скачать книгу бесплатно
Цветок картошки
Узоров из цветов земля навяжет,
как мера с красотой
душе покажут.
Всё расцветает в мире,
как всегда.
Шмели в цветах медовых
важно роются,
а я вот ожидаю: ну когда
цветок картошки
на Руси раскроется?
В ладонях коренастого куста
затеплится
смущённое свечение,
как будто приоткроет Красота
великое своё
предназначение.
Когда рванулся
Запад на Восток
и мир дрожал
от столкновенья грозного —
Железный Рур
расшибся о цветок,
цветок картошки
с полюшка колхозного.
Землёй родимой
пахнет от него,
негож он для букетика продажного.
Но от цветенья скромного того —
светлей в России
на душе у каждого.
Росли мы на картошке —
я и ты.
Её земная сила
в наших мускулах…
Ну, вот и всё
о смысле красоты
и о цветке картошки
с поля русского.
Считалочка
Как много в душе
сокровенного!
Во мне и поныне жива
считалочка детства военного,
особого смысла слова:
«Шёл пароход «Победа».
На нём не хватило обеда.
Что случилось?
Беда!
Что пропало?
Еда!
Ты её съел?
Да!»
…Пайков
тяжеленные граммы.
Отцов
треугольный привет…
Работать
усталые мамы
от нас уходили
38
чуть свет.
Опасное небо
над городом.
Пустой,
без крапивинки,
двор,
где в прятки играли мы
с голодом,
где прячется детство
с тех пор,
где Галочка или же Леночка,
а, в общем, живая душа,
годочков семи иждевеночка,
лепечет
худым малышам:
– Шёл пароход «Победа».
На нём не хватило обеда.
Что случилось?
Беда!
Что пропало?
Еда!
Ты её съел?..
Да-а-а!..
Считалочка детства военного,
особого смысла слова!
Пусть будет
среди сокровенного
считалочка эта
жива,
в которой так виделось детям
сражающейся страны,
что где-то,
сквозь волны и ветер,
по чёрному морю войны
шёл пароход
«Победа»…
Мой первый стих
Мой первый стих…
Шёл год – сорок второй.
И было страшно, голодно и сыро,
Когда в наш детский сад
пришёл герой
Со «шпалами»
большого командира.
Он нам сказал:
– Мы скоро победим!
Он был огромный,
и совсем не строгий.
И красный орден
на его груди
весь наш детсад
ладошками потрогал.
В тот день
я первый стих придумал свой.
И прочитал со стула,
с выраженьем,
что скоро мой наступит день рожденья,
и с фронта к нам приедет
папа мой.
– И мой! И мой! —
зашёлся криком сад.
– А мой первей!
– А мой, чур-чура, первый!
…И плакала в залатанный халат
седая повариха тётя Вера.
Н. Н. Сотников
«Москва большая, словно степь»
Слова это не мои. Они принадлежит Владимиру Цыбину, о котором я впервые узнал летом 1968 года во Львове. Ныне, зная хотя бы приблизительно обстановку на Украине и тем более на Украине Западной, даже представить себе трудно ситуацию, которую я застал тогда в книжных магазинах и в киосках Львова. Представьте себе: шёл фестиваль русской поэзии! То есть на прилавках было немало и украинских книг, но несравнимо меньше, чем книг русских. Именно тогда завершился выпуск библиотеки русской советской поэзии из 50 книг. Они не были слишком нарядно изданы, но всё равно выглядели очень привлекательно. Среди авторов мне встретились десятки знакомых и даже любимых имён, но были и подлинные открытия. Я, например, прежде не встречался с книгами Владимира Цыбина.
Продавщица разрешила мне сесть около выставки, даже принесла стул. Видя, с каким упоением я просматриваю поэтические книги, она просила меня не спешить вплоть до часа закрытия магазина, к слову сказать, одного из самых крупных и престижных, расположенных, разумеется, в центре города.
И вот тогда я, прочитав сравнительно небольшой томик (а читаю я довольно быстро – сказывается редакторский навык), твёрдо решил, что в Ленинграде поищу книги Цыбина и обязательно о нём напишу.
Своими впечатлениями о его творчестве я через несколько лет поделился с только что назначенным на пост главного редактора журнала «Волга» Сергеем Боровиковым, и он благословил меня на эту экспромтную творческую заявку.
Вообще, надо сказать, критика и в целом литературная окружающая среда Цыбина не баловали. Как я потом узнал, были против него и разные акции, и обидные выпады. Отсюда и его хлёсткое стихотворение «Литературным староверам» – одно из самых острых о внутрилитературном быте.
Написано Цыбиным не так уж много (уж куда меньше, чем не только из-под пера Евтушенко, но даже из-под пера Роберта Рождественского. А между прочим, они почти ровесники и однокашники по Литературному институту).
В итоге у Цыбина вышел довольно представительный том лирики «Избы», несколько новинок лирики (не самые главные и удачные его стихи) и два сборника массовым тиражом в издательствах «Правда» и «Молодая гвардия». Что ни говори, а в ту пору было, где печататься даже авторам не первого ранга!
Этот чисто русский поэт и по духу, и по складу поэтической речи родился в Киргизии в крестьянской русской семье. Работал шахтёром, радиометристом. Был принят в Литературный институт. Год окончания института, 1958-й, стал и годом поэтических дебютов. Сперва он писал почти исключительно стихи, но потом перешёл и на прозу: несколько сборников его повестей и рассказов имели не шумный, но стойкий интерес у читателей, преимущественно москвичей. Он и стал москвичом, хотя духовно никогда не порывал с малой родиной своего военного детства. Как поэт он прибрёл стойкую репутацию стойкого мастера. Некоторые его стихотворения цитировались и устно, и письменно во время приёмных экзаменов (разумеется, на профильных факультетах вузов) и даже на общегородском конкурсе «Моё любимое стихотворение», что меня очень порадовало: ведь это же – строго по личному выбору, ведь это же – не экзамен? В частности, не один участник из числа старшеклассников наизусть читал такие стихотворения Цыбина, как «Смерть старика», «Дожди» и особенно – «Маме» и «Бабушка».
Все они – родом из детства. «Родительница – степь» их породила и вынянчила, а затем взрастила.
Читая и сравнивая стихи и судьбы, видишь, как всё же далеки друг от друга наши псковичи, новгородцы, вологжане от своих южных и юго-восточных ровесников. Но это уже новая тема. Она далеко выходит за рамки нашей программы.
Владимир Дмитриевич Цыбин (1932–2001)
Смерть старика
Смерть старика
Он слышит,
как, почуяв дождь,
корова снова беспокоится,
и думает:
«Скотина все ж,
а тоже у нее бессонница».
Он дышит тяжело и медленно,
хватается за левый бок
и смотрит в потолок,
уверенный,
что смерть и та бывает впрок!..
И думает:
«Был сухожил,
жил, только черта поминая,
и многих внуков пережил,
и всё-таки вот помираю…
Кто постучится в ставень? Кто?
Вот если б можно —
по годочку
отдал бы каждому сыночку,
а мне-то столько лет на что?..»
Сто весен живший на веку,
сто изб поставивший в деревне,
он умирает, как деревья,
на правом высохшем боку.
И, чуя темноту несметную,
он стал щеками бел как мел.
«Вот жалко,
что рубаху смертную
я перед смертью не надел.
Вот годы прожил без остатка,
ни дня у жизни не моля!
Хоть жил с семьею не в достатке,
а всё же как ей без меня?
Оставлю ей одну избушку,
где дождик крышу прохудил…»
И вдруг запахло жжёной стружкой,
сосновым холодом стропил.
И вспомнил он свою жену,
