Истории одной монеты

На пару секунд меня отвлёк сработавший будильник, а когда я вновь опустил взгляд на грудь, то чуть не заорал. Теперь зудевшее место вспухло, раздулось, как при сильной аллергии, и продолжало увеличиваться в размерах. Что-то явно толкалось изнутри, пыталось покинуть моё тело и выбраться на свободу. Тем временем опухоль набрякла ещё сильнее, приобрела мерзкий фиолетовый оттенок, и, чавкнув, треснула. Брызнуло тёмно-красным, блеснул на утреннем солнце ребристый бок, и из раны выпала окровавленная монета номиналом девятнадцать рублей. Мои дрожащие пальцы машинально подхватили её. Кровь быстро всасывалась в металлическую поверхность. Из горла вырвалось какое-то жалкое всхлипывание.

Но не успел я по-нормальному испугаться, как рана мгновенно затянулась, осталась лишь коричневая полоса свежего шрама. Монета валялась рядом на подушке.

– Так, – пробормотал я. – Надо разобраться…

Я стоял и смотрел на себя в зеркало. Вот же он – свежий рубец под ключицей, вот она – девятнадцатирублёвая монета, в холодильнике лежат полученные на халяву продукты. Мне думалось, что я, скорее всего, просто свихнулся. И как во всё этом разбираться?

А потом случился джек-пот.

Через неделю я от скуки зарулил в казино – грязное помещение, забитое однорукими бандитами – где уже бывал раньше и неизменно оставлял хорошую сумму. Монета сама прыгнула в руку прежде, чем я успел что-то понять, и тут же звякнула в прорезь ближайшего автомата. Закрутились барабаны. Джек-пот. Во рту мгновенно пересохло.

Меня приняли на выходе. Трясущиеся коленки, крепко прижатый к груди выигрыш и безумный, мечущийся по стенам взгляд – тут волей-неволей заподозришь неладное.

– А ну, стоять, молодой!

Я замер. Сердце отбивало чечётку. Ко мне подошёл мужик в спортивной форме, с сигаретой в зубах, и положил на плечо свою ладонь, в которую без особых проблем могла бы поместиться вся моя голова целиком.

– Ну ты и везучий, пацан. С первого жетона – да сразу джек-пот. Ты тут не темнишь ли, часом? – он выпустил мне в лицо порцию дыма.

– Н-нет, – заикаясь от страха пискнул я.

И тут случилось чудо: нависающий надо мной бугай, который наверняка мог и должен был одним движением сломать меня пополам, вдруг смягчился и проворчал:

– Ладно, пацан, сейчас свободен, но чтобы больше тебя здесь не видели, понял?

Я судорожно кивнул и побежал домой. Монета вышла на следующее утро над правым соском.

После долгих размышлений я пришёл к очевидному выводу, что монета приносит удачу в начинаниях. Но каковы пределы? Необходимо их нащупать, а заодно убедиться, что я не спятил. Так, чтобы это невозможно было списать на совпадение. Решение нашлось достаточно быстро.

У одного приятеля, Димана, на работе была невероятно стервозная начальница. Звали её Светлана Евгеньевна. Светка-Между-Ног-Конфетка. Добраться до той самой конфетки мечтал весь офис – дамой Светлана Евгеньевна была статной, но она ненавидела чернейшей ненавистью три вещи: фамильярности, своё прозвище и подкаты от коллег. Ходили слухи, будто она вообще по девочкам. В общем, идеальный кандидат.

В назначенный день я поднялся в офис, Диман впустил меня на этаж. Удача: Светлана Евгеньевна как раз наливала кофе. Я глубоко вдохнул… И крикнул:

– Слышь, Светка-Конфетка!

Она медленно обернулась. Её лицо никак не могло выбрать между гримасой недоумения и маской холодной ярости. Остальные работники замерли. В полной тишине я подошёл к Светлане Евгеньевне и поцеловал её в засос. Несколько секунд ничего не происходило, а затем она ответила мне взаимностью, постанывая, впилась в мои губы. Тогда я окончательно понял, какая сила оказалась у меня в руках.

Удавалось всё: любые аферы, любые авантюры, каждая вершина покорялась мне без труда. Ради эксперимента сделал крупную ставку на футбольную команду, проигравшую больше двадцати матчей подряд. Она победила.

Шли месяцы, благосостояние неизменно росло вместе с числом шрамов. Кажется, их было уже почти два десятка, со стороны выглядело, будто на моей груди выросли огромные жабры. Впрочем, даже это мне удалось обернуть себе на пользу: фриковатые неформальные девчонки обожали эти шрамы, а я обожал фриковатых неформальных девчонок. Однажды у меня даже была молоденькая немка-готка, которая до крови искусала эти отметины во время бурной ночи. До утра под скрип кровати она кричала «Нуль! Драй! Цвай!» и прочую немецкую брань.

Богатая жизнь затягивала, роскошь подсаживала на себя не хуже наркотиков, а уж в комбинации с ними…

Кончилось всё резко и как-то нелепо. На очередной вечеринке в очередном клубе к моей очередной девушке стал подкатывать какой-то нелепый тощий очкарик. Мне надо было плюнуть ей в рожу, увидев, как она отвечает ему взаимностью. Но в тот момент мой разум, затуманенный алкоголем и не только, воспринял это, как вызов, как повод доказать всем, что я мужик. Доказал. Свалил оппонента первым же ударом, а он упал на лестницу и сломал шею о ступеньку. Мгновенная смерть. Самым жутким оказалось то, что я сначала этого даже не понял, и ещё добрую минуту продолжал мутузить бездыханное тело.

Конечно, это было убийство. Конечно, я ударил первым. Я сразу же всё признал, но адвокат посоветовал отказаться от своих слов. Несколько бесконечно-долгих месяцев судов, подписка о невыезде, затем СИЗО, всё воспринималось, будто сквозь полупрозрачную звукоизолирующую плёнку, казалось, что это происходит не со мной. Слушание, решётка, слушание, нары, слушание, новость о разводе родителей, слушание… И вдруг – о, чудо! – невероятным образом статью меняют на Превышение самообороны, судья озвучивает щадящий срок: восемь месяцев колонии общего режима. Я плачу на скамье подсудимых, и не знаю, кого благодарить: адвоката, монету, бога?

На третий день в столовой ко мне подсел интеллигентного вида старичок, расписанный, однако, татуировками похлеще даже, чем дед. Все мои соседи по столу тут же как-то незаметно испарились. Он долго смотрел на меня нежно-голубыми глазами, в которых умерла сама жизнь, наблюдал, как я ем, как начинаю кидать на него нервные взгляды и озираться. Наконец разлепил потрескавшиеся губы и тихо произнёс:

– Меня звать Витя Щипач, а ты теперь подо мной ходить будешь. Имей в виду, если где накосячишь – мигом в петухи определим, личико у тебя чисто бабье, спросом будешь пользоваться нешуточным. Понял?

С тех пор это стало моим главным страхом. Витя Щипач не раз ещё подсаживался ко мне, вёл пространные беседы, а скорее, монологи о боге, о политике, о чём-то спрашивал, что-то рассказывал, каждый раз мне казалось, будто судьба моя на волоске. Он наслаждался бессилием и страхом своего слушателя. Нередко я просыпался с криком посреди ночи из-за кошмара, в котором добродушный старичок с мёртвыми глазами врывался в хату с ножом в руке и тут же принимался меня резать.

Однако время шло, Щипач переключился на новеньких, и никто не пришел ему на смену. Всем было плевать на меня, а мне было плевать на всех. Потянулись длинные, скучные, одинаково серые дни. Раз на свидание пришла мама. Сказала, мол, любит меня несмотря ни на что, винит во всём отцовское недовоспитание и ждёт моего возвращения. Я плакал.

Вышла монета за пару недель до окончания срока, как всегда, из груди. А накануне умер Витя Щипач. Поговаривали, что он сильно повздорил с администрацией колонии, и вертухаи избивали его почти сутки без перерыва – переломали руки и ноги, отбили почки, порвали жопу черенком швабры, да и бросили в неотапливаемый карцер. Там Щипач и скончался: замёрз насмерть, тихо скуля и сочась кровью из всех отверстий.

Пожалуй, покривлю душой, если скажу, что хоть минуту горевал о нём.

Домой приехал ни свет ни заря. После ночи тряски на плацкарте болела спина, в голове всё ещё отражалось эхо постукивающих по рельсам колёс. За полтора года двор почти не изменился: доломали дышавшие на ладан качели, спилили нависавший над парковкой дуб. Куда-то подевался деревянный ящик с котятами.

Все замки остались прежними, и, спустя несколько минут, я уже разувался в прихожей. Дома было тихо и душно. В полумраке коридора я вдыхал запахи пыли и яблок, сладкой сдобы, жареной курицы, духов. Пытался вспомнить: что из этого мне должно быть знакомо, а что в новинку?

Дверь в спальню тихо скрипнула, но мама не проснулась. Чёрные с сединой волосы разметались по подушке, искусанные губы были приоткрыты, пальцы подрагивали, будто пытаясь что-то схватить. Она постарела. Лицо окунулось в сетку морщин, уже медленно и неотвратимо переползавших на шею. Всё её тело как-то истончилось и теперь выглядело совсем невесомым и хрупким, словно хрустальная снежинка – прикоснись, и разлетится на сотню осколков. И как же я раньше этого не замечал? Мама спала прямо в одежде, видимо, ждала меня в любую минуту, но в какой-то момент усталость взяла своё.

Прежде, чем я успел её разбудить, что-то обожгло грудь. Я зашипел от боли, полез неловкими пальцами в нагрудный карман. Монета. Она раскалилась докрасна, чтобы привлечь моё внимание, но мгновенно остыла, стоило только достать её. От монеты воняло тухлым мясом, ребристая поверхность скользила, будто смазанная жиром, поблёскивала зеленовато-гнилым оттенком. Хотелось избавиться от неё поскорее, и она, видимо, желала того же.

– Что же мне с тобой делать? – прошептал я.

Ответ пришёл мгновенно. Прорезь – глубокий чёрный провал длиной не больше пары сантиметров, – перечеркнула мамино горло. Наружу толкнулась кровь, заляпала бледную кожу и нежно-салатовую наволочку.

Отчего-то страха не было. По телу не растёкся лёд, панические мысли не разбегались в стороны крысиной стаей. В голове всплыла дедова поговорка: «для всякой копилочки своя монетка найдётся», и всё сразу стало ясно. Руки механически сделали то, что было необходимо. Монета идеально заткнула рану, погрузившись в трепещущую плоть больше, чем наполовину. Кровь остановилась. Казалось, маме всё это не доставило ни малейших неудобств, она так и не проснулась – только всхрапнула и перевернулась на другой бок.

Не знаю, сколько я стоял там, в комнате, наблюдая, как она спит, и прислушиваясь к себе. Связь с монетой исчезла, теперь я был свободен во всех смыслах, и мог попытаться вернуться к обычной жизни: пойти на работу куда возьмут, помогать маме, мучительно день за днём встраиваться в социум, адаптироваться, снова, снова и снова доказывая окружающим, что я не хуже их, не отброс, не грязь, не слякоть. Или же…

***

– И ты вот так просто взял и ушёл? – брови Макса поползли вверх.

Отхлебнув ещё пива, я пожал плечами.

– Ну да. Ты, может, сочтёшь меня мудаком…

– Довольно-таки мудацкий поступок.

– …и даже, наверное, будешь прав, но, давай начистоту: если бы я остался, это был бы правильный поступок. Правильный, да. Но этим я бы сделал хуже и себе, и ей. А так, посмотри, я сам себе хозяин, свободен, как ветер. Могу поспорить, свободнее, чем ты. У меня даже мобильника нет – вот насколько.

– То есть, ты практически бомж, – осторожно заметил Макс, внимательно глядя на меня поверх очков.

В груди начала закипать злость. Да что ему нужно? Поиздеваться?

– Пусть так, но это мой выбор! А мама живёт себе спокойно, без стресса, без мыслей о том, куда бы пристроить сына уголовника, без стыда перед подругами и знакомыми, без лишних стрессов. Да, может, временами ей бывает грустно, но в целом всё к лучшему, как по мне.

Мы молча допили пиво. Макс подвинул свою тарелку ко мне – сам он к еде не притронулся. Я благодарно кивнул.

– Ну, ладно, пожалуй, мне пора, – он подхватил портфель и начал собираться.

– Погоди! – я решил испытать удачу. – Слушай, мы можем встретиться, например, завтра, и я расскажу тебе, что было потом. За завтраком, разумеется. У меня ещё полно диких историй.

Он покачал головой. В стальных глазах мелькнула брезгливость.

– Пожалуй, откажусь. Видишь ли, Петруша, мне от тебя нужна была именно информация о монете. Спасибо, весьма интересно и познавательно, теперь я буду знать, что нужно использовать её весьма осторожно.

Я замер от неожиданности.

– О чём ты? – онемевшие губы не желали двигаться. – Она у тебя?

Макс жестом фокусника извлёк из внутреннего кармана пиджака до боли знакомый металлический кругляш с цифрами 1 и 9.

– Да, кстати, твоя мать звала тебя всё время, пока я искал эту чёртову монету. Она кричала и кричала от боли и страха. А монетка такая мелкая, зараза, еле нашёл её. Ни под кожей, ни в желудке, ни в кишках не было. Знаешь, где обнаружилась? В правом лёгком. Правда, к этому моменту Мария Ивановна, конечно, уже умерла.

Он подмигнул мне. По телу растекался лёд. Мысли разбегались во все стороны паникующей крысиной стаей.

– Как знать, возможно, если бы ты остался, то мог бы попытаться её спасти.

Макс пружинисто зашагал прочь и вскоре растворился в толпе спешащих на работу людей. Я остался сидеть. Вдалеке загудела, отбывая, баржа; гудок напомнил мне протяжный, безнадёжный вой смертельно раненного животного. Хозяин круглосуточного кафе «Кругло с уток», добродушный армянин Рубен, включил музыку. Сквозь хрип динамиков пробился задорный голос Верки Сердючки.

«Ха-ра-шо! Всё будет ха-ра-шо! Всё будет ха-ра-шо, я это знаю!»

Каждое слово падало на мои плечи скалой, разрывая плоть, дробя кости, мысли, бытие. И вскоре не осталось ничего.

ЧУРИНГА

Sivka Burka

«Ахтунг! 0 3 2 4 7 3 – 5 0 1 3 8 2 – 9 0 0 6 3 1».

Задорно по немецки отрапортовал звонкий девичий голосок.

– С Днём Рождения, милая. – Сашок перекатился на бок, – Прости, я кажется заснул.

Рука нырнула в леденящую пустоту второй половины двуспальной кровати. Стон, а точнее рваный захлебывающийся вой слетел с губ. Врут, суки, время не лечит, лишь загоняет боль глубже, где нервные окончания уже ничего не значат, превращаясь в скопления пульсирующих звёзд вечности, Где агония подобна галактике, сжимающейся от ужаса бесконечного одиночества.

«нуль, драй, цвай, фи: а, зибэн, драй» – нетерпеливо подпрыгивал на столе механический карлик с жадно раззявленной пастью. Щелкунчик-копилка-будильник с голосом Леры. Таким знакомым, звонким и… живым.

***

– Ну Сааанёк, Сашенька, Сашулечка, давай купим, это же Nussknacker und Mausekönig – девушка не сводила влюблённого взгляда с уродца на ярмарочном развале. Тот гордо попирал ногой многоглавую мышь в короне. Точно Георгий Победоносец змея. Длиннющий, скрученный в кольца хвост мыши заканчивался штепселем.

– Купи-и, порадуй свою маленькую Ленору, – канючила девушка, – Прикинь, как славно – будешь просыпаться под мой нежный голосок и… – она бросила взгляд из под длинных густых ресниц – о моём девятнадцатом дне рождения, уж точно не забудешь!

Контрольный выстрел. Покраснев, как глазки крысы под пятой Щелкунчика, Сашок полез за кошельком. Лерка захлопала в ладоши. Её увлечение готическими и оккультными приблудами обходилось недешёво. Но Сашок не роптал, подрабатывал сторожем, да и сама Лерка брала дополнительные ночные смены в больнице. В конце концов именно это увлечение и свело их. Сашок писал фанфики и диплом по эпохе романтизма. Лерка воображала себя ведьмой и тусовалась с готами. Идеальная пара.

– Не надо его покупать. – проскрежетал старик из-за соседнего прилавка с книгами. Несмотря на удушливый зной он оставался в поношенном пальто и вязаной шапке. И вообще сильно смахивал на постаревшего Леона из одноимённого фильма. Или Кота Базилио из Приключений Буратино. В любом случае не самая приятная ассоциация.

– С чего это? – вызывающе поинтересовалась девушка.

– Сколько тебе лет, малая?

– Восемнадцать и…?

– Хочешь, чтоб девятнадцать стукнуло – не бери. Впрочем, твой выбор. Я предупредил, помни – глаза старика недобро окинули взглядом Леркин наряд – узкое чёрное платье в пол из бархата и кружев, кожаный корсет, чокер с серебряной цепочкой – Себя губишь, парня хоть пожалей. Он же, дурак, тебя любит.

– А ты? – длинные смоляные волосы Лерки взметнулись тёмным облаком, когда она повернулась к торговцу книгами. Видимо Леона она не смотрела. – Ты что любишь? Оргии? Молодых девчонок в рогатых масках, распластанных в звезде Исиды? Или мальчиков? Раз, мой так приглянулся. Не отводи глаз, старик, ты же сказал, что видишь меня насквозь. А если это обоюдно? Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein.

В груди у Сашка неприятно кольнуло. Он не любил спорить со старшими, но и выглядеть соплёй в глазах Лерки не хотелось. Та редко переходила на немецкий и добром это никогда не заканчивалось.

Сашок взглянул на названия книг и поморщился. Понял слова подруги и её цитату из Ницше. Она всегда была глазастой и острой на язык. На прилавке навязчивого книготорговца красовались Кроули, Лавей, Папюс, Блаватская – попсовый набор, приправленный чуть более интересным Оккультизмом и магией Тухолки и Оккультной философией Джоунса.

– Пойдём, Лер – Сашок потянул девушку за рукав, подальше от неприятного чудика – видишь же человек в своём мире живёт.

– Скоро и ты в нём окажешься парень, – прокаркал старик им в спину. – Гони ведьму. И не зови никогда назад, слышишь! Сдохни, но не зови! От мёртвой не убежать, от живой ещё сможешь. Я сумел, глядишь, и у тебя получится.

***

Не получилось… Сашка смахнул слёзы и сунул десятирублёвую монету в щербатый рот уродца. Будильник затих. Светящиеся глаза сверкнули цифрами 19.19. Всё, как всегда. Сашок не помнил, что заснул. Врачи поставили диагноз нарколепсии, хотя толком ничего и не сказали. Триггер сомнений не вызывал. Нервное потрясение, только легче от этого не становилось. Во второй половине дня он проваливался в сон, даже не в сон, в коктейль из снов, реальности и глюков, и просыпался ровно в 19.19.

Врачи, уверяли, что это нормально, есть внутренние часы и организм ориентируется на них, мозг улавливает сигналы и реагирует. Всё правильно, Сашок даже знал какие.

«нуль, драй, цвай, фи: а, зибэн, драй»

Девятнадцать. Теперь навсегда. Прошёл уже год. Кошмары не отпускали. Не отпускала Лерка. Единственно чему научился Сашок – проснувшись не ставить сон на репит, хотя воспроизвести мог без труда.

Обжигающе-ледяной ветер колышет туманную рвань штор на тёмных окнах комнаты Леры. Кровь. Повсюду, на полу, на опрокинутом шкафу. Разодранных книгах По, Гофмана, Майринка. С обложки баллад Бюргера зловеще скалится из-под забрала мёртвый Вильгельм. Изляпанные ржаво-бурыми пятнами страницы застыли в вязком мареве кошмара.

А на полу алые капли перемешиваются серебристыми. Осколки зеркала, разбитого по краям и абсолютно целого внутри, и в нём – она. Ленора… Медленно оборачивается… Вечность взглянула на мир. Сам Хаос. Девушка протягивает тонкую руку, то ли манит, то ли просит:

– Иди ко мне… Верни чурингу… Позови меня…

И белая до черноты, ослепляющая вспышка света…

Ахтунг! 0 3 2 4 7 3 – 5 0 1 3 8 2 – 9 0 0 6 3 1

Саша рывком сел на постели.

Красные глазки крыс пятнали столешницу отблесками кровавого пиршества. 19.19.

Сашок, много раз мечтал разбить ненавистную куклу, продать квартиру, уехать, куда ворон костей не донесёт… и воспоминаний. Только… Только ведь это всё, что осталось от Лерки: её комната, её вещи и её голос в утробе мерзкого карлика. И ещё странная монета, с которой всё и началось. Чуринга, как звала её Лерка.

– Са-аш, в нём гремит что-то, слышь? – девушка потрясла копилкой над ухом.

– Вернуть хочешь?

– Нее, узнать. Вдруг там сокровище? Золото? Или бриллиантик даже?

– Вскрыть? – хмыкнул Сашок, – М-да, вариант не дурён. Попрактикуйся, ведьмочка. Главное, потом выброси.

– Зануда ты, Сашка, неужели не интересно? – Лерка крутила фигурку, заглядывая мышиному королю под хвост.

– Во, правильно, входит через рот, значит выходит… Я ж говорю – образование – сила! Не зря год в меде проучилась.

– Фу на тебя, – прыснула Лерка, – дурак, Ну серьёзно, это ж копилка – должна быть какая-то затычка.

От совета, где её искать, Сашок удержался. Но Лерка уже торжествующе взвыла и, отодвинув подошву на ботфортах Щелкунчика, нещадно затрясла бедного солдатика.

Издевательски звякнув, на стол выкатилась десятирублёвая монета.

– О! Сокровище! – заржал Сашка, но услыхав разочарованный вздох Лерки, тут же прекратил, – Ну чего ты, Лер? Брось. Копейка рубль бережёт, в нашем случае десятик… Ого! Блин, дичь какая-то. Глянь!

На реверсе монеты рядом с единицей вместо ноля красовалась девятка.

– Да! – восторженно взвизгнула Лерка! – Сокровище! Я знала! 19 рублей! Я родилась 19 числа и в этом году мне исполнится 19! Вау! – и она, повиснув на шее у Сашки, жарко поцеловала его в губы.

Да, так всё и началось. Или закончилось? Короче, понеслось в тартарары. Лерка пропадала ночами. Иногда неделями не возвращалась домой. На возмущённые расспросы Сашка отвечала отборной немецкой бранью или слезами и страстным, диким порой, казалось, оргаистическим сексом. В своих готических играх Лера заходила всё дальше, вернее её уносило куда-то на тёмную сторону БДСМ – наручники, кляпы, цепи, ножи, маски, словно боль, позволяла ей почувствовать себя… живой? Шёлк и бархат сменился на кожу и латекс, чокер на туго затянутый шипастый ошейник. Юбка становилась всё короче, декольте глубже, а каблуки выше. На запястье появилась татуировка – цифры 1 и 9 увитые то ли змеями, то ли плющом.

Сашок понимал, что теряет Лерку, но поделать ничего не мог. У неё даже родителей не было. Уйти и бросить подругу одну с полоумными готами и садистами— разве не предательство? Так всё и тянулось до дня рождения. А под утро она ушла и больше не вернулась, оставив после себя запертую комнату, свою чурингу и полуобгоревшую жуткую куклу, притащенную то ли с кладбища, то ли с помойки. Её Сашок выбросил сразу, остальное не смог.

…а следовало. Мозг уже не выдерживал. Чем ближе Леркина днюха, тем хуже становилось. Сашка вздохнул, встал и побрёл в ванную. На светлых обоях, как всегда, зашевелились тени и поползли вслед за человеком. Иногда казалось, они пытались дотянуться до него щупальцами тумана. Но каждый раз отшатывались, словно страшась чего-то. Чувствовали, что Сашок принадлежит не им. Нее, такие мысли – вон из головы! Саня прекрасно знал – это всего лишь колышутся шторы. Но мозг упорно выдавал другое. Придётся опять закинуться таблетками.

– Верни чурингу…

Сашок замер на полушаге, как раз напротив комнаты Леры. Снова глюки? Его предупреждали о возможности гипнопомпических галлюцинаций. Может он ещё не проснулся? Сашок потряс головой. Мир качнулся, вздыбился и оплыл огарком свечи.

Реальность стекает с карниза ручейками дождевой воды перемешиваясь с фантазиями безумца в водовороты чистого сознания и абсолютного бреда. Никакого постоянства, хаос, дикая пляска теней на огненном поле воспалённого разума. Умирающий мир, исходящий гноем реальности. Вселенная, сжавшаяся до нити накаливания в лампе и коридор, свернувшийся бутылкой Клейна. Ни пола, ни потолка, одно перетекает в другое. Безумный вальс языков пламени и струй воды… и чёрное разверзающееся ничто, поглощающее всё, обволакивающее тьмой.

– Иди ко мне… Позови меня…

Сашок оборачивается и кричит от ужаса. Но тишина срывает его голос, как небрежная рука цветок. Белёсый туман клубится во тьме, принимая очертания… Леры? Белая, точно саван, кожа с багровыми струпьями ожогов… нет – прозрачная. Сашок видит, как бьётся сердце, сжимаются и расширяются лёгкие, качая воздух.

– Верни чурингу, – Лера тянет к нему руку, – Ты убил меня, своей любовью… Теперь позови.

Жуткий взгляд чёрных озёр, что заменяют ей глаза, заставляет Сашу отшатнуться.

– Нет, – шепчет он, – Нет! Нет!!! – срывается на крик, пятится и… упирается лопатками в обычную стену коридора напротив запертой двери.

Ахтунг! 0 3 2 4 7 3 – 5 0 1 3 8 2 – 9 0 0 6 3 1

Саша рывком сел на постели.

Крик всё ещё рвался с пересохших губ. Нет! Не может так больше продолжаться! Он просто не выдержит. Сашок соскочил с кровати и торопливо влез в джинсы. Прочь, прочь из этого дома, и не важно куда. «А нет, важно!», – уже натягивая куртку понял Сашка. Тот книжник с ярмарки. Он что-то знает! Окрылённый надеждой Сашок, перепрыгивая ступеньки сбежал по лестнице в холод декабрьского вечера.

Но ведь безумие надеяться, что через полтора года торговец оккультными книгами будет сидеть на том же месте? Да ещё в такую погоду? Ветер швырял в лицо даже не снег, какие-то белёсые липкие выделения, забирался за шиворот, обжигал глаза, превращая навернувшиеся слезинки в стеклянные осколки. Да, надежда и есть безумие, но менее страшное, чем то, которое преследовала Сашку во снах.