– Ленка, я читал, что они собирались что-то расширять, эскалаторы добавлять – сказал Лёха, когда они уже ехали вниз – а тут, похоже, только помыли и покрасили. Лампы вон только поменяли, хотя старые, мне кажется, лучше светили! – Он навёл фокус на проезжающую мимо лампу.

Когда они спустились, на станции уже было полно людей, и Лёха с большим трудом смог найти удачную точку для съёмки прибывающего состава. Ванька установил штатив, водрузил на него камеру и в этот момент из тоннеля появился поезд. Почти полностью закрывая обзор машинисту, на кабине висел транспарант «На метропоезде – в светлое завтра!». Вагоны были раскрашены в два цвета. Верхняя часть – светло-зеленая, нижняя – синяя. Между ними шла выпуклая красная полоса.

– Эти бы бабки, да в мирных целях – с грустью произнёс Лёха – Это ж надо – целый состав перекрасили!

Поезд остановился, двери открылись, и люди стали заходить в вагоны.

– «Горьковская», следующая станция «Невский проспект» – донёсся слабый голос диктора, пойманный видимо Ленкиным микрофоном. Вслед за ним заговорила Сергеева – Лёш, ты в кабине поедешь, с машинистом.

Выключив камеру и сняв наушники, Лёха стал пробираться к первому вагону.

– Пап, а мы, правда, под рекой поедем? – мальчик дёргал за рукав, стоящего рядом мужчину.

– Да, сынок, под Невой поедем! Прямо на другой берег!

– Я не боюсь! – с достоинством произнёс малыш и покрепче взялся за отцовскую руку.

Зайдя в кабину, Лёха вежливо поздоровался с машинистом, и предварительно надев наушники, включил камеру. Машинист неодобрительно посмотрел на Никитина и повернул какой—то рычаг. Поезд тронулся и быстро набрал ход. Лёха, прильнув к видоискателю, как зачарованный наблюдал за тем, как из глубины тоннеля на них набегала темнота и растворялась в прожекторе головного вагона. Неожиданно резко рельсы пошли под уклон. Поезд опять стал разгоняться.

– Под Неву пошли! – донёсся далёкий голос машиниста – Михалыч!

Лёха выключил камеру, снял наушники.

– Простите, что?

– Я говорю – Михалычем меня зовут!

– Алексей.

– Под Невой идём, ещё метров пятьсот, и в гору поедем, ну наверх то есть.

– Я своим треском не очень Вам мешаю?

– Да я, к грохоту привыкший, снимай, если надо! Мне вот эта ерундистика больше мешает, – машинист ткнул пальцем в висевшую за стеклом кабины тряпку-транспарант.

– Спасибо! – Лёха включил камеру и поспешно натянул наушники.

За оставшееся время он успел снять мелькавшие стены тоннеля, несколько разных по крупности планов машиниста, руки, лежащие на рычагах управления. И в тот момент, когда Леха пристроил камеру за головой Михалыча, поезд въехал на станцию «Невский проспект». Получилось очень красиво. Особенно переход из темноты в освещённую станцию.

– Лёш, мы выходим – раздался голос Лены.

– Ещё раз спасибо! – сказал Лёха Михалычу.

– Смотреть-то где? – крикнул тот, но Никитин его уже не слышал.

Когда они вернулись на «Горьковскую» и поднялись наверх, на улице перед входом уже никого не было. Уехал радио автобус, оцепление сняли и студийный «газик» ждал их напротив вестибюля.

– Вань, закинешь камеру? Я пешком пройдусь, мне ж тут рядом – попросил Лёха.

– А деньги ты не хочешь получить?

– Сразу? – удивился Никитин

– Вообще-то обещали сразу – неуверенно протянула Лена.

– Так что пройдёшься пешком от студии – засмеялся Иван.

* * *

Денег, конечно, не дали. Ленка куда-то позвонила, ей что-то ответили, и она беспомощно развела руками.

– Ну, извини! Хочешь, я кассету на монтаж закину, и пойдём, поедим?

– Давай, – Лёха вспомнил про холод в пустом холодильнике – хоть не зря сюда тащился.

– Я быстро!

Зазвонил телефон. На дисплее высветилось «Альбинос».

– Да, Сань!

«Альбиносом» Лёха придумал называть соседа Сашку ещё в школе. Это было вольное сокращение от Александра Борисовича Носова. АлБоНос или Альбинос – так звучало привычнее.

– Ты куда пропал? Я звоню, труба вне зоны действия. Второй день.

– А когда ты звонил?

– Вчера, сегодня. Час назад.

– А, так это я в метро был. А вчера не знаю… А что стряслось-то?

– А что это ты на метро ездишь? Ты же теперь вроде бы как автомобилист!

– Я не ездил, я снимал! Ты не поверишь, с тех пор как мы купили «Москвича», и ты пригнал мне его во двор, я не то, чтобы ездить, я его не открывал ни разу – признался Лёха.

– Слушай, а я чего тебе звоню-то. Мать просит завтра с ней на кладбище к деду съездить. А это у чёрта на куличиках. Ты нас не отвезёшь? Мы там недолго. Заодно и прокатишься. Ты завтра не работаешь?

– Пока нет, – как-то неуверенно произнёс Лёха.

– Ну и отлично! Часиков в одиннадцать нормально?

– Нормально.

– Ну, давай! – Альбинос повесил трубку.

* * *

– Хочешь, посмотреть, что наснимал? – спросила Ленка, когда они вышли из столовой.

– Пошли, только недолго, я ещё в магазин хотел зайти – ты ж мой холодильник видела!

У монтажки курил Серёга Пичугин. Никитин его не знал, но те, кому довелось с ним поработать, говорили, что он очень ворчливый, но при этом талантливый и сообразительный парень.

– Минут пять ещё считаться будет – сообщил он, увидев Лену – кто это тебе так наснимал?

– «Так», это как? – подходя к ним, спросил Лёха.

– Талантливо, но много! Ты что ли? – он протянул руку – Сергей!

– Алексей.

– Я там эффектов понавешал, если комп не сдохнет, должно неплохо получиться!

– Ты что, уже склеил? – удивилась Лена.

– Нет, нарезал так просто, по ощущению. Пошли, я думаю, что уже готово.

– Ни хрена себе! – Лёха был потрясён. Изображение было чёрно-белым. Оно мерцало и иногда подёргивалось. Экран пересекали хаотически двигающиеся полосы. Было полное ощущение, что плёнку отсняли лет двадцать назад, потом лет десять крутили каждый день, а потом она ещё столько же пылилась на архивных полках.

– Талантливо! А на фига?

– Кто платит женщину, тот её и танцует! – с грузинским акцентом сказал Пичугин.

– Соколов будет счастлив – Лена улыбнулась.

– Соколов – это кто?

– Заказчик. Ладно, Лёш, ты иди, мне ещё закадровый текст писать. Я тебе позвоню!

– Я надеюсь, в дверь?

– Как получится!

– Лен, если будешь опять звонить в дверь, то лучше вечером – попросил Лёха.

– Иди уже, остряк! – Лена взяла в руки микрофон.

* * *

На экране плазменной панели сменялись смонтированные и обработанные планы открытия «Горьковской».

– Молодцы! – Соколов выключил телевизор, и повернулся к Сергеевой – То, что нужно! А чья идея снять из кабины?

– Моя! – Лена гордо улыбнулась.

– Ты соображаешь, что делаешь? – неожиданно заорал Соколов – Это же контакт! Они же могли начать разговаривать!

– Они разговаривали… – тихо проговорила Лена.

– Что-о-о?!

– Они разговаривали – голос Сергеевой дрожал – но я контролировала ситуацию.

– Что ты контролировала? Как? А если бы…

– Дёрнула бы стоп-кран! Я рядом специально встала.

– Детский сад!

– Но ведь материал…

– Да плевать мне на материал! Ну и о чём они говорили?

Лена передала разговор Никитина и машиниста Михалыча.

– Странно, значит, нам повезло… – задумчиво произнёс Соколов.

– Ну, и слава богу – Лена облегчённо вздохнула.

– Нам повезло, а не тебе. Ты отстранена от выездов!

– Владимир Михайлович…

– На месяц! Всё, ты свободна!

2 июля 2009 года

Общий план.

Концертный зал старого ДК. Камера поднимается из-за спин слушателей. На сцене известный бард. «Изгиб гитары жёлтой ты обнимешь смело».

Средний.

Бард продолжает петь: «Струна осколком эха пронзит слепую высь».

Крупные планы слушателей.

В зале одни мужчины. Их лица суровы и некрасивы. «Качнётся купол неба, большой и звёздно-снежный».

Крупный, с отъездом до общего.

Камера отъезжает и становится видно, что люди одеты в одинаковую одежду с номерами на груди – концерт происходит в тюрьме. «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»

Лёха открыл глаза. «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!» – повторил радио-будильник. Никитин с головой укрылся одеялом, но в этот момент, перекрикивая барда, раздался мерзкий звук зуммера, срабатывающего через три минуты после радио. Он резко вскочил и выключил ненавистное устройство.

– К чему этот сон? – спросил себя Лёха, делая ударение на слове «этот», и отправился в ванную.

После вчерашнего похода в магазин холодильник был полон, и умывшись, впервые за последних несколько дней Никитин плотно позавтракал. Потом он закурил и набрал номер координатора.

– Танюш, привет! Это Никитин. Посмотри, что у меня завтра стоит.

– Музыкалка – через минуту ответила Полякова – в первой студии. С семнадцати тридцати.

– Что за музыкалка?

– Какая-то бардовская тусовка – как здорово, что все мы здесь…

– Понял – оборвал её Лёха – Я так почему-то и подумал!

Сон в очередной раз не подвёл. Можно было бы и не звонить. Он оделся и вышел на улицу. Рядом с «Москвичом» уже стоял Альбинос.

– А где мать? – вместо приветствия спросил Лёха.

– Сейчас спускается – ответил Сашка – ты давай, заводи.

– Куда ехать-то?

– На Волковское.

– Далековато…

– Я думал, тебе только в радость будет – покататься-то!

– Так мне в радость – Лёха завёл «Москвич» и лихо подрулил к подъезду. – Здрасьте, тёть Нин!

– Лёш, я не хотела тебя напрягать, это Сашка – заизвинялась Нина Ивановна, садясь на заднее сиденье.

– Пристегните ремни! Мы начинаем нашу экскурсию на ретроавтомобиле! – объявил Никитин, и они выехали со двора.

– Вот видишь, Сашка, молодец какой Лёша. Уже и машину купил, а ты всё со своими компьютерами носишься. Никакой пользы!

– Мам, я не ношусь, я программы пишу – обиделся Альбинос.

– Писатель… Взял бы его Лёш, хоть провода таскать.

– А что, и возьму! Сань, пойдёшь ассистентом?

– Издеваешься? Я, между прочим, высококлассный программист.

– Трепло ты высококлассное – в сердцах сказала Нина Ивановна.

– Лёх, мы недолго – сказал Альбинос, когда они подъехали к кладбищу.

– Да я с вами пройдусь, что мне тут сидеть.

Они прошли мимо церкви, вышли на центральную аллею и, пройдя метров двести, свернули на узкую тропинку.

– Вот здесь – Нина Ивановна показала на ухоженную могилу. – Надо же, как за месяц всё заросло.

– Лёх, сходи за водичкой – Сашка протянул Никитину пластиковую бутылку – там, около церкви есть кран.

Лёха набрал воду и уже собирался идти назад, как что-то внезапно привлекло его внимание. Он абсолютно точно был на Волковском первый раз, но в окружавшем его пейзаже он почувствовал что-то смутно знакомое. Никитин посмотрел вокруг. Церковь, кресты, ржавый водопроводный кран, баки с мусором, несколько памятников у главной аллеи. Стоп! Памятник. Лёха присмотрелся внимательнее. Мозг, привычный к восприятию окружающего мира исключительно телевизионными планами, подсказывал ему, что эту картинку он уже когда-то видел. Но где и когда? Памятник, как памятник. В окружении таких же молчаливых надгробий. Полустёртый рисунок. Облупившаяся краска на оградке. Лёха, не отводя глаз, отошёл к стене церкви, потом быстро пошёл в сторону могилы. Получилось что-то типа медленного наезда. И этот наезд он точно уже когда-то видел.

«Гавриленко И. И. 1959—1988» – было написано на могильной плите. С памятника на Никитина улыбаясь, смотрел позавчерашний депутат. Точно. Эту самую картинку Лёха и видел в Ленкином сюжете за секунду до выключения телевизора. Рука сама потянулась за телефоном.

– Ленка, привет! А как зовут Гавриленку?

– Какую Гавриленку?

– Ну, депутата, которого мы снимали?

– А, Гавриленко! Иван… Игорь Иванович – немного подумав, ответила Лена.

– И.И. – задумчиво произнёс Лёха.

– Ну да, И.И., а почему ты спрашиваешь?

– Лен, я тут на Волковском. Какая-то ерунда. Тут написано, что Гавриленко И. И. умер ещё в восемьдесят восьмом.

– Тьфу, напугал! Это… это его отец, он тоже депутат был, Иван Ильич Гавриленко – тоже И.И.! Его убили действительно в восемьдесят восьмом.

– А-а-а! – протянул Лёха – А я смотрю – одно лицо!

– Да, они, правда, очень похожи. Мы у него интервью и брали по поводу отца. Он особо ничего не помнит, ему тогда лет десять было, но говорит хорошо!

– Да, я помню: «исходя из максимально возможной широты узкого направления» – процитировал Лёха.

– Ну что ты застрял – за спиной раздался голос Альбиноса – мы уже всё сделали, воду только ждём!

– Я перезвоню – сказал в телефон Лёха и повесил трубку. Он протянул бутылку приятелю и ещё раз взглянул на памятник – Я вас у машины жду!

* * *

Никитин влетел в квартиру и включил ноутбук. Пока компьютер грузился, он сходил на кухню, налил себе кофе и сделал бутерброд. «Гавриленко И. И.» – набрал Лёха в поисковике и нажал ввод. Через секунду компьютер выдал несколько страниц ссылок. Никитин нажал первую. «Гавриленко Иван Ильич. Родился в 1959 году в г. Харькове. Журналист. Депутат Ленинградского Совета Народных депутатов. Занимался вопросами средств массовой информации. Погиб в 1988 году в Ленинграде в результате покушения». Следующий десяток ссылок выдал похожие сведения. Никитин набрал «Гавриленко Игорь Иванович» и снова нажал ввод. На это раз ссылок было значительно меньше, и через пять минут Лёха выяснил, что тридцатилетнего человека с таким именем нет, тем более среди нынешних депутатов.

– Сань… – Никитин набрал номер Альбиноса

– В ассистенты не пойду!

– Да я не то… Скажи, пожалуйста, может быть так, чтобы человек был, а через поисковик его нельзя было бы найти?

– Он кто? Джеймс Бонд?

– Нет, он депутат.

– Тогда вряд ли… – Сашка задумался – Хотя, чёрт его знает! Ты год рождения знаешь? Я по базе пробью!

– Ну, скажем, с семьдесят пятого по восемьдесят третий – подумав, ответил Лёха – Гавриленко Игорь Иванович.

– Я перезвоню – Альбинос повесил трубку.

Лёха закурил. Странно. Ленка разговаривала с ним спокойно. Когда он спросил, как звали депутата, ответила сразу. Или не сразу. Да, чуть задумалась и ответила. Зазвонил телефон.

– Результат, однако, неоднозначный – проговорил в трубке голос Альбиноса.

– Это как?

– Короче, нет такого чувака. Нигде.

– А почему тогда – «неоднозначный»?

– Ну, если бы был такой, то это значит – однозначно. А если нет, то это значит, что или нет такого, или он есть, но компьютер не нашёл.

– То есть, в твоих базах его нет… А что за базы?

– Тебе об этом лучше не знать!

– Хорошо, а можешь выяснить про детей?

– Что про детей?

– Ну, был человек, у него были дети…

– Ну? И что за человек?

– Гавриленко Иван Ильич, пятьдесят девятого года рождения.

– Сейчас, не вешай трубку – Сашка застучал клавиатурой. – Ага, есть… Дочь, Гавриленко Мария Ивановна, семьдесят восьмого года рождения. Тут и фотка есть. Хорошенькая!

– Не сбрасывай, я сейчас зайду, посмотрю!

– Только быстрее, я уходить собираюсь! – Альбинос нажал отбой.

Лёха снова закурил и набрал номер Сергеевой. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

– Странно всё это – задумчиво проговорил Никитин.

* * *

Сашка жил в соседнем подъезде. Поднявшись на пятый этаж, Лёха позвонил. Дверь открылась, и в нос ударил едкий запах краски.

– Проходи, у меня в комнате ремонт – объяснил Альбинос, – я пока у отца в кабинете обитаю.

Стены альбиносоотцовского кабинета были сплошь заставлены шкафами с книгами. В углу стоял массивный кожаный диван. У окна – не менее фундаментальный письменный стол, на котором в окружении беспорядочно разбросанных бумаг, сиротливо расположился Сашкин ноутбук. На экране светилась страничка с несколькими строчками и фотография достаточно миловидной девушки. «ГУВД Санкт-Петербурга» – прочёл Лёха в нижнем углу экрана.

– Ого! – удивлённо воскликнул он.

– Так, ты этого не видел! Окей?

– Я к тебе даже не заходил! А учился в параллельном классе. И вообще, мне всё – параллельно!

– Ну и отлично, ну и проваливай! – Сашка выключил ноутбук и закрыл крышку. За ноутбуком стояло несколько фотографий в старинных рамках.

– Это кто? – спросил Лёха, уставившись на одну из них.

– Где? А, эта? Это отец.

– А он, какого года?

– Ты что, больной? Ты ещё спроси, не сын ли он твоему Гавриленке!

– Какого года твой отец? – медленно повторил свой вопрос Лёха.

– Пятьдесят третьего. И что?

– И ничего – также медленно ответил Никитин, не отрывая взгляд от фотографии десятилетнего мальчика в шортах с подтяжками. «Мам, смотри, какие у дяди кеды» – прозвучал в голове далёкий голос.

– Лёх, мне идти нужно, извини!

– А у тебя отец… питерский?

– Чикагский! Какой же ещё, конечно, питерский! Коренной Ленинградец. Пошли, я уже опаздываю!

3 июля 2009 года

Средний план из окна квартиры во двор.

По тёмному двору движется фигура человека.

Средний план.

Человек останавливается, воровато озирается.

Крупный план.

Рука отпирает дверь автомобиля.

Средний план.

Капот машины, соскочив с замка, приоткрывается на несколько сантиметров.

Средний план из окна квартиры во двор.

Человек открывает капот.

Крупный план.

Ноги в домашних тапочках бегут по ступенькам.

Общий план на дверь подъезда.

Из подъезда в трусах и тапочках выбегает Лёха.

Средний, глазами Лёхи.

Резкая смазка вправо. Камера останавливается на открытом капоте «Москвича». Смазка влево. Человек, согнувшись под тяжестью, бежит из двора.

Общий план сверху.

Лёха догоняет человека.

Крупный.

На асфальт падает автомобильный аккумулятор.

Крупный.

Рука человека бьет Лёху в живот.

Общий, сверху.

Человек убегает.

Средний.

Лёха поднимает аккумулятор.

Средний.

Никитин подходит к «Москвичу».

Средний, глазами Лёхи.

Наезд на открытый капот. Аккумулятор на месте. У стоящего рядом автомобиля срабатывает сигнализация. Бип-бип-бип-бип…

Лёха соскочил с кровати и выбежал на балкон. Во дворе надрывалась и моргала габаритами стоящая рядом с его «Москвичом» иномарка. На часах было семь утра. Никитин закрыл балкон, снова лёг и укрылся с головой. Звук прекратился, но сон уже не шёл. Лёха встал, позавтракал и вышел во двор.

– Ты что в такую рань? – из соседнего подъезда появился Альбинос.

– А ты?

– Я – нормально, мы с девяти работаем! «Подвезёшь?» – спросил Сашка, подходя к «Москвичу».

– Легко!

– А какого он года рождения? – съязвил Альбинос – Дай прокатиться!

– Вэлком! – не ответив на шутку приятеля, Лёха поковырялся ключом, открыл дверь и сделал приглашающий жест рукой. Сашка осторожно сел на водительское сиденье.

– Дай-ка ключи – Альбинос взглядом поискал замок зажигания.

Замок оказался на торпеде.

– Странная конструкция – он повернул ключ. «Москвич» не отреагировал.

– Не фурычит… – протянул Сашка. Похоже, аккумулятор сел. Или контакт.

– Дёрни капот, теоретик!

– Я еле нашёл, куда ключ вставлять – Альбинос вылез из машины – сам дёргай!

Лёха пошарил где-то под торпедой. Замок сухо щёлкнул, капот открылся. Никитин заглянул внутрь.

– Он у тебя не сел, он от тебя ушёл! – сообщил Сашка из-за спины.

Часть подкапотного пространства действительно была подозрительно пустой. Там же висели два толстых провода с зажимами.

– Опять в руку!

– Что опять? – не понял Альбинос.

– Потопали на метро, говорю – Лёха со злостью захлопнул капот.

– Ты куда? – спросил Сашка, когда они вышли из двора, и Лёха повернул налево.

– На метро!

– Ты что? «Горьковская» уже почти год, как на ремонте!

– Открыли уже.

– Да ладно, – Альбинос не поверил, но послушно повернул за Лёхой.

– Я позавчера открытие снимал – объяснил Никитин.

– Лёх, я со вчерашнего дня всё хочу спросить – у тебя всё нормально? – спросил Сашка, когда они, подойдя к Горьковской, упёрлись в строительный забор.

– Похоже, нет… – неуверенно протянул Никитин.

– Давай проверим! Какого ты года рождения? – Альбинос ткнул приятеля в грудь и захохотал.

* * *

В одиннадцать утра на студии было тихо и пусто. В курилке монтажного коридора на подоконнике сидел Пичугин.

– Привет! – поздоровался Лёха, – ты с кем сегодня монтируешь?

– С детской редакцией. Вот сижу, как дурак, жду! У них режиссёр всегда опаздывает. Живёт рядом, у Петропавловки. А просыпается, только когда пушка бабахает. В двенадцать. Только к часу и появляется.

– А Ленка?

– Сергеева? Да нет, сегодня спецов вроде бы нет…

– Слушай, я хотел тебя спросить про тот материал… ну, про метро. Часто так обрабатывать приходиться?

– Ой, а что это случилось? – не ответив Лёхе, глядя куда-то ему за спину, удивлённо воскликнул Пичугин, – у пушки часы перевели?