скачать книгу бесплатно
– Ты, конечно, опять шутил, – медленно начала Рита. – Но странное дело… Мне было приятно. Чёрт тебя подрал, мне было приятно! – расходилась она. – Я должна послать тебя к чёртовой матери, а мне, дуре – приятно! И, по-ди-же-ты!
Что оставалось делать? Я крепче обнял Риту. И она… О Боги, Партком Парткомычи небесные! Прижалась ко мне. Я почувствовал, как некая упругая луковка упёрлась мне под мышку. Ещё не хватало, чтобы некий упругий баклажанчик упёрся Рите в живот. Блин! Это будет катастрофа.
– А я почти и не шутил, – зачем-то оправдывался я.
– Молчи, – Рита высвободила дальнюю от меня руку и приложила палец к моим губам. – Сандугач поёт!
– Как ты сказала?
– Тш-ш-ш!
Где-то недалеко от нас раскованно и изощрённо импровизировал соловей. Идеальный птичий певческий голос завораживал. В нём не было ни вороньей гортанности, ни толики сорочьего скрежета, ни тени легкомысленного чирикания. Голос, созданный для птичьей оперы, если бы таковая существовала.
– Рита, это соловей.
– А я разве не так сказала?
Он пел, а я дышал. Втягивал носом, наматывал на нюхательные рецепторы каждую молекулку этого странного, неожиданного запаха девушки, которая была у меня в объятиях. Я закрыл глаза. Терпкий, но матовый и противоречивый аромат, словно занесённый сюда не нашими ветрами. Тут и дымок саксауловой коряжки; и влажная холодная каменная пыль, когда распиливают отделочный камень большим алмазным диском, проливая его водой; нотка паслёновых, но каких именно – неясно, а может, и не родились пока на земле такие паслёновые, не добралась пока до наших грядок их пыльца. И что-то едва уловимое от старомодной мастерской кожемяки, который только-только обработал ворванью свежую сыромять. Ну не бывает таких духо?в! И быть не может.
Я огляделся. Наших никого не было. Наверняка уже расползлись по ночным квартирам. Было ещё не поздно, но ежедневный ранний подъём оказывал влияние на вольнодумство разношёрстной публики. И он, градус этого вольнодумства был весьма низок, а дисциплина не то чтобы железной, но далеко и не картонной, как многие непосвящённые привыкли думать про спортивные сборы. Ранний подъём определял и весьма раннее время приёма завтрака. И скажу вам чистую правду – профессиональный спорт оказался тем единственным периодом моей бурной жизни, когда пропустить завтрак было никак нельзя. Организм требовал жертвы (в роли жертвы выступал сон) и жертвоприношения (самому себе в виде жратвы). В этой роли выступали вполне себе вегетарианские продукты – рис, манка, пшёнка и геркулес.
Тут раздался хруст ветки, перешедший в нечеловеческий вопль, затем что-то массивное плюхнулось в воду метрах в пяти от нас. Стои?м обрызганные, лупимся в темноту. Выгребает чудо без перьев. Выбирается на песочек подмытого бережка. Рыжий кот! Точнее, облезлое искупаемое. Похоже, карабкался по ивняку за нашим соловьём, да подломилась веточка-то. Не всё коту масленица, что на ветке сидит!
– Так ты не имеешь права жить дома, пока служишь в армии? – похоже, вопрос совмещения тренировок и домашнего быта сильно волновал Риту.
– Я командирован в МГС «Динамо». Куда «Динамо» пошлёт – туда и я… Туда я и… – поправился я. – Отправят домой – поеду туда.
– Пока не отпускают?
– Ага, не спят, всё придумывают, как этого не допустить, – смеюсь я.
– Но ничего, – улыбается Рита. – Придёт пора – отпустят.
– Куда денутся, – соглашаюсь я.
– А ты на чём-нибудь играешь? – неожиданно спросила Рита.
– На бильярде, – заявил я, хотя особыми успехами с кием в руках похвастать не мог.
– А так, чтобы до-ре-ми?
– На гитаре немножко, как и все ребята. Ну, вообще-то и на клавишах могу сориентироваться, если они попадутся.
– А у тебя дома есть пианино?
– Есть.
– Ты учился?
– Нет. Сестра.
– И я не училась… Но в ШИСПе в Уфе у нас было пианино. Почему-то оно стояло на лестничной клетке, между этажами…
– Не дотащили? – рассмеялся я.
– Не дотащили, – согласилась Рита и заразилась моим смехом.
– Нет, – опроверг я сам себя. – Спортсмены не могут не дотащить. Скорее, в спортивном интернате попросту не нашлось другого места для громоздкого музыкального инструмента.
– Не нашлось, – подтвердила Рита.
– Но в лестничной клетке есть один важный положительный момент.
– Какой? – оживилась она.
– Акустика! – я поднял вверх указательный палец. – Там шикарная акустика.
– Верно, – расплылась в улыбке Рита. – Из-за этого меня постоянно оттуда гоняли.
– А что ты исполняла?
– Я училась играть чижика-пыжика и собачий вальс.
– Ты уверена, что тебя гоняли оттуда именно по причине великолепной акустики? – подмигнул я ей.
– Ну… в том числе.
– Если бы училась играть «Лунную сонату», или хотя бы «К Элизе», у гонителей не поднялась бы рука.
– Но это очень сложно!
– Возможно, это прозвучит кощунством, но я убеждён, что даже маленький мальчик Светик, будущий маэстро Святослав Рихтер[42 - Святослав Теофилович Рихтер (1915-1997) – советский, российский пианист, народный артист СССР (1961). Один из крупнейших пианистов XX века, чья виртуозная техника сочеталась с огромным репертуаром и глубиной интерпретаций.], начинал с «жили у бабуси…»
– Два весёлых гуся, – подхватила Рита.
– Три, – поправил её я.
– Почему три?
– Один серый, другой серый, третий тоже серый, – закончил я и подмигнул ей.
Рита толкнула меня локтём в бок. Острым таким локтём, надо признать. Резко толкнула. Попала точно в почку. Я даже икнул.
– Я уже привыкла, что ты постоянно шутишь, – призналась она.
Я ловил ртом воздух и подумал было о том, что вряд ли я привыкну когда-нибудь к таким приёмчикам. Вывод? Отставка Рите? Панцирь средневекового рыцаря? Всё это слишком радикально. Придётся подкачать косые мышцы. Укрепить, так сказать, бочину. В смысле – оборону.
Глава 5. Мартышка и качки
На ВДНХ мы попёрлись втроём с Равилем и с Кирой. Лёнч обещал подобрать нас с поросёнком на Сельскохозяйственной улице ровно в шесть вечера на «Волге» с приятелем. Мы с Равилем двинули после тренировки. Пересекли Петровский парк и устремились вниз по эскалатору на станцию метро «Динамо». Киру подобрали на станции «Проспект Мира». Он ехал из «Лужников». Часть пути вдвоём с Равилем мы красноречиво молчали, проявляя безусловное взаимопонимание по сугубо телепатическим каналам. Когда в коллектив влился Ма?зут, меня подменили. Наши с Кириллом рты не закрывались ни на секунду.
Мы обстебали всё, что дышит вокруг, и откаламбурили все слова, какие разыскали в вагоне. Та эпоха предшествовала эре тотального рекламирования. Поэтому, всё, что могло быть написано в поезде метро – это собственно схема линий Московского метрополитена имени В. И. Ленина; набившие оскомину «не прислоняться»; «места для инвалидов, лиц пожилого возраста и пассажиров с детьми»; и редкие таблички, типа «стоп-кран» или «кнопка для экстренной связи с машинистом».
– Кира, не прислоняйся, – говорю я, пихая его локтём в бок.
– Я не прислоняюсь!
– Не прислоняйся, Кира!
– А я и не прислоняюсь
– Нет, ты прислоняешься!
– Да не прислоняюсь я!
– Нет, Кира. Ты прикидываешься слоном. Значит, ты прислоняешься.
– А я не прикидываюсь слоном, – ржёт Ма?зут. – Я и есть слон! Смотри, какой я огромный! Даром, что бивней нет.
– Нет, Кира, слон не может быть гражданином СССР. А ты, очевидно, он самый и есть: принявший присягу гражданин СССР. Но ты косишь под слона. А в метро это запрещено! Видишь, на дверях белой краской написано.
Мы вели себя неприлично. Попутчики морщились и отворачивались от нас. Пенсионеры причитали себе под нос и крутили скрюченным пальцем у седого виска. Равиль стоически рдел рядом, традиционно не проронив ни слова, но и не открещиваясь от нас ни на полшажочка. Его выдержке мог позавидовать любой спортсмен самого высокого уровня.
– А ВДНХ тоже глагол? – не унимается перевозбуждённый Кирка.
– Нет, ВДНХ – это часы, – не раздумывая, отвечаю я.
– Как это? – не верит он.
– Весной Днём и Ночью Холодрыга. Или Вкушаю Днём и Ночью Харчи.
– Или Воровал Днём и Ночью Хапуга, – поддержал меня Ма?зут, не приняв про харчи на свой счёт.
– Так, значит, всё-таки глагол? – подначил я вновь. – Вспороли Дыню – Нож Хрустнул. Верную Дворнягу Необходимо Хоронить.
Кирка напряг извилины и его занесло:
– Вонючей Дорогой Низвергаются Холуи.
Я критично посмотрел на него.
– Нет, не глагол… Может, наречие?
– А как это? – не понял Ма?зут.
– Ну как там сейчас на ВДНХ?
– А как там? – окончательно растерялся Кирилл.
– Вверх Дном, Неряшливо и Хаотично, – просветил его я.
Кто ж знал в далёких восьмидесятых годах прошлого века, что эти слова явятся грустным пророчеством, ибо в описываемое время ВДНХ как раз таки неплохо держалась и никакого бардака там ещё и в помине не было. Моя критика была с перегибом. Вход Для Новых Хозяев – всё это будет потом.
Ма?зут с готовностью заржал, сотрясая нержавеющую сталь вагонных поручней, на которых висел. Распахнулись неприслонябельные двери. Станция «ВДНХ». Валим на эскалатор единственного в то время выхода на волю. Кирка по-прежнему перевозбуждён, аж приплясывает. А я подустал. Захотелось философического релакса. Я повернулся к Равилю (всё ещё пунцовому от стыда) и пространно обратился к нему, указывая дланью на Ма?зута:
– Винный Дух Негативно Характеризует. Вашему Дружбану Нельзя Хамить. Высокий Дылда Наверняка Хищник.
Тут пришла, наконец, пора расслабиться и рассмеяться Равилю. Возможно, подействовала смена обстановки. На эскалаторе мы уже не находились под таким гнетущим прицелом сопутствующей публики. И, прежде чем мы миновали тяжёлые размахайки дубовых дверей и влились в уличный поток, я поставил жирную точку:
– Нет, старики, ВДНХ – это стопудняк химический термин.
– Я весь внимание, – напрягся доверчивый Кира.
– Вызывающая Дерматит Норма Хлорки.
Смеяться полагалось, но смех вышел жидким. Я и сам понял, что не достиг апогея.
– Хорошо, тогда Водно-Дисперсный Несмываемый Химикалий.
Вход на ВДНХ в ту пору стоил десять копеек. Их полагалось опустить в турникеты той же системы, что и в метро – только там мы опускали пятачок (либо предъявляли проездной вахтёру). Попав на выставку, первым делом, мы закупились фирменным пломбиром в вафельном стаканчике по двадцать копеек за порцию. На площадке за Главным входом грузились «трамвайчики». Это был изящный автопоезд Рижской автобусной фабрики, с головным моторным дореформенным «рафиком» (щекастым, с круглыми фарами и узким зубастым зёвом) и двумя прицепами. К каждой паре диванов (друг напротив друга) имелся свободный проход, ни окон, ни дверей не было. Проезд стоил десять копеек, которые обменивались на зелёный билетик Московского транспортного управления (МТУ).
В силу того, что был рабочий день, а до летних каникул ещё десять дней с хвостиком, очереди не было. Мы разместились в самом хвосте автопоезда. Хрустели поджаристой вафелькой, хохмили, махали девчонкам в сарафанах, которых миновал трамвайчик. Маршрут пролегал по центральной аллее мимо павильона СССР (в котором я, кстати, ни разу в жизни не был), фонтанов «Дружба народов» и «Каменный цветок», павильона «Земледелие». Показались самолеты и ракета «Восход».
– Ил-86 уже давно летает, – то ли спросил, то ли утверждает Кирилл.
– Ну да, восемь лет, – подтвердил я.
– А почему его до сих пор тут нет?
– Ну-ну, это с линии снять и сюда водрузить, что ли? – хмыкнул практичный Равиль.
– Вот когда спишут, может и поставят на ВДНХ, – согласился с ним я.
На остановке у павильона «Электрификация СССР» мы выскочили из трамвайчика и завернули в сторону трибун выводного круга. Там, за павильоном «Ветеринария» притаился искомый – «Свиноводство».
– Погодите, – тормознул Ма?зут.
– В чём дело? – не понял я.
– Пять сек, давай вон на лавочку присядем.
Я обернулся на Равиля. Тот пожал плечами. Сели. Кирилл достал из сумки шкалик коньяка. Равиль посмотрел с недоверием, я с испугом.
– Повод есть, – намекнул Ма?зут. – У меня сегодня дочка родилась.
– Правда, што ль? – вопрос не веры, это у меня пошли горлом эмоции.
– Да, сам в шоке.
