скачать книгу бесплатно
–Эк-зю-пе-ри… Э-лю-ар…
Зазвенел звонок. Славка бросился в прихожую, распахнул дверь. Вошёл Дмитрий Павлович.
– Ты чего? – Засмеялся он, увидев разочарованную физиономию парня. – Девочку ждал?
– Отца. Должен приехать.
– Как дед?
– Всех «низводит»… Как Карлсон «домомучительницу». Спасайте.
Дмитрий Павлович снял пальто, прошёл в гостиную. Алексей Петрович сосредоточенно записывал.
– Мане, Моне, Дега, Лотрек… Латрек или Лотрек?
– Принести альбомы?
– Не надо. Не хочу ничем лишним забивать себе мозги. Мне бы только писателей с художниками не перепутать, как в Голландии… Хорошо, что наш посол тогда меня своим телом закрыл… Пусть этот список в кармане лежит, подсмотрю, коли нужда будет…
– Ты что, во Францию собираешься? – Вошёл в комнату Дмитрий Павлович. – Здравствуй, Зоя…
Поцеловав Зою Васильевну в щёку, он профессиональным беглым взглядом окинул друга, коснулся тыльной стороной ладони его лба.
– Франция потом. Сначала мне надо в Среднюю Азию слетать, оттуда – на Дальний Восток… Вот тебе профессиональная задача – поставить меня на ноги за три дня…
– Это как получится…
– У меня билет на пятницу…
– Я его не пускаю, да он разве послушается… Везде незаменимый…
– Надо мне туда, понимаете? Я из тридцати пяти лет, что институтом руковожу, пять лет в Коканде провёл – завод строил… И теперь должен посмотреть, как он жить начнёт. И на Дальний Восток самому надо слетать, там наш филиал совсем захирел, кроме меня никто не решит, закрывать его или нет… Такие дела… Но даю вам всем слово- это прощальная гастроль… Вот юбилей отметим – и всё…
– Дима, ты пока этого гастролёра посмотришь, я на стол собирать буду. Наташа, ты где там?
Опять кто-то позвонил в дверь. На этот раз это был, действительно, Славкин отец.
– Я не опоздал? – Похлопал он сына по плечу. – А то, думаю, маршируешь уже где-нибудь с песней… У тебя в детстве самая любимая была: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди…».
– А что – хорошая песня, – обнимая отца, подхватил Славка. – Главное всё понятно: «Солдат вернётся, ты только жди!»…
Владимир был вполне современным человеком дела. Мужской красотой он не обладал, но женщины всегда его выделяли не только за высокий рост, но и за умение быть с ними предельно вежливым и даже галантным. Родители его, совсем простые люди, ничего не могли ему дать кроме своей любви. Отец Володи, пройдя солдатом всю войну, так и остался с четырьмя классами образования, а мать и вовсе едва умела расписаться. Владимир закончил десять классов, потом техникум и в девятнадцать лет начал строить жизнь и карьеру самостоятельно. Никто и никогда ему в этом не помогал. Но был он умён, для своих лет достаточно образован, умел ладить с людьми, избегать ненужных конфликтов, и вскоре стал быстро учиться пользоваться нужными знакомствами и связями. В результате продвижения по службе не заставили себя ждать. Владимир быстро поднимался по служебной лестнице, оставляя далеко позади своих сверстников.
С Наташей они познакомились случайно, в отпуске на Кавказе. Море и южные ночи быстро сблизили их, они поженились, родили Славку и вскоре разбежались, так и не научившись понимать друг друга. Но Владимир искренне любил своего сына, часто проводил с ним отпуск и выходные дни, и был по-прежнему неравнодушен к Наташе, хотя она его постоянно раздражала своей независимостью и патологическим упрямством. Рано потеряв всех своих родных, он остался на правах близкого родственника в доме Соколовых, всегда молчал, когда в его присутствии происходила очередная стычка отца с дочерью, но в душе был вполне согласен с Алексеем Петровичем по поводу работы Наташи в театре.
– Пришёл? – Заглянула в прихожую Зоя Васильевна – Вот и хорошо, сейчас обедать будем.
Алексей Петрович аккуратно убрал свои шпаргалки в карман. Дмитрий Павлович терпеливо ждал, пока он разоблачится, сняв чуть влажную от испарины майку. Потом долго и внимательно выслушивал и выстукивал друга, заставляя его то покашлять слегка, то подышать ртом посильнее. Результаты обследования его насторожили.
– Хрипов в лёгких нет, но дыхание… С банками вы пос1пешили… Надо обследоваться, Алексей. Это очень серьёзно…
Зоя Васильевна с Наташей накрывали на стол. Зоя Васильевна молчала, но внимательно прислушивалась к разговору.
– Садитесь обедать… – Только и сказала она, когда Наташа внесла большую дымящуюся кастрюлю.
– Я тебя понимаю, – продолжал доктор. – Но, может быть, всё-таки отложить командировку?
– Об этом не может быть и речи. – Покачал головой Алексей Петрович. – У меня в этой поездке ещё одна цель есть… Надо от Ташкента в сторону километров триста проехать…
– А что там, дедушка? – Беспечно спросил Славка.
Алексей Петрович низко опустил голову над тарелкой и ответил не сразу.
– Там похоронена моя мать…
Над столом повисла тишина. Сразу расхотелось есть. Все молчали, только у Славки невольно вырвалось:
–Ты… ты простил её, дедушка?
Алексей Петрович не ответил, только мерно стучал ложкой по тарелке, ещё ниже опустив лысую голову…
Дверь в комнату Славки была приоткрыта. Снаружи висело объявление, написанное от руки: « Вход для родственников по пятницам с 16.30 до 17 часов по пригласительным билетам». Здесь царил творческий беспорядок: по стульям валялась какая-то одежда, сверху – журналы, на кровати – скомканный плед. Отец взглянул на обложку книги, лежащей на столе, покачал головой.
– « Винни – Пух»…
– А что? – ничуть не смутился Славка. – Ты её, хотя бы раз, открыл? Вот именно… В ней каждый своё находит: взрослые – одно, дети – другое… Мама с бабушкой укатывались, когда я им вслух читал… Это, конечно, Заходер постарался. Моя настольная книга, между прочим. Я её в армию возьму.
Славка устроился рядом с отцом на диване. Вошла Наташа, молча присела на стул.
– Как только Славка мне позвонил насчёт повестки, – серьёзно начал отец, – я сразу поднял на ноги всех друзей. И нашёл. Как говорится, «кто ищет…». Нашёл одного нужного мужика прямо здесь, в вашем военкомате… Сходил с ним кое-куда, посидели пару часов, поговорили… В общем… он сказал, что по этой повестке Славке никуда не надо появляться… Надо переждать, понимаешь? – со скрытым вызовом повернулся он к Наташе. – Ему надо заболеть, наверно… У тебя никого нет, кто бы мог сделать справку?
Наташа, слушая, постепенно мрачнела, а на прямой вопрос медленно покачала головой. А Славка вдруг залился краской и заёрзал на месте, переводя взгляд с одного на другого.
Наступило долгое молчание. В душе у Наташи бушевала буря. Она совершенно растерялась. В доме Соколовых не принято было лгать, изворачиваться и приспосабливаться. Но при одной мысли, что её Славка может пойти на войну, на самую настоящую войну, ей становилось плохо. Но Наташа была дочерью своего отца. Собравшись с духом, она выпалила:
– Я думаю, Вячеслав догадывается, что я могу сказать на это… Он знает, что скажет по этому поводу бабушка и, тем более, дед… Ты ему поможешь увильнуть от своего долга – пожалуйста. Только помни, Слава, – тебе жить в этом доме…
Владимир, забыв о сдержанности, вскочил с места, забегал по комнате. Он очень уважал Алексея Петровича и искренне любил свою бывшую тёщу, но патологический идеализм этого семейства приводил его в бешенство.
– Зачем ты так ставишь вопрос, Наташа? Зачем взваливать на парня такой груз? Зачем превращать его в уголовника? Ты что… Ты, действительно, хочешь, чтобы он пошёл воевать с душманами?
– Нет, я не хочу, чтобы мой сын шёл с кем-то воевать… Но я также не хочу, чтобы он стал приспособленцем. Пусть решает сам, он совершеннолетний. – Отрезала Наташа и вышла из комнаты. За дверью она перевела дух и беззвучно заплакала.
Сегодня был на редкость удачный день. В новом спектакле Наташа получила настоящую роль. Совсем небольшую, но очень важную в пьесе. Это была женщина с ярким характером, с внятными поступками, в общем, было, что играть… Наташа репетировала везде: и дома – в своей комнате, в кухне и даже в ванной, в метро (про себя), и даже пока бежала по набережной Фонтанки повторяла и повторяла отдельные фразы, ища правильную интонацию. Репетировала с азартом, забыв про всё на свете кроме своей героини. Именитые партнёры поглядывали на неё доброжелательно, и режиссёр остался вполне удовлетворён. Но самое главное, когда она случайно посмотрела в зал, то даже не поверила своим глазам: на заветном месте сидел он, Георгий Александрович, их ненаглядный Гога. Оказывается, он пришёл ещё в середине репетиции, все это видели, кроме Наташи. Встретив её изумлённый взгляд, Товстоногов чуть улыбнулся и едва заметно одобрительно кивнул головой. Возможно, ей только показалось, что он кивнул, но всё равно это была, если не победа, то удача, и это непременно надо было отметить. И вдруг она вспомнила, что на самом дне её видавшей виды сумочки в конверте лежит заветная сумма, и Наташа, наконец, решилась…
Вернувшись домой, она едва протиснулась в дверь с большой коробкой в руках. Настроение было почти праздничное, если бы не какое-то внутреннее беспокойство. Она не сразу поняла о чём, подумала и сообразила – Славка… Душа её заныла – она не знала, как нужно поступить. Наташа была дочерью своего отца, и с детства усвоила такие понятия, как честность и порядочность. Так же, как и её родители, она совершенно не умела лгать и лицемерить. Она понимала, что Владимир во многом прав. Наверно, он был вовсём прав – надо было спасать сына от войны. Но для этого надо было сломать себя. Это было безумно трудно. Невозможно.
Наташа, вздохнула, отогнав от себя на время тяжёлый груз нерешаемой проблемы, с трудом вместила свой плащ на вешалку, утопающую в разных пальто и куртках трёх взрослых людей. В межсезонье, наверно, в каждом доме на вешалке по два-три пальто на каждого… И, наконец, она приступила к священнодействию: развязала упаковочный шпагат на коробке и достала из неё великолепную норковую шапку. Серебристый голубой мех переливался в её руках. Это была мечта, а не шапка. Наташа надела её на затылок, поглядев в зеркало, тут же сдвинула её на лоб, почти до самых глаз. Шапка необычайно шла ей, и Наташа осталась очень довольна собой.
– Мама! – Крикнула она. – Ты где?
– Где я могу быть? – откликнулась Зоя Васильевна из кухни. – У мартена…
– Смотри! – Гордо сказала Наташа и вошла, неся на голове шапку, словно корону.
– Купила?! – Зоя Васильевна придирчиво оглядела дочь. – Великолепно! Тебе очень идёт!
– Спасибо, что деньжат добавила, – Наташа чмокнула мать в щёку.– Я бы сама ещё лет десять копила…
– Сними… Мех запахи очень впитывает, а здесь жареной рыбой пахнет, ещё не проветрилось…
Наташа вернулась в прихожую, сняла шапку, ещё раз засмотрелась на серебристый мех, подула на него легонько, полюбовалась на голубую дорожку, и с сожалением убрала шапку в коробку. Потом долго не могла пристроить её на полке для головных уборов: коробка не помещалась и падала. Наконец, получилось, и Наташа, по-детски облегчённо вздохнув, ушла к себе в комнату.
Алексей Петрович всегда быстро собирался в командировки. Он уложил последние вещи в свой дорожный портфель, заменявший ему чемодан, щёлкнул замками. Услышав весёлый голос дочери, вышел из своего домашнего кабинета и постучался к ней в комнату.
– К тебе можно, Наташа?…
Наташа вопросительно повернулась к отцу. Он редко разговаривал с ней. В далёком детстве, когда случалось ей что-нибудь натворить, и мать призывала его на помощь в качестве «тяжёлой артиллерии», Алексей Петрович сердито стучал пальцем по столу и, сурово глядя на неё, говорил:
– Ну, погоди… Вот я до тебя доберусь!
Нельзя сказать, что эта фраза имела какое-то воспитательное действие, но само участие в педагогическом процессе столь грозной силы на время смиряло буйный характер дочери. А когда позднее в подростковом возрасте проблемы и поступки стали намного серьёзнее, Алексей Петрович садился рядом с Наташей на диване и спрашивал, глядя на неё в упор:
– И что ты собираешься делать дальше?
Что и говорить, педагог он был никудышный. Не познав в детстве родительской любви и заботы, не почувствовав тепла отчего дома, проскитавшись в юности по общежитиям, а потом и проведя несколько лет в лагере, откуда ему было знать, каким должен быть настоящий отец? Он был плохим отцом. Конечно, он любил Наташу, всегда очень переживал, когда она тяжело болела в детстве, беспокоился, старался принести домой что-нибудь вкусное, достать нужные лекарства, которых после войны было очень мало… Но проблемы дочери, её семейная жизнь, любые события по эту сторону института не могли надолго занять его. Он тяжело переживал Наташин развод, вообще понятие «развод» для него, человека старого поколения, было совершенно абсурдным. Как можно было думать о разводе, имея сына?! Но помешать этому разрыву он не смог, по-своему сожалел об одиночестве дочери, и не терял надежды на восстановление её семьи…
Немного смущаясь, он присел на стул рядом с ней.
– Я вот что хотел сказать тебе, Наташа…– Этот разговор с дочерью давался ему нелегко. На его лбу выступила испарина. – Мы с матерью старые уже, и Славка в армию уходит… Ты не боишься остаться совсем одна?
Наташа удивлённо посмотрела на него. Подобная беседа происходила впервые.
– Что так мрачно, пап? – Попыталась она отшутиться. – Нет повода для таких трагических интонаций…
– Я говорю серьёзно, – даже не улыбнулся Алексей Петрович. – Я до сих пор не могу понять, чем тебе не угодил Владимир … Главный инженер такого огромного предприятия, работоспособный, перспективный… – Наташа улыбнулась. – Я бы очень хотел, чтобы вы помирились.
– Вся беда в том, папа, что мы не поссорились… Просто мы очень разные люди, вот и всё.
– Разные люди… Мы с тобой тоже – очень разные люди… – Покачал головой отец. – А ты никогда не задумывалась о том, какие мы с матерью разные? И, думаешь, я стал бы тем, кто я есть, если бы не чистые рубашки и горячий обед на столе?
– Перед мамой я просто преклоняюсь. Я бы так не смогла…
– Как «так»? Ты думаешь, она всегда мечтала быть только домашней хозяйкой?
Наташа внимательно посмотрела на отца. Не много она знала о прошлом своих родителей, никогда при ней не вспоминали они о репрессиях, не обсуждали в её присутствии тяжёлые события внутри страны. Как любой маленький ребёнок, все лишения своего голодного нищего детства она воспринимала естественно, многого из-за малолетства и частых болезней не помнила. Она училась в седьмом классе, когда умер Сталин, и в дни траура плакала навзрыд вместе с другими девчонками. И когда после знаменитого выступления Хрущева в её классе на месте портрета вождя над учительским столом вдруг повисла мусорная корзина, Наташа была в полном недоумении. Но дома и в этот раз с ней не стали обсуждать эту тему, родители переглянулись, когда она недоумённо рассказала об этом, и только мать скороговоркой проговорила что-то вроде: « Подрастёшь – узнаешь»…
Заговорив о жене, Алексей Петрович вдруг надолго замолчал, задумался. Наташа не шевелилась: таким она видела его очень редко.
Зоя Васильевна никогда не была только тенью своего мужа. Смышленая девчонка из большого сибирского села, мать которой была местным счетоводом (сельская интеллигенция, между прочим!), она закончила девять классов школы в соседнем уездном городе. В те времена девять классов были серьёзным образованием, из выпускников готовили преподавателей начальной школы. Весёлая, озорная, заводила и насмешница, она верховодила не только пионерами, но и своими ровесниками. Когда в городе вдруг открылся геологический техникум, это было так ново и интересно, что Зоя, не задумываясь, туда поступила. Училась легко, на лету запоминая не только хитрые названия многочисленных минералов, но и сложные химические формулы и реакции. На летней практике побывала в геологической экспедиции на Алтае, и не раз потом со смехом рассказывала Наташе, как ловила свою маленькую горную лошадку, которую ей выделили для перевозки образцов породы. Лошадка оказалось хитрой и вредной – подпускала к себе, а как только Зоя протягивала к ней руку, лёгкой трусцой убегала вперёд. Погоняв так по горным тропинкам усталую от работы девчонку, лошадка вдруг сдалась, спокойно подставила своё седло и быстро доставила её в лагерь…
Но с техникумом пришлось расстаться. Старший брат Зои, офицер Красной Армии ещё с Гражданской, был переведён на службу на Дальний Восток. Чтобы не расставаться с больной матерью и сестрёнкой, он забрал их с собой. Зоя не слишком горевала – новая жизнь манила её, а приобретённые в техникуме знания по химии неожиданно пригодились – она устроилась на работу в лабораторию на тот самый комбинат, куда был направлен после института молодой инженер Алексей Соколов. Так они познакомились. На комсомольских собраниях, которые он проводил, она всегда садилась где-то сзади. Многочисленные цветы с окон лаборатории переезжали на её стол. Она пряталась за ними от смущённых взглядов красивого парня с буйной каштановой гривой, и только изредка из своих кустов бросала в его сторону ядовитые реплики, от которых покатывались от хохота все девчонки лаборатории… Алексей смущался и злился, но… В конце концов они подружились, и, наконец, решили подать заявление в ЗАГС. Был назначен день и время… Зоя так нервничала, так переживала тогда… И нарядная, аккуратно причёсанная мамой, в новых туфлях, которые безумно жали, она прождала его больше двух часов. Он прибежал взлохмаченный, возбуждённый и в дверях вместо извинений громко объявил, что у него пошла реакция, которая, чтоб её! не шла почти полгода, а тут пошла, что у него времени всего полчасика, и что они сейчас должны быстренько сбегать и подать заявление…
Они были очень близки в то время… Вместе бегали на курсы Ворошиловских стрелков. Получили свои удостоверения, честно отпрыгав необходимое количество прыжков на парашюте и отстреляв положенные очки в тире… Получили свою квартиру, забрали маму, и наконец, наступило время приятного ожидания перемен: кто же родится – мальчик или девочка?..
И тут грянул тридцать седьмой. Сначала арестовали брата Зои, который был слишком близок к высшим чинам Дальневосточного штаба. Он исчез бесследно, только после войны Зоя Васильевна узнала, что он был расстрелян в том же тридцать седьмом. Потом пришли за Алексеем. Зою, к счастью, не тронули, но с работы уволили. От всех переживаний Наташку она не доносила, и Зоя почти не верила, что её удастся спасти. Очень помогла мама – женщина болезненная, но самоотверженная. От голода и нищеты спасал огород – Зоя работала на нём с утра до вечера, слава Богу, повезло с погодой. С дочуркой оставалась мама, едва передвигавшая огромные отёчные ноги. Через год мама умерла, и Зоя осталась совсем одна. Сестра и брат Алексея были далеко за Уралом, и, по своим неписанным законам, репрессированные не обращались за помощью к родственникам, боясь навлечь на них свою беду. Всё, что можно было продать или обменять на продукты, было продано и обменяно. Из квартиры её выселили. Сначала весь Зоин скарб помещался в двух небольших чемоданах с коваными углами. Потом остался один, но вещей становилось всё меньше и меньше, и когда от чемодана оторвалась ручка, Зоя выбросила и его. Весну и лето она прожила в своём сарае с протекающей крышей. В сарае была глубокая клеть, которую Алексей сделал для угля. Которым топили в доме печку, в ней она спала вместе с Наташкой, как в сундуке. По крайней мере, здесь не дуло. Осенью соседка тайком пустила их в свою времянку. Времянка была светлой и сухой, это было так замечательно… Всё-таки мир не без добрых людей – потихоньку ей подбрасывали то лоскутное одеяло, то старый ватник, то ещё прочные галоши. Осенью перепадала и картошка , и какой-нибудь подгнивающий кочан капусты… На постоянную работу устроиться было невозможно, но на разовую, видимо, жалея, её даже звали. Она пилила кому-то дрова, мыла лестницы, чистила выгребные ямы… Неведомо как, но Наташку она спасла. Постепенно начало немного сниматься напряжение: стали возвращаться некоторые уцелевшие от расстрела репрессированные. Зою взяли уборщицей на свой комбинат и даже впустили в одну из комнат прежней квартиры, которая так и простояла с заколоченной дверью эти долгие три с лишним года…
Неожиданно вернулся Алексей. В ту первую ночь они сидели в темноте, тесно прижавшись друг к другу и молчали. Перед ними на постели лежала спасённая ею маленькая дочка. Она крепко спала, раскинув в сторону тёплые ручонки. Слова не шли, и вопросы не задавались. Они просидели до утра, так ничего и не сказав друг другу.
А через несколько месяцев грянула война. Алексея на фронт не взяли. Здесь на Дальнем Востоке ждали войны с Японией. Ко времени своего ареста ещё в тридцать седьмом инженер Соколов сумел стать ведущим специалистом в области производства водорода. Шёл июль сорок первого. Водород был необходим для дирижаблей, которыми должны были закрыть мост через Амур. Алексея командировали на строительство завода. Зоя опять осталась с Наташкой одна. Мужа она не видела до ноябрьских праздников. Он был на казарменном положении, почти не спал, питался вместе с солдатами из полевой кухни – строительство не останавливалось ни на минуту. Завод сдали раньше установленного срока, Амурский мост был закрыт…
Потянулись длинные военные годы. Алексея перебрасывали с одного военного объекта на другой… Но как только освободили Харьков, его срочно перевели туда – восстанавливать отраслевой комбинат. Так они оказались в разгромленной, обездоленной Украине. Поселились в пригороде Харькова в одном из принадлежащих комбинату жилых домов, половина которого была разрушена попавшей в него бомбой. Со знаменитой Холодной горы осторожно сползал вниз маленький трамвай, лавируя между руин и осколков зданий. Было голодно. Опять кормил огород, теперь и маленькая Наташка посапывала рядом с матерью, пропалывая грядки. При самой жестокой экономии денег едва хватало. Большая часть зарплаты уходила на облигации внутреннего займа, которые коммунистам вручали в парткоме. Зоя едва сдерживала слёзы, глядя, как Наташка, съев кисель, громко стучит ложкой выскребая последние его капли из кастрюльки: стакан крахмала на рынке стоил сто рублей. А сама Наташа, как одно из самых ярких картин своего безрадостного детства, помнила весёлое лицо молодого отца, держащего над головой буханку белого хлеба, и себя, прыгающую вокруг него и визжащую от восторга: « Белый хлебушек! Белый хлебушек!»…
Но в доме была валюта: маленький мыловаренный заводик на комбинате дарил своим сотрудникам по три куска чёрного хозяйственного мыла в месяц. Такой кусок мыла можно было обменять и на сахар, и на какие-то вещи, и заплатить водопроводчику за ремонт крана на кухне…
Теперь у них была своя квартира, в кухне плита была всегда горячей, а в двух больших комнатах можно было натопить печки, была чистая постель и тёплая одежда. Понемногу налаживался быт. Наташка пошла в первый класс. Всё, что хотела Зоя для себя, всё, что не сумела получить в детстве и молодости, она теперь старалась дать дочери. В доме появились книги, много книг. Зоя читала запоем, читала и с Наташкой все детские книги, которые не удалось прочитать раньше. В соседнем посёлке открылась музыкальная школа, и Зоя отдала Наташу учиться музыке. Но купить рояль или пианино в разрушенном войной городе было почти невозможно. Зоя придумала выход: первые свои гаммы Наташка играла на перевёрнутом корыте…
Но вскоре судьба свела её с двумя женщинами – сёстрами-близнецами, которые жили неподалёку в своём частном доме. Сёстры принадлежали к какому-то старинному дворянскому роду, и чудом уцелели от репрессий. Но война их не пощадила. Господь Бог чертил их жизни под копирку: у обеих погибли на фронте мужья. У обеих были дочери, почти ровесницы. Девочки едва окончили школу, как началась война. Напуганные молодёжным сопротивлением в Донбассе, фашисты по малейшему доносу хватали всех комсомольцев подряд. Девочки были комсомолками. Они были схвачены и посажены в тюрьму вместе с десятками других своих сверстников перед самым освобождением Украины. С ними не стали церемониться: оставляя Харьков, немцы комсомольцев расстреляли. Всех. Сёстры – близнецы остались одни.
Они работали на комбинате вместе с Алексеем Петровичем, ездили по воскресеньям в церковь, тихо отмечали Пасху и Рождество, и вместе с другими несчастными родителями подолгу стояли у края огромного рва, в который были свалены трупы их детей, ставшего для них братской могилой.
Под окошками их дома тянулись вверх разноцветные мальвы, на длинной веранде всегда пыхтел грустный керогаз, в комнатах стоял особый запах старой, почти антикварной мебели, но самое главное – здесь было великолепное, хорошо настроенное пианино со старинными медными подсвечниками на передней крышке. Обе сестры были прекрасными музыкантшами, они с радостью предложили Наташке заниматься музыкой у них в доме и строго контролировали выполнение всех школьных заданий. После урока в качестве вознаграждения она неизменно получала чай с вареньем, которое тут варили по старинным дворянским рецептам. Наташа долго вспоминала потом те райские яблочки в золотом медовом сиропе, которые ставились перед ней в красивой резной розетке…
Алексей пропадал на комбинате сутками, и как-то вдруг, неожиданно для самого себя, защитил кандидатскую степень. Диссертацию не писал, но за военные годы и при восстановлении комбината им было сделано немало изобретений – жизнь заставляла находить выход из безвыходных положений: только закончилась война, голод и разруха царствовали на Украине, не хватало сырья, производственных агрегатов, запчастей к ним…
Но едва комбинат заработал в полную силу, едва Соколов получил удостоверение кандидата наук, поступил приказ о его переводе в Ленинград. Ещё во время войны он стал членом партии и подчинялся партийной дисциплине беспрекословно.
Зоя робела перед новой жизнью, было боязно за Наташку, за себя. Но в Алексее она была уверена. Он уехал первым, получил какое-то жильё, устроился кое-как… Как только закончились занятия в школе, Зоя с Наташей поехали за ним…
В Ленинграде в те годы жизнь была довольно странной. Жилья не хватало, дома были разрушены войной, и многие одноклассницы Наташи жили в сырых подвалах, оборудованных под квартиры. Круглые сутки перед их окнами сновали чьи-то ноги, в дождь по оконным рамам ручьями стекала вода, а в снежные зимы окна заваливало сугробами…
Но в магазинах было много продуктов, здесь была не только колбаса, о существовании которой Зоя просто забыла, была рыба, икра, крабы и многое другое. Весело звенели трамваи, гудели машины, ходило множество автобусов. Семью директора поселили в старом флигеле прямо во дворе института. Вскоре жизнь совсем наладилась. Наташа ходила в школу, занималась балетом и музыкой во Дворце пионеров, Алексей пропадал на работе. Фанатическая борьба за выживание, когда один день был похож на другой так, что год сливался в месяц, а событий за месяц едва хватало на неделю, этот бешеный марафон по жизни вдруг кончился, и Зоя, внезапно остановившись, растерялась. Ей только что минуло сорок лет, и она вдруг с ужасом поняла, что лучшие годы прошли в этой неравной схватке с жизнью, что их невозможно вернуть, чтобы прожить её заново… А тут ещё Наташка совсем отбилась от рук: начала прогуливать уроки, уводя за собой половину класса, забросила музыку, влюбилась… Перепалки с дочерью не кончались ничем. Наташка в это время была яростной спорщицей, всегда старалась оставить за собой последнее слово… Однажды случилась и такая история: она мыла пол, а Наталья стояла, подперев плечом дверной косяк, и откровенно хамила. И Зоя не выдержала – шлёпнула грязной тряпкой девчонку по физиономии. Наташка не вскрикнула, не ойкнула. Повернулась на каблуках и ушла к себе. А Зоя опустилась на табуретку и тихо заплакала. Она вдруг почувствовала такую пустоту, такое одиночество, такую горечь! Ей некому было рассказать о своих переживаниях. Как многого ей хотелось в юности! Каким интересным и удивительным представлялось будущее! Перед Натальей она, конечно, извинилась, та промолчала, ничего не ответила, но вести себя стала чуть получше, а, может быть, Зое так хотелось думать… Она тихо плакала по ночам, боясь разбудить Алексея, который очень уставал на работе. Но однажды он услышал, решил, что она плачет во сне, тронул её за плечо. Зоя не откликнулась, затихла. Разве был виноват её муж в том, что так сложилась их судьба?
Но Зоя Васильевна была мудрым человеком. Переживания были очень глубокими, но недолгими, вскоре она сумела пересмотреть свою жизнь. Она неистово вцепилась в город, в котором теперь жила. Дом наполнился книгами, художественными альбомами и классической музыкой. Все свои первые оперы Зоя Васильевна слушала с пластинок, усаживая рядом свою вертлявую дочь. Она таскала её по залам Эрмитажа почти за шиворот, покупала кучу абонементов в концертные залы и музеи, возила в парки, где императорские дворцы ещё были погребены под руинами, но работали фонтаны в Петергофе, а в Павловске были вновь проложены её любимые Двенадцать дорожек… Она часто ходила в театры, иногда ей удавалось вытащить с собой мужа, но больше – с дочерью, а то и совсем одна…
Алексей с годами всё больше углублялся в работу и всё дальше отстранялся от дома. Он по-прежнему делился своими проблемами, рассказывал о конфликтах с сотрудниками, о творческих удачах. Он внимательно выслушивал мнение жены, считался с ним. Зоя прекрасно разбиралась в людях, намного лучше, чем Алексей Петрович – научила прожитая жизнь. Она умела разглядеть лесть и лицемерие, которые Соколов с годами стал принимать за искренние проявления чувств… Но всё это имело отношение только к нему, к его работе, к его детищу – институту. Подруг у Зои Васильевны не было: жизнь заставила её быть сдержанной и немногословной, многие считали её высокомерной. Она была в добрых отношениях с соседками по дому, иногда перезванивалась с родительницами одноклассниц дочери. Соколовы отмечали праздники в обществе сотрудников Алексея Петровича, с ними же иногда выезжали на пикники и лыжные прогулки… Но, честно говоря, Зоя Васильевна недолюбливала кое-кого из них и скрывала это с трудом. Искренних и преданных друзей мы находим только в юности, а в зрелые годы это бывает так редко!
Молчание отца затянулось. Наташа терпеливо ждала, когда он вспомнит о ней и вернётся откуда-то из глубины своих размышлений. Он вдруг очнулся, тряхнул своей лысой головой.
– Я вдруг подумал, что наша мать, в сущности, – очень одинокий человек… Мне никогда раньше не приходило это в голову… Наверно, я перед ней виноват… И всё-таки мы вместе. Жизнь у всех по-разному складывается, дочка… Жизнь – она большая… Обещай мне, что ты обо всём поразмыслишь, пока меня не будет.
– Обещаю, папа, – вздохнув, согласилась Наташа.
В прихожей позвонили. Они оба встрепенулись.
– Кто-то пришёл, – поднялась с места Наташа.– У Славы есть ключ…
– Отдыхай… Я открою…
