Подлётки или байки Усталого пилота

Я сидел напротив двери, смотрел в эту бездну, было страшно и, в то же время понимал, что не выпрыгнуть никак нельзя. Когда заревела сирена, и нам приказали встать, сердце стало биться где-то внизу о каблук яловых сапог. По команде первые ринулись в эту бездну, инструктор успевал только придерживать, чтобы обеспечить интервал. Это как в атаку на пулемёты, лучше сразу, а то потом можно и не встать.

Казалось время остановилось, парашют не раскрывается слишком долго, но когда он раскрылся, наступила такая благодать, что хотелось орать, и мы орали, потом осознав, что ничего страшного не случилось, мозги стали соображать, а руки делать то, что учили. Эйфория продлилась не долго, быстро приближалась земля, и надо было готовиться к встрече с ней. Обхватив лямки руками, развернулся по ветру, сжал ноги вместе и приготовился.

Удар был настолько ощутимый, что аж охнул. Парашют потащил вперёд, упал на бок, как учили, погасил купол, лёг на спину и тут нахлынула вторая волна эйфории. Так бы и лежал и смотрел в небо, а в небе, спускаясь по спирали, летел разноцветный, похожий на матрас, парашют с девушкой в знакомом красном шлеме. Она плавно приземлилась совсем рядом, немного пробежала, устояв на ногах.

– Эй, курсант, чего лежишь, у тебя всё нормально, – подбежала она ко мне.

Я смотрел на неё и улыбался как дурак, захотелось её обнять, да не только её, а весь мир.

– Чего лежишь, вставай, собирай парашют, – увидев мою улыбку, успокоилась она.

К нам уже ехала «санитарка».

– Тебя как зовут, лежебока.

– Гена, а тебя.

– Не тебя, а Вас, товарищ курсант Гена, Сержант Маринина.

Из подъехавшей санитарки выскочил боец-фельдшер из санчасти:

– У вас всё нормально?

– Да нормально, нормально, курсант просто полежать захотел, отдохнуть, – покосилась на меня сержант Маринина.

Я уже собрал в охапку парашют и стоял с ним, глупо улыбаясь.

– Давай в УАЗик, курсант Гена, мне ещё на один залёт успеть надо.

Ну вот хоть подвезут подумал я, глядя из окна санитарки как наши плетутся с парашютами к квадрату.

– А что вы делаете сегодня вечером, товарищ сержант? – осмелился я спросить. Уж очень мне понравилась, эта голубоглазая блондинка, когда сняла свой красный шлем, тряхнув волосами. Она громко засмеялась, так что даже солдат-фельдшер, сидевший на переднем сиденье, обернулся, и ничего не ответила.

Когда подъехали на место старта, она быстро надела другой парашют и пошла к уже подрулившему самолёту, где строилась следующая группа курсантов для прыжка.

– Чего рот разинул, курсант, давай складывай парашют в сумку и готовься к следующему прыжку, – прикрикнул на меня преподаватель по ПДП, тоже не упустивший случая попрыгать…

На второй прыжок я шёл уже с меньшим волнением. И впоследствии, на всех прыжках, страшнее всего было сделать первый прыжок, а второй уже психологически значительно легче. Может и правда выделяется какой-то гормон радости, как говорят некоторые знатоки, который и помогает преодолеть страх.

После прыжков больше никаких занятий в этот день не было. Мы сдали лётное обмундирование, которое нам выдали только на прыжки, сходили в столовую на обед и отправились на самоподготовку в УЛО (учебно-лётный отдел). На самоподготовке всё живо продолжали обсуждать состоявшиеся прыжки, а у меня из головы не выходила сержант Маринина. Так и промечтал до самого ужина.

А после ужина нас погнали на уборку территории. Та каштановая аллея, которая была украшением территории училища, осенью доставляла немало хлопот курсантам. Опавшие листья лежали сплошным ковром, и обычной уборки по утрам было недостаточно, поэтому убирали и утром, и вечером. Вечером даже было интереснее. Аллея проходила через жилую территорию, где вечерами гуляли люди, девчонки из офицерских семей и курсанты старших курсов. Да и из ближайших к училищу районов иногда проникали девушки, как мы позже узнали, чем нибудь «подкупив» бойцов, дежуривших на КПП. Нас же первокурсников никуда ещё не пускали, по территории или строем, или бегом, поэтому помахать метлой и посмотреть на людей, гуляющих по аллее, было даже приятно.

– Курсант Метла, чего замер, мети Метла, придёт пора… – если бы ещё не эти сержанты, ох и гоняют они нас. Сержанты поступили в училище со срочной службы и их поставили командирами классных отделений, а старшиной роты был старший сержант, который поступил уже после службы. Говорили, что он отслужил два года на Кубе. Ох, и строгий, ему лучше не попадаться и фамилия у него – Мороз. А у меня Метла, Гена Метла. Вот такая простая белорусская фамилия. Я то уже привык, а некоторых веселит.

Мы убирали не только центральную аллею, но и, так называемую, «38 параллель». Это тоже аллея, только поменьше и проходила она под девяносто градусов к центральной. Вела к воротам, которые выходили на то самое поле, на котором мы прыгали с парашютом. Ворота эти были постоянно закрыты, там даже КПП не было, открывали их по необходимости. А так называлась эта аллея, как нам рассказали, потому, что в училище работали на кафедрах или в других местах, уйдя с лётной работы уже по возрасту, бывшие лётчики, которые участвовали в войне в Корее в 50-х годах. Они её так и назвали, так как она разделяла служебную и жилую территории училища, также как настоящая 38 параллель разделяла территории южной и северной Кореи.

Вот на этой самой параллели, я и увидел сержанта Маринину. Она прогуливалась под ручку с курсантом в длинной, как у Дзержинского, шинели, с четырьмя нашивками на рукаве. Она то, конечно, была не в шинели, а в коротком осеннем пальтишке и в красной, как и парашютный шлем, вязаной шапочке. Они дефилировали по аллее, о чём-то мило беседуя. Она часто улыбалась, заглядывая снизу вверх курсанту в глаза. Увидев меня, застывшего с метлой «к ноге», как солдат на посту, стрельнула своими голубыми глазками, всем своим видом показывая, что мы не знакомы.

Конечно, четвертый курс, куда мне, желторотому.

– Курсант Метла, ты чего опять замер? – Рявкнул сержант Петухов, наш командир отделения, подходя сзади и сильно врезал мне кулаком по ягодице.

Вздрогнув от неожиданности, я услышал заливистый смех сержанта Марининой, как тогда в санитарке. Глянул им вслед, но они шли дальше, продолжая беседовать о чём-то своём.

«Она смеялась, услышав мою фамилию», – думал я, остервенело махая проклятой метлой, – «но ничего, я им ещё докажу». Вот так и прошла моя любовь, не успев даже начаться.

Хочешь летать, учись копать

Не скажу, что мы с Вадимом дружили, но он был хорошим товарищём, как мы тогда говорили. Он мне здорово помог как-то на полётах ещё на первом курсе. В один из первых лётных дней, мне не досталось места в плановой таблице. Меня определили в «стартовый наряд», наблюдающим за шасси. Летали мы на полевом грунтовом аэродроме с минимумом технических средств.

Руководитель полётов (РП) сидел на СКП (стартовый командный пункт), это такой небольшой домик с большими окнами, чтобы было видно заходящие на посадку и садившиеся самолёты, в начале взлётно-посадочной полосы. В помощь РП ему назначался помощник (ПРП) из числа инструкторов и курсанты: хронометражист, планшетист и наблюдающий за шасси.

Все они находились в «домике с шашечками», как мы называли СКП, потому что он был окрашен белыми и чёрными квадратами, для лучшей заметности, а наблюдающий располагался на улице, возле домика, под окном. В его распоряжении были стереотруба, в которую он наблюдал за самолётами, заходящими на посадку и должен был смотреть, чтобы лётчики не забыли выпустить шасси и закрылки.

Также у него было две кнопки. Когда всё было нормально, он нажимал на одну кнопку и у РП загоралась зелёная лампочка, если что-то было ненормально, надо было нажать другую кнопку, тогда у РП загоралась красная лампочка и он предпринимал какие-то меры.

Работа, как говориться не пыльная, но летняя украинская жара, шестичасовая смена. Вообщем, в какой-то момент, меня, вечно не выспавшегося курсанта, сморило на солнышке, и, видимо, я вовремя не нажал нужную кнопку.

Встрепенулся от окрика: «Товарищ курсант!!!» ПРП кричал мне из открытого окна СКП. Самолёт, слава богу, с выпущенными шасси и закрылками, уже подходил к точке выравнивания, нажимать кнопку было поздно, всё было видно и без стереотрубы.

В результате на построении «разбор полётов» и яма 2х2х2 метра от комэски. Такое у нас было «модное» наказание для проштрафившихся курсантов. Место было определено в посадке за бараком-казармой. Там уже были вырытые и закопанные ямы, оставшиеся от предыдущих курсов, но копать разрешалось только в новом месте.

Земля на Украине мягкая, но часто попадались корни, которые надо было перерубать тупой лопатой, других в наличии не было. Первый метр глубины ещё было нормально, а дальше, когда уже пошла глина, стало трудновато, перекуривать приходилось чаще. Вадим подошёл, когда я уже по грудь находился в яме:

– Помочь, соня-засоня! – в авиации, как мы позже поняли, без заклёпок и без подъ-ёклмн, никуда.

– Помоги, если не трудно, только лопаты второй нет.

– А мы по очереди, – спрыгнул Вадим в яму, – ты только присядь пока я копаю, чтобы не видно издалека было, что нас двое, а то ещё одну копать заставят, если кто увидит.

С тех пор Вадим стал для меня «хорошим товарищем». Настоящей дружбе, наверное, мешало то, что у нас несколько различалось отношение к учёбе. Я был как все, а Вадим старался учиться, был более усидчив, занимался даже в свободное время, когда мы «балду гоняли».

Вот и сейчас, зайдя в Ленинскую комнату, чтобы написать письмо родителям о предстоящем скоро отпуске, я увидел Вадима склонившемся над конспектом:

– Что, всё грызёшь гранит, на «красный диплом» нагрызть хочешь?

–Да нет, в отпуск хочу пораньше смотаться, – поднял на меня Вадим грустные глаза.

Нас отпускали пораньше на пару-тройку дней в зимний отпуск, если сдашь все положенные зачёты и экзамены. Отличники, кто чувствовал, что всё знает, частенько этим пользовались.

– Хорошее желание, а чего так заунывно?

Вадим на минутку задумался, но посмотрев, что больше никого в комнате нет, сказал:

– Мне девчонка из дома написала, что беременна от меня.

Я аж присвистнул, садясь на стул. Возраст у нас был, конечно, уже половозрелый, помнится, на курсе даже были женатые ребята, но они были постарше возрастом. Основная же масса бывших десятиклассников, на втором курсе ещё не задумывались о создании семьи.

– Ну и что думаешь делать, – немного оправившись от неожиданного признания, спросил я.

– Жениться, наверное, придётся…

Через несколько дней все разъехались в отпуск, Вадим, как и хотел, уехал на пару дней раньше.

В отпуске я навестил своих одноклассников по школе и с удивлением узнал, что мой друг Серёга собрался жениться на своей однокласснице (я с ними учился в параллельном классе). Его после полугода службы в армии комиссовали по здоровью, она никуда не поступила, вот и «встретились два одиночества». Я ещё подумал, что причина столь раннего решения, видимо, такая же как у Вадима.

Первым делом, вернувшись из отпуска, подошёл к нему:

– Ну что, тебя можно поздравить?

– Нет, – заулыбался Вадим.

– Не понял? – мы отошли немного в сторону, чтобы никто не слышал, хотя ребятам было не до нас. Все кучками громко делились впечатлениями от отпуска и привезёнными домашними «деликатесами» от родителей.

–Представляешь, – начал Вадим, – она меня обманула (Вадим, конечно, употребил более крепкое, нелитературное словцо), хорошо, что у моей мамы знакомая медсестрой в гинекологии работает. Та узнала сроки, и оказалось, что я в то время был в училище, на полётах.

– Вот, скотина, – вырвалось у меня, – ну, а ты чего?

– Чего, чего, послал подальше, да уехал…

Женился Вадим уже после училища, не знаю на ком и когда, разъехались по разным местам. Списались уже после «дембеля». Знаю, что сейчас у него прекрасная счастливая семья, двое уже взрослых дочек, внучки-красавицы и всё замечательно.

Брат

Первый курс училища, первый курсантский отпуск. Это же надо, ты приедешь домой, где тебя все знали обычным пацаном, в курсантской форме, с парашютным значком на груди, все парни будут смотреть на тебя с завистью, а девчонки с надеждой, что ты влюбишься именно в неё. Такие мысли крутились в голове, наверное, каждого курсанта-первокурсника перед первым отпуском, хоть и должен быть он всего десять дней, да ещё и без учета дороги…

– Курсант Николаев, к снаряду, – преподаватель по физподготовке, подтянутый и строгий капитан, проводил зачёт по своему предмету перед убытием курсантов первого курса в отпуск, предупредив сразу, что те, кто не сдаст, в отпуск не поедут.

Саня, как положено, строевым шагом, подошёл к перекладине, он уже усвоил курсантскую науку, что подход и отход – уже половина успеха. Подпрыгнув, повис на перекладине и сделал первый подъём переворотом. Опустился, сделал второй, третий уже кое-как и опустившись в четвёртый раз понял, что больше у него не получится. Смог только подтянуться, поднести ноги к перекладине и всё. Попытался сделать ещё одну попытку, напрягая все силы, но так и не смог. Спрыгнув с перекладины, доложил:

– Курсант Николаев, упражнение закончил.

– Незачёт, курсант Николаев, – капитан сделал пометку в журнале.

Не сдавших оказалось всего двое из классного отделения. Прощай отпуск. Не дождётся мама своего сыночка домой до осени. После полётов то, старшие курсы рассказывали, всех отпускают на целый месяц.

Саня не особо увлекался спортом, в основном любил поиграть в футбол, баскетболом увлекался с пятого класса, а перекладина вообще никогда не была его «коньком», вот его двоюродный брат с турника ещё в школе не слазил, даже «солнышко» мог крутить, не то, что «подъём переворотом».

После окончания занятий, капитан объявил:

– Не сдавшим зачёт, два дня на подготовку и можно будет пересдать мне или начальнику кафедры.

«Стоп, ещё не всё потеряно, можно пересдать, потренируюсь и сдам», – тешил себя надеждой Саня. Но провисев два дня на перекладине в казарме, понял, что выполнить, хотя бы на «троечку» шесть подъёмов переворотом у него не получиться никогда.

«Как всё-таки хотелось съездить в отпуск, повидать родных, повстречаться со школьными друзьями и девчонками-одноклассницами», – грустил Саня, сидя на табуретки у окна казармы после ужина.

– Саня, привет, чего такой смурной, пойдём в «чипок», мне родичи деньжат прислали, – хлопнул его сзади по плечу, подошедший двоюродный брат. Он тоже учился на первом курсе, только в другой роте.

– Привет, братишка, – уныло протянул Саня.

– Так чего приуныл?

– Да отпуск у меня горит, физру не сдал…

Братишка, почесал затылок и вдруг «расцвёл»:

– Так давай я за тебя сдам…

– Как это, мы ж с тобой не близнецы, сразу засекут.

– Да, брось ты, нас на курсе триста человек, что они всех помнят, а фамилия и имя у нас одинаковые, в зачётке фотки нет.

Точно, двоюродный брат тоже был Александр, их отцы, у которых в один год родились сыновья, не сговариваясь, назвали их одинаково. Бабушка, чтобы различать, в разговоре называла их Лешкин и Колькин, по именам отцов. На следующий день, когда Саня «Лёшкин» пошёл сдавать за него зачёт, Саня не находил себе места.

Но, вернувшись, братишка, улыбаясь, протянул Сане зачётку с отметкой «зачёт».

– Да, не дрейф, Саня, он даже ничего не заподозрил, я ещё на шестом разе «покряхтел» немного для правдоподобности. Пошли в «чипок», обмоем лимонадом с халвой…

Запырыч и бочка

Самое весёлое время в жизни, наверное, было когда мы молодыми лейтенантами прибыли в полк после училища. Собрали нас десять человек с Харьковского и десять человек с Черниговского училищ. Несколько человек были женаты, им сразу выделили квартиры, а остальные разместились в офицерском общежитии, в которое превратили обычные квартиры в «хрущёвке».

В этом общежитии, где вечерами мы собирались, черниговские ребята, рассказывали истории про майора Запырыча. Никто толком не знал, фамилия это была или прозвище, но человек он был колоритный. Комендант гарнизона, или училища (тут уже мнения расходились), Запырыч был мастером на все руки. Особенно – на шутки, причём такие, что не знаешь – смеяться или плакать.

Любил майор устраивать «развлекательные программы» для обитателей гауптвахты. Соберёт с утра своих подопечных – курсантов, солдат, которых угораздило попасть под его «радушие» – и объявляет: – Художники есть? – Есть! – робко отзывается кто-то.

– Вот тебе карандаш, иди, рисуй траншею, – и вручает несчастному лом, толщиной с пушку на танке. Или спрашивает других: – Водители есть, то за рулём сидел? Поднимаются руки. – Отлично. Вот вам носилки. Несите осенние листья вон в ту кучу! – А те носилки в засохшем бетоне весят килограмм пятьдесят. Так и шли будни Запырыча – с его шутками, прибаутками, и ненавистью половины гарнизона к нему. Встретить его случайно – всё равно что зайти в клетку к медведю: опасно и непредсказуемо.

***

Однажды привели к нему на гауптвахту матроса. Тот ехал домой в отпуск, заслуженный отпуск, но что-то не так с его формой было: то ли клёши шире устава, то ли ленточки на бескозырке слишком длинные. Патруль, конечно, его не пропустил, комендант и им план спускал, попробуй не выполни.

– Ну, три дня посидишь, соль морская, подумаешь о своём поведении.

Матрос скис: отпуск короткий, каждый день на вес золота. И тут у майора заиграла душа юмориста. Запырыч уже потирал руки: – Ладно, – сказал он, задумчиво глядя на стоящую неподалёку двухсотлитровую бочку. – Слушай условия. Наполнишь эту бочку водой из колодца за 15 минут и свободен. Не наполнишь – трое суток будешь здесь «гостить».

Матросу дали два ведра, указали на колодец метрах в тридцати от бочки и, глянув на часы, майор объявил:

– Время пошло! Матрос рванул к колодцу, а Запырыч с чувством выполненного долга отправился в кабинет пить чай.

***

– Товарищ майор! Задание выполнено! Через 14 минут 30 секунд дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся, потный матрос. – Как это – выполнено?! Запырыч подавился чаем.

Выходит на крыльцо, смотрит: бочка действительно полная, до краёв, вода сверкает на солнце, как на рекламе минералки.

– Да ну не может быть! – пробормотал майор, глядя на бочку. Вроде всё честно. Делать нечего, отпустил матроса, но спокойствия ему это не принесло. Как только тот ушёл, майор не выдержал: что-то тут не так.

Выходит снова, идёт к бочке. И на воду садятся два воробья, и начинают весело плескаться в бочке. Запырыч остолбенел, потом подошёл, сунул палец в воду… и тыкается прямо в дно.

– Ах, ты ж, морская зараза! – майор аж посинел от злости.

Оказалось, матросик перевернул бочку вверх дном, на котором есть рубчик. Внутрь налил полведра воды, чтобы издалека было видно, что бочка полная.

– Найдите мне эту рыбу в клёшах! – требовал он. Неделю Запырыч гонял патрули по всему Чернигову, разыскивая хитроумного моряка.

Но где его найдёшь? Матрос был не дурак – в гарнизон он больше ни ногой. Да и патрули старались особо не усердствовать, больше смеялись, вспоминая, как комендант пальцем в перевёрнутую бочку тыкал.

С тех пор имя матроса так и осталось неизвестным. Но в офицерской гостинице эту историю рассказывали ещё не раз, поднимая тосты за солдатскую смекалку и за то, чтобы таких, как Запырыч, поменьше на службе встречалось.

Пишу тебе на крыле самолёта

– Встать, смирно! Товарищ полковник, седьмая рота к проведению занятий готова. Доложил старшина Мороз.

– Вольно, можно садиться.

Когда утих стук сидений и складных столиков, Гриша достал из планшетки приготовленный заранее, довольно помятый и обожжённый спичками листок, вырванный из общей тетради и начал писать.

Курсанты любили занятия в этом лекционном зале в левом крыле, полуразрушенного ещё во время войны, Дома Офицеров. Восстановили только это крыло, в котором находился спортивный и лекционный залы, а также почта. На лекцию собирали всю роту, а иногда и весь курс и курсанты могли заниматься чем угодно, потому, что преподавателю трудно было уследить за таким количеством народа. Гриша устроился поудобнее, насколько это было возможно, в жёстком кресле, стал сочинять своё первое письмо незнакомой девушке. Курсантам частенько приходили письма с адресом училища и в строке «Кому»: – 1 (2,3,4) курс, курсанту. Такие письма иногда долго лежали в висевшем на стене казармы щите с ячейками для писем, обозначенными буквами алфавита. Но там была ячейка и без буквы, вот туда-то и складывал почтальон такие письма.

У Гриши не было девушки, которая бы писала ему, вот он и решил прочитать безымянное письмо. Девушка, по имени Галя, в своём коротком письме писала, что она учится в медицинском училище и хотела бы познакомиться по переписке с кем-нибудь из курсантов. Гриша ещё немного подумал и начал писать:

«Дорогая, Галюня! Извини, что пишу тебе на таком листке, просто другого нет. На моём самолёте произошёл пожар, и пока я производил вынужденную посадку в поле среди тайги, мой планшет почти полностью сгорел, остался только этот листок. Спешу написать тебе на крыле догорающего самолёта эту весточку, потому что очень хочу познакомиться с тобой, если, конечно, меня найдут в этом безлюдье. Ты не волнуйся, со мной всё нормально, только лицо немного обгорело, боюсь, что тебе оно не понравится. А пока до свидания. Гриша Твердохлиб».

Он ещё раз прочёл письмо, немного помял листок, потом свернул пополам и засунул в конверт. Переписал с Галиного письма адрес, ниже написал свой с фамилией, чтобы ответные письма приходили ему. Потом нарисовал на обратной стороне конверта два маленьких самолётика, остался очень довольным собой, улыбнулся и засунул письмо в планшетку. После лекции он бросил конверт в почтовый ящик, висевший у почты, и стал ждать ответа… Через несколько дней с КПП позвонили дневальному в казарму и сказали, что Гришу ждёт девушка. Гриша был немало удивлён, когда за ним на самоподготовку прибежал посыльный. Ребята из классного отделения только что не «улюлюкали», подкалывали и давали непристойные советы, пока Гриша складывал тетрадки.

Он бежал по каштановой алее к КПП и размышлял что же за девушка может там быть и всё больше склонялся к мысли, что это кто-то из ребят разыграл его. Он даже не предполагал, что это его новая знакомая по переписке. Но когда доложил дежурному по КПП, что прибыл по вызову, тот указал на, скромно стоявшую у ворот, девушку в сереньком пальтишке и вязанном берете. Гриша неуверенно подошёл к ней и, немного заикаясь, спросил:

– Простите, э..это Вы меня спрашивали?

Девушка вскинула на него тревожные карие глаза, охватив взглядом всю его нескладную фигуру. У Гриши сердце от этого взгляда со звоном разбилось, упало куда-то вниз, и он почувствовал свой пульс где-то в левой пятке.

– А это Вы Гриша Твердохлиб? – Он кивнул и проглотил комок в горле…

Гриша готов был провалиться сквозь асфальт, на котором стоял и не знал что сказать. Молчание затянулось, и первой заговорила она:

– Ой, а я так испугалась, когда получила Ваше письмо, что сразу побежала на автовокзал, думала что вы ранены, и, может быть, вам нужен уход, а я ведь в медучилище учусь… – выпалила она на одном дыхании и на глазах у неё навернулись слёзы…

– Ну, раз у вас всё нормально, то я поеду домой, ещё успею на вечерний автобус.

Гриша только переминался с ноги на ногу, открывал рот, как карась на сковородке и ничего не мог сказать. Она повернулась и быстрым шагом направилась за ворота. Он смотрел ей вслед, дёрнулся, чтобы догнать, потом махнул рукой и крикнул:

– Галя, можно я вам ещё напишу?

Она обернулась, опять глянула на него своим колдовским взглядом, пожала плечиком и пошла дальше, уже не оглядываясь. Он стоял, смотрел сквозь решётку ворот вслед удаляющейся девичьей фигурке и думал: «Какая же я скотина…» Грише стали приходить письма, подписанные красивым почерком, но от кого, он никому не рассказывал…

Его списали на втором курсе, «по нелётной», что-то не получалось у него с полётами. Гриша сказал, что будет переводиться в Ворошиловградское штурманское…

Дальнейшая его судьба и история взаимоотношений с Галюней мне неизвестна. Правда, говорили, что в одной из шифровок, через несколько лет после нашего выпуска, промелькнула его интересная фамилия. Шифровка была о катастрофе Ту-16, авиации Тихоокеанского флота. Экипажу пришлось катапультироваться над морем и когда прибыли спасатели, спасать уже было некого… Но был ли среди них наш Гриша или просто однофамилец – непонятно…

Салаги тоже хотят жить

Старлей Колька Салагин любил свой Ан-12, на котором он был вторым пилотом. И хотя тот сильно дымил всеми четырьмя движками и имел неприглядное прозвище «Сарай», для Кольки был «родным домом». Если бы было можно, он бы и жил в нём, во всяком случае здесь Кольке было уютнее чем в их офицерской общаге…