скачать книгу бесплатно
Андерсен подорвался, желая что-то произнести, но сглотнул и промолчал. Ила в долю секунды перебросило с двенадцати на семнадцать. Он улыбнулся, опустил глаза, ошалел:
– Вы хотели сказать, что я существую. И не в моих интересах доказывать, что на фоне девяноста шести товарищей по крыше во мне нет ничего особенного. Существовать, быть, присутствовать – нам не хватает глагола, обозначающего состояние, при котором каждый выдох необходим не только тому, кто дышит, при котором движение мысли отзывается движением в атмосфере. Нам не хватает неизбитого синонима для шаманства, плетения чар – заткните меня, иначе я провалюсь на месте. Вы были правы, говоря о том, что ни одно из моих занятий не является самоцелью, что все они – так себе наточенные инструменты. Пожалуй, многое я делаю для очистки совести, но иногда кажется: здесь даже охота на сорняки и нарезка салата – способ воздействия и присутствия, в общем, рычаг не хуже прочих.
Повисло молчание. Учительский флигель поскрипывал половицами, отзываясь на чьи-то невидимые шаги, вздыхал шторами, скучая по чьим-то касаниям.
Ил думал о том, что собирать пряную зелень на территории интерната ему нравилось не меньше, чем смешивать цветы с древесной смолой на берегах Эшта. Он даже не чувствовал себя ужаленным, когда остальные справлялись с той же задачей в три раза быстрей, хотя на него это было непохоже. Наоборот: промывая в проточной воде насекомые крылья розмарина, шершавый бархат шалфея, он бывал нарочито медлителен и торжествующе весел.
Вспомнилось, как однажды он почуял, что за ним наблюдают, обернулся и увидел Андерсена. «Священнодействуешь?», – спросил тот. «Слово найдено», – щёлкнуло за надбровной дугой.
– И всё же было бы славно избавить вас от добровольно-принудительной рутины, – произнёс учитель истории будто не всерьёз, закручивая пробку сосуда с мазью и возвращая пациента к действительности.
– Чтобы наш коллективный моральный облик устремился от хорошего к лучшему? – заржал Ил.
– Да откуда у вас коллективный облик, – прыснул Андерсен. – Тем более моральный…
Ила качнуло обратно к двенадцати.
На выходе из флигеля он бросил через плечо:
– Но учусь я и впрямь небыстро.
– Во-первых, смотря чему, во-вторых, зачем тебе куда-то спешить? – размеренно и чуть не польщённо откликнулся Андерсен.
Возразить было нечего: время текло, но не утекало.
10. Лес пугающих животных. Записано поверх раздела, посвящённого новейшей истории Фогравы. (Год выпуска учебника восстановлению не подлежит)
Лес пугающих животных начался со змеи, которая животным не была и никого не напугала.
***
Прежде, чем падать в повествование, поговорим о локации. Там был водоём. Назначим местом действия Крестовый пруд в Лефортовском парке. Или Круглый в Измайловском. Или переведём стрелки на Путяевский каскад в Сокольниках. Мы соврём, снизим видимость до нуля, собьём со следа, зато отметка на карте одних побалует экзотикой, других – иллюзией сопричастности, а главное – подтвердит: рассказчик вещает о том, что пережил. Это ли не признак хорошей литературы?
К чёрту литературу. Там был водоём.
Обозначим персонажей условными именами: Ил, Песок и Клён. Уточним, что Песок и Клён были девушками, хотя никакой роли в истории сей факт не играет. Добавим, что этих троих не связывало ничего кроме поверхностного знакомства, но лес пугающих животных они создали вместе.
А теперь к делу.
***
Деревья подступали к воде с закатного фронта. Рыхлая тропа, огибающая пруд, лишала звука шаги.
Отнятое у слуха возвращалось зрению. В роще на берегу мерещилось всякое.
Когда Ил увидел змею, та плыла в полутора метрах над землёй, похожая на волнистую линию, которой в школьных тетрадях подчёркивают определения. Ничего удивительного тут не было, нового – тоже: он знал, что змея появилась из звука его шагов, и предпочёл бы не привлекать к ней внимания.
Стоило пройти мимо, стоило пренебречь визуальным воплощением звука: сумерки в лесу начинаются рано, Клён и Песок могли не заметить гибкий жгут между стволами. Но сослагательное наклонение вступает в игру постфактум, а сюжеты начинаются с импульсов. Ил не подал голоса, но позвал змею – так руки инстинктивно ловят в полёте выпавший из кармана предмет. Жгут стал стрелой, змея устремилась к Илу и растворилась, едва коснувшись грудины.
Клён и Песок могли не заметить меандры змеиного тела в воздухе, но бросок и исчезновение они, конечно, не пропустили.
Так роща у пруда превратилась в лес пугающих животных.
***
Клён боялась волков, поэтому представители семейства псовых выскакивали на гуляющую троицу из-за каждого куста – сверкали бешеными глазами, щерили гипертрофированные зубы, кидались к лицу и таяли, не успев сомкнуть челюсти. Когда закончились лисы, шакалы и енотовидные собаки, Клён переключилась на вымершие виды. Когда себя исчерпали базальные псовые, Клён обратилась к средневековым бестиариям.
Песок не доверяла крайностям: её излюбленными страшилками были слоны и насекомые, что предсказуемо наводнило рощу монументальными тараканами.
От Ила ждали террариума – тот разводил руками. Он никогда не боялся змей.
***
Ил не скрывал, что вздрагивает каждый раз, когда очередной агрессивный морок выпрыгивает из-за деревьев. Но к неожиданностям привыкаешь – верней, они быстро становятся явлением ожидаемым. Иногда он шутил, что ни от чего не бледнеет так, как от визгов своих попутчиц. Попутчицы не обижались: заготовленные вопли были уместны в ярмарочном павильоне ужасов, чем лес пугающих животных по сути и был. Все трое откуда-то знали, что подлинный страх нарушит поток иллюзий.
***
Когда Ил окончательно перестал дёргаться при виде разъярённых блох и коварных гиппопотамов, он решил, что прогулки за прудом станут интересней: невозмутимость позволит рассматривать мороки, возникающие из звука чужих шагов.
Он ошибся в расчётах.
Привидения впечатляли, пока Ил не успевал в них вглядываться. Стоило вдаться в детали – фауна оказывалась недоделанной, недостоверной, лубочно ненастоящей.
Однажды он попробовал представить: что будет, если вон тот огромный тигр не развеется, а продолжит своё неполноценное существование? Идея не нагнала жути. Хуже того – Ил не испытал жалости. Из всех теплокровных созданий к птицам и кошкам он относился с наибольшим пиететом – однако судьба монструозного тигра оставила его равнодушным.
Потому что никакого тигра не было.
***
Змея, стрелой пробившая грудину, не исчезла. Внутренний террариум, вдоволь нашутившись о том, что бездна не резиновая, впустил её домой.
***
Гибкий жгут между стволами возник из звука всех шагов Ила – не только из сделанных по рыхлой тропе.
На каждое пугающее животное требовался звук всего одного шага, поэтому привидения таяли, не касаясь кожи своих создателей.
***
К неожиданностям привыкаешь. Верней, они быстро становятся явлением ожидаемым – тогда настойчивую тревогу вызывают неподвижность и тишь.
Клён и Песок оглядывались и недоумевали: уже несколько минут из кустов не выскакивали волки, шакалы и слоноподобные насекомые.
На выходе из рощи, в траве у края тропы, на двух набитых ватой ногах стоял тряпичный ёж. Он не был похож на воображаемое животное – скорей на потерянную игрушку: лоснящийся велюр на брюхе, вытертый фетр вместо игл, нездоровый, сосудистый, протяжный взгляд – не животный и не человеческий.
Он не был похож на потерянную игрушку: скорей на бессильного божка – древнего как земля, плотного как иридий, мокрого и кожистого как вылезший из затопленной норы выводок грызунов. Он знал всё, что случалось на дне воздушного океана, не понимал ничего, устал быть больным, привык к своим язвам и не желал даже умереть.
Ёж не был похож на мелкого духа природы: он был бесконечным страданием – глухим, тупым и безысходно телесным.
– Очень страшный ёж, – сказал Ил.
На самом деле, стремительно проникаясь ужасом и заражая паникой компанию, Ил произнёс совсем не это. Отмотаем, восстановим истину.
– Пи**ец криповый ёжик, – сказал Ил.
И лес пугающих животных схлопнулся.
***
Нет, пруд никуда не делся. Деревья как прежде подступали к воде с закатного фронта, а рыхлая тропа глушила шаги. Но украденный звук не превращался в недолговечные мороки, а копился в толще падшей листвы.
Клён и Песок думали, что жуткого ёжика создал кто-то четвёртый: мало ли персонажей забредало в рощу у пруда. Это не мог быть Ил – он не любил и не боялся ежей, от него ждали террариума.
***
Жуткого ёжика создал Ил – именно потому, что не любил и не боялся ежей. Относись он к игольчатым грызунам с иррациональной опаской, морок стал бы очередным кадром виртуальной реальности – таким же бледным как нестрашные волки и неповоротливые тараканы. Испытывай он симпатию к ежам живым, тряпичным и прочим – ему хотелось бы не пресечь, а продлить существование иллюзии, чего доброго – одушевить воображаемую игрушку. Поэтому Ил выбрал форму, к которой был равнодушен, и набил её всем, что имело шансы внушить ему подлинный ужас.
Илу не нужен был повод – ему требовался инструмент, чтобы уничтожить лес, в котором не было настоящих кошмаров.
***
У Ила был мяч, изображающий глобус. Он кидал его в стену и думал о безвредных фантомах, которые одних пугают, других развлекают, на деле не существуют, но привлекают внимание – и многие этим пользуются. Тот, кто смотрит на иллюзорные зубы тигра, не видит повседневной болезни тряпичного ежа. Недуг некрасив, ёж, в сущности, тоже – Ил не хотел бы смотреть на него лишнюю минуту, рискуя поверить, что больше в мире нет ничего.
***
Там был водоём.
Ил обогнул его и вышел на рыхлую тропу. Порождения шороха флегматично расползались по сумраку над низким кустарником. Ветви плавно вились над головой.
Ил слушал исчезнувший звук. Он ещё не знал, какой лес хочет создать.
***
Пометка на полях:
Говорить о себе в третьем лице – простейший способ выходить из тела, а также повествовать, не ковыряя паркет носом ботинка.
Я не краснею, что бы ни записал. Я вспыхиваю на редких уколах: оно обо мне, и почерк тоже мой, даже если диктующий голос принадлежит кому-то другому.
Жар отпускает быстро: волшебным образом оно не только обо мне. Не только и не столько… Об этом уже было.
Смотрю на локации: когда я шлялся по упомянутой местности, Фогравы и Сайского Полукружия не было в досягаемом мире – карты вообще были немного не те.
Написал: «Когда я шлялся…» – мог написать: «Там, где я шлялся по упомянутой местности».
Там, где я сейчас, город с идентичным названием существует. Есть ли в нём пруды, именуемые так, как мне помнится? Вполне возможно. Но Ил, проснувшийся в интернат, в тех краях никогда не жил.
Если мерить дистанции милями, километрами, пресловутая Фогра гораздо ближе: в разы, в десятки разов. Но расстояния меряются не милями и километрами, а досягаемостью цели. В таком случае, своя и чужая столица равно удалены от меня.
Хорошо, что Фогра никогда не была моей целью. Посмотрим правде в глаза: столица не своя, да и провинция тоже.
Только интернат и земли от излучины Эшта до станции стали почти своими.
Соль, конечно же, не в привычке и не в красотах ландшафта.
Я по-прежнему не знаю, какие дебри хочу создать. (Понятие «лес» растяжимо как всякий символ, но не является абстракцией). Понять, какую дрянь плодить не хочешь, гораздо проще.
Знал ли Андерсен, чего хочет от интерната, когда проснулся сюда? Думаю, знал. Другой вопрос, насколько точно и подробно формулировал.
Кажется, у него получилось. Нас около сотни, у каждого есть всё время в мире (и не в одном), чтобы наплести какие-нибудь дебри, сети, кружева или просто вдохнуть, выдохнуть и снова вдохнуть.
Я думаю, нас будет больше. Конечно, нас будет больше: это настолько несомненно, что можно не бредить в неутолённой жажде, а тихо и деятельно предчувствовать.
Нам присылают учебники из центра, на нас наложен ограничительный эдикт – всё это дань осязаемости. Интернат не принадлежит Фограве, что бы в столице ни думали на сей счёт. А наши тропинки бесконечны, как бы мы ни крыли радиус в сорок четыре мили, как бы по-идиотски ни радовались дневным поездкам.
Вдыхаю, выдыхаю. Сгибаю и разгибаю локоть, сжимаю и разжимаю пальцы, вращаю запястьем. Можно отложить ручку и провести ночь на крыше.
Кажется, у него получилось. Наконец получилось.
Когда-нибудь я вернусь на эту страницу и, ошалев, зачеркну слово «кажется».
11. Долги и водовороты
В Жемсе, весной, слишком похожей на осень, миндального молока нигде не нашлось, но кофе всё-таки был: маслянистый, горький совсем не в ту степь, что отрава-на-травах. Он сушил губы, но пах по-прежнему празднично.
– Забавно, – подумал Ил вслух во время похожего на игру в классики блуждания по квадратам чужих дворов. – Вы – единственный, кто спросил разрешения до того, как прочитать хотя бы строчку из моего дневника.
– Ты ещё вспомни, сколько сомнений предшествовало официальной выдаче разрешения, – ухмыльнулся Андерсен. – И сколько извинений было принесено – в том числе превентивных, то есть многообещающих. Почему ты продолжаешь называть это дневником?
– За неимением лучшего слова.
Андерсен выгнул бровь: скептично, слегка насмешливо – выжидающе.
– «Антология сновидений» занята, – махнул рукой Ил.
– Не препятствие, – констатировал историк, – но к сновидениям пришлось бы давать развёрнутый комментарий. Прямо на обложке.
– Которой обложке? – засмеялся Ил, вспомнив облезающие корки учебников, казённые тетради и бесчисленные жёваные листы, вырванные чёрт знает откуда. – И зачем развёрнутый? Достаточно пароля «Кальдерон».
– Мне достаточно, – парировал Андерсен, сделав ударение на «мне». – Кому-то пришлось бы восстанавливать цепь, получив одним звеном в глаз, а у кого-то в послужном списке вовсе не было мира, где незабвенный де ла Барка написал в духе времени пьесу с зубодробительным сюжетом и афористичным названием. Поэтому не увлекайся: иногда один шаг вместо трёх – не признак неповоротливости, а отсутствие суеты. Только не подумай, что я во имя прямоты и доходчивости предлагаю окрестить твой лоскутный эпос антологией жизней – это ни в какие ворота.
Кофе закончился, четверть часа искали урну, чтобы избавиться от стаканов. Освободив руки, Ил достал самокрутку.
– Вот ты сейчас прыгнешь к планке 12, и первая встречная матрона грохнется в обморок, – прокомментировал Андерсен.
– Не грохнется в обморок, а посмотрит с негодованием, – поправил Ил. – Причём не на меня, а на вас.
– Естественно.
