Дети погибели

– Затем, – продолжал Дрентельн, – спешная коронация новой императрицы. Что может последовать далее, Лев Саввич?

– Внесение изменений в закон о престолонаследии… – прошептал Маков.

Дрентельн кивнул.

– Цесаревич Александр Александрович перестаёт быть наследником. Право занять престол переходит к детям Государя от Екатерины Долгоруковой… Или, как она теперь именуется, княгини Юрьевской. Что это будет означать для России? Вы только подумайте: затяжная распря между Аничковым и Зимним дворцами. Две партии вступят в схватку не на жизнь, а на смерть. И в эту войну будут втянуты не только высшие круги общества. Я исхожу исключительно из интересов России. И мне известно, что обе партии уже готовятся к войне, вдохновлённые своими непреклонными руководителями. А вернее, руководительницами… – Дрентельн коротко взглянул на Макова. – Такова диспозиция, Лев Саввич. Не секрет, что Государь недолюбливает своего второго сына, Александра Александровича. До сих пор первенца, Николая Александровича, вспоминает. И с Александром Александровичем сравнивает… Сравнение, как вы понимаете, не в пользу последнего…

Маков раскрыл от изумления рот.

– Так что же, сам цесаревич… – он замолчал, не в силах выговорить страшные слова.

– Нет, вряд ли, – мигнул Дрентельн. – Его супруга, Датская принцесса, цесаревна Мария Фёдоровна. Она – да. Она в курсе событий. Хотя и не всех. И без деталей, так-сать.

– А кто ещё… в курсе? – спросил Маков отрывисто.

– Многие, Лев Саввич.

– Но не все, – с какой-то злобой выговорил Лев Саввич. И повторил: – Не все!..

Он круто развернулся и зашагал прочь. Дрентельн посмотрел ему вослед долгим и странным взглядом. И как бы про себя проговорил:

– Но даже не это самое печальное… Самое нетерпимое – предстоящая реформа МВД. И планы ликвидации Третьего Отделения Собственной Его Величества Канцелярии… Впрочем, – Дрентельн усмехнулся, – об этом даже самоубийцам знать не нужно.

* * *

Ротмистр догнал Макова:

– Ваше высокопревосходительство! Пожалуйте в карету! Я должен вас доставить до дома!

– Благодарю, – не оборачиваясь, сквозь зубы ответил Маков. – Мне тут по Невскому, знаете ли, недалеко. Пройдусь.

Ротмистр заволновался:

– Мне велено-с…

Маков развернулся:

– «Велено-с»? Кем «велено-с»? Дрентельном? Победоносцевым? Господом Богом? Да кому вы служите, наконец? Отечеству или преступникам?

Он перевёл дух.

– И зачем вообще эта поездка? Спросите у Дрентельна – он что, выдал мне все тайны, и думает, что теперь я буду ему служить? А может быть, он решил меня попросту убить, чтобы эти тайны никогда не раскрылись? А?

И, к его величайшему изумлению, – уже в который раз за этот проклятый вечер, – ротмистр громко, совершенно обыденно ответил:

– Нет-с, ваше высокопревосходительство. Вас убивать не надо. Вы сами себя убьёте. Прощайте-с, – добавил он, козырнув.

Отвернулся и зашагал к поджидавшему его Дрентельну.

А Маков остался стоять, открыв рот. Потом опомнился, чертыхнулся, и двинулся по проспекту такой свирепой походкой, что редкие припозднившиеся прохожие шарахались от него.

* * *

Жена еще не спала. Вышла, взглянула на Льва Саввича.

– Что-то на тебе лица нет…

– Нет – и не надо, – буркнул Маков, проходя в кабинет.

Жену он не любил. Не любил давно, хотя женился по самой что ни на есть высокой, до отчаянности, любви. Брак был неравным: будучи молодым офицером, во время учебного похода Лев Саввич по уши влюбился в дочку хозяина, в доме которого квартировал.

Дочь показалась ему не просто красавицей – идеалом. Точёная фигурка, благороднейшие черты лица, прекрасный глубокий взгляд… Трудно было поверить, что она плебейского происхождения, а отец её лишь недавно выкупил себя и семью у барина.

История тянулась долго, со скандалами: родственники не могли смириться с выбором Макова, говорили, что карьера его погибнет, что с женой, едва грамотной, ему просто не о чем будет говорить, что, в конце концов, он кончит плохо. Маков не слушал, ругался, и всё-таки настоял на своём: привёз из орловской глухомани в столицу красавицу-жену.

И лишь спустя год-два, когда спала с глаз розовая пелена, Маков вдруг с ужасом осознал, что его красавица – набитая дура. Мало того, она еще кичлива, капризна, ленива и в обыденной жизни просто невыносима: всегда молчит и либо лежит на диване, листая модные журналы и каталоги, либо спит, либо судачит на кухне с прислугой. Правда, у неё было ещё одно излюбленное занятие: вырядившись по парижскому фасону, она могла целыми днями бродить по магазинам, не брезгуя даже захудалыми лавками.

В общем, семейная жизнь не сложилась. И Маков с головой ушёл в работу, бывало, и ночевал в казармах. И возвращался домой каждый раз с чувством отвращения к себе, к своему дому, и даже к детям – милым близняшкам Оле и Коле.

Оба ребёнка умерли, едва им минуло пять лет.

С тех пор Маков окончательно отдалился от супруги, предпочитал спать в кабинете, обедать тоже, и вообще старался как можно реже встречаться с женой. Иной раз по целым неделям не виделись.

«И слава Богу!» – думал Лев Саввич.

Он лишь следил за тем, чтобы у жены всегда имелись деньги, и не было, таким образом, повода встретиться с ним. Но с деньгами иной раз приходилось туговато. Помимо других своих «достоинств», супруга обладала ещё одним: она умудрялась тратить чудовищные суммы на безделушки и различные чудодейственные притирки и мази, о которых вычитала в журналах. При этом совершенно не помнила, сколько потратила и что именно купила…

Абсюрд…

* * *

Маков прошёл к себе, снял мундир, и вдруг заметил на своём рабочем столе пухлую папку с вензелем министерства двора. Папка лежала точно посередине стола, как бы приглашая заглянуть в неё.

Лев Саввич почувствовал, как сильно и больно забилось сердце.

Словно что-то подсказало ему: всё, жизнь его кончена.

* * *

Маков переоделся, умылся, выпил крепкого чаю. Он знал, что просто пытается оттянуть время. Он стал прохаживаться по кабинету, пытаясь не глядеть на папку, и уже догадываясь, что именно в ней содержится.

Кстати, откуда она здесь взялась? Доставил фельдъегерь, видимо. А на стол кто положил? Не прислуга же!

«Жена! – догадался Маков. – Только она, кукла безмозглая, могла сюда войти и эту папку между делом шлёпнуть на стол!»

Подумав о жене, он тут же вспомнил и о деньгах. Деньги он давно уже прятал от жены, передавая ей лишь часть. А когда у неё бывали какие-то срочные траты (что случалось с тягостной периодичностью приблизительно раз в две недели), открывал секретный ящик в столе и выдавал требуемое. Ящик был устроен хитро, итальянцем-краснодеревщиком, жившим лет двести назад. Открываешь ящик – он пуст. Нужно было сначала нажать особый рычажок сбоку, – и тогда ящик открывался по-настоящему, а фальшивая задняя панель оказывалась плотно прижатой к передней.

Маков тотчас же подошёл к столу, открыл секретный ящик. Там лежало несколько ассигнаций, хотя ещё вчера – он проверял, – была целая пачка толщиной в два пальца. Догадалась, значит. Вызнала. Дура-дура, а когда о деньгах речь, – по-собачьи их чует, везде находит. Маков уныло выругался, захлопнул ящик, и снова стал бродить по кабинету.

Было уже два часа пополуночи. Маков смертельно устал. Он прилёг было на диван, почти задремал, и внезапно очнулся; вскочил. Бросился к столу, открыл папку.

«Доклад на Высочайшее имя Государственного инспектора, генерал-адъютанта свиты Черемнина о результатах проверки финансового состояния Министерства внутренних дел.

Проверку проводили:

Тайный Советник И. В. Балагуров,

Действительный статский советник А. С. Кресс,

Статс-секретарь В. М. Макаров.

Заверено: государственный секретарь Е. А. Перетц».

Маков прочитал первые строки доклада, и в глазах у него потемнело.

* * *

То, что в министерстве воровали все кому не лень, Макову было известно. Самых отъявленных взяточников и казнокрадов, как это и было принято в любом министерстве, пересаживали с одного тёплого места на другое, в крайних случаях – понижали в должности или посылали воровать в губернии.

И, в принципе, то, что содержалось в докладе Балагурова, самому Макову ничем не грозило. Государь, – это все знали, – к взяточникам относился либерально, полагая, что натуру человеческую невозможно исправить.

Но вслед за докладом пошли докладные записки: чиновники министерства доносили друг на друга. Все эти доносы шли не только, как было положено, по начальству, но и в самые различные инстанции, вплоть до «на Высочайшее Имя».

Маков порылся дальше в папке. И обомлел. Дальше шли расписки в получении денег. Не только мелкими чиновниками, но и столоначальниками, начальниками департаментов и, наконец, товарищами министра.

Маков перевернул папку и начал листать с конца. В конце, как он и ожидал, главным героем бумаг был он сам, Лев Саввич Маков. Не только доносы на него подчинённых – к этим доносам Маков давно привык. Здесь были копии разрешительных документов на открытие акционерных обществ, банков, товариществ, под которыми стояла его, Макова, подпись. А к копиям приколоты расписки в получении денег, векселей, акций. Маков не помнил, чтобы он получал такие суммы. Приглядевшись, понял: всё это – подделка. Впрочем, сути дела это не меняло.

Среди документов, уже под утро, Лев Саввич обнаружил лист бумаги, вначале им не замеченный. На нём было размашисто написано: «Вы всё ещё желаете найти Истину?»

* * *

Рассвет застал Макова полуодетым, за столом, засыпанным бумагами. Лев Саввич в эту ночь испытал почти всю гамму человеческих чувств: страх, возмущение, обиду, злость, гнев, отвращение. К рассвету осталось только чувство глубокого опустошения. Да ещё, пожалуй, лёгкая горечь.

Он умылся, оделся, напился крепчайшего кофе и отправился к градоначальнику.

Александр Елпидифорович Зуров вышел из-за стола ему навстречу. Громадная чёрная борода Зурова выглядела устрашающе, делая его похожим на дикого горца.

– Лев Саввич! – с лёгким кавказским акцентом воскликнул Зуров. – Чему обязан в столь ранний час?

Они обменялись рукопожатиями. Маков глубоко вздохнул:

– Разрешите присесть, Александр Елпидифорович?

– Ну, разумеется, садитесь! Вид у вас неважный. Что-нибудь произошло?

– Произошло…

И Маков, глубоко вздохнув, начал рассказывать о вечерней «экскурсии».

– Господь с вами! – перебил его Зуров. – Что вы такое говорите? Подождите, я вызову начальника сыскного отделения…

– Не надо, – Маков поморщился. – Я уверен, что и он принимает деятельное участие в этом… заговоре.

Брови Зурова поползли вверх.

– Как вы сказали?

– Да. Вы не ослышались. Речь идёт о широком заговоре, в котором принимают участие Третье отделение, сыскные подразделения полиции, корпус жандармов и, уверен, многие высшие должностные лица империи. Не знаю, проникла ли эта зараза и в армию.

Он вопросительно взглянул на Зурова, который имел звание генерала от кавалерии и репутацию честного и отважного человека.

Зуров, привскочив, произнёс с резко усилившимся акцентом:

– Кыллянус! Мамой кыллянус, – нэ знаю, какой заговор, а?

Маков опустил глаза.

– Я вам верю, Александр Елпидифорович.

Он внезапно поднялся.

– Прощайте.

Александр Елпидифорович тоже встал, вышел из-за стола. Выглядел он совершенно обескураженным.

– Куда же вы тэпэрь, Лэв Саввич?

– Заеду к графу Адлербергу. Кажется, он ещё не уехал в Ливадию…

Зуров не успел больше ничего сказать: Маков вышел из кабинета.

* * *

Адлерберг, действительно, был у себя, в Зимнем. Он не поднялся навстречу Макову, а только как-то судорожно стиснул бумагу, которую только что читал.

Маков стоял перед ним, ждал. Лицо Адлерберга побагровело, он как будто ощетинился, и в то же время – Маков почти был уверен в этом, – поджал хвост.

«Вылитый барбос!»

Министр двора, наконец, с натугой оторвался от чтения, поднял глаза и растянул губы в подобие улыбки.

– А… Лев Саввич… Что так рано?

Маков молча положил на стол свою папку.

Адлерберг с осторожностью приоткрыл её ногтем мизинца, косо глянул внутрь. Голова его ещё больше ушла в плечи, а торчавшие вверх жесткие седые волосы как-то поникли.

Прошла долгая, мучительная минута. Наконец Адлерберг не выдержал. Не поднимая глаз, он почти прошептал:

– Я не хотел… Поверьте, Лев Саввич. Я… Меня… Меня… принудили.

– Так же, как хотят «принудить» и меня? – спросил Маков почти насмешливо: на настоящую насмешку у него просто не было сил. – Вы тоже получили подобную папку с компрометирующими документами?

Адлерберг дёрнулся в кресле, но промолчал. Кровь отхлынула от его щёк.

– Так кто же вас принудил? – спросил Маков угрюмо.

Граф молчал. Щёки и уши его опять заалели.

– Давайте я вам помогу, – сказал Маков. – Дрентельн, Победоносцев, Комаров… Кто ещё? Балагуров? Толстой? Пален?

– Нет, – внезапно откликнулся Адлерберг. – Пален – нет… И Толстой…

– А государь? Государь знает об этом?

Адлерберг снова втянул голову в плечи, хотя втягивать уже было некуда: стоячий ворот мундира не давал.

– Кое-что… видимо… знает… – с усилием, с паузами выговорил граф.

– А наследник?

Адлерберг вскочил. Маков ожидал чего угодно, но только не этого: по мясистому лицу министра двора катились крупные слёзы. Граф прижал обе руки к груди:

– Бог мой! Только больше не произносите никогда этого слова!

Маков так удивился, что даже попятился.

– А что же? Слово «наследник» уже сродни слову «преступник»?

– Ах! – воскликнул Адлерберг, падая в кресло, и даже не пытаясь вытереть красные, полные слёз глаза. – Да разве вы не понимаете? Идёт борьба между двумя партиями, между законным наследником, цесаревичем Александром Александровичем, и детьми от морганатического брака Государя. Не борьба, – а война. Кровавая и беспощадная!

– Помилуйте! – сказал Маков. – Кто же об этом не знает! Меня давеча и Дрентельн на эту же тему просвещал… Но речь-то идёт о другом: о заговоре с целью покушения на жизнь Государя!

– Заговоре? – повторил Адлерберг.

Он вскочил, и снова упал в кресло.

– Заговоре… – тихо повторил он.

Снова тяжёлая пауза. Адлерберг, не поднимая глаз, произнёс почти официальным тоном:

– Лев Саввич, учитывая крайнюю деликатность вопроса… Изложите всё, что вам известно о заговоре, в письменном виде. Послезавтра я еду к Государю в Ливадию, и могу твёрдо пообещать, что ваша записка будет вручена ему лично в руки, и притом без свидетелей.

Он поднял голову. Глаза были сухими.

– Хорошо, – кивнул Маков. – Вероятно, сегодня же к вечеру… Или завтра… Лично доставлю вам на квартиру…

– Да! – встрепенулся Адлерберг. – Куда угодно: на квартиру, или сюда. Я буду ждать.

Маков почувствовал головокружение. Если и Адлерберг среди НИХ…

Впрочем, это уже неважно. Ничего уже не важно.

На ватных, негнущихся ногах Маков вышел из кабинета.

Навстречу ему попался государственный секретарь Егор Абрамович Перетц. Он остановился и что-то сказал. Маков не слышал, только заметил: лицо Перетца было участливым.

К чертям собачьим ваше участие. Всё к чертям. Остаётся только одно – повидаться с самим цесаревичем.

* * *

ПЕТЕРБУРГ. АНИЧКОВ ДВОРЕЦ.

Июнь 1879 года.

Цесаревич Александр Александрович, огромный, грузный, с не по возрасту отяжелевшим лицом, сидел с семьёй за завтраком. Впрочем, завтрак уже закончился, и Мария Фёдоровна собиралась приказать детям выходить из-за стола, но тут цесаревич в задумчивости взял серебряную вилку, и начал пальцами сворачивать её жгутом.

– Папа! Ура! – закричали дети, а наследник, одиннадцатилетний Николенька, даже захлопал в ладоши:

– Папенька! Ещё, ещё!

Александр Александрович усмехнулся в усы, – настроение у него нынче было хорошее, – взял кофейную ложечку. Положил её между пальцами. И легонько сжал. Ложечка пискнула – и сломалась.

Александр Александрович вздохнул:

– Хлипкий металл. Ломается. Иное дело наш российский пятак…

Мария Фёдоровна покачала головой и сказала ледяным голосом:

– Александр! Ты ведь знаешь, этот сервиз мне дорог. Он привезён из Дании, это подарок моего папа.

Цесаревич кивнул. Закрыл лицо ладонью, чтобы не видела супруга, подмигнул детям и сказал страшным шёпотом:

– «Подгнило что-то в Датском королевстве!»… Ну? Откуда это?

– «Гамлет», «Гамлет»! – закричал старший, Николенька.

А восьмилетний Георгий задумчиво уточнил:

– Сочинение английского господина Шакеспеаре!

Гувернантки, пришедшие за младшими детьми, прыснули. Александр Александрович улыбнулся. Мария Фёдоровна медленно поднялась. Лицо её было спокойным, но бледным. Это не предвещало ничего хорошего.

Низким голосом она произнесла:

– Эти шутки крайне неуместны и неумны. Королевство Датское процветает. Подгнило же, как всем известно, здесь, в России. И давно уже подгнило!..

Она сверкнула глазами на мужа. Муж сидел, понуро опустив голову.

– Да, дети, это была неудачная шутка, – через силу выговорил он.

Дети сразу притихли, стали выходить из-за стола. Четырёхлетняя Ксюша вдруг расплакалась, и няня, тотчас подхватив её, унесла из гостиной. Мария Фёдоровна проводила её свирепым взглядом.

– Александр! Таскать на руках четырёхлетнюю девочку…

– Ну… Она же ещё маленькая, – почти робко возразил цесаревич.

– Она уже боль-ша-я! – по слогам выговорила Мария Фёдоровна и вышла из-за стола.

Видимо, день выдался неудачным для шуток. Александр Александрович вздохнул, тяжело развернулся вместе со стулом:

– Николя! Сегодня катание на паруснике отменяется.

Николенька стоял у дверей, обернулся:

– Но, папенька…

– «Но, папенька»! – фыркнул цесаревич. – Я вам не лошадь, и прошу впредь не понукать!

Николенька надул губы и выскочил за дверь.

* * *

Когда Александр Александрович вышел из гостиной и направился в личные апартаменты, чтобы вздремнуть после завтрака, к нему подскочил его личный секретарь Балабуха.

– Ваше высочество! Прибыл министр внутренних дел господин Маков.

– И что? – Александр Александрович остановился, глядя на секретаря сверху вниз: разница в росте составляла едва ли не аршин.

– Желают аудиенции… – неуверенно проговорил Балабуха.

– И что?

Балабуха пожал поникшими плечами:

– Я объяснил, что сейчас это никак невозможно. На то есть присутственные часы…

– И что?

Секретарь окончательно смешался. Александр Александрович молча ждал. Наконец в глазах его мелькнул лукавый огонёк. Балабуха только этого и ждал:

– Прибыл давно, с полчаса назад. Прикажете проводить в зимний сад?

Александр Александрович подумал.

– Нет. Передай ему, что сейчас, за ранним временем, принять его не могу. Пусть приедет после ланча, в полдень. Или нет: лучше в час пополудни.

– Но в час пополудни приедет Константин Петрович!

– И что? – снова сказал Александр Александрович, и, насвистывая себе под нос, зашагал в апартаменты.

Балабуха посмотрел ему вослед. Вздохнул и отправился выполнять поручение.

Маков стоял внизу, в вестибюле, отвернувшись к окну. Фуражку он положил на подоконник. Офицер охраны и адъютанты стояли поодаль; перешёптываясь, глядели Макову в спину.

Балабуха подошёл.

– Лев Саввич! Простите, что заставил вас ждать.

– Это ничего, – отмахнулся Маков, оторвавшись от созерцания лужайки, цветника и ворот. – Прекрасная погода! Вы не находите?

– Э-э… Погода? Это – да… – Балабуха слегка смешался, запнулся, но тотчас и выправился: – Его Высочество Александр Александрович просят его извинить и передать, что не может принять вас сейчас за ранним временем. Просил быть в час пополудни.

– Хорошо, – ответил Маков. – Передайте Его Высочеству, что я непременно буду…

Он надел фуражку, натянул перчатки. Как-то странно взглянул на Балабуху:

– А всё же погода прекрасная.

Он повернулся к офицерам и громко сказал:

– Сочувствую вам, господа! Провести такой солнечный день в холодном вестибюле… Весьма сочувствую!

Офицер охраны двинулся было открывать двери, но Маков остановил его:

– Не беспокойтесь, я знаю, где выход.

И твёрдым шагом направился к дверям.

* * *

У решётки Аничкова дворца прогуливался какой-то юный гвардейский офицер под ручку с дамой в вуалетке. Маков уже проходил мимо, погружённый в самые мрачные раздумья, когда дама вдруг воскликнула:

– Какой сердитый господин! – и словно случайно толкнула его локотком.

Маков остановился.

– Простите?

И тут же гвардейский офицер прошептал, не меняя милого выражения лица:

– Ваше высокопревосходительство, я и есть тот самый гвардейский офицер, передавший послание террористов.

Маков в изумлении оглянулся по сторонам. Ему показалось, что он ослышался, тем более что дама продолжала глядеть на него с кокетливой улыбкой, а офицер – с соответствующей улыбкой – на даму.

– Что? – спросил Маков.

– Лев Саввич, вы не расслышали? – повторил офицер, чуть повысив голос, но не меняя выражения лица. – Я тот самый гвардейский офицер, который…

– Я расслышал! – воскликнул Маков. – Но никак не мог предположить, что вы осмелитесь… вы, связанный с террористами… вот так, запросто, остановить меня на улице…

– Другого случая может уже не быть, – голосом, от которого Маков невольно вздрогнул, сказал офицер. – Я многих знаю. И террористов, и царедворцев. И многие их тайны мне тоже хорошо известны.

– Откуда же? – удивился Маков.

– Мой брат – террорист.

Маков даже руками слегка развёл от изумления.

– Вы хотите сказать… – наконец сообразил он, – что и вашему начальству об этом хорошо известно?

Офицер промолчал, но смотрел пронзительно и строго.

– Боже… – прошептал Лев Саввич. – Значит, и гвардия втянута в это… в этот…

Он замолчал, не в силах выговорить страшного слова «заговор ».

– Нет, – сказал офицер. – Гвардия в стороне. Но заговорщики есть, конечно, и в гвардии.

Он обернулся к даме, потом быстрым взглядом окинул улицу.

Потом внезапно наклонился к Макову и отчётливо выговорил:

– Мой вам совет: прекратите своё расследование и уезжайте. На дачу, в Крым, в Карлсбад, – куда угодно. Или… Или срочно подавайте в отставку. Уверяю вас, ее примут с радостью.

Маков так удивился, что не успел ответить. А когда собрался с мыслями, парочки уже не было: офицер со своей дамой свернул за угол. Маков лишь успел заметить, как они садятся в пролётку.

* * *

Супруга Елизавета Яковлевна встретила Макова чуть не на пороге. Лицо её было надменным, что совершенно не соответствовало фривольному наряду: она была в лёгком бледно-розовом платье, приподнятом выше колен, и в фиолетовых чулках. Видимо, этот наряд был только что получен из французского магазина.

– Лев Саввич! – строго, с оттенком презрения, сказала она. – Потрудитесь объяснить, что вы ещё натворили?

– Ещё? – повторил Маков. – Ещё я хотел застрелить сегодня французского посланника. А что?

Елизавета Яковлевна фыркнула, и небрежно подала ему распечатанный конверт; сургучный герб был обломан.

Маков нахмурился, взял письмо:

– Кто дал тебе право вскрывать служебные письма?

– Никто! – гордо ответила жена. – Вы лучше загляните, что там про вас пишут!

– Непременно загляну! – со злостью ответил Маков и направился в кабинет.

Супруга крикнула вслед:

– И не надо на меня повышать голос! Я не у вас в министерстве служу!

Она успела захлопнуть за собой дверь в гостиную до того, как Маков достиг кабинета.

«Стерва! Стерва и есть!» – подумал Маков.

Он вынул письмо из конверта, прочитал первые строки – и ноги его подкосились.

Из Особого присутствия Сената сообщали, что против Макова начато производством дело о растрате в миллион рублей.

К письму была приложена записка сенатора Евреинова, давнего знакомого Льва Саввича.

«Не беспокойтесь, Лев Саввич, – писал Евреинов. – Я положительно уверен, что это какая-то ошибка, либо чья-нибудь пакость. Сегодня же переговорю с министром юстиции Паленом и Фришем, думаю, всё быстро объяснится. Искренне ваш…»

Маков присел на краешек дивана. Чёрта с два всё объяснится. Скорее, наоборот: всё ещё больше запутается…

Но миллион! Боже, откуда такая сумма? Они с ума сошли!..

Однако внутренний голос подсказывал: нет, не сошли. Вспомнилась дерзость ротмистра: «Вы сами себя и убьёте». Понятно, ротмистр говорил с чужих слов. И всё же, каков нахал! Сказать такое генералу!.. Это какую же уверенность в собственной силе надо иметь! Дрентельн? Нет, что Дрентельн! Исполнитель, служака! Всё это ползёт из Аничкова дворца… Ядовитый туман… И многие, многие уже надышались им, отравившись призраком вседозволенности.