скачать книгу бесплатно
– Может, следователя молнией только оглушило, а не убило? А потом он очнулся и ушел.
Министр нервно рассмеялся.
– Не хочу терзать вас подробностями, моя дорогая, но это случилось у нас у всех на глазах, поверьте, бедняга умер, попросту зажарился, у него сгорели волосы на голове, на руке расплавились часы и обручальное кольцо, а хуже всего – его прорезиненный дождевик…
– Понятно.
Министр помолчал.
– Я вот тут подумал, пожалуйста, не говорите мужу. Он-то человек золотой, добрейшей души человек, но, как найдет на него, хоть святых выноси. А труп мы разыщем, ведь не может быть так, чтобы пропал? Ну, вы подумайте только! Пропавший труп! Надо же!
– Скажите, пожалуйста… извините за вопрос… а труп следователя настолько важен для расследования этих убийств?
Министр замолчал, наверное, раздумывая над этим заковыристым юридическим казусом.
– Почему вы спрашиваете, Виктория.
– На тот случай, если вы все же не найдете его.
Министр отвечать не стал, а пожелал супруге губернатора приятного вечера, еще раз попросил ничего не говорить мужу и откланялся. Виктории лишь осталось пожелать удачи в заранее бесплодных поисках. Она-то знала, что погибший следователь сейчас тайными тропами, известными только мертвецам, направляется в Топи, к Владетелю, чтобы пополнить армию Спящих.
– Виктория, с кем ты разговаривала? – спросил Гордон из ванной.
– С министром внутренних дел.
– Чего хотел.
– Да просто интересовался, как ты добрался домой, и еще, не станешь ли ты возражать, если мы в воскресенье пригласим его к нам пообедать.
Гордон надолго замолчал, кажется, его опять выворачивало.
– Ты что-то полюбила звать его к нам на обеды, – проскрежетал он, наконец.
– Ну… министр… веселый и забавный… всегда рассказывает такие смешные вещи… про трупы и морги, например, и… Гордон?
– О-о!
– Я поняла, пупсик. Пожалуй, лучше оставлю тебя наедине с твоим ужасным горем.
К утру дождь совершенно прекратился. Кит проснулся, умылся, поцеловал сладко спящую красавицу-невесту, позавтракал и пошел прогуляться. Поместье губернатора производило впечатление размерами, ухоженностью и общим великолепием. За полтора часа Кит едва-едва обошел четвертую часть владений. Он с искренним удовольствием полюбовался цветущими садами, теплицами и оранжереями. Затем с приятностью угостился свежим хлебом, свежим маслом, свежим сыром, свежими сливками, свежими оливками и отменным домашним вином. Выйдя к озеру, он устроился на берегу с удочкой, которую принес один из вышколенных, насмерть запуганных Викторией, служащих. Гладкая, упитанная форель, уставшая от сытой и обеспеченной жизни, сама нанизывала себя на удочку, и Киту оставалось лишь вытащить рыбу из воды, осторожно снять с крючка, чтобы не нанести тяжелых увечий, и бросить обратно в пруд.
Он расслабленно занимался этим, пока не пришел любимый зять.
– Доброе утро.
– Доброе утро, Гордон. Как самочувствие?
– Спасибо, что спросил. Ты со своей дамой вроде хотел полюбоваться достопримечательностями?
Кит бы не отказался проехаться по городу, но Гордон все еще выглядел довольно неважно, да и исторические достопримечательности Санкт-Константина были связаны, в основном, с бескомпромиссной борьбой Салема за независимость от Империи.
– Может, завтра?
– А тебе в голову не приходит, что завтра мне на работу. Нет, само собой, я должен буду развлекать тебя и твою подружку, будто я какой-то дешевый клоун.
Кит не обратил внимания на злобное ворчание. Он и сам отменно умел злобно ворчать под нос. Поворчав еще немного, Гордон сел рядом на траву, и они обнялись.
– Ну, ну, все не может быть настолько плохо.
– Я тоже так думал, пока не свалился в тех кустах…
– Все это потому, Гордон, что ты ешь сплошные овощи. И рис. Объясни мне, зачем тебе просветление. Пойми, там, куда ты стремишься, ничего нет. Пуфф! Конец света. Тотальная аннигиляция.
– А ты, смотрю, по-прежнему считаешь себя самым умным на свете, заносчивый сопляк.
Кит усмехнулся.
– Разве нет?
– А разве да? Ты считаешь, там ничего нет, а я считаю, что очень даже есть.
– Что же?
– Что-то настолько прекрасное и ценное, что ты себе и представить не можешь.
Симпатичная физиономия губернатора приобрела при том настолько странное, даже зловещее, выражение, что Кит просто не решился продолжать этот слегка сумасбродный разговор. К тому же, у них имелись куда более серьезные темы для бесед, чем неумолимая уверенность губернатора в своем грядущем просветлении.
– Гордон, давай сюда свой документ.
– Да. Минутку.
Ловко, будто факир, Гордон достал свернутую подзорной трубой бумагу из рукава пиджака и протянул их милости. Кит отдал ему удочку и пустился в чтение. Прошение государю Императору, помазаннику милостью Божьей… о временном расширении полномочий губернатора… в связи с усилением сепаратистских тенденций…
– Хорошо. Я передам твое прошение… по адресу.
Гордон выглядел несказанно изумленным.
– Хорошо? То есть, это будет просто?
– Не стану врать, совсем не просто, но я сделаю это для тебя.
Гордон и впрямь не блистал умом, но в одном соображал на редкость хорошо. Он не пытался забраться Киту в голову, и разузнать, правда ли, будто тот поддерживает сэйнтистов, и, если да, то зачем? Нет. Гордон принял как данность, что Кит знает, что делает.
– Кристофер, пусть о тебе болтают, им вздумается. Они тебя не знают, а я знаю, и знаю, что ты знаешь, что делаешь… что бы ты ни делал. И еще. Ты можешь на меня положиться, я тебя всегда и во всем поддержу.
Кит засмеялся, обнял его за шею одной рукой, а второй обвел пространство кругом них.
– Погляди, глупыш, сколько кругом грязи.
– Ну, это после долбаной бури.
– Нет. Это аллегория.
– А, – протянул Гордон.
– Кому-то давно следует убрать всю эту грязь и вынести мусор.
Они посмотрели друг на друга. Ммм, наверное, это была любовь.
– Кто-то?
– Ну, мы можем целую вечность сидеть здесь в обнимку и ждать, пока придет этот кто-то… или заняться всем сами. Что скажешь?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ ДАТСКОЕ КОРОЛЕВСТВО
1.
Пока Кит осваивал новые, непривычные области деятельности, то сражаясь с организованной преступностью, то вникая в замысловатые хитросплетения провинциальной политики, Ричард, напротив, предавался занятию самому обыденному и заурядному – сходил с ума.
Непрочная перегородка в его мозгу, отделяющая реальность от бредового вымысла, трещала и рушилась, как подгнившая деревянная стена под натиском бешеных термитов. Машина времени целиком завладела его сознанием. Ричард думал о машине постоянно, думал страстно и увлеченно, думал с такой страстью и нежностью, с какой никогда не думал ни об одной из своих возлюбленных. Машина приходила к нему в сновидениях. Закрыв глаза, задыхаясь и млея от страсти и волнения, Ричард живо представлял ее возвышенный, поэтический образ. Он видел грациозные изгибы точеных линий, танцующие всполохи неземного электричества, ажурное плетение серебряной проволоки, ледяной блеск стерильных колб, могучие турбины, напевающие триумфальные арии райских симфоний.
Ричард безнадежно боролся с наваждением. Что-то сломалось у него в голове, и сны перестали быть снами, а превратились в грезы наяву, яркие красочные галлюцинации. Вполне очевидно, что судьбоносная встреча со Стефаном Торнтоном в галерее тоже была галлюцинацией. От беседы с досточтимым предком остались записи, около пятидесяти листов с математическими формулами, но, конечно, это ничего не доказывало. Скорее всего, Ричард сделал эти записи, пребывая в своеобразном трансе. Скорее всего, он настоятельно нуждался в серьезной и квалифицированной помощи. Скорее всего, чтобы не оказаться в сумасшедшем доме под присмотром заботливых санитаров в модной смирительной рубашке, надо было взять себя в руки и старательно притворяться, что ничего особенного не происходит.
Какое-то время он продержался, однако хватило его не слишком надолго. Стена рухнула, рассудок его разлетелся вдребезги, будто карманное зеркальце, неловкой рукой оброненное на каменный пол. На смену чудовищному иррациональному ужасу и изнуряющим головным болям пришли восхитительное спокойствие и прекрасное самочувствие.
Наконец, он решился просмотреть сделанные в галерее записи и ощутил вящее облегчение. Все было в порядке. Никаких великих открытий и откровений. Бессмысленный набор математических символов и закорючек. Как если бы кто-то взял привычную математику и вывернул наизнанку, а затем вывернул наизнанку эту изнанку, а затем на основе этой шиворот-навыворот вывернутой математики создал собственную математику, абсурдную, нелепую, фантасмагорическую… абсолютно прекрасную, изумительную, стройную, логичную и цельную систему!
– Нет, – прошептал Ричард, – нет! Где-то я уже видел что-то подобное. Стефан. Стефан…
Великий изобретатель оставил в наследство человечеству не только спин-связь, но и ряд теоретических работ. К сожалению, измышления гениального самоучки даже пятьсот лет спустя после его смерти вызывали у высоколобой ученой элиты исключительно тяжелое недоумение пополам с заливистым смехом. Своими сумасбродными теориями Стефан наглядно и упорно демонстрировал столь несомненное и глубокое незнание и непонимание незыблемых научных постулатов, что подавляющее большинство его работ так никогда и не были опубликованы, а опубликованные прошли длинную череду корректировок и редакций, дабы не смущать и не волновать умы публики. В сущности, в историю науки Стефан Торнтон вошел наивным и эксцентричным простофилей, совершившим судьбоносный прорыв в науке лишь по необъяснимой случайности.
Только… не слишком ли много случайностей и совпадений? Могло ли быть так, что Стефан в тоске и отчаянии метал бисер перед заплывшими жиром и самодовольством свиньями? Возможно ли заставить слепца увидеть красоту красок Божьего мира? Или – глухого услышать музыку, птичий щебет и мерный рокот океанского прибоя?
Ричард не знал, что произошло на самом деле. Действительно ли он видел Стефана? Или каким-то образом услышал и внял таинственному, неумолимому зову крови? В конце концов, это не имело значения. Он знал лишь, что должен довести работу пращура до логического завершения.
Создать машину времени.
Безумие? Разумеется. Но лишь в безумии он мог избавиться от оков предубеждений и предрассудков, укротить свой заносчивый дух, наполнить сердце смирением и благоговением, и кровью, потом, слезами, страданиями постичь истину.
Ричард очень быстро понял, что без серьезной предварительной подготовки не сможет и близко подступиться к записям из галереи и взялся штудировать теории Стефана Торнтона. Не передать, сколь искреннего уважения к великому предку он преисполнился в процессе этой адски тяжелой работы. Идеи Стефана опередили свое время, и даже не на пять столетий, что разделяли их с Ричардом. На тысячелетия. На десятки тысячелетий. На миллионы лет. Навсегда? Возможно, его идеи выглядели бы абсурдными в любые времена. Несчастный умалишенный, демонстрирующий соплеменникам, первобытным дикарям каменного века, совершенные чертежи быстроходных космических кораблей. Одержимый психопат, в эпоху покорения космоса твердящий, что древние легенды не лгали, и земля плоская, плоская, как блин. Что, не верится? А вы подойдите к краю и загляните вниз, вниз, в бездну…
Ричард подошел к краю так опасно близко, как, наверное, никто другой до него. Одуревший от постоянного недосыпания и почти смертельных доз кофеина, он проводил ночи в домашней библиотеке, жадно и внимательно вчитываясь в труды Стефана. Он учился, и учился быстро. Порой складывалось ощущение, что он вспоминает давно пройденный и выученный назубок урок. Ричард начал думать сложнейшими математическими абстракциями с той же инстинктивной легкостью, с какой обыкновенно думают словами. Он начал слышать, видеть, осязать и воспринимать мир через призму многоступенчатых топографических структур, многослойных дифференциальных уравнений, логарифмов, интегралов и функций. Оказалось, на свете не существует ни единого предмета, ни единой эмоции или мысли, ни единого отвлеченного понятия, каковое невозможно описать при помощи кристально ясных, чеканных, восхитительных алгебраических конструкций. Мироздание от времен сотворения до грядущего Второго Пришествия. Горние высоты рая и геенну огненную. Микроскопические живые организмы и кремниевых колоссов, обитающих на далеких планетах. Каждую песчинку бескрайних океанских отмелей и каждую из миллиардов пылающих звезд. Свет и тьму, грех и воздаяние, добро и зло, безжалостное колесо сансары, нити Арахны, окровавленный оскал Вселенской Мясорубки…
Этот простой факт предстал перед ним в зияющей, кровоточащей, безжалостной полноте, без спасительной для рассудка привязки к обыденным повседневным реалиям. Постепенно он словно лишился способности видеть вещи в объеме, цвете, жизни и дыхании, а видел их скелеты, остовы, оголенные каркасы.
Невыразимо прекрасное это ощущение в равной степени доставляло Ричарду несказанные мучения. Абстракции, абстракции, абстракции. Он очутился в мире сплошных абстракций. Наступил момент, когда на него снизошло параноидальное, фантасмагорическое понимание, что он сам лишь абстракция, просто абстракция в чьей-то голове. В пароксизме животного ужаса он выбежал из кабинета в сад и до рассвета бродил меж цветущих яблонь и розовых клумб, воя на луну, будто оборотень.
К работе он сумел вернуться лишь две недели спустя и то, принудив себя жесточайшим усилием воли. Теперь Ричард старался держать разум и чувства под строгим контролем. Главным было удержаться на краю, не сорваться, не упасть в бездну, потому что оказаться в этой бездне означало обречь себя на участь худшую, чем смерть, обречь себя на растворение, на отказ от человеческой сути, на вечное блуждание в иной, непостижимой, невообразимой разумом, системе координат.
Несмотря на грозящие опасности, Ричард ощущал вдохновение, необычайный душевный подъем и радость. Несмотря на радость, он постоянно был до предела измотанным, раздавленным, потерянным и деморализованным. Вот, наверное, почему Стефан некогда не довел титанический труд до конца, а предпочел оказаться от немыслимой затеи с машиной времени и остаток жизни посвятил усовершенствованию спин-связи и разработке первой действующей модели спин-передатчика. Да, это уже практически не имело отношения к науке. Вульгарная, примитивная коммерция. Но Стефан не сумел пойти дальше. Не хватило сил.
– А я смогу, – бормотал Ричард, – я смогу, я пойду до конца.
Наконец, он закончил с теоретической частью. Работы предстояло еще на многие месяцы, может быть, на годы, но теперь он представлял направление, в каком надо двигаться. Пришла пора переходить от теорий к практике. Ричард оборудовал в подвале лабораторию и приступил.
Конечно, странно, что окружающие долго не замечали его сумасшествия. Но, во-первых, люди вообще не слишком наблюдательны. Во-вторых, каждый слыхал о повадках Эксцентричных Миллиардеров. А, в-третьих, до поры поведение лорда Торнтона как раз не отличалось эксцентричностью, а совсем напротив. Тщательно соблюдая правила конспирации, он вел жизнь, достойную Джекила и Хайда. Добрый доктор Джекил ночами пропадал в лаборатории, ставил сложнейшие эксперименты, фиксировал результаты, вел записи и проводил математические расчеты. А злой мерзавец Хайд каждый день появлялся на работе, тиранил служащих и глумился над ними, а на особенно отличившихся подчиненных громко рычал и съедал практически живьем.
Один Кит заподозрил в поведении Ричарда что-то неладное, но «что-то» – понятие слишком расплывчатое и неопределенное. Вдобавок, Кит с головой погряз в работе, а следом и завяз в семейных проблемах, и не нашлось у него ни минутки свободной присесть и потолковать с Ричардом по душам. Перед самым отбытием в отпуск, правда, Кит хотел пойти с ним куда-нибудь поужинать, но принц Датский промямлил что-то виновато-невнятное, похлопал верного товарища по плечу и стремительно отбыл в неизвестном направлении, только Кит его и видел.
Зато к Киту заглянула душенька Серафина. Зашла она как раз тогда, когда Кит старательно собирал вещи, включая пачки невероятно важных документов, ведь было заранее совершенно понятно, что он не получит ни малейшего удовольствия от отпуска, если не будет работать.
– Здравствуйте.
– Вечер добрый, душенька.
Очевидно, ради разнообразия, Серафина решила вести себя вежливей обычного и даже поинтересовалась, может ли войти. Кит позволил.
– Присаживайся, душенька.
Присаживаясь, Серафина не забыла продемонстрировать их милости свои прелести, включая пухлые ляжки и молочно-белый бюст, так и норовящий выскользнуть из платья в облипку.
– Я пришла к вам по делу.
С годами в ее свежем, все еще необычайно миловидном, личике начали проступать хищные черты папаши, придворного ювелира. И его замашки, думается, тоже.
– Что же ты сразу о делах, душенька. Не пропустить ли нам по стаканчику, для начала.
– Ага.
И Кит с душенькой выпили. И еще выпили. И еще. Выпили. Все это время Серафина досадливо морщила лоб, накручивала на палец платиновый локон и смотрела вдаль бессмысленным лучистым взором, пытаясь вспомнить, зачем, собственно, пришла. Не так уж это было для нее и легко. Несколько лет злоупотребления Мыслераспылителем произвели в ее и без того ущербном мозгу фатальные термоядерные разрушения.
– Вы не думаете, что папулечка последнее время ведет себя странно? – спросила она, наконец.
– Как так, душенька.
– Недавно, знаете, я проснулась среди ночи, и увидела его. Он бегал по саду и громко кричал. Я не абстракция! Я не абстракция! Вот что он кричал. В этом нет никакого смысла, по-моему. И, вдобавок, папулечка был совсем без одежды. Совершенно нагой, облитый лунным светом, будто маслом, стройный и загорелый…
Кит передернулся.
– Может, наш папулечка накануне немного перебрал за ужином, душенька?
– Не знаю. Последнее время он вообще странный. Вечерами приходит домой и запирается в подвале. Чем он там занимается, не понимаю. Мы никуда не выходим, нигде не бываем, и я больше не в силах переносить глубокое пренебрежение моими духовными, эмоциональными и социальными нуждами, моим внутренним миром…
Киту почему-то представилось, что он умер, и лежит куском разлагающейся падали под палящим солнцем пустыни, а кругом жужжат эскадрильи прожорливых мясных мух. Серафина тем временем продолжала нести ахинею о своем заброшенном духовном мире. Кит еще послушал и догадался, что папулечка серьезно урезал персику денежное довольствие. Злобный, скупой, отвратительный негодяй. Как мог он заявить, что ему надоело смотреть, как она тратит его деньги на наркотики? А в придачу огульно обвинить в воровстве серебряных ложечек! На кой черт ей воровать серебряные ложечки?! Она бы даже не смогла их продать или заложить в ломбард, ведь каждая из ложечек снабжена фамильным вензелем Торнтонов. Немыслимо, невыносимо! Как будто кругом мало отзывчивых и понимающих, нежных и щедрых мужчин, способных позаботиться о ее… как их там? ах, да, эмоциональных нуждах!
– Душенька, – перебил Кит, понимая, что Серафина способна продолжать рассказ о своих горестях много часов, если позволить ей.
– Да?
