У людей нет кличек

– Я не хочу делать тебе больно, – единственное, что я сказала.– Но секреты есть у всех.

– Ты слишком молода и многого не понимаешь. Я могу помочь тебе, Малена. Ты настолько юна, что можешь неосознанно наделать таких глупых ошибок…

– Но это будут мои ошибки, бабушка. И если тебе станет спокойней, то я готова поклясться, что моё отсутствие дома не является следствием вовлечения в какую-нибудь плохую компанию, – она тяжело вздохнула и опустила глаза.– Я в безопасности.

– Главное, чтобы это было правдой.

– Это правда.

Она убрала руки, сделала шаг назад, а потом вновь задала вопрос.

– Это парень? – я вздёрнула брови от неожиданности, хотя была готова к этому вопросу давно.

– О чём ты?

– Тот, с кем ты проводишь времени больше, чем со мной. Я хоть стара и немного рассеяна, но я не дура.

– Да.

– Он хороший?

– Очень, – я тут же улыбнулась. Мысли о Франко всегда вызывали во мне непроизвольную улыбку или поток нескончаемых фантазий.

– Ты светишься, наверное, он действительно неплох. Я видела его раньше?

– Возможно, – сказала я, внезапно потухнув внутри.

– И ты познакомишь нас?

– Может когда-нибудь.

– Может когда-нибудь… – повторила она за мной. Я стала закрывать дверь.– Сколько ему лет? – если бы я только знала о том, что мой секрет больше не является секретом для неё, я бы созналась. Чтобы она не чувствовала себя человеком, которому я не доверяю.

– Разве так важен возраст?

Весь остаток ночи я не спала, всё надеялась, что тот ответ про возраст не показался ей подозрительным.

На календаре появилось много незачёркнутых дней. Однажды Франко бывал в моей квартире. Бабушка в тот вечер ушла на встречу со своими подругами, а может, это было очередное свидание с каким-нибудь молоденьким барменом. Франко вошёл через главную дверь. Я попросила его снять старые, грязные ботинки, чтобы он не оставил следов на блестящем от чистоты паркете. Я задёрнула все шторы, включила в гостиной свет, выставила на стол почти всё, что было в холодильнике. А холодильник у нас всегда стоял полный.

– Здесь очень светло, – подметил он и залез на диван.

Я сидела на ковре напротив него. Подогнув ноги под себя, смотрела, как он откусывал сочный персик. В проигрывателе звучала одна из бабушкиных пластинок. Небольшое шипение сопровождало мелодию.

– Тебе здесь не душно? – вдруг спросил он, отложил фрукт обратно в чашу и поднялся с места.– Потолки такие низкие, словно вот-вот упадут на голову. Я вижу, как на свету пролетает пыль. От стены до стены всего пара шагов. Это ли жизнь, Малена? – его тон не был осуждающим, он просто интересовался, словно для него эта закрытость была в диковинку.– А эта одежда? – он положил руки на мои плечи, и я оглядела себя. Свой ночной наряд. Свои длинные штаны с тугой резинкой на талии, свою майку на длинных, потрёпанных бретельках, которые постоянно врезались в руки во время сна, вечно сползали и натягивались, оставляя красные следы.– Разве тебе удобно? Разве твоё тело не заслужило лёгкости, не заслужило быть свободным? Без тесных тканей, без ограничивающих дыхание завязок.

– Наверное, но я не могу ходить так, как описываешь ты.

– Разве дом не должен быть домом? Местом, в котором ты можешь делать всё?

Та ночь была странной. Но моя ещё детская наивность не позволяла видеть дальше своего носа. Я не чувствовала подвоха, доверие возросло до предела. И меня совсем не смущало, что он несколько недель пытался пробраться в мой дом, под разными предлогами, предлагая разные вещи. Не смущало и то, с какими глазами он перешагнул порог. Любопытство, азарт. Словно выиграл в лотерею. А как он всматривался в книжные полки за затемнённым стеклом шкафа, на которых лежали разные бабушкины украшения. Дорогие и красивые. Я не замечала, что он совсем не смотрел на меня, пока я раздевалась, сидя на ковре с длинным ворсом. В это время он крутил в руках статуэтки, две из которых были из чистого золота.

Под утро он ушёл, а я быстро заправила кровать и прибрала в гостиной. Бабушка не заметила изменений, а я ещё целый день мучилась от диких болей внизу живота, но при этом была на седьмом небе от счастья, ведь ощущение полного доверия к нему усилилось, когда он вошёл в дом. И я помню, как он напоследок посмотрел на мой календарь на стене, на зачёркнутые даты и спросил.

– Зачем ты занимаешься этим бесполезным занятием?

– Каким?

– Зачем зачёркиваешь цифры, которых не существует? Месяца, дни недели и числа придумало человечество. Бессмысленный отсчёт. Нам хоть что-то это даёт? – я пожала плечами, потому что не знала, что ответить. Как и всегда.– Эх, – вздохнул Франко.– Люди делают столько бессмысленных вещей, что только доказывает наше скудоумие и то, что человек явно не самое разумное существо.

***

Близился сентябрь, на улице часто стал подниматься ветер. Франко пропал на несколько дней, перед этим дав мне глупый совет, которым я воспользовалась, несмотря на любопытство.

– Здесь мы не говорим о прошлом, – он впервые пригрозил мне пальцем, ведь я только попыталась узнать чьё-то настоящее имя, сидя со всеми за деревянным, длинным столом на улице. Длинная картонка, на ней еда. Сегодня был праздник. Я спросила какой, но мне ответили, что повод и не нужен. Мы можем устраивать праздники, хоть каждый день. Но этот день отличался. На столе стоял большой бисквитный торт, а в одноразовых стаканах, которые использовали уже по миллиону раз, было разлито красное вино. Я помню, что удивилась, увидев это, ведь совсем не понимала, откуда Франко взял деньги. Но я промолчала, и так испугалась его тона, когда он сделал мне замечание.

После ужина он отвёл меня в сторону, подальше от чужих ушей и глаз.

– Каждый здесь проделал огромную работу над собой. Каждый здесь смог отвязать от себя эти балласты, тянущие назад. Имена, фамилии, семьи, работа, лживые знакомые, заботы и неудачи… И мы не должны оборачиваться, ворошить то, что может нас погубить, – он сдавливал моё запястье, наклонился вперёд. Сердце у меня колотилось, впервые стало не по себе.– Ты же не хочешь уничтожить счастье нашей семьи?

– Я поняла, поняла. Я больше не буду спрашивать их о прошлом.

– Ты умная, – сказал Франко и поцеловал меня в лоб.– Умная – умная Поппи. Молодец, – и на душе отлегло, услышав очередное одобрение в котором я нуждалась.

Он отсутствовал несколько дней. И все эти несколько дней я приходила в трейлерный парк, в ожидании того, как кто-то, наконец, радостно выкрикнет его имя. Но этого не происходило.

Время тянулось медленно, небо было серым, одну ночь не затихала сильная гроза и, когда я вернулась, весь деревянный стол размяк, словно надави на него посильнее и в нём образуется большая дыра.

– Поделать нечего, у нас нет настилов, – сказал низкий, коренастый парень, который часто уходил с Франко.– Главное, что есть, где жить и что мы есть друг у друга.

С водой здесь всегда были проблемы, поэтому ночной дождь все восприняли, чуть ли не как дар божий.

– Мы набрали целых два тазика, – сказала девушка, чьё лицо я выучила наизусть, но так и не узнала её имени, поэтому и не могу назвать её как-то по-другому.– Теперь мы сможем наконец-то постирать. Это настоящая удача!

Все люди, живущие под крылышком Франко, были его массовкой, включая меня. Все были настолько одинаковы и похожи, что становилось страшно и понятно, почему нас так легко удалось одурачить. Всем нам нужно было лишь одно.

Нам нужен был человек, который выведет нас из той пустоты, в которой мы все оказались. И он идеально выполнял свою роль. Открывал перед нами дорогу, говорил, что путаться и не знать о себе ничего – нормально. Как говорится, чтобы расположить к себе кого-то – говори то, что человек желает услышать.

Никто не знал имён друг друга. Все были погружены в себя. Я старалась следовать их примеру, забыть свою прошлую жизнь. Единственный выход, именно так он говорил. Мы должны были стать его тенями, должны были стать пылью возле него. Мы должны были стать никем. Растоптать себя. Похоронить. Возненавидеть свои семьи, своих отцов и матерей, многие из которых считали своих детей пропавшими без вести. Но мы двигались вперёд, поддавались ему, открывали перед ним свои головы, позволяли управлять сознанием. Мы все были слишком наивны. Слишком потеряны.

О многом я узнала очень поздно. Например, о том, что он забирал водительские удостоверения, любые документы, подтверждающие личность тех, кто считал его своим спасителем.

Во время отсутствия Франко его семья нуждалась в еде, поэтому самый младший из всех выходил на главную площадь, становился в центре толпы и выпрашивал денег. Я приносила много чего из дома. Пришлось потратить свои сбережения. Но та установка, что все мы здесь – одно единое целое, не позволяла дать им голодать. Мы слишком сильно сблизились за эти пару дней.

Когда он вернулся, я спала в своей кровати. Тихий стук в окно, я открыла шторку и увидела его лицо. Он влез в комнату, встревоженный и запыхавшийся.

– Франко? – удивилась я, подобрала под себя одеяло. Он поцеловал меня, и я почувствовала странный привкус на губах. Может если бы я включила свет, то увидела бы его красные белки.– Когда ты вернулся?

– На днях мы собираемся уезжать, – протараторил он и ввёл меня в ступор.

– Уезжать? – беспомощно повторила я.

– Уезжать.

– Но куда? – мы говорили шёпотом. Еле слышно. Я знала свои тонкие стены, сквозь которые слышно всё, чуть ли не дыхание.– И на чём?

– Думаешь, я просто вас бросил на пару дней? – он улыбался, постукивал пальцами по своим коленям.– Я нашёл автобус. Мы не задерживаемся нигде надолго. Здесь мы и так провели всё лето. И здесь было безумно хорошо. Это бесподобное место. Мы встретили тебя, – он гладил меня по щекам, давил на кожу.– В нашей семье произошло настоящее пополнение.

– Зачем нам уезжать? – теперь я понимаю, он просто бежал. И мы сбегали вместе с ним. С места на место.

– Разве ты хочешь всё время держаться за этот город? – я не хотела, и мне было страшно.– Скажи, что тебя ждёт здесь?

– Я не знаю, – я потирала сонные, напуганные глаза. К горлу подступала тошнота.

– Я могу рассказать тебе, – он взял мои влажные от волнения руки.– Мы уедем, и ты останешься одна. В этой тесной квартире, ты вновь будешь обязана выполнять все правила, жить так, как захотят другие. Они будут преследовать тебя, и в конечном итоге ты сдашься, потому что не сдаться будет невозможно. Каждый день тебя будут убивать, пока ты не станешь такой же, как все. И все в этом мире плевали на твой внутренний мир, на то, что ты хочешь разобраться в себе. Тебе никто не подарит время. Деньги, лицемерие и грязь. Каждый день ты будешь видеть несчастные лица рабов этого мира. Этого жалкого человечества. На следующий год тебя отправят в университет, и никому не будет дела до того, хочешь ты этого или нет. Всем плевать на тебя. Все хотят уничтожить тебя. И ты пойдёшь учиться, уедешь в другой город, такой же продажный. Уедешь к людям, которые будут врать тебе в лицо изо дня в день, и которые будут смеяться за твоей спиной, потому что ты отличаешься от них. Потому что ты не такая, как они. Ты особенная. Ты пыталась выбраться из этой серости и обыденности. Из всего неправильного, что их окружает. Но твоя бабушка будет гордиться тобой, ведь ты стала человеком, таким же, как и все. Потому что теперь ты не отличаешься, тебя подчинили. А после того, как ты выучишься – пойдёшь работать по профессии, которую ненавидишь, потому что ты ещё не нашла хоть что-то, что пришлось бы тебе по душе. И не найдёшь, ведь тебе не позволят. И каждое утро ты будешь просыпаться, собираться на работу, будешь смотреть в зеркало, и будешь ненавидеть себя. Ненавидеть свою жизнь. Ненавидеть бабушку. Ненавидеть людей, которые тебя окружают. Возможно своего такого же никчёмного парня, который подался в рабство. Ненависть, усталость и безвыходность – вот что тебя ждёт впереди, если ты не уедешь. Хочешь ли ты всю свою жизнь прожить в страданиях, сможешь ли ты воздержаться от того, чтобы не залезть в петлю, сможешь ли ты смириться с тем, что ты больше никому не нужна? А для своей бабушки – ты лишь игрушка, повод для гордости. Ведь она не любит тебя. Она не позволяет тебе дышать, не позволяет тебе передвигаться и уходить из дома, когда ты захочешь. Это контроль. А для чего ей контролировать тебя? Чтобы её будущая цирковая зверушка, которой она намерена хвастаться перед знакомыми, не сорвалась с её цепи, – он крепко сжал мои руки, я почувствовала, как ноют кисти.– Выбирай. Либо ты остаёшься в этой тюрьме, обречённая на одиночество и тотальное крушение своих надежд, либо ты выбираешь меня и свою новую семью. С которой ты сможешь стать тем, кем захочешь. Ты сможешь найти себя, сможешь остаться с собой наедине, у тебя не будет границ. Не будет ничего, что сможет тебя остановить. И каждый из нас всегда поддержит тебя. Я всегда буду рядом с тобой. Мы исследуем новые места, места, в которых ещё не было людей. Мы будет искать свой рай. И мы найдём свой рай. Потому что впереди нас ждёт вечность. Мы будем бессмертны, ведь времени не существует.

– Дай мне день.

Всё как в тумане, моё неуверенное согласие. Он ткнул пальцем в мои самые громкие страхи. Услышав их, я восприняла всё за чистую монету. Словно он предсказатель и озвучил моё настоящее и несчастное будущее.

– День это слишком много. Хватай вещи, и уходим сейчас.

Но я упёрлась в кровать, не встала, когда он потянул меня к себе.

– Что ты делаешь? – мне показалось, что его щёки покраснели. В голосе звучало раздражение. Я не хотела его отпугивать, больше всего боялась, что он бросит меня здесь. Оставит одну на растерзание внешнему миру.

– Мне нужно попрощаться.

– Попрощаться? Думаешь, если твоя бабушка узнает, она отпустит тебя? – я знала, что он прав.

– Тогда я в последний раз проведу с ней вечер и ночью сбегу.

– Она ходит куда-нибудь? Посещает какие-нибудь места в определённые дни? Что она будет делать в то утро, когда тебя уже не будет? – В первую очередь я всегда представляла ужасные вещи. Как она зайдёт в комнату и не застанет меня и моих вещей. Как она начнёт звонить на мобильник, как её руки будут дрожать. Потом она подождёт меня до вечера, а когда я всё ещё не появлюсь, направится по своим знакомым и заявит в полицию. В голове что-то щёлкнуло. Во мне проснулась дикая жалость и вина.

– Она пойдёт в полицию, – прошептала я.– Меня начнут искать и у нас будут проблемы.

– Тогда оставь записку, – он выглянул в окно, убедился, что улицы по-прежнему пустые.– Но ни слова обо мне, поняла? – я судорожно закивала.– Придумай что-нибудь убедительное, а ночью, ближе к полуночи, приходи к нам. Автобус будет ждать только тебя.

***

Последний день дома прошёл для меня, как в тумане. Я не помню чётко своих действий и своих слов, помню только то, что каждую секунду я чувствовала тошноту и дрожь. Дрожь в коленях, в руках. Слёзы выступали, как только я представляла то, как Франко уезжает. И выступали от мысли о том, что я оставлю бабушку в неведении. Я знала, что она не поверит ни одной записке, ни одним моим словам. Она бросится на мои поиски, поднимет весь город. Она сделает всё, чтобы найти меня.

Она будет называть меня неблагодарной. Считать, что я бросила её. Легкомысленно уехала. Но разве она может понять? Разве она чувствует то же, что и я? Смятение, страх, потерянность и отчаяние. Разве она поймёт, что всё, чем она бредит, все эти вещи, предназначенные для моего блага, будут мне отвратительны? Что люди, дорогие ей, совсем чужие для меня? Я чувствовала притяжение, меня тянуло к ним, как бы сказал Франко, к своей настоящей семье. Близким людям, чьи души казались мне такими родными.

Почти весь день бабушки не было дома, к вечеру она вернулась, к вечеру я была настолько бледна, что в отражении выглядела призраком.

– Ты хорошо себя чувствуешь, детка? – спросила она, приложив ладонь к моему ледяному лбу.

– Отлично, – я лгала. Не хотела, но приходилось.

– Я уйду вечером, – сказала она, – может, поздно вернусь, поэтому не теряй меня.

– Я думала, что мы проведём вечер вместе…

– Прости, Малена, я уже пообещала. Столик забронирован. В следующий раз, – тёмными губами она поцеловала мои блёклые рыжие волосы и отстранилась.

Сияние в глазах, аромат сладких духов. Она бы осталась, знай о том, что сегодня был наш последний день вместе. В голове мелькала мысль о том, чтобы бросить малейший намёк. Добавить в свои предложения скрытое предупреждение. Но язык не повернулся.

Я не хотела, чтобы она остановила меня.

И не хотела, чтобы Франко пострадал из-за меня и моей безответственности.

Ночью я собрала вещи в небольшой портфель. Вещи первой необходимости, которых хватит ненадолго. Тёплые кофты, ведь за осенью придёт зима. Обезболивающие, антибиотики, шампунь, невысокая бутылочка геля, свой блокнот и пара карандашей. Из холодильника забрала припрятанные консервы, свежую булку хлеба и батон колбасы. Не знаю, зачем я так хваталась за еду, но я не представляла, что ждёт впереди. Для меня начиналось моё первое приключение. В новый мир, который пока был неизвестен мне.

После того, как вещи были собраны, я вырвала из альбома белый лист, взяла самый жирный маркер и прописала всего пару слов. Что-то вроде короткой истории о том, что я решаю уехать вместе с парнем моей мечты в другой город к его семье. Неубедительная просьба не искать меня. И неубедительная просьба простить меня. В конце, мелкими кривыми буквами, я добавила короткое люблю тебя, которое совсем не передавало тех чувств и эмоций, бушевавших внутри. Надпись казалась холодной. Чужой.

Во всех комнатах погас свет. Большая записка на самой середине рабочего стола в её комнате. Я не прятала, хотела, чтобы она сразу увидела её. Может в глубине души я надеялась, что бабушка спасёт меня от моей глупости. Но, несмотря на всё, я переступила порог дома и закрыла за собой дверь.

Последний день не вышел таким, каким я видела его ещё той самой ночью. Я не успела попрощаться, не успела провести с ней время и не успела в последний раз услышать её смех или то, как она называет меня – дорогая. И я знаю, почему Франко не хотел давать мне этот день. Он боялся, что я передумаю, и боялся, что смогу кому-нибудь проболтаться. Но он явно недооценивал меня в этот момент. Потому что моя привязанность к нему уже давно переросла в одержимость.

***

Подходя к трейлерному парку, мои ноги задрожали ещё сильнее. Я не увидела света, ни в одном маленьком окне. Гробовая тишина и нулевое движение. Я бросилась вперёд, не веря в то, что не успела. Но потом меня ослепили фары. Завёлся старый автобус, в салоне включился свет, а с ветхих ступеней спустился Франко и пригласил меня внутрь.

– Готова, наконец, мир повидать? – единственное, что он спросил, подмигивая, поднимаясь вслед за мной. И тогда, застав улыбки, радостные лица и услышав то, как громко все засвистели и захлопали в ладоши, увидев меня, я твёрдо ответила, что готова. Ведь в душе не осталось сомнений в правильности моего поспешного решения.

СЕНТЯБРЬ – ОКТЯБРЬ

После того, как мы уехали из трейлерного парка, весь следующий день мы провели на остановке за городом. Франко высадил нас и уехал на той машине, которая стояла тогда у кафе, приказав немного подождать. Немного с его слов обозначало почти целые сутки.

Затем длинная дорога, часы и минуты, превратившиеся в вечность. За окном серая пустота, запотевшие от дыхания грязные стёкла. По ночам сильно мёрзли руки. Автобус редко останавливался, бывало, заезжал на ту или иную поляну, чтобы все смогли размять ноги и справить нужду, чтобы спокойно продолжать путь.

Моё отражение не выглядело счастливым, синяки под глазами из-за того, что я редко спала. Моя кожа, словно постепенно становилось серой, всё сильнее с каждым пройденным днём. Франко был за рулём, часто вбрасывал нам мотивационные цитаты и лозунги, которые все подхватывали и я в том числе. Несмотря на усталость и боль в желудке я не жалела, что нахожусь здесь. Я мало думала о доме, как бы стыдно мне не было сейчас. Я боялась возвращаться. Я понимала, что пути назад нет.

Наверное, настало время поподробнее рассказать о тех, кто был рядом со мной, тех, кто, скрутившись калачиком, спал на соседних сиденьях.

Мы все были тенями, бледными и исхудавшими. Первое время я мало походила на них, в моём теле оставалась здоровая упитанность, румянец ещё горел на щеках, волосы ещё не были похожи на паутинку, зубы не гноились, тело не покрылось пятнами, а кожа не чесалась от того, что не испытывала прикосновения воды неделями и месяцами. Всё это пришло позже.

Мы были похожи на прозрачных духов, которые в спешке гнались за нашим спасителем, в его руках словно горело пламя, способное зажечь в нас то, что когда-то погасло. Он всегда был впереди, шёл, оглядывался и улыбался, видя, как на четвереньках за ним ползут его подданные, не способные подняться на ноги от изнеможения и голода. Он всегда смеялся нам в лица, дразнил пламенем, поднимая руки всё выше и выше. Он говорил о любви. Да, говорил, а затем просил доказать её взаимность. Грязные совокупления на парковках, последние куски хлеба на ужине, которые он просил отдать, чтобы доказать, как мы преданы. Доказать, что мы думаем о нём, что мы боготворим его. Он сгребал хлеб в кучу, смотрел на выпирающие рёбра, торчащие позвоночники и тонкую бледную кожу, обтягивающую эти ходячие кости, и крошил хлеб в пальцах со словами:

– Посмотрите, как легко покорить человека. Вы зависимы от еды. Чёртов кусок хлеба, а вы смотрите на него, как на святое спасение. Разве вы настолько слабы, чтобы поддаться?

Он бросал крошки в наши лица, смотрел свысока, с отвращением.

– Давайте, ешьте, если вы настолько ничтожны, что ваша душа способна поработиться вашим физическим прихотям.

Никто не ел, не опускал глаза на грязный пол. Все смотрели на него, и всем было стыдно от того, что он усомнился в них и в их вере в него и его правду. Признаюсь, и мне было стыдно. Я ненавидела свой организм и своё тело за то, что оно болело, когда я не принимала пищу, злилась, ведь была уверена, что его слова «Мы сможем понять наш путь и наше предназначение, когда наше тело откажется от своих капризов. Всё это: еда, сон, сомнения и прочее, лишь проделки животного разума. Разве вы все животные? Разве вы не пришли ко мне за помощью?»

Нас было всего шестнадцать человек, включая меня. Четверо мужчин, девять женщин. Когда я впервые увидела их, ещё задолго до поездки, я предположила, что возраст их колеблется в пределах моего, но я ошибалась. Это обманчивое предположение возникло из-за их худобы и детского поведения, постоянного смеха и лёгкости, притянувшей меня. Ещё с нами было три ребёнка, два мальчика, одному из которых на вид было около пяти, другому лет пять и одна девочка чуть постарше.

Один мужчины плотный, с разрастающейся лысиной на макушке, которая поблёскивала на солнце словно нимб, упавший на голову. Большое пузо, выпадающее из – под маленькой футболки. Он плохо передвигался, постоянная отдышка и он единственный, кто имел лишней вес и никак не мог избавиться от него, даже в разгары голодовки, которые Франко часто устраивал. Возраст в районе тридцати, может младше, просто лицо было слишком уставшим. Он мало разговаривал, редко поднимал глаза. Зато он был истинно верующим. Верующий в любую фразу Франко.

Другой парень был с Франко у кафе, когда тот забирал заказы у официанта. Молодой и поджарый, невысокий, коренастый. Тёмная кожа и темные глаза. Он единственный здесь выглядел сурово и строго, словно присматривал за всеми, был правой рукой. Распоряжался едой, собирал всех в одном месте, перед собраниями. Сейчас я понимаю, почему он всегда ошивался где-то рядом, когда кто-то разговаривал или шептался. Он вслушивался, анализировал и передавал ему. Франко. Все наши секретные, скучные разговоры, которые вечно велись вокруг тем о вере и о том, кто мы.

Третьего парня спустя очень много лет я увидела в списке пропавших без вести в штате Массачусетс. Его звали Николас Столдж и в тот год, когда мы начали своё путешествие на полуразваленном автобусе, он считался пропавшим уже целых три года. Худой и долговязый, с блёклыми русыми волосами, лисьими глазами и длинными ресницами. Он был нашим центром, когда мы хотели поднять себе настроение или разогнать минутную грусть, мы шли к нему. В день, когда он ушёл из дома, ему исполнился двадцать один год. И из квартиры он забрал все свои сбережения, все вещи, включая плазменный телевизор, а также деньги, которые он назанимал перед своей пропажей.

Возраст четвёртого парнишки казался неопределяемым. Детское лицо, но при этом много мимических морщин, лоб похожий на гармошку. Он много молчал, часто улыбался, но у него не было и половины зубов. Да, он часто мучился с зубной болью, но Франко говорил, что таким образом его организм пытается помочь ему не поддаться животным утехам. Животными утехами он называл приём пищи, сон, нужду в воде. И парень радовался, а другие ему завидовали. Это значило, что он на ступень выше. Значило, что его разум подчиняет себе его тело.