Её голгофа

– От кого же вы слышали?

– Доктор Штейн говорил… Он, кажется, ваш приятель?

– Да! Мы с ним давнишние друзья!

И опять вспомнился невольно Петру Ивановичу ресторан, извозчик и Лиза, юркнувшая со Штейном в подъезд… Опять на язык просился мучительный вопрос… Насилу сдержался, чтобы не спросить…

– А хотела бы я посмотреть, как вы живете! – сказала вдруг Лиза.

– Так приходите как-нибудь, и увидите!

– Правда?.. Можно?.. Вы не шутите?

– Вы меня обижаете…

– Нет, нет, Петр Иванович, я не к тому… А видите ли… – она замялась. – Может быть, вы и сказали от души, а потом раскайтесь… К чему, мол, все это? Пойдут сплетни… пересуды!..

Орлицкому стало смешно. Какая наивная! Уж кому бояться сплетен, так это ей – девушке, а отнюдь не ему – холостому человеку!

– Так я приду непременно… в это воскресенье! В котором часу?

– Приходите к обеду, к трем!

Расстались друзьями, крепко пожав друг другу руки.

VI

Встал Петр Иванович в это воскресенье пораньше, принял провизию от пришедшей с базара кухарки, растолковал ей, что и как подать… И до полдня ходил по трем комнатам своей квартирки, пытливо заглядывая по углам, подбирая каждую соринку. Затем полез в сундук, окованный жестью, долго рылся в нем и извлек оттуда, наконец, большую скатерть и пару салфеток. И все делал любовно, бережно складывая опять в сундук вынутое, старательно закрыл крышку, гулко щёлкнув внутренним замком.

Орлицкий ничего не пил, но, для такого торжественного дня, он еще накануне купил бутылку портвейну, проданную контрабандой. Из цветочного магазина принесли ландышей и фиалок, и Петр Иванович водрузил цветы на стол, в высоком вазоне с водой.

Лиза пришла около трех, в светлой жакетке, соломенной шляпке… И когда стояла на пороге – открывал ей Петр Иванович, – казалась самой весной, благоуханной и прекрасной…

– Ну, вот, и я!.. Не рано?..

– Что вы… помилуйте!

Быстро прошла одну комнату… другую… третью… Петр Иванович едва поспевал за ней… И все рассматривала, всем интересовалась.

Наконец, села в кабинете, на кресло, и стала снимать шляпку.

– Ах, как мило вы живете! – начала она, втыкая в шляпку шпильку и передавая Петру Ивановичу. – Положите куда-нибудь!

И пока Орлицкий возился со шляпкой, отыскивая подходящее место, весело болтала:

– Удивительно у вас уютно! Это даже странно: обыкновенно, холостяки страшные неряхи!.. А у вас – как у девушки: даже кровать под кружевным покрывалом. Ну-с: а где же ваш огород?

– В саду! Хотите посмотреть?

– Разумеется!

Пошли в сад. Проходя по террасе, Лиза увидела на столе цветы.

– Это уж не для меня ли?

– Да, для вас!

– Скажите, какая любезность! И цветы-то мои любимые: ландыши и фиалки! Вы знали об этом?

– В первый раз слышу!

– А между тем это так! – она поднесла вазон к лицу, и вдохнула аромат. – Ах, как хорошо! Ну, пойдемте дальше!

Спустились в сад. Лиза пошла вперед, за ней – Петр Иванович любуясь её ножками, одетыми в лиловые ажурные чулки, выглядывавшие из-под слегка приподнятого платья.

Подошли к грядкам.

– Редиска?.. Вот прелесть! Что ж вы меня не угощаете?!

– К обеду нарвана!

За обедом Лиза приняла на себя обязанности хозяйки. Разливала суп, резала жаркое…

И сидел Петр Иванович, как зачарованный. Мечты, жившие только в снах, осуществлялись и наяву: вот и он не одинок, а есть у него подруга, сердце которой бьется в унисон его сердцу. И становилось на душе у Петра Ивановича светло и тихо, как было светло и тихо в этом садике, залитом солнцем… И, смотря на Лизу и слушая её болтовню, Орлицкий с улыбкой думал о том, что, может быть, настанет время, когда эта девушка войдет сюда снова, но уже в качестве хозяйки.

Еще вчера, думая о Лизе, податной инспектор был далек от мысли сделать девушку своей женой. Он боялся брака, как пошлости, как взаимного рабства, и оберегал свое чувство от прикосновения будней. Но сейчас, вот именно сейчас, так захотелось Петру Ивановичу семейной тихой жизни, так страшен был момент, когда уйдет Лиза и он опять останется одинок, – что Орлицкий решил сегодня же поговорить об этом с девушкой.

И вдруг, дверь на террасу отворилась и на пороге появился доктор Штейн. Это было так неожиданно и для Петра Ивановича, и для Лизы, что они растерялись… Смутился и доктор, не ожидавший встретить здесь Лизу. И сделал движение уйти обратно.

Уже успевший прийти в себя Орлицкий встал и крикнул:

– Входи, входи!..

Штейн вошел, растерянно улыбаясь, как бы извиняясь за то, что помешал…

– Вот не ожидал вас здесь встретить! – сказал он, здороваясь с Лизой. – Я даже не знал, что вы знакомы!

Орлицкий не мог не заметить, что Лиза все продолжает оставаться смущенной.

– Мне ужасно хотелось посмотреть, как живет Петр Иванович! – начала Лиза, когда доктор присел. – Помните: вы мне как-то рассказывали, какая у него уютная квартирка!

Она говорила, не смотря на Штейна, а на щеках её выступили пятна… И вдруг Петру Ивановичу стало ясным все, как день: да… это их он тогда видел, у подъезда ресторана!

Штейн оставил Лизу и обратился к Орлицкому:

– Я был на твоей улице, у пациента… Дай, думаю, зайду к приятелю! И совершенно не пришло в голову, что могу помешать!

– Ты нисколько нам не помешал… – спокойным тоном ответил Петр Иванович. – Елизавета Афанасьевна давно ко мне собиралась… Мы с ней большие друзья!

Голос его звучал обыденно. Но сквозила в нем теперь холодная ирония. И он нарочно сказал «большие друзья», чтобы видеть, какое впечатление произведёт эта фраза на доктора.

Но, к его удивлению, Штейн выслушал это совершенно спокойно. Оправилась и Лиза и стала говорить теперь опять весело и непринужденно, как несколько минут назад.

Петр Иванович окончательно стал в тупик: неужели он опять жестоко ошибается?! Или, может быть, оба они такие искусные комедианты?!

Конец обеда прошел вяло. И только доктор чувствовал себя прекрасно и выпил почти весь портвейн…

После кофе, Лиза вдруг стала торопиться домой. Встал и Штейн, вызвавшийся проводить девушку до извозчика. Петр Иванович их не задерживал, и они вышли, говоря что-то, чего Орлицкий хорошенько и не слышал.

И когда затворилась за ними дверь, и Петр Иванович остался один, – вся квартира показалась ему сейчас неуютной и неприглядной, а солнечные лучи, покрывавшее дорожки в саду, такими тусклыми и лживыми…

VII

Десять дней Орлицкий никуда не выходил. Хандрил. Исполнял служебные обязанности вяло и с неохотой, а в свободное время шагал неизменно из угла в угол по кабинету и думал.

Думал о том, как жестоко, как несправедливо подшутила над ним судьба. Всю жизнь не знал он ничего, кроме горя и труда. И замкнуто было сердце его для любви… И только раз в жизни раскрылась заповедная раковина… И для чего?..

На Лизу он не сердился. Прав на нее он никаких не имел, никогда о любви своей ей не говорил, никогда и она ему на нее не намекала… Так чем же она виновата, что полюбил он ее, – а что полюбил, в этом Петр Иванович теперь не сомневался. – Не виновата она и в том, что таил он в душе своей какие-то сокровенные мысли… Очень возможно, что Лиза ему симпатизирует. Но почему она должна симпатизировать ему, не как другу… брату, а как возможному мужу… любовнику?! Подала ли она, хоть раз, повод смотреть на нее, как на невесту? Нет! Наоборот, в её отношении к Петру Ивановичу всегда сквозила лишь ласка сестры, дружба, а отнюдь не животное чувство.

А все же, осталась на душе податного инспектора горечь незаслуженной обиды. И решил оборвать все сразу с Лизой – больше не встречаться…

С памятного воскресенья, не был у него и доктор Штейн. И это еще больше укрепило Петра Ивановича в подозрении, что тут что-то неладно.

Как-то днем, податному инспектору пришлось идти в город, по делу. Возвращаясь домой, он встретил на углу своей улицы полковника Осипова. Тот пробасил, что гуляет и пошел с податным инспектором рядом. Говорили о погоде. О разный вещах. И вдруг полковник ехидно спросил:

– Ну, что, как ваши дела с Лизой-колбасницей?

– Давно не был у неё… – ответил Петр Иванович. – А почему это вас так интересует?

– Да совсем не интересует, а я так… Я-то, например, бросил туда ходить…

Помолчал немного и добавил:

– Признаться сказать, я думал, что у вас давно того… все налажено!

Он закатился внутренним, гаденьким смехом… И, видя, что Петра Ивановича это покоробило, добродушно заметил:

– Да вы не обижайтесь!.. Из-за всякой… – он нехорошо выругал Лизу, – право же, не стоить обижаться!

Петр Иванович от неожиданности даже остановился, чем заставил остановиться и полковника. Ужасное слово раскаленной бомбой ворвалось в мозг податного инспектора, и он даже не нашелся ответить, не знал способа заступиться за девушку.

А полковник продолжал смеяться неприятным, плотоядным смехом. Орлицкий нахмурился и, прищурясь смотрел на сытую физиономию своего спутника, на короткий затылок, торчащие усы…

– Позвольте… – глухо начал он. – Вы… имеете доказательства тому, что сейчас сказали?

– Те… те…те!.. – взял Орлицкого за пуговицу полковник, – да вы что же думаете: я не офицер?.. Раз говорю – значит, знаю! Да не только я, весь город про это знает, только вы один в невинных младенцах состоите! Да уж если на чистоту: со мной три раза ночевала! И не только со мной, а почти со всеми. Да вот… с вашим, например, начальством… с Паршиным!.. Сам видел, как они на рассвете из гостиницы выползали! А с доктором Штейном: второй год у них амуры!..

Качались стены домов в глазах Петра Ивановича, плыли в мозгу хаотические мысли, стоял в ушах шум. Бессознательно, не говоря ни слова, а только криво улыбаясь, пошёл дальше с полковником податной инспектор, что-то ему говорил, помнит даже, как над чем-то хохотал… Но был это кто-то другой, автоматический, а сам Петр Иванович Орлицкий словно умер и чувствовал одну страшную пустоту и холод…

Около дома податного инспектора, полковник простился и ушел, напевая шансонетку…

Три дня спустя, у Петра Ивановича осталось к Лизе одно сожаление.

VIII

Настало опять воскресенье. После обеда Петр Иванович сидел в кабинете, читая книгу.

Вошла кухарка с письмом.

– Мальчишка принес, ответа дожидается!

Орлицкий быстро разорвал конверт. Письмо было от Лизы писавшей, что ей необходимо видеть Петра Ивановича по очень важному делу. Просила, если он может, приехать к пяти часам в Потемкинский сад, или же, в крайнем случае, принять ее, в эти же часы, у себя. Уверяла, что более десяти минут не пробудет…

Сначала Петр Иванович хотел оставить письмо без ответа. Что ей нужно от него? И что теперь между ними может быть общего?

Но нахлынуло что-то, внутри таившееся… встал милый образ… вспомнилась улыбка…

Взял почтовый лист с целью написать что-нибудь уклончивое, но рука бессознательно вывела: «приезжайте!». И, когда увидел, что написал, решил, что так, значить, и должно быть…

Запечатал конверт. Отдал кухарке.

Стало опять тихо в квартире, но бушевало все в груди податного инспектора. Не мог Петр Иванович больше сидеть на одном месте, вскочил и нервными шагами заходил по кабинету. Ходил, а сам прислушивался: не гремят ли дрожки… не слышно ли шагов по тротуару…

Стал думать: что может она говорить, и что должен он ответить… Решил быть вежливым, но холодным.

В передней задребезжал звонок… Всколыхнулось сердце Петра Ивановича, хотел броситься навстречу. Но удержался, взял себя в руки и стал ждать.

Слышал знакомые, мелкие шаги, приближающиеся к двери.

Услышал стук:

– Можно?

– Пожалуйста!

В дверях показалась Лиза. Она была в скромном сером платье, такой же шляпке без цветов… Лицо было спокойное, полное решимости… Прошла в глубину кабинета и села.

– Я вас не задержу? Мне очень нужно с вами поговорить! Я буду коротка и откровенна! После того воскресенья, вы перестали со мной встречаться и вы, конечно, по своему, были правы… Но для меня этот разрыв был очень тяжел!

Орлицкий пожал плечами.

– Да, да… тяжел! – продолжала Лиза, воодушевляясь и немного нервничая. – И не потому, что я любила бы вас… нет… нет… я вас не люблю так, как бы вам, может, и хотелось… Я вас люблю хорошей, чистой любовью, как брата… как друга! А «той» любовью я люблю другого человека… вам неизвестного, да и никому неизвестного!

Голос её дрогнул. Она вынула платок и смахнула слезы.

– Вы совершенно не похожи на тех, с которыми я все время встречаюсь! Вы хороший… чуткий человек, и вот почему мне больно, что вы… именно вы… плохо обо мне думаете! А что вы думаете плохо, я теперь не сомневаюсь!

Орлицкий смутился. Солгать он был не в силах.

Я долго разбиралась: почему вы не хотите со мной встречаться? Ведь, Штейн вам ничего не мог рассказать – он никогда ничего не рассказывает! И только сегодня утром… я встретила на проспекте бурбона-полковника. Он увязался за мной и похвастался, что все вам на днях рассказал!

Петр Иванович кивнул головой. Она стала теребить платок.

– Вот видите… значит, это правда! Тем более я должна была с вами увидеться! Я не могу, чтобы вы плохо обо мне думали! Я не хочу этого… не хочу!

И вдруг стала плакать, тихо, вздрагивая плечами… Петр Иванович вскочил и бросился к ней. Стал успокаивать. Но она не слушала и твердила сквозь слезы:

– Нет, нет… я гадкая, но не настолько… чтобы вы… именно вы… меня презирали!.. Пусть другие меня презирают… Но вы… Вы единственный который отнесся ко мне не только, как к женщине… вы заглянули мне в душу! И вам я должна сказать все… все!

– Дорогая Елизавета Афанасьевна… да вы успокойтесь!

– Я уже успокоилась! Так слушайте! Я не знаю, что говорил вам полковник, но он, по-видимому, говорил правду… Да… я такая… я езжу с ними по ресторанам… гостиницам… я торгую собой! Если хотите я… проститутка… но… не ради похоти или распущенности, а ради денег, которые мне нужны сейчас… страшно нужны! Погодите… погодите, не смотрите на меня с таким ужасом! Да… деньги, и только деньги! В них все мое спасение… мое счастье… мой покой… его жизнь! У меня есть жених… Он теперь там… у себя на родине… Мы любим друг друга еще с детства… И я собираю эти деньги, чтобы спасти его от позора и тюрьмы. Он служит кассиром в банке и совершил растрату. Он не виноват: его обманул товарищ по гимназии, взявший у него под расписку три тысячи рублей и уверивший в том, что он богат и возвратит их через месяц, как только утвердится в правах наследства, но он нагло лгал: он оказался страстным игроком, без всяких средств и рассчитывал только на выигрыш. Вот его расписка, по которой он не уплатил деньги и скрылся.

Вынула из ридикюля сложенную бумажку и подала Петру Ивановичу. Расписка была нотариальная.

– Вот уже около года мой жених тщательно скрывает растрату, но наступит время отчета и его неминуемо постигнет кара. Живя в этом городе, я обманываю и его. Я пишу ему, что нахожусь у близких мне родных, которые обещали для его спасения продать свой дом, но еще нет покупателя. Почти тысяча рублей у меня скоплена, осталось теперь немного… Вот почему я торгую собой! – неожиданно гордо подняла она голову. – Пусть это – моя голгофа, но я иду по ней безропотно, спасая от позора человека.

Наступила жуткая тишина. Лиза уже снова опустила голову и сидела понурясь, перебирая пальцами бахрому платка… И очнулась, почувствовав, как взяли её руку и молча, почтительно поцеловали.

Перед ней стоял Петр Иванович.

IX

Через несколько дней Лиза уезжала навсегда, на север. Ее провожал Петр Иванович, давший девушке необходимые деньги.

Лиза стояла на площадке и, когда поезд тронулся, долго махала платком податному инспектору… А тот шел несколько секунд рядом с уходящим вагоном, а затем отстал и стал смотреть влажными глазами на буфера последнего вагона, открывавшего Орлицкому бесконечную ленту рельсов, каменных зданий и клубок дыма, оставшегося от паровоза…