Небоевые потери

Через некоторое время из пленников осталось трое. Олег из Челябинска, который был вместе с ними, сказал, что куда—то увезли. Выкупили? Перепродали? Вовка не знал.

Ахмет почти не появлялся. Однажды за Вовкой с Бобровым никто не пришел. Слышали далекую стрельбу. Внутри появилась какая—то радость: «Вдруг! Наши!». Но потом всё стихло. При каждом незначительном шуме звуки казались похожими то на русскую речь, то на звук двигателя какой—нибудь бронетехники, то на команды какого—то командира. Но они были только в воображении.

Рано утром дверь сарая отворилась, на пороге появился тот седобородый мужик. Вовка переглянулся с Бобровым. Зачем—то поздоровался, машинально и глупо. Тот ничего не ответил, только показал рукой, чтобы шли за ним. Он привел их к яме, которую они рыли. Она была уже перекрыта бревнами.

– Засыпайте сверху, – распорядился он, – сначала глиной, потом камнями.

Мужчина повернулся к ним спиной. Бобров бегло взглянул на Вовку, присел и взял камень. Хотел ли он ударить мужика, Тонков не знал, только толкнул Боброва. Тот свалился на руку, выругался. Седобородый резко оглянулся. Буквально врезался глазами в Боброва.

– Осторожно! – Тонков протянул Боброву руку.

– Да пошел ты! – прошипел Бобров. Встал, отряхнулся.

Мужик недоверчиво посмотрел на Вовку и пошел прочь. Они остались одни. Долго стояли, не понимая, что дальше делать, работать, бежать? Оцепенение, как если бы после громкого продолжительного шума резко воцарилась полная тишина. Сознание ещё не понимало, что их никто не держит.

– Какого ты меня толкнул? – возмутился Бобров.

– Зачем тебе этот грех брать на душу. Вон, никого нет, беги куда хочешь.

– Тоже мне, святоша, блин…

Они постояли еще некоторое время, смотрели во все стороны, опасаясь, что за ними наблюдают и специально проверяют, убегут или нет. Вовка повертел головой и сел, где стоял, на камни, обессилив от постоянной тревоги и страха.

– Ты чо сел?! Давай, вставай, рвем отсюда, Тонкий!

– Куда?

– Да, ладно, «Тонкий», опупел, что ли?!

– А поймают?

– Тогда и думать будешь. Зассал, что ли?!

Тонков поднялся и стал засыпать бревна глиной.

– Тонкий, ты меня слышишь?! – Бобров схватил Вовку за рукав и всматривался в его глаза.

– Сань, ты сам, если хочешь – беги. Я думаю, что мужик не зря нас оставил одних. Да и сарай не такой, из которого нельзя сбежать. В лучшем случае вернёшься сюда же. А в худшем – по дороге шлёпнут.

– Да ладно, умный! – Бобров задумчиво оглянулся по сторонам.

Немного постояв и не сумев побороть сомнения, стал тоже бросать глину.

Скоро бревна скрылись, а когда засыпали камнями, можно было вообще не различить, что тут вырыта землянка.

– Ну и что дальше? Самим возвращаться? – Бобров сидел на камне и швырял в раздумьях мелкие камешки.

– Подождем…

Вовке вдруг почудилось, что откуда—то издалека, чуть слышно донёсся звук БМП. Он насторожился.

– Что ждать?

– Тихо! – оборвал он Боброва, – Слышишь?!

Бобров встал и повернулся лицом в сторону, откуда доносился шум.

– БМП! Да, ладно… Тонкий! БМП! Точно! Не одна, колонна! Наши! Бежим!

Радостный и одухотворённый вид Боброва отбросил Вовкины сомнения о побеге. Наши! Они были не далее двух— трёх километров. И всё! Конец их мучениям! Конец их плена! Прав был Бобёр, прав! И если бы не его нерешительность, были бы уже у своих.

Бобров побежал первым. Вовка, задержался, словно уговаривал свои ноги не желавшие бежать и сомневающиеся в успехе. Но вскоре побежал следом. Откуда-то появились боевики, человек около десяти. Двое схватили Боброва, несколько раз ударили ногой и прикладом. Тот обмяк. Вовка остановился и испуганно смотрел на товарища, которого волокли к землянке.

– Лезь в яму, пошёл! – «чех» сзади больно толкнул Вовку и показал в сторону лаза в землянку, которую они недавно накрыли.

Он спрыгнул. Следом за ним в землянку спустились боевики, толкая перед собой Боброва. Их усадили в дальний угол. Боевики тихо переговаривались между собой. Шум колоны был уже слышан отчетливей. Чувствовалось, как дрожит земля. Бобров шмыгал носом. У него, вероятно, текла кровь. Колонна остановилась и были слышны отдельные выкрики солдат.

В тёмной землянке раздались лязги затворов. Кто-то произнес: «Аллах акбар». Голоса повторили. Тонков напрягся. Понял, если что, они сдаваться не будут. Он вслушивался в крики, пытаясь распознать чей—нибудь знакомый голос.

– Проверь справа! – приказал кто—то наверху. Достаточно было громко крикнуть и голос бы услышали. Сердце стучало в мозг. Но было и слышно напряженное сопение боевиков, готовых в любую минуту открыть огонь. Они, как будто тоже подумали об этом и закрыли руками рты Вовке и Боброву. Тонкову показалось, что и крикнуть бы он толком не смог. Горло пересохло, а язык присох к нёбу. Разве что прохрипел бы, но крика бы не вышло. Звуки моторов и голоса удалялись. Какое-то время сидели тихо. Потом один из чеченцев что—то буркнул и осторожно вылез из ямы. Прошло ещё некоторое время. Раздался возглас, по-чеченски. Боевики зашевелились стали вылезать один за другим. Вовка с Бобровым остались сидеть в землянке. Прошло минут десять.

– Пошли, посмотрим, что там, – Бобров не спеша подошел к лазу, глядя вверх.

Он не успел договорить, как в землянку спрыгнули несколько «чехов» и стали беспорядочно бить их. Вовка закрывался руками. Их выволокли наверх и потащили к сараю. Из всего, что Тонков мог разобрать, он понял слова «Ахмет» и часто повторяемое – «айна».

«Айна, что такое „айна“?» – думал Вовка. Ему было не понятно, откуда у боевиков такая агрессия, ведь они сидели тихо, без провокаций. Что случилось и почему они так обозлились, Вовка не понимал.

Их затащили в сарай и привязали одного к другому.

– Если бы ты сопли не жевал, уже у своих были бы, – злился Бобров, когда их оставили одних.

– Не успели бы…, – пытался оправдаться Тонков.

– Да, ладно… теперь сиди, наслаждайся, идиот. Ммм, – стонал Бобров от злости.

– Чего они взбесились?

– Наши, по ходу, девчонку ихнюю… того, – Бобёр дёрнул головой.

– Да брось ты… она же совсем пацанка.

– А чего они тогда так?! Сейчас бы мне автомат, я бы их всех уложил, и девку эту…

– Её—то за что?

– Да все они…, – Бобров не договорил, только стиснул зубы.

Утром Вовка вздрогнул от того, что стукнула дверь, проснулся. Зашевелился и Бобров. Болели и пекли ссадины на лице. В сарай зашли несколько боевиков и вытащили их в связке на улицу. Они сидели на земле, прижавшись спинами друг к другу. Вокруг стояли боевики. Вовка поднял голову и увидел Ахмета. Он стоял и глубоко вдыхал раздутыми ноздрями воздух, пожирая того глазами. Тонков испугался. В следующую секунду Ахмет схватил его за волосы и задрал ему голову. Вовка набрал воздух, словно это был его последний вздох. Затылком почувствовал затылок Боброва и тепло от его спины. Ахмет вытащил нож. Вовка весь сжался, закрыл глаза, поняв, что он их уже не откроет никогда. Всё тело свела судорога. Мысли, воспоминания, обрывки фраз, мелькание лиц, запахи детства, глухонемые жесты матери, теплое молоко, запах машинного масла – всё перемешалось и прокатилось, превратилось в точку, со звоном, будто ударили по камертону. Тон—н—н—н—н… Звук словно завис над ним.

«Ахмет!» – прозвучало сухо, как выстрел. Дальше были ещё какие-то слова, но их Вовка не понимал, только опять услышал: «Айна». Говорил седобородый. Рука, сжимавшая волосы, неспеша ослабила хватку и отпустила Вовкин чуб. Он открыл глаза и увидел, летящий ему в лицо ботинок. Он больно ударился об затылок Боброва и сознание стало растекаться.

Очнулся уже он в сарае один. Куда делся Бобров, он не понял. За длительное время, пока был связан, смог первый раз дотронутся до своего затылка и лица, которые ныли и болели. Распухший нос, с запекшейся кровью, еле пропускал воздух. Он подумал о Боброве.

Каждый день Вовка надеялся, что откроется дверь сарая и в него войдет или внесут Боброва, пусть избитого, но живого. Дни проходили, а Бобров так и не появился. Чтобы не сойти с ума, Вовка работал до изнеможения, потом падал и крепко спал. Так прошла неделя, затем другая.

Айна

Ахмет со своим войском появлялся всё реже. Седобородого мужика, которого Вовка называл «Хсамда», как его называли боевики, звали Исмаил. Только потом он понял, что это обращение к хозяину. На вид ему было лет шестьдесят пять, немного хромал, но спину всегда держал прямо и в любую погоду ходил в папахе. Вовке казалось, что в ней он и спал.

Айна – так звали ту девочку, которую видел Вовка во дворе. Из дома она выходила редко, но когда появлялась, Вовка останавливался, смотрел на неё, а она, наоборот, пыталась прошмыгнуть незамеченной, прятала взгляд и скрывалась в доме.

Ближе к июлю, Вовка возился во дворе, укладывая дрова под навес, когда услышал звук приближающейся машины. Остановился, посмотрел на Исмаила. Тот привстал со своего излюбленного места. Когда услышал чеченскую речь, успокоился и сел на место. Машина остановилась напротив. Из кузова выскочили несколько человек и стали что—то стаскивать. К Исмаилу подошёл один из «чехов», которого Тонков видел раньше. Он всегда появлялся вместе с Ахметом, словно его тень. Звали его Иса. Наклонившись и коснувшись рукой плеча Исмаила, с почтением и трагическим видом что—то ему говорил. Исмаил встал, выпрямился и, торжественно посмотрел на машину. Из кузова вытащили тело Ахмета. Вовка сразу его узнал по необычным камуфляжным штанам каких—то иностранных войск. Тело положили на скамейку. Из дома выскочила женщина и начала в голос рыдать и причитать. Вместе с ней вышла и Айна. Закрывши руками лицо, она вздрагивала всем телом, но голоса её было не слышно. Боевики стояли, понуро опустив головы.

Исмаил посмотрел на Вовку и махнул рукой, что бы тот скрылся. Тонков побрел в свой сарай. Тело Ахмета унесли в дом. Через какое—то время к дому стали подходить односельчане. От непрерывного воя и плача, как женщин, так и мужчин, у Вовки переворачивалось всё внутри. Он не понимал, как суровые на вид мужчины рыдали, как дети – безутешно, навзрыд, не пряча и не стесняясь своих слёз. Он закрывал уши ладонями, но было тщетно. Звук немного заглушался, но особенно высокий тон голоса одной из женщин, будто крючком цеплял за кишки и пытался вывернуть их наизнанку.

Через какое—то время плач усилился. Вовка выглянул в окошко и увидел, что из дома люди вышли на улицу и вынесли на носилках, устланные ковром, тело Ахмета и накрытое чёрной буркой. Тело пронесли в центр двора и положили на землю. Его обступили вокруг плотной толпой. Затем, один за другим начали произносить речи. О чём они говорили, Вовка мог только догадываться. Вероятно, говорили о том, каким Ахмет был замечательным человеком, любящим сыном и храбрым воином и защитником. А Вовка злорадствовал. Смеялся и ликовал в душе, и жалел, что Саня Бобров так и не дождался этого момента. Когда все речи были сказаны, тело подняли и понесли со двора. Похоронная процессия состояла из одних мужчин. Женщины, дойдя до ворот, остановились и продолжали сопровождать тело только своим плачем.

Когда Вовка заметил Айну, ликование постепенно утихло. Он с жадностью всматривался в её красивое и скорбное лицо и сам того не желая, ему почему—то стало жалко её. Не Ахмета – её. Он даже смог себя убедить, что её скорбь вовсе не связана с Ахметом, а возникла сама по себе. Вовка так пристально смотрел на неё, что каким—то чудесным образом это почувствовала и Айна. Она обернулась и посмотрела на окно сарая, а Вовка, с перепугу быть обнаруженным, шарахнулся в сторону.

К вечеру двор наполнился людьми, запахами костра и пищи, вызывающие у него голодные спазмы. Вдруг, дверь сарая тихонько скрипнула и в неё просунулась тоненькая ручка. Она поставила миску и исчезла. Вовка открыл дверь и увидел Айну.

– Айна! Спасибо! – чуть слышно крикнул Вовка, но девушка не обернулась, – Айна! – крикнул он сильнее, но она опять не отреагировала. Он посмотрел под ноги. В миске дымился огромный кусок мяса, наполовину покрытый бульоном. Он с жадностью накинулся на этот неожиданный ужин, обжигаясь, отрывая куски и почти не жуя, проглатывал их целиком. Вдруг откуда—то в голову прилетела неожиданная и страшная мысль: «А что если это мясо самого Ахмета?» Кусок застрял в горле и в следующую секунду Вовку вырвало. Он кинул миску на землю и с ужасом вглядывался в её содержимое. Из памяти вылезли детские дворовые рассказы о сладкой человечине и он наяву почувствовал сладковатый привкус. Его передёрнуло и бросило в пот, сопровождая рвотными позывами. Но голод вскоре поборол страх. Он долго смотрел на мясо, отгоняя глупые домыслы, что это может быть Ахмет, а потом и вовсе вспомнил о племенах каннибалов, которые с большим аппетитом ели своих врагов, забирая их силу, храбрость и те качества, которых им недоставало. Вовка, в конце концов, доел мясо, убеждая себя, что от этого он станет сильным и храбрым, как Ахмет.

Ахмета поминали три дня и три дня Айна приносила еду. Он снова попытался с ней заговорить, но она не реагировала, словно ничего не слышала. Вовка решил, что она, во—первых ничего не понимает по—русски, а во—вторых, его статус не предполагает общение с хозяйской дочкой. О тамошних нравах он был наслышан. Спасибо и за то, что приносит еду.

После смерти Ахмета чувствовалось, что присутствие «пленника» как—то тяготит Исмаила. Не было такой работы, которую было бы невозможно выполнить без него. Но и отпускать, вроде как, было нельзя. Вовка чувствовал это, но сам инициативы не проявлял. Не потому что привык, а держало что—то, надежда какая—то, призрачная и глупая, что возможно подружится с Айной. Красивая она была. Вовка таких в Липовцах и не видел никогда. Да и страшновато было самому. Не хотелось попасть ни к своим, ни тем более к друзьям Ахмета. Тут хоть какая защита.

Однажды к Исмаилу пришёл Иса, притащил что—то из провизии, в знак уважения и в память об Ахмете. Говорили о Вовке. Он понял, что о нём говорят. Иса всё в его сторону поглядывал. Разговор был, видно, для Исмаила неприятным. Говорил резко, нервно. А когда Иса уходил, провёл большим пальцем по горлу, мол, зарезал бы, если бы не Исмаил. Вот и иди куда после этого.

Через неделю после похорон, Вовка почувствовал некоторое облегчение. Тревога от висящей над ним неизвестности постепенно уступила место простым будням. Его не запирали, да и быт стал не таким скотским, каким был раньше. У него появился топчан с матрацем и одеялом. Работу искал сам, не отлёживался. А когда узнал, что в одном сарае стоит «Москвич», глаза загорелись. Исмаил не возражал.

Это стало новой страницей его пленной жизни. Хоть инструмента и не хватало, да и тот дышал на ладан, Вовка находился, словно в наркотическом угаре. Каждая сбитая ссадина придавала ещё большее вдохновение. Он перебрал до болтика двигатель, коробку, настроил карбюратор. А когда выкатил засиженный курами «Москвич» на улицу и помыл его, радости не было предела. Айна, следившая за всем превращением груды хлама в автомобиль, кода Вовка наводил последний марафет, подошла и протянула кружку с молоком.

– Спасибо, – улыбнулся Вовка. Айна кивнула и улыбнулась в ответ. Она слегка опустила голову, а глазами продолжала с любопытством смотреть на него. Впервые он видел её так близко, сред бела дня, лицом к лицу. Огромные карие глаза на белоснежном лице смотрели с какой—то лаской и нежностью. Грудь наполнилась тревогой и он почувствовал себя неловко. Что если он выглядит сейчас, как чучело? Он и раньше чувствовал, что волосы можно было заплетать в небольшие косички, а рыжая борода была уже такой, за которую можно было крепко и надёжно схватить. Но уже несколько месяцев толком не видел своего отражения. Да и рожа, скорее всего, вся перепачканная мазутом тоже, наверное, выглядела не ахти. Он смутился, – можно было бы попробовать завести, – произнёс он, – да бензина нет.

Айна внимательно проследила за его губами, а потом зашла в сарай и постучала по самодельному металлическому баку. Вовка наточил с полведра бензина, залил в бак и долго ходил вокруг «Москвича», раздумывая, что ещё проверить. Заводить не решался. Появилась нервная дрожь, что не заведётся, а ещё и от того, что закралась шальная мысль – взять вот так, сесть с Айной и рвануть в Россию. Девушка, наблюдая за Вовкиными раздумьями, неожиданно подошла и показала, покрутив в воздухе рукой, чтобы он заводил.

– Завести? – Вовка больше спрашивал не её, а себя. Готов ли?

Айна часто закивала. Вдруг ему показалось, что она понимает его, но до сих пор не проронила ни слова.

– Ты не разговариваешь? – спросил Вовка и дополнил сказанное характерными для глухонемых жестами.

Глаза девушки вспыхнули радостью и интересом.

«Ты знаешь язык жестов?» – спросила Айна, ловко жестикулируя руками и пальцами.

Вовка вздрогнул. Не то, что бы он испугался, что она глухонемая, скорее этим она утвердила его догадки и более того – мечты. Да—да, мечты. Он и раньше замечал, что с девочкой почти не разговаривают, говорят только короткие фразы или показывают руками. Ему иногда казалось, что если бы она была глухонемой, то он бы смог с ней «поговорить», ведь вряд ли кто в округе знает этот «язык». И вот теперь призрачные грёзы превращались в реальность. Она и вправду оказалась глухонемой. В другом мире это могло и должно было бы вызвать сочувствие, но сейчас ему казалось, что её неполноценность была скорее достоинством, особым даром её и даром ему, о котором он даже не мог мечтать.

Каким же нелепым кажется этот зигзаг судьбы, когда глухонемая девочка за тысячи километров от дома становится самым желанным и долгожданным собеседником. Теперь то многое, на которое Вовка не мог получить ответы, становилось понятным. Айна оказалась племянницей Исмаила и его жены и двоюродной сестрой Ахмету. Её родители погибли раньше, в конце восьмидесятых. Она училась в спец интернате в Грозном, но с началом боевых действий в декабре девяносто четвёртого, интернат распустили и её к себе забрал Исмаил. Ей было чуть больше пятнадцати. Она тоже была ужасна рада, что Вовка понимает язык жестов и с головой кинулась «болтать», стремясь выплеснуть всю накопившуюся энергию, впечатления и чувства за время своего вынужденного «молчания». «Говорила» больше Айна, а Вовка наслаждался её грациозными и, в то же время, лаконичными и лёгкими движениями, да и не мог он продышаться никак. Грудь сдавило от волнения и накатившей радости, словно сбывалась самая заветная его мечта.

«Разговор» оборвал Исмаил. С тревогой посмотрел на Вовку, затем на Айну. Девочка опустила голову и удалилась.

– Ты понимаешь, что она показывает?

– Понимаю, – нехотя ответил Вовка, жалея, что об этом стало известно Исмаилу.

Мужчина замолчал, соображая, чем ему это грозит, да и грозит ли вообще. С недоверием посмотрел на Тонкова.

– Поди воды принеси. Бочка пустая совсем.

Вовка кивнул, потом окликнул Исмаила.

– Хсамда! Я машину починил, надо бы попробовать, как она в ходу… По двору —то не проедешь.

Исмаил задумался.

– Пробуй! – махнул он рукой через некоторое время.

У Вовки внутри сердце подскочило от радости. Он опрометью кинулся за вёдрами.

Наносив воды, Вовка вернулся к машине. «Москвич» сразу не завёлся, хоть вроде всё по нескольку раз перепроверил. Пришлось перенести «испытания» на завтра. А ночью всё мерещилась Айна, её глаза и улыбка. И фантазиями так себя раздраконил, так размечтался, что проворочался до самого утра, пока петух не прокричал.

С проблемой в машине Вовка справился быстро – бензонасос не качал. А когда «Москвич» взревел, оглашая своим забытым голосом окрестности, радости не было предела. Он убавил обороты, внимательно, без спешки, послушал двигатель, плавно опустил капот и замер в каком—то ожидании, сам не понимая ещё, что делать дальше.

Кто—то коснулся его плеча. Тонков оглянулся. Это была Айна. У Вовки перехватило дух.

«Она завелась?», – спросила девушка. Он радостно закивал и тут же, сам испугавшись собственной мысли, неожиданно заскочившей в голову, кивнул в сторону машины:

– Хочешь прокатиться? – произнёс он с замиранием, боясь, что она согласиться.

К изумлению Вовки, Айна радостно захлопала в ладоши и, оббежав машину, уселась на переднем сидении. Тонков опасливо посмотрел по сторонам, не видит ли его Исмаил или его жена. Тело проняло нервной дрожью. Он нерешительно открыл дверь, до конца не веря в то, что его грёзы становятся явью и обуреваемый сомнением, не будет ли это расценено, как посягательство на побег. Но вспомнив равнодушный ответ Исмаила: «Пробуй», набрал воздуха и сел за руль.

«Москвич» плавно выехал со двора и покатился вниз по узкой каменистой дорожке, изредка подпрыгивая на больших валунах. Айна сидела с широко раскрытыми глазами, приоткрытым ртом и с любопытством наблюдала за Вовкиными движениями. Так они скатились в конец села, проехали небольшую площадь, служившую центром и выехали на асфальтированную дорогу. Здесь можно было дать «Москвичу» почувствовать себя автомобилем, а не повозкой с колёсами. Вовка надавил на педаль газа и машина, словно соскучившийся по простору и свободе жеребец, рванулась вперёд и понеслась сломя голову, рассекая хрустальный горный воздух. Айна по—ребячески высовывала руки и голову в окно, с наслаждением подставляя лицо встречному потоку. Вовка тоже выставил руку, словно это было крыло способное оторвать его от земли вместе с переполняющими грудь радостью и счастьем. Это была радость свободы, счастье быть рядом с Айной. И жизнь казалась прекрасной. Будто не было плена, Ерохина, Ахмета, войны, не нужно было возвращаться к Исмаилу, а ехать и ехать без оглядки, куда глаза глядят, вперёд и вперёд, пожирая километры дорог, питаться синью неба и изумрудной зеленью лесов, густой стеной тянувшихся вдоль дороги. Вовка взял руку Айны и заглянул ей в глаза. Торжественность и радость передалась и ей. Девушка тоже выставила в окно вторую руку и «Москвич» взмыл на их руках—крыльях ввысь безбрежного Счастья, оставив позади все горести, страдания и невзгоды. Хотелось закрыть глаза и замереть, наслаждаясь этим мгновеньем. И как приятна была рука Айны – маленькая, нежная кисть, словно крошечный беззащитный птенчик, трепещущийся в грубой Вовкиной ладони.

Через несколько минут блаженства Айна встрепенулась, показывая Вовке вдаль, где в сизой дымке вдоль дороги струилась и поблёскивала река.

«Речка, там речка», – прожестикулировала Айна и посмотрела на него умоляющим взглядом.

– Хочешь к реке?

Айна радостно закивала. Они съехали по каменистой грунтовке вниз. Дорога была довольно крутой и Вовка несколько озадачился, как справится с дорогой «Москвич» в обратном направлении, но отказать в такой момент…

Машина скатилась до самой реки и выехала на пологий берег, усыпанный камнями. Сверху, с дороги река казалась широкой и полноводной, а тут у самого берега иллюзия растворилась. Глубина была не больше метра, а некоторых местах её можно было перейти, не намочив трусов. Айна выскочила из машины и стремглав подбежала к воде. Она задорно зачерпывала горстью воду и подбрасывала вверх. Брызги рассыпались тысячами бриллиантов, искрясь и переливаясь на солнце. Некоторые капли попадали на Айну, от чего она вздрагивала, выгибала спинку и лукаво улыбалась. Было жарко. Вовка неспеша подошёл к воде, закатал штаны до колен и, осторожно ступая на острые камни, зашёл в воду по щиколотки. Вода обожгла ледяным холодом. Он вскрикнул, съежился, но не вышел, а прошёл немного глубже. Последняя полноценная баня, где он мылся, была в Ростове. Он постоял немного, пытаясь привыкнуть к воде, но подумав, решил выйти. Вода оказалась слишком холодной. И тут сзади он услышал всплеск и в тот же миг ледяной дождь окатил его сзади.

– А—а—а! – заорал Вовка, извиваясь и корчась от боли. Он оглянулся. Айна готовилась зачерпнуть очередную горсть воды и плеснуть в него. Он ошалел от такого коварства, но оно было настолько приятным и желанным, что не было в этот момент ничего, на что бы он смог его променять. Айна успела ещё раз плеснуть на него, прежде чем он ответил. Они стали отчаянно плескаться и никто не желал прекратить и сдаться. Плескались с азартом, пока Вовка не оступился и, потеряв равновесие, упал в воду. Подскочил он, как ошпаренный и дальнейшие брызги Айны были уже не столь чувствительны, как вначале. Он остановился, перестал сопротивляться, посмотрел на девушку. Она выпрямилась и улыбалась улыбкой победителя. Платье её было насквозь мокрым, а на руках и предплечьях сверкали капельки воды, словно утренняя роса на цветке. Она мотнула головой и тёмные мокрые волосы, рассыпавшись по плечам и спине, открыли грудь, на которой просвечивалось два тёмных пятнышка сосков. Вовка, когда заметил их, резко перевёл взгляд в сторону, но недолго поборовшись с соблазном, вскоре снова уставился на них. Айна поняла причину Вовкиного внимания, смутилась и ещё раз плеснула в него водой, улыбнулась и повернулась спиной, размахивая волосами из стороны в стороны. Вовка зажмурился, пытаясь зафиксировать в памяти её образ, а затем с диким криком и фырканьем начал обливаться водой, растирать тело и скрести ногтями свои немытые жесткие космы.