Пока королева спит

Третий Абзац. А поплыл он как-то неуверенно, а может, он и совсем плавать не умел, только делал вид, чтобы меня в заблуждение ввести – мол, я умею и нечего за мной бегать. А я честно бегала, я же уже вам, товарищ главный господин следователь, говорил. А бабку Федосеёвну вы не слушайте – она все врёт и напраслину возводит на меня… холера её того… особенно она бает про то, что я парося сменял на самогонку и после энтой самой самогонки у меня ноги кренделями заплетались (у меня сроду ноги кренделями не заплетаются, даже после дерь… говно… что? Так и пишу: «некачественного продукта перегонки»), а навет она возвела в околоток на меня из-за хрена моего… то есть… как же написать-то? У меня хрен в огороде попёр буйно, а у неё нет, вот она на меня и зуб точит и поклеп возвела понапраслену. Вот.

Четвертый Абзац (последний). Я в воду бросился, и поплыл, а парося, он так головку тянул – видно жить очень хотел, да травку зелёную на том берегу этой как её речки хотел ашать (то бишь есть) – да уже утонул, сердешный. Я нырять – но там омут же едрить. Короче я не виновен, о чем честно заявляю и присовокопляю энту обяву.

Ниже место для подписи оставить (так мне тоже люди сказали сделать – я и сделал).

Только я подписываться не обучен – я просто палец намажу и приложу, вот:

Такая вот объяснительная, а в конце действительно отпечаток чьего-то пальца, только я внимательно разглядывал – похоже, это копия, но как так искусно мог художник отпечаток пальца перерисовать – я в сумлении. Тьфу ты чёрт! – заговорил как автор этого перла канцелярского юмора. Опять! Я отложил записку и стал думать. Но думать в тюрьме тяжело – все темы перескакивают одна через другую, и ни на одной не сосредотачиваешься, легче совсем не думать. Я пару раз такого состояния достигал и один раз даже трезвым. Оригинально это – совсем ни о чем не думать, а потом разные мысли как тараканы набегают, да такие умные порой, что даже диву даешься – как такие нажористые особи пробрались в мою голову?

Из остального творчества мне понравилась ещё легенда о …

Королева

Подсматривать за моими девчонками иногда так увлекательно, что я даже забываю о своих прямых обязанностях. То есть, о том, что надо структурировать реальность таким образом, чтобы герои стройным клином устремлялись бить в колокол и уже разбудили меня-любимую в самом деле! Сейчас Александра показывала свой фотоальбом Эльзе и рассказывала ей о своих мужьях. Вообще-то герцогиня об этом ни с кем не делилась, даже со мной (уж, поверьте, я на неё давила), но Эльза родила, а мужа рядом нет, вот на этой почве её окружила и замучила депрессия… Чтобы развеять мученицу, Александра и показала Эльзе свой альбом.

– …а это мой третий муж, – сказала герцогиня, указывая на соответствующую черно-белую фотографию.

Отмечу, что секрет цветных фоток, подлый Маркел, держал под замком моей библиотеки, как и многое другое "цветное" знание.

– Как он умер?

– О! Ему повезло. Он любил меня как… я даже не знаю с чем сравнить, скажем так: пятый муж, жалкое подобие, по силе любви, а не почему-либо другому, третьего. Он был так счастлив в день нашей свадьбы, что скончался в первую брачную ночь. Ах, де Бошир, де Бошир… – Александра закатила глаза, но чуть позже, вновь вернулась к альбому и перевернула страницу:

– А это Зайка, мой четвертый муж. На самом деле его звали Зигфрид фон-Дежавю-Восьмой, но я всегда звала его Зайкой. Посмотри, похож он на зайку?

– Несомненно! – Эльза отвлеклась от всхлипывания и самогрустнения.

– Вот я ему это всегда и говорила, он не верил, но смерился. Это было одно из условий моего замужества.

– А остальные?

– Пятый?

– Нет, условия, какие они были?

– Да практически никаких: луну там с неба достать, и дракона убить, банальщина одна…

Эльза поняла, что герцогиня пытается её развеселить и она честно попыталась развеселиться, но у неё получилось плохо: улыбка вышла какой угодно только не улыбочной. А вот я веселилась от души, но тоже насупилась, когда увидела эту Эльзину неулыбку. Но тут герцогиня перешла к рассказу о смерти Зайки, и вот этот сказ сумел-таки раскрасить лицо молодой мамы жизнью и вселить в её глаза светляков смеха.

– …отправился он как-то на охоту, ну арбалета или лука не взял, а то мог потерять. И после третьего заезда, то есть после третьей бутылки медовухи, разгорелся у них в компании спор. А были же там одни графья и прочая голубая кровь, слово за слово и завертелась потасовка, точнее драка, а уж если совсем на чистоту это был самый настоящий простонародный мордобой. На чины и звания, а также титулы и должности никто не смотрел – били по морде, или куда попадали. Пьяный угар сравнял всех. Вот тут-то моего любимого Зайчонка по голове скамейкой и ударили.

– И он умер? – решила уточнить Эльза.

– Да ты что! чтобы вот этот Зайчища умер от одного удара скамейкой? – Александра показала особенно откровенную фотографию своего "зайки", на ней отлично были видны бугры мышц там, где должны быть мышцы и даже там, где у обычного человека гладко или свисает жирок. – Он только стал истекать кровью и потребовал ещё медовухи. Но потом все же сознание потерял. И вот тут-то вся эта пьяная шайка-лейка решила его отвезти к знахарю. Посадили его на Бербера, а это самый строптивый был жеребец – чистая ртуть, ну тот и понёс… и тут мой Заянька ударился головой о слишком низкий сук… его потом спилили, да что толку? Прямо на всей скорости.

– И умер?

– Да нет, Эльза, что ты какая мнительная? Просто стал сильнее истекать кровью. Потом его переложили на лодку, но трезвого рулевого было не сыскать – и они на стремнине ударились о камень, Зайка вылетел из лодки и об этот камень…

– Ударился?

– Можно сказать и так…

– Но не умер? – Эльза стала более догадливой.

– Естественно, но стал сильнее истекать кровью, – Александра посмотрела куда-то вверх и почти попала взглядом в меня, видимо, вспоминая все подробности. – А вот когда его все же доставили к знахарю, выяснилось, что и знахарь влил в себя изрядное количество медовухи, из-за чего и перепутал склянки. Дал Зайчику какой-то мгновенный яд, тот и успокоился навсегда. Со знахаря потом содрали кожу, но что толку? Я лучше тебе о пятом сейчас расскажу…

Эльзу история не сильно развеселила, но все-таки слегка отогрела, а вот я смеялась, даже ржала как конь. Нет, как лошадка. Но если бы кто-нибудь сравнил меня с лошадкой, то я этому кому-нибудь вставила бы шампур в одно места и он бы изошёлся крокодильими слезами. Если разбирать эту ситуацию с точки зрения морали – вот уж, поверьте, глупый ракурс, – то мой смех вовсе не был вызван страданиями человека и его последующей смерти. Я смеялась над нелепостью всего, что этому сопутствовало. Согласитесь, Зайка умер, а Эльзе требовалось утешение и если смерть одного Зайки помогает живому человеку улыбнуться, то почему бы об этой смерти не поведать смешно. Конечно, людям с отсутствующим чувством юмора – хорошо, хорошо! – с отсутствующим чувством чёрного юмора, этого не воспринять. Ну, так и кыш отсюда, болезные!

Но рассказать Александре о пятом муженьке помешали… В гнездышко "пташек" ворвался ворон красно-фиолетовый, судите сами: высок, черноволос, широк в плечах, обладал профилем, по которому заочно сохли ещё неисчеканенные монеты и облачён в наряд шута. А именно: облегающее трико и камзол, на которых фиолетовые ромбики соседствовали с ромбиками красными и ни один ромбик другого цвета их компашку не разбавлял, плюс таких же цветов колпак с безголосыми колокольчиками. Обведя взглядом хибарку, он на безупречно-классическом наречии снобов центра Лас-Ки изрёк:

– Вам привет от ВВ!

– От кого? – только и смогла сказать Эльза.

– От королевы, для вас она ваше величество, а для меня просто ВВ, – да, он самонадеян, но и на меня надеялся будь здоров (улыбаюсь во сне, ибо… есть от чего).

Он сел за стол, начал вертеть пальцами левой руки вилку, а правой – ложку в противоположные стороны, глазами при этом нагло раздевал всех присутствующих дам сразу. А глаза у него разноцветные, один жёлтый, другой зелёный, но точно сказать какой глаз мигал каким цветом, сразу определить трудно, они слишком завораживали, чтобы можно было спокойно анализировать.

– Вы знаете, я нахожусь в сложном положении, – сказал он, совсем не напоминая человека, находящегося в пиковой ситуации. – Вокруг столько прекрасных барышень, что я просто смущаюсь и не могу представиться, а также – что более уместно! – не могу начать осыпать вас всех комплиментами, не задав предварительно один очень интимный вопрос: у вас есть что-нибудь пожрать?

– А… – хотела что-то резкое выдать Александра.

– Ни слова больше! – прервал её незнакомец в красно-фиолетовом. – Я не попаду в твой альбом шестым герцогом, но могу закрыть тему мужей всей своей шутовской натурой. Раз уж начал представляться, то последовательней было бы закончить эту процедуру: я – любимый шут ВВ, Зёма.

– Это сокращенно от чего? – у герцогини в голосе были нотки, вбирающие в себя так много разношерстных эмоций, что проиндексировать их не смог бы даже гений мозговой музыки.

– От земфиры, а земфира – от совокупности первых букв: зачем ердачить мифы фантастично и рассказы амбициозно.

– То есть это аббревиатура? – решила уточнить погоду в доме Майя.

– На дух не переношу аббревиатуры, земфира пишется с маленькой буквы, а Зёма с большой. Но можете называть меня так, как вам будет угодно, только сначала накормите. И ещё в печку не ставьте, а кладите лучше в кровать широкую, постель необъятную с перспективами неведомыми…

Так мои девчонки познакомились с моим же шутом (не по принадлежности, а по знакомству), который являлся самым несмешным представителем своей профессии в истории нашего мира, а, возможно, и всех других миров. Но ни на какого другого шута Зёму, если что, я не променяла бы ни при каких условиях обмена. Почему? А вы бы посмотрели на то, что делали мои девчонки. Они все вместе кормили Зёму, даже Александра носилась как пчёлка за закусками, приправами и десертом (плюшки с вареньем). Я стала подозревать герцогиню в нарушении своего же принципа: вступать в брак исключительно с герцогами. Но я ошиблась, нарушать ей было уже нечего – принцип испарился в небытие. Это и понятно, ведь люди делятся на две почти равные части: мужчин и женщин, первые довольно часто обманывают вторых и изредка врут первым, в то время как вторые лишь изредка врут вторым и довольно часто обманывают первых. Ещё это называется гармонией полов. Так что я была спокойно и за девчонок и за шута, только за себя маленько волновалась: а вдруг не разбудят прелестницу? Чуть слезу не пустила, благо пускать её было некуда, везде мой сон, если заплакать, то можно и утонуть, а утонуть во сне для королевы – дурной тон. Тем более в собственных слезах… а кто в них утонул, из классики что-то такое было… вот проснусь и перечитаю… проснуться бы, а?

Шут навел меня на одну мысль. Я не без легкой доли отвращения отправилась в мир, где есть шумные дома, и нет настоящих любителей ночи. Так я и думала! Вместо того, чтобы писать историю про меня, обо мне или хотя бы со мной в главной роли, этот террорист слов написал нечто совсем левое: "Я видел человека, который видел Бога и не умер, но поскольку он никому об этом не рассказывает, я иногда сомневаюсь, что видел человека, который видел Бога и не умер". Написав это предложение, он не знал, что с ним делать. Просто не мог себе представить произведение, в которое можно было бы внедрить эту фразу, не лишенную некой доли воли – попробуйте произнести это быстро: доли воли, доли воли, доли-воли – к собственному существованию (на большее его волюшка и не претендовала). Из-за всего этого он мучался и не писал сказку. Ладно бы ещё какую другую сказку он бы не писал, так не писал же сказку обо мне! Я чуть вправила ему мозги и, убедившись, что процесс пошёл в позитивном направлении – чьи это слова, уж не магистра ли? – отлетела на историческую родину. К тому же у меня возникли проблемы несоизмеримо более важные, чем наставление на правильную стезю заблудших конструкторов словесности: у меня пару волосков выбились из ансамбля прически слишком далеко от идеала. Ужас!

Магистр

Мой рейтинг (настоящий, а не тот, что пишут в официальных отчётах для меня же самого) упал, а недовольство жизнью возросло. Пришлось зайти с козырей – во всём виноваты евреи. И начались погромы, инспирированные моими людьми, и ненависть, как круги по воде, широко разошлась в массах людских. Конечно, когда тебе плохо, то внутренний враг даёт ответ на два главных вопроса: кто виноват? и что делать? В кризисе, обесценивании валюты, гиперинфляции виноваты евреи. А значит, их нужно бить по морде, а не по паспорту.

После погромов и убийств я милостиво разрешил евреям покидать магистрат. Конечно, без ценностей и недвижимого имущества. Только личные вещи. Многие сочли это за счастьем. Ведь альтернатива маячила мрачная – попасть в концентрационные лагеря. А там возросла смертность, особенно в еврейских бараках. Ибо заключенные тоже не любят врагов народа.

Министр изящных искусств зашёл ко мне и долго расшаркивался. Его сын был женат на еврейке… чтобы прекратить его бессмысленное лопотанье, я вынес вердикт:

– Невестку – в лагерь сегодня же, а иначе завтра в лагерь отправится твой сын, а после завтра – ты сам.

Он как-то резко посерел. Вот правильный цвет. Идеологически верный. Мне одному что ли должно быть плохо? Я тут ночей не сплю, думаю, как из кризиса выйти. А эти приближённые бюрократы, только о своём комфорте и думают…

Боцман

Продолжаю читать перед сном, не сразу я осилил странички с довольно протяжённым заглавием…

«Легенда о сотворении и разрушении Общего храма (записана со слов говорящего дуба)»

Было это давным-давно, ещё до войны. Решили люди построить храм всех религий. И построили они его, но в процессе возведения выяснилось, что кроме четырёх всемирных религий есть ещё куча ответвлений в каждой из них, и последователям всех верований хотелось в общем здании иметь свою комнату. Разгорелись нешуточные страсти… и не известно, когда бы они утихли, но одному поистине гениальному архитектору удалось предложить проект, который устроил всех. Здание было круглым и от центра разбито на секции, каждая секция – для своей религии. Всего секций было сто восемьдесят четыре плюс одна – общий вход к центру, а уж от центра каждый желающий мог зайти в то отделение, какое он выбрал своим сердцем. Дом стоял в десяти километрах от меня, так что я всё хорошо чувствовал (энергетическими отростками, а не глазами, ведь каждому ясно, у нас, у дубов, нет глаз). А потом началась война. Одни люди стали убивать других людей, калеча в ходе этого бессмысленного процесса многие растения. На мне вот удумали вешать неправильных людей (вешали-то шибко правильные). И ситуация пошла вот по какой колее: те, в чьих руках оказывался храм, разрушали секцию своих заклятых врагов. Так 36-е (я всех их не запоминал по названиям, а дал порядковые номера по часовой стрелке, чтобы свою зелёную крону особо не ломать) сломали секцию 95-х, а 102-е – секцию 14-х и так далее. Так продолжалось до тех пор, пока от здания не осталось только две стены, да подвал. А потом учудили атеисты (уж их-то название я запомнил). Они на развалины Общего храма сбросили сильную бомбу, после взрыва которой возник сначала большой гриб, а потом – большой котлован. У меня всю кору опалило тогда и после этого я смог мысленно общаться с людьми и рассказал уже много позднее (не одна зима прошла с тех пор) эту историю, и назвали они её «Легенда о сотворении и разрушении Общего храма» и даже моё авторство не забыли. Я кончил. Пора желуди разбрасывать…

А дальше пошил листки на непонятном языке. Я их просто внимательно перелистал и аккуратно сложил – может, кто другой поймет. Перебрав их, я наткнулся на восьмушку клетчатой бумаги, убористо исписанную мелким и округлым подчерком, а было написано на ней следующее:

Правила пользования камерной библиотекой

1. В библиотеку можно книги добавлять, но нельзя из неё их брать ни для какого использования кроме чтения (даже если тебе рану нечем будет перевязать – сиди и кровью исходи, а листки не тронь!)

2. На книгах нельзя ничего писать от себя (как в месте, отмеченном "*").

3. Книги нельзя мять и читать сразу после еды – лапы-то не моешь, поди, а думаешь, книгам приятно, когда их лапают грязными руками? Вот то-то!

4. После прочтения книги нужно заныкать в тюфяк, его только мнут на предмет нахождения колюще-режущих предметов, а бумаги не замечают.

5. Выполнять надо все пункты и ничего не пропускать.

6. Я сказал все.

А на обратной стороне было написано об авторе:

Я, О… (клякса) Д… (дыра с неровными краями) собрал эти разрозненные листки в камерную библиотеку, пока сидел здесь по обвинению в убийстве серого стражника. Он изнасиловал мою жену, а я его повесил на суку, предварительно отрубив … (неразборчиво) достоинство; собаке – собачья смерть! Завтра приговор приведут в исполнение, и я решил написать эти правила (смотри на обороте) и немного о себе. Ты, читающий это сейчас, можешь, конечно, делать с библиотекой что хочешь, даже сжечь, но перед этим просто подумай, если есть чем, а надо ли?

Вот такой вот документ я нашёл почему-то в середине, как оказалось, камерной библиотеке. А потом сразу шёл рассказ про…

Королева

Из пещерки моих крошек раздавались умилительные звуки: "Агу" "Яя" и особливо мой любимый: "Трям!" это Эльза гутарила с малышом, имя которому ещё до сих пор не придумали из-за одного типа, не шибко торопящегося увидится со своей ненаглядной и ещё более не торопящегося ударить-таки в колокол. Я долго созерцала картину "мама с малышом", но, к сожалению, приходится иногда ещё и в шахматы играть. Как раз был мой ход, будь оно все неладно! Не дают поучаствовать в воспитании ребенка. От "Я-я" пришлось вернуться к "е2-е4" Мне даже корона стала жать – так усиленно я думала, ладно ещё, что умищем не обделена. Хо-хо! А ведь я ещё и щеки могу надувать, почти как хомячок, о!

Однако шахматы – шахматами, но чёрно-белые клеточки, мельтешащие перед глазами, не помешали мне насладиться пьесой, разыгранной совсем не во дворце магистра… мой это же дворец, да… вот такая я быстрая! Пьеса называлась: "Свадьба герцогини", декорации прозрачные, в суфлерской будке – спящая королева.

Действие первое

Александра пьет чай, Майя пьет чай, Эльза только что пила чай, но ребёнок заплакал, и чай остался испаряться в чашке – Эльзу сдуло сильным ветром материнской любви к своему чаду. Окно, около которого и стоит стол с тремя чашками чая, открывается и в него просовывается огромный букет роз.

– Это мне? – спрашивает Майя.

– Даже не думай! – Александра принимает букет и ждёт продолжения.

В окне показывается шлем и перчатка, перчатка пытается поднять забрало, за ним открывается симпатичная мордашка, несомненно, герцога. Забрало падает и мордашка пропадает.

– Ну! – Александра в ожидании.

– Я… – обнадеживает мордашка и вновь пропадает за забралом.

– Кажется, Эльзе требуется моя помощь, – Майя совсем не торопиться идти "помогать" молодой мамаше.

– Несомненно! – Александра созерцает розы и перманентно то появляющуюся, то снова исчезающую мордашку.

Мордашка справляется с забралом и хочет что-то сказать, но натыкается на громкий шёпот сверху:

– Если кто-то разбудит ребёнка, умрёт лютой смертью! – это Эльза проявляет бдительность.

Общая неразбериха.

(Актеров не умеющих играть на сцене общую неразбериху – вон из театра к чёртовой бабушке!)

Эльза одним глазом следит за ребенком, другим (приходится выглядывать с чердака) за воркующими обладателями герцогских титулов. Майя высовывается в открытый люк глубже и чуть не падает. Александра вся в разговоре, но иногда бросает короткие взгляды на своих товарок, мол, я чуть попозже вам всё подробно расскажу и покажу где раки даже не зимовали! Товарки отвечают такими же короткими ответками: лучше сами всё в сознании «на ус намотаем». Герцог снял со своей буйной головушке шлем, и теперь его мордашка никуда не пропадает.

Неуверенные поползновения "не пропадающего" гостя начать разговор. Александра помогает ему ободряющей улыбкой.

– Меня зовут Викторон де Шаразан и де Де Ку де…

– Я буду звать тебя Витя, – герцог почему-то согласился.

Воркование внизу, сплетни наверху.

Действие второе

Сеновал. Он и Она (или Герцог и Герцогиня, или Она и Герцог, или Он и Герцогиня, или сокращенно: ОГ или: ГО – хотя я тоже не люблю аббревиатуры). Массовка звёзд, которые то мигают, то гаснут – актеры не умеющие изображать меркнущие и гаснущие звезды должны быть выгнаны даже из массовки.

– Выходи за меня замуж! – вся предшествующая биография герцога вела его к этой фразе.

– Прежде чем сказать "да" я должна тебя предупредить: ты будешь шестым.

– Теперь скажешь "да"? – глаза герцога не дают сказать что-либо другое.

– Да!

Звёзды. Она и Он. Сеновал.

– Давай устроим свадьбу прямо здесь и сейчас.

– Давай!

Он надевает на её палец кольцо, она отвечает ему тем же. Где-то высоко-высоко звучат колокола.

– С тебя комплимент.

– Ты… ты позитивная как молодой побег не табака, – Витя замер. И…

– Будем считать, что я прочла его в твоих глазах, теперь самое главное…

Поцелуй, плавно перетекающий в первую брачную ночь.

Действие третье

Майя пьет чай. Молодожены пьют чай. Эльза пьет чай и качает свободной рукой люльку с ребёнком. Все говорят шепотом.

– И почему вы нас не пригласили на свадьбу?

– М-м-м, – отвечают молодожены, целуясь.

– Понятно. – Пауза. Пауза длиться. Пауза затягивается. Пауза переодевается. Пауза шалит. Пауза удавилась. – Эльза, нас лишили праздника!

– М-м-м, – отвечает Эльза, ребенок забеспокоился и молодая мама вся в люльке, чай забыт.

– Ясно. Что сейчас, интересно, обо всём этом думает королева? – вопрос рассеялся в воздухе.

– Что я обо всем этом думаю? – раздаётся стилизованный голос королевы сверху: – Совет да Любовь!

Стилизованный, потому что на премьере я ещё смогу озвучить сама себя, а на остальных спектаклях – дудки! Пусть замену находят, но, естественно, не найдут, вот и выходит, что голос будет лишь стилизованным.

Занавес, означающий конец пьесы.

А я сплю. Без звёзд. Одна…

Боцман

Продолжаю тюремное чтение, беру в руки рассказ…

«Рассказ про дружбу и ненависть».

Жил был мальчик Вова одиннадцати лет, ничем особенным он не выделялся из своих сверстников. Ни шрама, ни магических способностей, ни умения шевелить ушами. Зато был у него верный друг – Саша. Дружили они ещё с детского сада, и в школе учились в одном классе и сидели, конечно, за одной партой на всех уроках. Были вместе и в радости и в горе, и в счастье и в несчастье. Да, ссорились порой и даже дрались иногда, но быстро отходили и мирились. А уж если напасть какая иноземная, например, мальчишки с соседней улицы дразнят, тут уж совсем как один стояли друг за дружку. Короче говоря, были они настоящими друзьями, такими, что не только водой – кипятком не разлить. Но вот однажды купили родители Вове расписных солдатиков, не солдатики – загляденье, мальчик даже историю стал лучше учить, чтобы узнать в какие времена такие воины сражались и что это были за битвы. Оказалось, что солдатики – точные копии существовавших на самом деле в дремучие века гусар, гренадер, улан и прочих кирасир. Но это хоть и имеет самое прямое касательство ко всеобщей истории, с историей про Вову и Сашу никак не связано.

Естественно, Вова сразу рассказал Саше о новом чуде военных игр, и мальчишки вместе стали устраивать битвы и баталии, войны и небольшие пограничные конфликты. И было им хорошо. Из всех новых солдатиков Вове наиболее полюбился трубач, он так зажигательно призывал всем своим видом в атаку. Звука его трубы, конечно, было не слышно, но иногда казалось, что он издалека доносится – это фантазия давала о себе знать. Ту-ту-ту-ту – пронзительный призыв звучит, и бравые солдаты смело идут в бой даже на превосходящие силы противника. Мальчик так полюбил трубача, что и засыпал теперь только с ним, и когда просыпался, первым делом искал любимого солдатика, а он иногда терялся под одеялом или, если выразиться более правильно, маскировался в скомканном ландшафте. Вова носил трубача в школу, ему казалось, что солдатик приносит на уроках удачу, мальчик даже советовался с ним, когда на контрольных выпадало особенно трудное задание.

А потом случилось страшное – трубач пропал. То есть исчез, был унесен чёрным троллем под пол, рассыпался в песок от чар злой колдуньи. Вова обыскал всё: свою кровать, одежду, заглянул даже в ботинки – не затаился ли он там, посмотрел под кроватью, под диваном, естественно, под столом. Ковер что лежал в спальне был осмотрен с превеликой тщательностью, может, под гнетом его шерстки где-то задыхался трубач? Вова обыскал ещё бесчисленное количество мест, но всё без толку. Тщательные поиски ничего не дали. Трубач пропал с концами.