Бабы

– Где ж ты их дел-то? Где ж ты напился-то как стелька? Ну, скажи…

– Где бы ни на есть, да не смей ты меня порочить! Я тебе все ребра переломаю.

Влас был неузнаваем: он совсем озверел; глаза его точно хотели выскочить; руки дрожали; голова тряслась; в таком состоянии от него всего можно было ожидать.

– Подавай деньги!.. – гаркнул Влас.

От его крика проснулся спавший на полатях Мишка и вскочил оттуда горошком. Влас стал наступать на жену. Иринья оробела и выглядывала место, где бы ей поудобней ускользнуть от него. Она бросилась было около печки, но Влас сметил это, шагнул туда и загородил ей дорогу. Иринья взвыла. Влас схватил ее за плечи и повалил на пол; потом он сел на нее верхом и прорычал:

– Нет, не уйдешь, врешь…

Иринья было рванулась и вскрикнула. Мишка заблажил во все горло и бросился вон из избы. Влас, не помня себя, повторял:

– Нет, врешь! Ты скажи мне, где деньги да кто у меня сударушка?..

Иринья снова заблажила благим матом. Власа от этого крика точно чем хлестнуло по вискам. Он зажал ей рот рукой, а другой рукой, размахнувшись, ударил в ухо. Иринья, как змея, извернулась на месте и освободила из-под руки мужа рот. Она заметалась туда и сюда, и вдруг ей под руку попалось что-то железное. Иринья машинально сообразила, что это – косарь, и он в одну минуту был у нее в руках.

– Пусти!.. – провизжала Иринья.

Влас не слышал ее крика. Он схватил ее обеими руками за голову и стукнул затылком подряд три раза. Не удовольствовавшись этим, он занес было руку и хотел еще раз ударить ее в ухо, но в это время Влас совершенно неожиданно получил удар в грудь чем-то твердым и острым; он вздрогнул; удар повторился в плечо и в бок. В бок удар пришелся всего сильнее. Власа это точно обожгло; он схватился рукой за бок и почувствовал, что оттуда бьет что-то горячее. Он растерялся, пошатнулся. Иринья выскользнула из-под него; теперь уж он очутился внизу, и Иринья, вцепившись ему в волосы, прохрипела:

– Будешь? Будешь бесчинствовать?.. Сейчас убью!.. В лице Власа выражались ужас и боль. Он держался рукою за бок и лепетал:

– Иринья!..

Иринья отбросила косарь, вскочила на ноги и, задыхаясь и покачиваясь, подошла к столу. Влас очнулся на полу в сидячем положении; он все зажимал рукою бок; лицо его выражало ужас, и боль, а под ним стояла лужа крови.

В сенях застучали, и в избу вбежали Мишка и один мужик.

– Что у вас тут такое? – спросил он, пугливо озираясь кругом; ему не отвечали.

Мужик вдруг побледнел и вскрикнул:

– Караул! Смертоубивство!.. Караул!..

Вслед за этим он бросился вон из избы. Мишка кинулся к матери.

XIX

Стояла полная зима. Хохлово было занесено снегом. Только узенькие дорожки шли от дворов к пролегавшей по селу большой дороге, как рукава мелких рек, входивших в одну большую. Не было ни движения, ни оживления по улице, как летом. Кроме как во время уборки скота, редко когда и показывался человек. Однажды перед вечером на улице показался староста. Он был в новом полушубке, подпоясанный кушаком и в серых валенках. Борода его заиндевела; видно было, что он откуда-нибудь только что приехал. Он шел от своего двора к Мигушкиным.

Когда староста вошел в избу Власа, сразу с холода он ничего не мог разглядеть, но мало-помалу глаза его пригляделись. Первым староста увидал Власа. Он сидел у стола с шубой на плечах, обросший волосами, с бледным, очень похудевшим лицом и тусклым взглядом. Около него помещался Мишка с школьным букварем, и Влас растолковывал ему непонятные школьные мудрости. Иринья, сгорбившись, с лицом без кровинки, пряла около суденки, а около нее делала из тряпок куклу Дунька.

Иринья остановила свою самопрядку и загоревшимися от любопытства глазами взглянула на вошедшего старосту. Влас тоже повернул голову навстречу ему; оба они ожидали, что тот скажет.

Староста перекрестился на иконы и проговорил:

– Здорово живете!..

– Добро жаловать!..

– А я вам весточку принос.

– Что такое?..

Староста полез в карман, вынул оттуда два лоскутка бумаги и подал их Власу.

– На волостной вас вызывают, по вашему делу.

– А к следователю-то?

– Следователь больше не потребует, он переслал все бумаги к земскому, а земский – в волость. В волости, если хотите друг на друга искать, то можете судиться. Влас глубоко вздохнул и проговорил:

– Ну, мы не пойдем!..

– Это – ваше дело, а мое дело вам повестку отдать, а там как хотите. А ты все-таки распишись на другой повестке: мне ее отослать надо.

Влас подошел к божнице, взял оттуда заржавевшее перо и пузырек с чернилами и написал на повестке свое имя. Староста взял ее обратно и спросил:

– Ну, как твое здоровье?

– Ничего, теперь все зажило, только вот слабость во всем… Много крови вытекло.

Староста добродушно засмеялся и поглядел на Иринью.

– Вон как она тебя угостила.

Иринья бросила прясть и взглянула на старосту грустным взглядом.

– Ах, дядюшка Степан, а мне-то что через него сколько досталось этим летом, – я того за десять годов не видала.

– А кто ж тебе велел так все к сердцу принимать, ты бы похладнокровней!..

– С сердцем-то не совладаешь!..

– Тогда зачем такую хорошую нанимала? Выбирала б, что на всех зверей похожа.

– Я ведь нешто этого думала? Он прежде-то такой смиренник был, а тут вот и растаял… И что он только в голову забрал?

– Это, видно, не в нашей власти! – сказал, глубоко вздохнувши, Влас.

– Будешь охочь до сласти, на все не будет власти, – сказал староста и опять засмеялся.

Влас немного подумал и проговорил:

– Было бы понятно, если долго с человеком проживешь, а то вот только появилась и оплела.

– «Во сне нечайно мне явился, на сердце искру заронил, блеснул, как молонья, сам скрылся, навек спокойствия решил…» – словами песни ответил староста и опять засмеялся.

– Может быть, не навек, а надолго, – сказал Влас. – И как мы с бабой друг перед дружкой себя оказали; не будь этого случая, може, вовек этого б не узнали.

– Ну, в ком что есть – рано или поздно выплывет; я это от хороших людей слышал.

– Так зачем же это, зачем? – спросил Влас.

– Може, судьба пошутить захотела. Ну-тка, скажи, что это за молодцы на свете живут, пусть-ка они хорошенько себя обозначут.

– Все это от самих себя… – вздохнув, сказала Иринья. – Судьба тут ни при чем.

– Может быть, и от себя, – согласился староста, встал с места и, вертя в руках шапку, готовясь ее надевать, добавил: – Так, значит, вы не поедете на суд?

– Нет, не поедем.

– Да, я еще забыл вам сказать, – спохватился староста, – ваша работница-то паспорт брала, к мужу едет.

Влас насторожился.

– Зачем же? – спросил он.

– Пишет, говорит, что он ей там место нашел; все равно, говорит, в людях-то жить, так по крайности около мужа… Веселая такая!

– Ну и скатертью дорога, – сказала, точно обрадованная этим, Иринья.

– Дай бог час, – добавил Влас и вздохнул.

– Так прощайте пока, – добавил староста, – живите-ка по-старому, а что было, то забудьте.

– Хорошо, кабы забылось! – снова вздохнувши, сказал Влас, встал от стола и перешел к приступке.

Староста еще раз пожелал им всего хорошего и вышел из избы. Иринья опять пустила в ход свою самопрядку, а Влас перешел к конику, взял с полатей подушку и лег на нее на лавке.

– Тятя, что ж ты мне еще покажешь? – спросил Мишка.

– Погоди, брат, успеешь, выучишься, все узнаешь, что нужно и что не нужно, не спеши!..

Он проговорил это таким тоном, по которому ясно чувствовалось, что на душе его смутно. Мишутка закрыл книжку и убежал на улицу. Иринья перестала прясть и подошла к мужу; нагнувшись над ним, она проговорила:

– Будет тебе кручиниться-то; пострадал и довольно, пора забывать!..

Влас медленно повернулся к ней и растроганным голосом проговорил:

– Я не кручинюсь.

– Вперед будешь умней, може, не будешь так безумствовать. Не будешь?..

– Иринья! Не поминай ты никогда о том, что было.

– Я-то не помяну, ты-то забыл бы!..

– Забуду, все забуду! Вот тебе свят бог! – воскликнул Влас, и в голосе его послышались слезы…

<1901>