Призраки в Берлине

Колесов и Настя тоже поднялись из кювета, вышли на дорогу и увидели, как эти три танка на максимальной скорости несутся к ближайшей опушке противоположного леса. На этот раз артиллерия в том лесу, почему-то молчала. Хорошо подымив напоследок и валя все кустарники на своём пути "Пантеры" с треском врезались в лес и исчезли.

Колесов с удивлением отметил, что момента первого появления танков прошло не более пятнадцати минут. Его берлинские часы показывали всего 6.41 утра.

Появились и поляки, которые все это время отсиживались в противоположном кювете. Они осмотрели брошенный на дороге грузовик. Каким-то чудом тот не пострадал.

Перед посадкой в грузовик Колесов и Настя спустились к ещё не отошедшей от шока группе, чтобы как-то успокоить всех. Роль Насти здесь выходила на первый план.

– Ну, как, не страшно было? – надев на лицо улыбку, спросила Настя.

– Нормально. Охрененно просто! – не естественно возбуждённо ответили молодые Борода и Шланг.

– Вообще, было бы не лишним, конечно, предупреждать, – честно признался Поддубный. А то Вы твердите "безопасно, безопасно", а как это все началось, невольно засомневаешься: а ну как.. А что Вы обещаете, а вдруг это пустые декларации? Тут невольно это самое…

– Теперь Вы убедились, что это не пустые декларации? – авторитетным тоном спросила Настя.

– Теперь да, – с облегчением ответил ей Поддубный.

– Вот и хорошо. Господа, сейчас мы продолжим наш трансфер в Берлин, который, несмотря на случившуюся задержку, идёт в графике. А то, что произошло, считайте боевым крещением. Мы же не можем дойти до Рейхстага без боёв, правда?

Настя – молодец – нашла нужные слова, мысленно похвалил её Колесов. А я, раздолбай, проезжал мимо этого сгоревшего танка у обочины шесть раз и даже не поинтересовался, когда был бой. Вообще, на будущее – уже, конечно без меня – нужно составить график жёстких временных окон.

Группа должна двигаться к центру города в безопасных промежутках времени. На самом деле, таких «мирных» промежутков намного больше, чем боевых, но нужен точный поминутный тайминг с привязкой к местности. Обязательно составлю такое предложение, – решил Колесов. И пусть у Талля с его программистами голова болит, а с меня достаточно приключений.

В своих гипотетических рекомендациях Таллю Колесов посоветовал бы ему вообще перенести тур с 30 апреля на 1 мая. Все-таки, 30 апреля был ещё очень опасным днём. А то, что в агентстве его продавали как День Победы, вообще не соответствовало тому, что Колесов видел своими глазами. При этом Алексей заранее знал, что советовать всё это бесполезно.

Агентство iTourist торговало штурмом и взятием Рейхстага, а значит тур мог быть только тридцатого.

Когда Студебеккер, наконец, тронулся, Колесов обернулся и увидел разбросанные по полю куски черных тряпок. Вот, оказывается, куда улетели раненые с 214-й машины, –  стало ясным теперь Алексею.

Хорошо ещё, что никто из группы не обратил на них внимания, подумал он, мысленно прощаясь с этим злополучным местом.

8.15 Берлинер ринг

Близость большого Берлина чувствовалась во всём. На перекрёстке с Франкфуртским шоссе стояли девушки-регулировщицы, останавливающие любой не задействованный в боевой операции транспорт. За их спинами стояли автоматчики, готовые в любой момент остановить машину, проигнорировавшую требование девушки. Студебеккер Войска Польского, повинуясь жесту регулировщицы, принял право и остановился на обочине.

Единственным шансом въехать в Берлин с запада было наличие специального, выписанного в штабе пропуска или путевого листа. Старший польской машины быстро выпрыгнул из кабины и побежал предъявлять какие-то бумаги. Оказалось, что бумаги были на польском языке, поэтому девушка-регулировщица позвала на помощь молодого капитана, который дежурил тут поблизости. Взглянув на польские документы, капитан сразу отрицательно замахал головой и твёрдо заявил:

– Нельзя. Не имею права. Вы должны были перевести это на русский язык и заверить перевод в штабе. В таком виде я не приму документы!

Поляки поняли смысл сказанного и попытались как-то уломать капитана. Его это взбесило. Он стал кричать на поляков. Те стали кричать в ответ.

– Похоже, у нас проблемы, – повернувшись к Насте, сказал Алексей.

– Может, выкрутятся, – ответила Настя.

– Ага, если они будут продолжать качать права, он их вообще арестует как диверсантов и спору конец.

Словно услышав подсказку от Алексея, капитан выхватил из кобуры свой ТТ и угрожающе потряс им перед поляками. Но поляки оказались странные: на них вообще не подействовали угрозы применения оружия. Более того, в поддержку старшего машины из грузовика выпрыгнули три польских солдата и показали капитану, что у них тоже есть – и даже более скорострельное – оружие.

– Союзники такие, – глядя на эту сцену, иронично сказала Настя.

Колесов посмотрел на часы.

– Было около 8 утра. Полтора часа уже едем, а ещё не доехали до Берлина.

– Кровь из носа, но в восемь утра мы должны быть в черте города, – сказала Настя.

– Кому ты это говоришь? – устало ответил ей Алексей

Тем временем конфликт с капитаном дошёл до своей кульминации: старший польской машины смачно плюнул капитану под ноги, чуть ли не на его сапоги и, отвернувшись, зашагал обратно к машине. Мгновенно побагровевший капитан вскинул пистолет, прицелился поляку в затылок и скомандовал:

– Стоять!

Поляк оглянулся и злобно прошипел:

– Сцэладж курва!

Что-то внутри капитана заставило его проглотить обиду и не устраивать стрельбы из-за личного оскорбления. И хотя он знал, что будет выглядеть слабым и проигравшим, он всё-таки опустил пистолет, но тут же дал команду рядовым автоматчикам:

– Если эта машина тронется, стрелять без предупреждения.

После этого скандала Колесову стало ясно, что в ближайшие часы поляки в Берлин не попадут, а значит, надо искать другой транспорт.

Самые худшие предположения начали сбываться. С утра все пошло наперекосяк. Теперь в агентстве ему наверняка предъявят претензии, зачем он повёз группу на польском транспорте? Во всех шести предыдущих турах трансферт от Штраусберга до Берлина осуществлялся на автобусах и грузовиках из штаба армии Чуйкова. А сегодня, как назло, прилетели на полтора часа раньше и вроде из благих намерений, чтобы не терять времени и не ждать до семи утра, он решил воспользоваться подвернувшейся оказией, и вот что из этого вышло.

Колесов пробежался взглядом по своей группе. За неимением чего-то более интересного вокруг все активно обсуждали произошедший у них на глазах советско-польский конфликт. Любопытным было то, в это самое время буквально в тридцати метрах отсюда на т-образном перекрёстке проходила длинная колонна тяжёлых танков КВ и она, казалось, уже не вызывала у туристов интереса.

Неужели им так быстро всё приелось? – подумал Алексей. Дорога скучная, надо их быстрей втягивать в Берлин. Там они получат сполна. Но где же транспорт?

Колесов спрыгнул из кузова грузовика и без ясной цели направился в сторону главного, ведущего в Берлин шоссе.

– Танкисты Катукова пошли, – услышал из разговора солдат Алексей.

– На Рейхстаг, – сказал второй солдат. И в том, как он это сказал, чувствовалась нескрываемая зависть, что вот кто-то направляется в центр важнейших событий, а ему суждено провести этот день на каком-то безымянном перекрёстке.

Колесов почувствовал родство с этим солдатом. Ему тоже надо было быть в центре Берлина, а он всё торчал здесь. Будь он один, он запрыгнул бы на броню любого танка и уже через час был бы в Тиргартене. Но как разместить на броне группу из десяти человек, плюс он и Настя?

Не веря своим глазам, Колесов увидел, как на блокпосте появился Спаситель.  Спаситель приехал на «Виллисе» и был в форме польского офицера. Увидев его, поляки из грузовика бросились к нему за помощью. Офицер взял у них документы и направился с ними к советскому капитану.

Аргументы польского офицера оказались настолько убедительными, что уже через пару минут двигатель Студебеккера вновь зарычал, радостно предвещая продолжение пути.

Когда по шоссе прошёл последний танк колонны, девушка регулировщица круговым движением руки с флажком подала грузовику знак проезжать. Когда машина, наконец, стронулась с места, Алексей бросил последний взгляд на капитана. Тот демонстративно стоял спиной к грузовику. Польские солдаты в кузове недобрым взглядом тоже простились с капитаном, и Студебеккер вышел на изрезанное гусеницами танков франкфуртское шоссе.

На часах Колесова было 8.30 утра. Он посмотрел на бегущую навстречу дорогу и вновь увидел перед собой потрясающую по своей эпичности картину, к которой нельзя было привыкнуть.

По обеим сторонам дороги простирались пригороды Берлина, сам город был ещё где-то вдали, но нависшее над ним огромное пыльное красное облако уже довольно точно указывало расположение городских кварталов. И в этом пыльном красном облаке грохотала нескончаемая гроза. Раскаты взрывов в небе не умолкали ни на секунду. И то, что впереди шли сотни танков, готовые добавить к этим разрывам ещё тысячи своих, и то, что грузовик двигался к самому центру грома, – всё это настолько впечатляло группу «туристов», что многие даже открыли рты.

От красного пыльного неба над городом всех оторвала внезапная автоматная очередь. Это старший машины прямо из кабины лупил по автомобильному указателю Berliner ring. Указатель этот был уже порядком изрешечён пулевыми отверстиями, но отметиться полякам все же удалось.

Студебеккер въехал на мост над берлинской кольцевой дорогой, которую в обе стороны уже вовсю осваивали колонны советской бронетехники.

– Берлин. Мы вошли в черту города, – торжественно объявил Колесов группе.

8.30 Карлхорст

Управление контрразведки 5-й Ударной армии, ссылаясь на секретность своей оперативной работы, заполучило в своё распоряжение отдельный трёхэтажный особняк в пяти минутах ходьбы от главного штаба.  Строго говоря, такая обособленность смершевцев была продиктована не одной лишь заносчивостью людей Абакумова, но и реальной спецификой их работы. В течение дня в штаб для опросов привозили сотни людей. Кого только среди них не было – пленные солдаты, офицеры, старики, напомаженные берлинские красавицы и даже дети. Понятно, что устраивать такой проходной двор в боевом штабе было немыслимым.

Начальник отдела контрразведки 79-го стрелкового корпуса полковник Клименко не спал уже трое суток. В ночь на 30 апреля, чувствуя, что он уже начинает заговариваться, полковник попросил своего адъютанта, чтобы с четырёх до пяти утра его не беспокоили. Но именно в это время в особняк привезли настолько важного опознавателя, что адъютант счёл необходимым нарушить сон своего шефа. Когда Клименко узнал, что его разбудили из-за какой-то медсестры, он по привычке обматюкал всех, но стоило ему услышать разъяснения своих оперативников, сон как рукой сняло. Более того, Клименко почувствовал себя так, словно ему в вену вогнали десять кубиков кофеина.

Медсестра – молодая, страшненькая немочка – показала, что до вчерашнего дня работала в лазарете, расположенном в подвале рейхсканцелярии. Вначале она дала список известных ей врачей и медсестёр, а также берлинские адреса некоторых из них. А в половине пятого утра эта медсестра стала выдавать настолько важную информацию, что Клименко через переводчика попросил её не волноваться и даже распорядился подать ей кофе.

– Скажи ей, чтоб она говорила помедленнее, – обратился Клименко к переводчику.

С этого момента Клименко смотрел на переводчика как на Бога, нетерпеливо ожидая каждого его слова. Не отводя глаз от говорящей девушки, тот переводил её показания:

– Вчера после обеда нас всех собрали и повели наверх. Мы не знали зачем. Нас провели в личную комнату, личные покои (на ходу уточнив перевод) Гитлера. Оказывается, он уже ждал нас. Мы были этому удивлены. Это было необычно. Когда мы все вошли в комнату и за нами закрылась дверь, он пригласил нас к столу…

Клименко через переводчика задал уточняющий вопрос:

– Гитлер пригласил за стол?

Переводчик быстро перевёл и снова перешёл на русский:

– Да. Гитлер накрыл для нас стол. На столе было французское шампанское, пирожные, такой женский стол. Он попросил нас поднять бокалы и сказал речь. В этой речи он благодарил нас за то, что в трудный, что в такой трудный, судьбоносный для Германии час мы оказались верны своему долгу.

Клименко ещё раз прервал девушку, обратившись к переводчику:

– Вы можете уточнить время, когда Вы вошли в его кабинет?

После языковой паузы последовал ответ:

– Это было в четыре часа дня.

Клименко записал это в свой блокнот и попросил её продолжать.

Девушка сделала глоток кофе, выдав заметную мелкую дрожь в руках.

– Успокойтесь. Продолжайте. Гитлер поднял тост, и что было дальше?

– Затем он стал дарить нам подарки. Он сказал, что хотел бы как-то отблагодарить нас. Он сказал, что в другой обстановке он бы выбрал нам лучшие подарки, но сегодня.  И показал, он указал на потолок, там были слышны разрывы бомб. Поэтому он извинялся, что его подарки скромные. Он дарил личные вещи. Кому-то часы, кому-то запонки для галстука. Это были подарки на память…

– Вам он тоже что-то подарил? – спросил Клименко и тут же перебросил взгляд на переводчика.

– Да, он подарил мне личный медальон своей матери.

– Где сейчас этот медальон? – нетерпеливо перебил её Клименко.

– Эншольдигун, – сказала девушка и, расстегнув несколько пуговиц на блузке, аккуратно извлекла, видимо, из бюстгальтера маленький металлический предмет.

– Вы позволите? – учтиво протянул за ним руку Клименко.

Девушка передала ему медальон.

Клименко не знал, как открыть его, и она помогла ему, нажав маленькую кнопку сбоку.

Медальон со щелчком открылся. На его донышке под слоем лака он увидел маленькую черно-белую фотографию. Вначале Клименко показалось, что на ней изображён молодой человек, поэтому он уточнил у медсестры:

– На этой фотографии действительно мать Гитлера?

– Да, это его мать. Когда она была молодой, – подтвердил слова девушки переводчик.

Клименко пригляделся повнимательней и тоже заметил женские черты на фотопортрете. Затем захлопнул медальон и, разумеется, оставив его в собственных руках, продолжил опрос.

– Вы можете указать, конкретно, кому и какие подарки он давал?

Девушка немного смутилась, закачала головой, но продолжила отвечать.

– Я видела только часы, запонки. В коридоре, когда мы вышли, Петра показала мне ещё какой-то   маленький значок.

– Какой значок? – заинтересовался Клименко.

– Не знаю. Маленький такой. Петра сказала, что он из чистого золота.

– Вы знаете адрес Петры? – не показывая своего волнения спросил Клименко.

– Хенрикштраббе, 32, – спокойно ответила девушка.

Не спавший три ночи Клименко вскочил из-за стола и приказал срочно приготовить к выезду оперативную группу с боевым прикрытием. В оставшиеся перед выездом смершевцев минуты он получил у медсестры точные установочные данные на Петру и отдал последний приказ:

– Уведите её. Пусть Мартынюк и Ивлева разденут её догола и вытрясут все, что ещё у неё там может быть.

До восьми утра Клименко никак не мог успокоиться. С минуты на минуту он ждал возвращения оперативных групп. В зависимости от полученных ими результатов он мысленно формулировал различные варианты своего донесения Абакумову. Если мои догадки верны, размышлял он, это будет бомба, и мой доклад пойдёт Сталину. Ну где же оперативники?

В 8.15 во двор отдела контрразведки пришёл первый фургон с задержанными, среди которых была и Петра Зегерс. Сразу отделив её от остальных, два капитана-смершевца доставили пожилую немку в кабинет Клименко. Усадив её на стул, один из капитанов положил на стол перед Клименко маленький тряпичный мешочек и доложил:

– Товарищ полковник, Петра Зегерс доставлена по Вашему распоряжению.

Указывая на мешочек, капитан уточнил:

– А это – то, что было при ней, и то, что мы нашли в комнате.

Клименко сразу же приступил к допросу:

– Петра Зегерс – заведующая отделением лазарета при рейхсканцелярии?

Женщина утвердительно кивнула головой.

Клименко продолжал:

– Вчера, около четырёх часов дня Вы получили от Гитлера подарок. Это так?

Когда женщине перевели вопрос, она впала в истерику и зарыдала. Рыдая, она с горечью о чём-то причитала.

– Что она говорит? –обратился Клименко к переводчику.

– Она говорит, что жизнь все-равно кончена, что ей больше ничего не надо от этой жизни.

Невзирая на рыдания Петры, Клименко строго спросил:

– Что это был за подарок? Отвечайте!

Со слезами в голосе Петра начала быстро говорить:

– Он дарил свои личные вещи, всякую мелочь.

– Что это был за подарок?

– Он отдал мне свой значок.

– Где этот значок?

– Я не знаю, Ваши солдаты все взяли из моей комнаты.

Клименко высыпал на стол содержимое переданного ему капитаном мешочка. Среди всякого женского мусора Клименко сразу увидел маленький металлический кружок со свастикой –  золотой партийный значок НСДАП.

– Кто-нибудь, лупу принесите, – быстро скомандовал он.

Вооружившись лупой, Клименко стал внимательно изучать обратную сторону значка. Где-то через минуту он положил лупу на стол и обвёл взглядом всех присутствующих.

– Товарищи! Мы можем себя поздравить!

На тыльной стороне значка была выгравирована цифра 1.

Это было то, чего так ждал Клименко. Пробил его звёздный час. Через полчаса от его имени пойдёт донесение наивысшей оперативной важности об обстановке в бункере фюрера, к тому же подкреплённое информацией от надёжных источников относительно точного местонахождения самого Гитлера.

10.30 Анхальский вокзал – Дворец Принца Альберта

На перекрёстке, всего в квартале от Анхальского вокзала, произошла ещё одна непредвиденная задержка. Один из угловых домов оказался опорным пунктом обороны немцев. С 6 часов утра расположенные в этом доме огневые точки блокировали проходы наступающих частей к стратегически важной Потсдамской площади. Не снижая темпа наступления, некоторым подразделениям армии Чуйкова удалось обойти эту преграду по расчищенным параллельным улицам, и они уже вели бой в районе зоопарка. Командир полка, упёршись в эту преграду, на сеансе связи со штабом дивизии охрипшим голосом кричал в трубку, что для подавления обороны противника ему не хватает артиллерии. Наблюдательный пункт охрипшего полковника размещался в чудом уцелевшем кафе, куда связисты тянули кабели через простреливаемую улицу.

Внезапно, на позицию незадачливого полка верхом на танке ворвался представитель штаба армии. Генерал был значительно моложе командира полка, однако высокое звание и должность позволяли ему разговаривать с подчинёнными властно и грубо. Ко всему прочему, по устоявшейся штабной моде в руках он держал хлыст, которым время от времени он задумчиво похлопывал по голенищу своего сапога.

– Сколько на ваших часах, полковник? – обратился он к командиру полка.

– Десять двадцать, товарищ генерал, – отрапортовал тот.

– В десять двадцать вы должны были уже занять предмостные позиции у объекта 114 и своим правым флангом поддержать соседей.

– Товарищ генерал… – попытался оправдаться полковник.

– Не хотите воевать? – генерал перешёл на крик. Бережёте солдат? Пусть умирают другие, да? Думаете отсидеться на этом перекрёстке до самой победы?

– Товарищ генерал… – опять попытался вставить полковник.

– Молчать! Через 20 минут перекрёсток должен быть полностью очищен. Штурмовую группу поведёте лично.

– Слушаюсь, товарищ генерал.

– Время пошло, – сверив время по своим наручным часам, сказал генерал.

После этого генерал сел за столик кафе и, как ни в чём не бывало, попросил адъютанта принести чаю.

– Господа, – обратилась Настя к туристам. Вы, наверное, уже проголодались. Мы тоже можем воспользоваться этой паузой для первого завтрака.

Алексей внёс в зал большой термос с кофе и коробку с сухим пайком.

– К сожалению, это заменитель кофе, так называемый эрзац-кофе. Другого в Берлине сейчас нет, – предупредил всех Алексей.

Приступив к дегустации напитка, туристы, словно в кинотеатре, приготовились наблюдать сцену штурма здания на противоположной стороне площади. Это был ещё не Рейхстаг, но уже было очень интересно.

Прошло 7 минут из 20 отпущенных, а штурм не начинался. Всё это время командир полка планировал со своим личным составом и артиллеристами, как они будут прикрывать огнём выдвижение его группы. Наконец, на девятой после приказа минуте по дому напротив был открыт шквальный огонь из всех имевшихся в наличии орудий и пулемётов. От сотен одновременных попаданий пуль угловую черно-серую пятиэтажку с засевшими в ней немцами окутало облаком цементной пыли, и в этот момент полковник с автоматом в руках скомандовал:

– За мной! – и первым выбежал на пустую площадь.

За полковником, пригнувшись и не спеша, засеменили солдаты штурмовой группы, которую составляли пятеро молодых киргизов и простой русский мужик лет под 50 совсем не спортивного вида. На самодельных тележках киргизы катили через площадь десятки нагруженных на них ящиков.

– А зачем они тащат эти ящики? – спрашивали одни туристы.

– Почему не все пошли в атаку? – недоумевали другие.

– Да это никакая не атака – разочаровывались третьи.

Алексей молчал, не желая выглядеть большим знатоком в военном деле, чем был на самом деле. Если смотреть на войну с того ракурса, с которого её видели туристы его группы, то выглядела она совершенно не кинематографично. Потому что это была настоящая, не постановочная война.

Когда пыль и дым от обстрела рассеялись, убитых на площади не наблюдалось. Это означало, что штурмовая группа преодолела смертельную стометровку и укрылась в чреве дома.

Генерал взглянул на свои часы. С момента его приказа прошло 12 минут. Следующие 3 минуты он нервно ходил взад и вперёд, резко постукивая стеком по сапогу. Затем он нервно закурил папиросу и, быстро забравшись на башню танка, скомандовал механику-водителю:

– Разворачивай оглобли!

– Товарищ генерал, я не развернусь здесь, – донеслось из глубины башни.

– Разворачивай, я сказал!

– Зачем разворачиваться, товарищ генерал, лучше я дам задний ход.

– Я задом не езжу! – свирепым голосом осадил его генерал.

Круша витрину кафе, где сидели туристы, и стену противоположного дома, танк начал медленно разворачиваться на узенькой улочке. Выбросив папиросу, генерал опустился внутрь башни и закрыл за собой люк. В этот же миг над улицей раздался свист выпущенного из фаустпатрона снаряда, поразившего заднюю, незащищённую часть генеральского танка. Прогремел оглушающий хлопок, а через секунду раздался второй, уже десятикратно усиленный взрыв. Сдетонировавший внутри танка боекомплект привёл к подрыву такой силы, что башню танка оторвало от корпуса и выбросило на центр площади.

От этого мощного взрыва обрушились внешние стены ближайших домов, а улица была залита огнём. Кафе, в котором туристы только что пили эрзац-кофе, больше не существовало. Второй раз за этот тур Колесов оказался с группой в так называемой «проблемной» зоне. Своей группы он больше не наблюдал. В том месте, где она располагалась минуту назад, была груда дымящихся кирпичей, высотой с двухэтажный дом. Сам Колесов вновь видел всё, как бы, со стороны, словно его душа отлетела от тела и безучастно наблюдала за происходящим с ним.

«Погибнуть они не могли, – подумал Алексей. В худшем случае они просто будут выброшены из этой реальности обратно в Москву».

И словно первых двух разрывов было недостаточно, над площадью объёмно бухнул третий взрыв. 100 килограмм тротила, которые штурмовая группа заложила под опоры дома, сделали своё дело: удерживаемое немцами здание осыпалось как карточный домик, надёжно погребя под грудой камней своих защитников. С момента приказа о штурме прошло ровно 20 минут, и командир полка выбежал на площадь, чтобы доложить об этом генералу. Но на площади он увидел лишь оторванную башню штабной «тридцать четвёртки».

Чтобы не мешать проходу техники, остатки сгоревшего танка оттащили на площадь, и через несколько минут безлюдный прежде перекрёсток уже заполнился колоннами наступающей бронетехники и автотранспорта.

Колесов сидел на развалинах дома и не знал, что ему дальше делать. И, вдруг, он услышал обращённый в его сторону знакомый голос:

– Колесов, ёпт-вашу-мать, где твоя группа?

Это был Талль, его начальник и руководитель агентства, собственной персоной. Должно быть, он пожаловал в Берлин с инспекцией. И, как назло, в самый неподходящий момент. Облачённый зачем-то в американскую военную форму, Талль молодцевато выпрыгнул из открытого Виллиса (во всём он обожал театральность).