История одной жизни

Игорь Васильевич Серебряков

История одной жизни

Санкт-Петербург : СУПЕР Издательство, 2025.

ISBN 978-5-9965-3254-4

www.superizdatelstvo.ru

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© Игорь Серебряков, 2025

© СУПЕР Издательство, 2025

Часть 1

Детство

Посвящается моему родному брату…

Глава 1

Пронзающий жгучим холодом ветер с пургой бессильно бился в окна городского роддома. Страна Советов беспокоилась о своих гражданах на столько, что только вата кусками, натыканная в зияющие щели оконных рам и заклеенная бумагой обильно смазанная сваренным собственными руками клейстером, не давал опустится температуре в палатах роддома до критической. Но шум вьюги и холод стен роддома, нарушали новые и новые крики. Крики новых жизней. На кушетке в родильном зале лежала уставшая женщина. Борьба за маленькую жизнь, которую несколько месяцев она носила под своим сердцем была отчаянной. Только несколько минут назад малыш родился. С начало он не издавал не звука. Лёгкий хлопок по крошечной попке не дал результата. Врач, принимавший роды посмотрел на медсестру и нахмурил брови. Секунды напряжения повисли в комнате. Женщина открыла уставшие глаза и с мольбой во взгляде посмотрела на медсестру с малышом.

– Ну же, давай, дыши! – с ноткой отчаяния и мольбой произнесли слипшиеся губы

Но малыш не хотел делать первый вздох.

Врач одним длинным шагом оказался рядом с медсестрой. Аккуратно взял съежившийся комок в свои руки. Посмотрев на ребёнка, он уже посильнее шлёпнул малыша по попке. Роженица и медсестра не спускали тревожные взгляды с младенца.

И, вот, сквозь короткую паузу тишины длинной в вечность, стены роддома огласил крик младенца. Крик был не сильным, и был скорее похож на всхлип с какой–то ноткой обиды, но благодаря ему в маленькие лёгкие начал поступать кислород и питать маленькое тельце, в котором едва теплилась новая жизнь.

Так родился я. Вениамин Васильевич Золотов. На дворе стоял поздний ноябрь 1978 года. Сибирский городок принял в свои объятья нового человека. Борьба за мою жизнь продлится ещё несколько месяцев. Моя мама перенесёт сепсис. Я буду лежать в реанимации питаясь через какие–то известные только врачам трубочки, но первых вздох был сделан, и моя жизнь началась.

В марте 1979 года к отделению роддома подкатило такси. Из машины желтого цвета с чёрными шашечками вышел мой папа. Напряжённым шагом он вскочил на крыльцо роддома, сильной рукой открыл двери и уже не уверенно и робко вошёл в помещение. Не много щурясь от полумрака, папа наконец то увидел меня на руках у мамы. Конечно, я не помню этот момент, но мне кажется, что это было именно так… Напряженные месяцы, прошедшие в переживаниях за мою жизнь и жизнь моей мамы, были закончены и моя семья воссоединилась. С этого момента произойдёт много событий и о многом я расскажу вам ниже. Но именно момент, когда мы впервые встретились вместе очень важен.

Маленькая кроватка в небольшой двухкомнатной квартирке обрела своего хозяина. Молока у мамы не было и по этому папе приходилось перед работой бежать на молочную кухню, которая находилась в нескольких кварталах от нашего дома. Выстоять очередь из таких же слегка нервных и торопящихся папаш и с заветной детской смесью и нестись обратно, чтобы накормить сына и при этом не опоздать на работу. Так проходил день за днём. Ночь за ночью. Постепенно мой организм креп и опасения за мою жизнь оставались где–то позади. Ничего не предвещало никакой беды. Я уже во всю ползал, пытался вставать на ноги. Мне очень почему–то полюбился кефир, но давать мне его именно в чистом виде с крупицами сыворотки мама опасалась и давала мне его через марлю. Почему именно так, сейчас никто не скажет. Но это сыграло ещё одну важную роль в моей жизни.

Однажды мама как обычно закрутив кефир в марлю дала его мне, и я спокойно и со вкусом посасывал своеобразную соску. Раздался звонок в дверь, мама посадила меня в кроватку и пошла открывать. Вернулся с работы папа. Сняв верхнею одежду и помыв руки, по традиции папа пошёл к моей кроватке и тут видя на происходящею картину он едва сдержал крик.

– Что это!? Что случилось?! – произнёс он

На возглас прибежала мама и увидела вот такую картину. Я, находясь в кроватке всё так же посасывал кефир через марлю, но всё моё лицо было в крови. Не сразу поняв в чём дело, мама выдернула марлю из моих рук, я завопил от обиды и, наверное, уже от подступившей боли. Папа взял меня на руки, а мама развернула марлю. В марле было битое стекло. Бутылка с кефиром, как оказалось была бракованная и внутри её было битое стекло. Страшно представить, что было бы если бы не марля, в которой стекло завязло. И что бы было если бы мама или папа выпили бы стакан вот с таким советским кефиром. Вот так я впервые познакомился со вкусом собственной крови, и Бог в очередной раз уберёг меня от смерти ….

Глава 2

Моё младенчество быстро закончилось. Время скоротечно. Не успеваешь встать на ноги и тебя уже ждёт детский сад. Так случалось почти с каждым в Советском Союзе, не минула эта чаша и меня. И тут моё повествование переходит из фазы бессознательного восприятия мира в фазу сознательного. Наверное, каждый человек живущий в сибирских городах того времени и ходящий в садик помнит с чего начиналось утро. Раннее пробуждение, завтрак, приготовленный на скорую руку, снующие второпях туда, сюда и обратно, родители, а ты вечно попадаешь им то под руку, то под ногу. И хорошо если за окном теплая погода. Натянули на тебя какую–то майку, шорты, схватили в охапку, и ты уже семенишь, позёвывая на ходу по всё ещё темным улочкам города в сторону того самого заведения под названием детский сад. А если на улице зима?! Тогда задача собирания в садик усложняется на порядок. Что бы не заморозить любимого ребенка родители обычно укутывали его всем тем, что удалось купить на прилавках советских магазинов. Самой важной частью одежды оставались колготки и не важно мальчик ты или девочка. Колготки, валенки, сверху штаны с начёсом, какие–то кофты, затем варежки на резинках, которые почему- то у меня постоянно путались правая с левой и наоборот, дальше шло пальто с надежно завязанным шарфом, который прикрывал ни только шею, но и рот с носом и апогеем всего этого шла шапка, из непонятного зверька. В моей памяти осталось восприятие от этой шапки такое, как будто взяли плюшевого мишку сняли с него кожу оставив внутренности из ваты и ещё чего–то и сделали для меня шапку. Спасибо этому мишке, он правда защищал от холода и на моей памяти у меня ни разу не замёрзла голова. Дальше тебя ворчавшего усаживали на личную карету в виде санок и что бы не потерять тебя в спешке по дороге и в вечном цейтноте времени, обвязывали к санкам. Мне почему–то очень хорошо запомнилась одна именно такая дорога, шёл лёгкий снежок, на улице очень темно и видна только мамина спина и заснеженная дорога, протоптанная с утра сотнями такими же как мы людьми.

С начало мне везло. Мама у меня оказалась воспитательницей в детском саду. Драмы расставания по утру меня первое время обходили стороной. Но вот незадача, мама вдруг решила получить высшее образование и тут я впервые встретился с тем, что значит быть без родителей рядом. Как сейчас помню этот шок. Как обычно заскочив на бегу с мороза в теплую светлую раздевалку садика, меня освободили от зимней одежды, натянули майку, шорты, носки, застегнули сандалики и тут, ко мне подкрался вопрос, который с начало ввел меня в недоумение, а затем перерос в паническое состояние.

– Мама почему ты не раздеваешься?! – промямлил я

– Сынок, сегодня у тебя будет другая вос- пи- та- те–ль- ни- ца – последнее слово я слышал на распев, так как осознание того, что мама сейчас уйдёт и я останусь без её тёплых рук и заботливого голоса ввели в меня в настоящую истерику. Я рыдал, рыдал на взрыд. На моё представление сбежались все обитатели группы. Прибежала нянечка и моя воспитательница, с кабинета рядом пришла методист садика. А мне было всё это без разницы. Мой мир рухнул. Методист тихонько отвела маму в сторону и сказала шепотом:

– Идите, мы справимся.

Что творилось на душе у мамы я не знаю. Но зная её, могу легко сейчас это себе представить. И вот, дверь моей группы закрылась, мамы уже не было рядом и я, не помня себя от отчаяния происходящего побежал к окну по пути вытирая и размазывая слёзы и сопли по своему лицу. Окна в раздевалке моего детского садика были в высоту человеческого роста и для меня они казались огромными, как и тот мир, который так вероломно забрал от меня маму. Вытянувшись во весь свой маленький рост и не прекращая рыдать, я всматривался в темноту улицы и различил только тень уходящей мамы. На секунду эта тень остановилась и помахав мне рукой исчезла в темноте. Я ощутил на себе тёплые руки моей воспитательницы

– Ну, что ты, Веня, прекрати! Мама скоро придёт!

И это скоро «придёт» вызвало новый приступ слёз и горечи

– Ну посмотри никто не плачет из деток

Меня всегда поражало, то, что, когда кто–то хочет успокоить ребёнка, пытается показать тебе пример кого–то другого. Откуда кто–то другой может чувствовать тоже что и я?! Догадываться может, но никак не чувствовать тоже самое. Именно в тот момент я маленький рыдающий у окна мальчик понял одну важную вещь, конечно, в будущем я делал ошибки и переступал, через то, что я понял. Но, именно тогда во мне родилось осознание, что любой человек, даже самый самый маленький – это уже личность. Многие учёные и философы оспорят моё осознание, но это осознание моё и поэтому по большому счёту мне до них нет дела, пусть их выводы и воззрения буду с ними.

Сколько я простоял, смакуя собственные слёзы я не знаю. Но спас ситуацию, как не странно не воспитатель или методист, а обычный мальчик. Звали его Вова, фамилию я его не помню. Он просто подошёл ко мне и сказал:

– а хочешь я анекдот расскажу?!

– расскажешь че че го? – вытирая сопли и слёзы с лица спросил я

– анекдот! – не принуждённо и не обращая внимания на мой зарёванный вид сказал Вова

Слово то какое–то странное и незнакомое. А ведь всё странное и незнакомое почему–то жутко интересное

– Ну давай – ответил я

– Ну тогда пошли в группу – приобняв меня за плечи ответил Вова – Так вот идёт Василий Иванович с Петькой по болоту

– Кто идёт? – спросил я

– Ну Чапаев

– А – вырвалось у меня, хотя я понятия не имел кто такой Чапаев и зачем он ходит с каким–то Петькой по болоту.

– Не перебивай дальше самое интересно – с серьёзным видом сказал Вова – так вот идут они идут и раздвигаю кусты, а там белые и командир белых командует – Раз, два рота пись пись в болото!

И вот это наивное и детское пись пись в болото сняло с меня всё напряжение того утра, и я рассмеялся, смеялся и Вова, начали смеется и остальные дети, которые и не слышали анекдот.

– Ну вот другое дело – сказала вышедшая навстречу нам нянечка – пойдём, умоемся – и она утянула смеющегося меня к умывальнику.

Как прошёл тот день дальше, я не помню. Помню лишь о том, что кто то, что–то рассказывал о жвачках с вкладышами, что такое вкладыш я не понимал и поэтому представил себе, что эта такая жвачка, а внутри её варенье или мёд, и это и есть вкладыш. Вечером меня с садика забрал папа и я всю дорогу с садика увлечённо рассказывал ему о жвачках с вкладышами из варенья, сгущенного молока или мёда. Папа слегка поддакивал и было видно, что он сам мало что знает о столь загадочных вкладышах, а самих жвачек не приветствует. Больше у меня истерик не было, или я просто о них не помню, но в садике уже в подготовительной группе со мной случилось одно событие, которое научило меня ещё одной важной вещи….

Глава 3

Кто из нас не помнит занятие физкультурой в детском садике?! Если кто – то забыл, то я напомню. Почему–то это всё происходило утром. Ты ещё толком не проснулся, слегка позевываешь, но уже облачён почему–то именно белую майку, темные шорты с обязательным атрибутом от которого сходили с ума все мамы Советского Союза, а именно в белых носках и хорошо если педагог скажет одеть чешки… А если чешки не надеты, то после занятия белые носки превращались в комочки грязи и пыли и никакая термоядерная белизна, и ручная стирка не могли их спасти. Так вот заходишь ты в спортзал и тут начинается, хождение на пяточках и носочках, гусиный шаг, выпрыгивания и приседания. Вот на таком обычном занятии, я совершил свой первый мерзкий поступок в жизни…

Дело было так. Как обычно я, ещё не проснувшись от прохлады спортивного зала я зашёл в него. Занятие было не обычным потому что помимо моей группы была ещё одна группа. И вот один из мальчиков из этой группы был в очках. Ну очки и очки вроде, что тут такого?! Но дело в том, что мне до этого не встречались люди в очках, ну так просто получилось. Я с удивлением смотрел на этого мальчика и тут случилось то, за то, что мне до сих пор стыдно. Ребята с моей группы начали дразнит мальчика:

– у кого четыре глаза тот похож на водолаза!!! – смех и тыканье пальца в мальчугана нарастали и я подхватил вместе со всеми

– у кого четыре глаза тот похож на водолаза! – начал кричать я и тыкать в пацана пальцем.

Мальчик с начало ни как не реагировал, а потом вдруг расплакался и выбежал из спортивного зала. Дети продолжали смеяться и зал всё больше и больше наполнялся дразнилкой:

– у кого четыре глаза тот похож на водолаза!!! – эхо спортзала разносило обидные и не справедливые слова и даже сейчас спустя много лет мне слышится это эхо и мне жаль, что я был участником этой ситуации. Но какой же урок я вынес из этого?! Всё очень просто у меня у самого начало садится зрение. Во втором классе я даже начал носить на уроках очки и сам стал похож на водолаза. Удивительно, но я осознал, что причина моего слабого зрения кроется именно в той детской дразнилки в спортзале детского сада. Вскоре моё зрение пришло в порядок, но урок, который я получил остаётся до сих пор вместе со мной. Как говорится кто как обзывается тот так и называется…

Моё пребывание в детском саде подходило к концу. На улице началась весна и скоро моя группа станет уже не детсадовцами. Конечно, каждый из нас уже предвкушал занятие в школе, уроки, звонки, перемены. И я, смотря со своим крестным хоккей по телевизору внезапно почувствовал жуткую боль в животе. Я очень любил смотреть спорт и, по–моему, играла наша сборная с извечными соперниками канадцами. Крестный даже называл фамилию знаменитого канадца Гретцки…, но в тот момент мне стало не до хоккея. Мама была дома. Она померила температуру, которая была повышена. Мне дали какую–то таблетку. Меня вырвало. И мама решила вызвать скорую. Меня осмотрели, сказали про какой–то вирус и уехали. Что бы мне не давали боль в животе не проходила. Промучившись всю ночь от боли, я начал слабнуть. Есть совершенно не хотелось. Хотелось, чтобы хоть на минуту эта боль ушла…, но она только усиливалась. Тогда мама решила меня везти в больницу. В санпропускнике меня осмотрели, взяли анализы крови и поставили диагноз – ОРВИ выпроводили восвояси. Папа, видя, что я очень слаб, решил меня порадовать и повел в ресторан. Как сейчас я помню обстановку ресторана, вальяжные официанты, живая музыка, какая–то вкуснота перед мной на тарелках, но я не могу есть. Взяв пару ложек чего–то, я попросился домой. Попытки накормить меня ещё были, папа даже сварил из сухофруктов мой любимый кисель, но я уже ничего не ел и становился каким–то инертным. На следующее утро температура выросла до сорока, я лежал на спине и смотрел в потолок. Голова моя кружилась и мне казалось, что сверху на меня всё падает: шкаф, ковёр, телевизор, всё на свете. Мне не было страшно. Было всё безразлично. Мама, не выдержав этой картины вызвала скорую, осмотрев в очередной раз врачи опять поставили диагноз ОРВИ и уже собирались уходить, и тут мама приняла решение, которое спасло мою жизнь, она потребовала везти меня в больницу. С начало врачи не хотели этого делать, но мама умела настоять на своём. И вот я лежу на кушетке в санпропускнике у меня берут кровь с пальца, вены, мне уже всё равно, слабость и апатия. И вдруг в комнатку заходит целая делегация врачей. Во главе её маленький старичок, как потом оказалось профессор. Взглянув на меня из под очков и слегка нажав на мой живот, он со злостью повернулся к другим врачам и сказал:

– срочно в операционную!

Меня тут же положили на каталку вставили клизму и после промывки моих кишков отправили в операционную.

Как сейчас я помню как медсестра открывает окошко, а анестезиолог надевает на меня маску с наркозом.

– я не задохнусь в ней? – спросил я слабым голосом

– тут воздуха больше, чем на улице – улыбнувшись ответил мне врач.

Сделав два или три вздоха я провалился в пропасть забытья…..

Глава 4

Сознание ко мне приходило постепенно. Жутко хотелось пить, губы всё пересохли, а веки казались тяжелее кованого железа. Вокруг была какая–то суета и гомон. Кое как раскрыв глаза я посмотрел по сторонам. Сил поднять голову или подняться самому не было. Моя кровать стояла у стенки палаты и я разглядел двух девочек, одна была примерно моего возраста и тоже лежала, рядом с ней на кровати сидела девочка лет десяти.

– ура он очнулся! – защебетала девочка по старше

«Он очнулся», вата в голове не позволяла мне сообразить, что речь идёт про меня. И тут, как гром среди ясного неба пришло осознание того, что я лежу голый, хоть и укрытый, а в палате вместе со мной девчонки! Краска нахлынула на моё лицо, но ощущение жажды и дикая усталость отбросили возникшую проблему на второй план.

– пить – прошептал я

– тебе нельзя пить! Медсестра строго на строго запретила нам тебя поить – сказала старшая девочка и выпорхнула из палаты.

– пить – повторил я и погрузился в беспокойный сон. Находясь во сне, кто то смачивал мне губы и становилось чуть чуть полегче.

Как оказалось потом операция за мою жизнь шла двенадцать часов. У меня оказался гангренозный аппендицит с перитонитом. От смерти, как мне потом сказали меня отделяли считаные часы. Но испытание мои и моей семьи на этом не кончились… Во время операции мне внесли не качественно обработанным инструментом, синегнойную палочку. В следующий раз я пришёл в сознание в уже в отдельном боксе. Меня поместили под карантин. Состояние моё было слабым, в животе образовывался гной, но делать повторную операцию было нельзя, я слишком долго был под наркозом. Врачи собирали вокруг меня целые советы, но мне было всё равно, была апатия и я очень скучал по маме. Мама в это же время оббивала пороги начальства больницы требую положить её вместе со мной. Одним из козырей её было то, что хирург, женщина, которая меня оперировала осматривала меня в санпропускнике в тот первый раз и не обнаружила ни каких признаков аппендицита. Доводы врачей тоже были железные, во–первых, я инфицирован, а во–вторых аппендицит из–за особенности строения моего организма, был как бы спрятан за кишками и поэтому, пока не начался перитонит обнаружить его было очень сложно. Но мама была бы не мама если бы она не добилась своего! Нет, её не положили со мной в палату, но она устроилась нянечкой на ночные дежурства в хирургию. Вот так проводя ночь моя полы и вытаскивая утки, она хоть как–то проводила время со мной, а с утра ехала на работу. Как она выдерживала всё это у меня нет слов. Дней через пять, под вечер за мной прикатила кушетка. Заботливые медсестры переложили меня на неё и повезли в операционную. Наркоз мне давать было нельзя, был огромный риск, что я не выйду из медикаментозного сна, но и гной из брюшной полости необходимо было выводить. На грудь ко мне поставили ширму, и я видел только лампочки операционной и глаза доктора. Врач перед тем как одеть маску на лицо с усами, почему то мне запомнились его усы, а не само лицо, улыбнулся мне и сказал:

– ну что солдат, приступим, потерпи не много

Я кивнул головой и не понимал, что же меня ждёт этим вечером. Внезапно я почувствовал несколько уколов в живот. По сути это было не сильно больно, я не много скривился, но не заплакал

– молодец – сказал доктор и начал расспрашивать меня всякую всячину, а сам шурудил где то в низу моего тела. Я отвечал невпопад, голос и дружелюбие врача меня успокоили. Сколько прошло время я не знаю. Помню что сам хирург отвёз меня на кушетки в бокс, где меня ждала мама.

– теперь ты можешь поспать, сказал врач и вышел вместе с мамой из палаты. И я тут же провалился в сон. Только когда я вырос, я понял почему доктор разговаривал со мной, мне нельзя было спать во время видения дренажа в мой шов, по сути мне сделали операцию на живую.

Проснулся я где то ближе к обеду и в первые за многие дни я захотел кушать. Это было началом моего выздоровления. На много позже я узнал ещё одну вещь. Моя семья была не верующей семьёй. Мама была крещена, но естественно в советское время в церковь не ходила, а папа был вообще атеистических взглядов. Но болезнь сына подтолкнула их к первым шагам к Богу. Папа, как то договорился с настоятелем единственной тогда в городе церкви покрестить его и крестили папу в тот момент, когда в мой шов вставляли трубки.

.. Сам вид трубок меня не много пугал, было видно, как из твоего нутра в баночку стекает жидкость красно жёлтого цвета, но. человек ко всему привыкает. В больнице я провёл долгих тридцать дней. И вот солнечным майским днём я, держа папу и маму за руку вышел из её стен. Шов побаливал и ещё два месяца я буду ездить на перевязки, но это уже не страшно. Смерть в этот раз прошла мимо меня.

Ещё одно испытание ждало меня в моём детсадовском возрасте. На выпускной в садике я пришёл, но был там не долго, слабость ещё была в моём теле. На стол перед всеми ребятами поставили огромный шоколадный пирог с начинкой из повидла. Наш повар очень старался, выпекая его. Кстати несколько слов хочу сказать и о нашем поваре. Эта женщина любила в жизни только две вещи: свою работу и детей. Даже будучи взрослым я вспоминал её картофельный пирог с начинкой из фарша. Нянечка, которая помогала накрывать на стол в нашей группе знала мою любовь к этому блюду и всегда, даже не спрашивая меня давала мне добавку. И вот сказочный пирог стоял перед всеми детишками, а мне его есть было нельзя. Мужественно пережив это испытания и отдав свою долю кому то из ребят, я

и с подарками к школе от детского сада, покинул его стены. На общей фотографии выпускников, моя фотография была вклеена позже, но всё же она была вклеена туда, с взъерошенными как всегда волосами с натянутой улыбкой и в любимой рубашки с цветными кружочками, а не в памятник на одном из городских кладбищ…

Глава 5

Наступило последнее лето свободной жизни. Говорят, человек живёт всего десять лет свободно. Семь лет до школы и три года на пенсии, а дальше на погост. Мои годы до школы закончились, и я собирался шагнуть в новую для себя стихию. Стихию с другими переживаниями и уже с ответственностью с моей стороны. Ведь я уже стал взрослым, я вот–вот пойду в первый класс. Особого волнения по этому поводу у меня не было скорее я ждал чего–то нового и даже волшебного. Лето перед школой ничем особенным мне не запомнилось. Если конечно не считать поездки на перевязки. Скажу одно, всю дорогу в перевязочную я сжимался в комок, в очереди сидел робко, поглядывая на дверь кабинета, а когда приходила моя очередь с обреченным видом и понурой головой переходил порожек ненавистного кабинета. Зато после перевязки, я не просто выходил из кабинета, а вылетал как пробка из бутылки с шампанским, улыбаясь во весь рот всеми оставшимися на тот момент молочными зубами. Затем я, возвратившись домой, что ни будь кушал и выбегал во двор. Двор наш состоял из стоящих квадратом пятиэтажных зданий. Во время моего детства он мне казался просто огромным. Как то, уже будучи взрослым, я посетил его. И был крайне удивлённый его маленькой величиной, но это будет на много позже сейчас же эта была целая вселенная. Изобилия развлечений было не хитрым, малышня вроде меня оккупировала песочницы, иногда косясь на качели в центре двора, вдруг ребятам по старше надоест качаться и появится шанс захватить на несколько минут заветную деревянную перекладину, закрепленную в железные оковы не хитрой конструкции качели. Взрослые же ребята почти всегда собирались возле турников и выделывали на них разные штуки. К вечеру во двор выползали мужики и занимали конструкцию из стола и двух лавочек помещённый почему–то разработчиком в единый монолит, и рубились в домино. От них было много шума, воняло куревом и ещё какой–то гадостью, запах которой в ту пору я не знал, и они постоянно вспоминали своими криками какую–то рыбу. Для малышни вроде меня, выход мужиков во двор означал, что пора самому возвращаться домой. Надёжно спрятав в укромном месте двора гладкий камень, который служил снарядом в песочных военных баталиях, я семенил домой. Иногда мне казалось, что летний день длится целую вечность и моё последнее лето перед школой никогда не закончится. Как же всё таки наивен я был…