скачать книгу бесплатно
к чужим горам, в чужие дали»?
Не сам он выбрал путь такой —
он шёл с повесткой призывною…
Вернули матери героя
с посмертной Красною звездой.
Он вышел рано, до звезды,
и лишь когда его не стало,
звезда сверкнула из металла
там, где печальные кресты.
«Нет школ никаких. Только совесть…»
Нет школ никаких. Только совесть,
да кем-то завещанный дар,
да жизнь, как любимая повесть,
в которой и холод и жар.
Я думаю, припоминая,
как школила юность мою
война и краюшка сырая
в любом всероссийском раю.
Учебников мы не сжигали,
да и не сожжём никогда,
ведь стекла у нас вышибали
не мячики в эти года.
Но знаешь, зелёные даты
я помню не хуже других.
Черёмуха… Май… Аттестаты.
Берёзы. Нет школ никаких…
Н. Н. Сотников
Путь шёл от станции Зима почти по всей планете
Труднейшая задача и в то же время первейшая, если постоянно иметь в виду, что данная книга в книге посвящена поэтам – детям войны и Победы. Представить себе её без имени Евгений Евтушенко невозможно! Да, есть свои лидеры по масштабам талантов в других бывших республиках Советского Союза. Прежде всего, это Украина с Линой Костенко во главе и Белоруссия с таким несомненным лидером, как Рыгор Бородулин. Горжусь, что писал о них как критик, посвящал им свои радиопередачи из военно-героического цикла «Память сердца», что бережно храню в своей библиотеке подаренные мне ими книги. Были и есть и другие яркие имена со своими особенностями, со своими открытиями. И, хотя я не люблю прямых аналогов, как говорили в старину, «военной и статской службы», но могу с уверенностью подтвердить: они выглядят как маршалы среди генералов и даже старших офицеров. Разрыв уровней просто огромен! Так же огромен и вклад лидеров нашей славянской поэзии в «изящную словесность», как опять же в старину говаривали и авторы, и читатели.
Е. А. Евтушенко (1932–2017)
О Евтушенко я впервые услышал в телепередаче Ленинградского телевидения, посвященной очередному Дню Победы. Молодой актёр-декламатор очень проникновенно прочёл стихотворение тогда совсем ещё молодого, но уже не начинающего, а набирающего силы Евтушенко «Дзот стоял над Волгой, самой Волгой…» Скупые и даже нарочито прозаические строки повествовали о том, как стиляги, дети более чем состоятельных родителей, устроили на отцовских автомобилях «культпоход» на место лютых боев и осквернили старый, но ещё сохранивший дзот.
Спустя несколько лет, опять же с телеэкрана, я слышал монолог заслуженно популярного сперва актёра, а затем и кинорежиссёра Леонида Быкова, который говорил с такой же страстностью и примерно о том же – о бережном и даже трепетном отношении к памяти наших воинов. К тому же они почти ровесники: дети войны. Их чувства накалены до предела. Вы это почувствуете, прочитав нашу книгу в книге от начала до конца.
А вот встретиться и лично познакомиться с Евтушенко мне по разным причинам не удалось. Одна из главных причин – это его снисходительное отношение к ленинградским и (частично) к московским стихотворцам, одни только имена которых были для меня неприемлемыми. И хотя меня приглашали на встречу молодых поэтов с Евтушенко, я от этой встречи уклонился, тем более что некоторых из числа приглашённых я знал лично и, мягко говоря, симпатий к ним не испытывал.
И все-таки три коротких телефонных разговора у нас состоялись: один сугубо деловой (мне, студенту-практиканту Ленинградского журфака, известинцы поручили встретить Евтушенко и провести его в актовый зал, где должен был состояться его творческий отчёт о завершении многокилометрового водного рейда старенького корабля «Микешкин» по Сибири с выходом в океан); второй – в какой-то мере инструктивно=порученческий (Евтушенко не мог дозвониться до руководства Ленинградской писательский организации, чтобы подключить наиболее активных литераторов к выпуску брошюры-протеста против зверств генерала Пиночета в Чили) и третий – мне поручили пригласить Евтушенко на празднование 40-летия полного снятия блокады (дело в том, что я был одним из организаторов основных торжеств этого незабываемого года). Не буду скрывать – короткие диалоги носили несколько официальноказённый характер. Думаю, что он это общение вовсе не запомнил при таком постоянном обилии ярких и впечатляющих контактов!
Было и заочное общение. Один евтушенковед-любитель послал Евгению Александровичу по почте вырезку из газеты «Смена» с моей рецензией на его фотовыставку в Ленинградском дворце молодёжи, который ныне, мягко говоря, перепрофилирован. Через несколько дней я получил от Евтушенко (через его ленинградского посредника) устную благодарность.
И наконец, работая уже в издательстве «Лениздат» старшим редактором редакции художественной литературы и являясь организатором книжной серии «XX век: два лика планеты», письменно предложил Евтушенко согласиться на перепечатку его боевого и очень темпераментного очерка-памфлета «Конец диктатуры пляжа» в сборнике «Советские писатели Италии». Получил очень короткую записку со словами благодарности.
Вот, собственно, и всё! Правда, в последние годы я не пропускал ни одного его творческого вечера в Ленинграде в Большом зале Филармонии, в зале Капеллы, в Концертном зале у Финляндского вокзала. На вечерах этих я был всех, за исключением вечера любовной лирики «Эта женщина – моя». Поэт не раз выступал также в концертном зале «Октябрьский» и, не скрою, очень огорчался, замечая, что публики становится всё меньше. В годы так называемой «перестройки» ВПЕРВЫЕ книги Евтушенко появились в магазинах и на прилавках в свободной продаже, без очереди! Это был очень тревожный симптом. Где-то поэт резко перегнул палку и тем самым потерял (скорее всего – безвозвратно!) значительную часть своих читателей и почитателей.
Стойкие его приверженцы искренно переживали, увидев, как болезни подкашивали их кумира. Особенно тяжкие вздохи раздались, когда Евтушенко, человек несомненно закалённый и физически крепкий, с трудом опираясь на суковатую толстую палку, вышел на сцену и сразу же сел на стул!
А дальше и далее он выходил уже с протезом, и наконец его верная жена Мария Савельева стала его вывозить на кресле-каталке. Это был целый ряд сильнейших ударов за ударом!
И тем не менее голос был тот же, темперамент сохранился, манеры были почти те же самые, к которым мы привыкли.
Евтушенко был и оставался не только человеком огромных и разносторонних одарённостей, но и поэтом большого мужества, стойкости и упорства.
Всё это не значит, что ВСЕ, в РАВНОЙ МЕРЕ и ОДИНАКОВО ПОЗИТИВНО встречали КАЖДУЮ его поэтическую новинку. НЕТ! Были слабые аплодисменты, и слишком затянувшиеся после окончания чтения паузы, и какой-то явно отстранённый шум в зале. Если сравнить его явно триумфальное выступление в Большом концертном зале «Октябрьский» с его последними выступлениями, например, в Концертном зале у Финляндского вокзала, то даже самый стойкий поклонник не мог не заметить, что он является свидетелем спада живого интереса к творчеству любимого поэта. Да, порою программа, состоящая преимущественно из новинок, перемежалась классически известными стихотворениями. Тогда аплодисменты возвращали нас к былым и даже совсем недавним временам.
Для публики были и неожиданности. Да и публика заметнее разделилась на тех, кто «ЗА», и тех, кто «ПРОТИВ». То, что радовало одних, вызывало заметное неприятие у других. Особенно остро это проявилось на вечере в Большом зале Филармонии. Тогда Евтушенко на мотив довоенной популярной песни на слова Виктора Гусева «Полюшко-поле» спел свой новейший авторский вариант, который вызвал очень заметное размежевание зала:
Армии Красной
нет, и стала смерть напрасной.
Отсырели старые шинели.
Только песни наши уцелели.
Не стану скрывать, среди тех, кто решительно «ЗА», был и автор этих строк. Но и ортодоксы, и прозападники встретили это короткое, но очень впечатляющее выступление в штыки, решительно доказав, что поэт НИКОГДА полностью не принадлежал ни к тем, ни к другим.
О Евтушенко можно и даже необходимо писать, углублённо анализируя его многогранную деятельность, прежде всего творческую. Когда вы будете читать нашу книгу в книге, пожалуйста, перечитывайте отдельные страницы и сравнивайте их. Убеждён, что чем вы лучше вы знаете и поймаете поэтическое творчество, его природу и современные особенности, то тем увереннее вы скажите себе: «Да именно Евтушенко был и остаётся лидером нашей русской поэзии».
…Для данной публикации я отобрал стихи о военном детстве. И хотя Евтушенко хвалит и даже перехваливает якобы зачинателя этой темы в нашей поэзии Владимира Соколова, нет сомнения именно в его лидерстве.
Будем считать, что наш разговор продолжается и ещё многократно продолжится. Творческие победы Евтушенко столь очевидны, что честный и добросердечный человек ни при каких обстоятельствах не станет пытаться их оспаривать.
Есть ещё три обстоятельства, о которых я просто не имею права не сказать. Это невероятная, какая-то чемпионски-спор-тивная погоня-жажда посетить как можно больше стран! На пользу ли это? Не уверен. Подлинные открытия принесли Париж и Италия в ранний период творчества. О других странах ТАК не скажешь. Я, естественно, как убеждённый гуманитар медицинскими познаниями не отягощён, но, готовя в течение ряда лет радиопрограммы из цикла «Память сердца», не раз убеждался в том, что многие литературные, прежде всего поэтические судьбы, значительно раньше, чем можно было бы предположить, оборвались после таких вовсе не обязательных, но очень утомительных туров. Творческий результат минимален, а иногда даже анекдотичен. Уж как я люблю Сергея Орлова и Андрея Макаёнка, но читать об их странствиях по Пекину в поисках туалета могу только как сатирик!
Ещё величайший Гёте предостерегал пишущих, рекомендуя им максимальное самоограничение. Если бы не сильная простуда, он бы оставил нам ещё куда большее литературное наследие. Применительно к Евтушенко нельзя не сказать о том, что его переутомил и даже сбил с толку огромный том «Строфы века» издательства «Полифакт» (Минск – Москва, 1995, 128 учётно-издательских листов, 12 000 экземпляров). Громадная работа, на износ! А самая большая беда в том, что составитель и инициатор почти всех публикаций непременно решил в одном томе поселить, как в провинциальной гостинице, авторов не только очень разных мерами талантов, но и идеологически чуждых друг другу. Это очень остро проявилось на презентации тома в бывшем Манеже на Книжной выставке. Наоборот, это должен был быть более чем строго отобранный сборник с более взвешенными справками-предисловиями, который составитель писал, прямо скажем, не очень строго, а порою даже игриво.
Ещё шире по охвату страницы русской поэзии. Мне не удалось прочесть их от «доски до доски», как говорили наши предки, но ясно одно: общие принципы очень далеки от конкретных творческих и жизненных судеб. Посему говорить об этой составительской работе подробно и обстоятельно преждевременно: нет необходимых текстов в нужном числе.
А вот в гигантском сборнике «Строфы века» (875 авторов!) наше послевоенное поколение поделено на три «разновидности»: «Дети железного занавеса» (поэты, родившиеся с 1946 по 1953 год) и далее «Дети скушных лет России» (поэты, родившиеся после смерти Сталина). Венчает этот «расклад» «Раздел последний» («Бездатые», они же «Рлунг»).
Тяжко и даже болезненно читать всех этих «творцов»! А ведь сборник открывался Маяковским с его революционным пророчеством! Правда, до Маяковского была Зинаида Гиппиус, которая послала Гитлеру приветственную телеграмму в роковой для нас День 22 июня 1941 года!..
Как мне сказал один литератор-автолюбитель, «ничего нет страшнее в дороге, чем неисправные руль и тормоз».
И всё же не эти огрехи главное. Главное – стихи!
Н. Н. Сотников
«Не думай о секундах свысока…»
Эта песенная строка Роберта Рождественского как нельзя лучше подходит к нашему сборнику. Он действительно умел ценить и секунды, и мгновения и по возможности наполнял их весомым содержанием.
Сравнительно недавно я, принимая участие в одном остром споре о достоинствах поэзии 50-70-х годов, решительно не согласился с тем, будто лидеры гражданской лирики тех лет уже перестали волновать сердца, особенно молодые и покоятся в архивах и больших библиотеках. При этом почему-то ни слова не было сказано совершенно не поддающихся учёту личных поэтических библиотеках. А это огромный книжный массив, особенно в масштабах нашей страны!
Впервые (в первый и единственный раз!) я увидел Роберта Рождественского довольно близко: он был, естественно, на сцене, а мне повезло: участливая билетёрша дала мне свой стул, который разрешила поставить как можно ближе к сцене.
Р. И. Рождественский (1932–1994)
О неожиданном творческом вечере Рождественского я узнал случайно; возвращаясь домой (а жил с тогда на своей родной Петроградской Стороне). Проходя мимо Дворца культуры имени Ленсовета, вдруг заметил и афишу, и довольно крупный транспарант. Всё это хорошо, кроме одного: билеты все уже тут же были раскуплены, хотя время для выступления оказалось не самым удачным: и не середина дня, и не вечер. Говорили, что вечер был организован экспромтом. А дальше уже – чистой воды «техника»: длинные очереди, дискуссии с билетёрами… Вероятно, на них подействовали мои слова о том, что я об этом литературном концерте буду писать.
Сейчас, конечно, многие подробности подзабылись, но всё-таки какие-то главные выводы сделать возможно. Во-первых, авторская манера, довольно, простая, даже будничная, безо всякой позы. Это была именно БЕСЕДА со зрительным залом часа на полтора. Помню ответы на записки из зрительного зала. В частности, его упрекали за то, что он вышел из числа членов редколлегии «Литературной газеты». Рождественский развёл руками и сказал, что много ездит по городам нашим и зарубежным странам и никак не может нести даже моральную ответственность за ту или иную, особенно острую и спорную, публикацию. В ответ, как сейчас помню, прозвучали аплодисменты, то есть зал в целом одобрил такую позицию. А свадебных чеховских генералов развелось в ту пору особенно много. Наиболее болезненно они проявляли себя именно в этих редколлегиях и в издательских редсове-тах. В конце концов это же не разовый почётный президиум!
Читал в тот вечер поэт сравнительно немного и опубликованных произведений, и тем более новинок. Какой-то отрепетированное™, заданности не чувствовалось вовсе.
Лично мне тогда понравилась его интонация. Она была уверенной, но умеренной, без саморекламы. И вообще встреча носила характер живого и доверительного разговора, что в большом зале всегда ценится особо. Это ведь не какая-нибудь маленькая, скажем, библиотечная аудитория.
Больше на выступлениях Рождественского мне бывать не приходилось… И уж, конечно, я даже представить себе в ту пору не мог, что пройдёт несколько лет, и я как штатный сотрудник издательства «Лениздат» буду готовить к печати для сборника «Советские писатели о Франции» (серия «XX век: два лика планеты») политический очерк Рождественского «Париж без музеев». Я написал ему официальное письмо. Он ответил мне телефонным звонком. Всё очень чётко и лаконично.
А дальше – редкие просмотры телепередач с его участием, чтение его новых книг. С особым удовольствием я прочёл его небольшую, но очень ёмкую и темпераментную книгу о современном песенном творчестве – только на примерах из музыкальной жизни нашей страны.
Уже в разгар «перестройки» меня по глазам хлестануло сумбурное и крайне нечёткое стихотворение о трагедиях на улицах, прежде всего московских. Ту телепередачу, которая так возмутила одного публициста, автора реплики в газете «Советская Россия» я не слышал и не видел, но был не просто огорчён, а даже подавлен этим неожиданным впечатлением. Этот горький осадок остался до сих пор. Как мне помнилось, поэт неизменно занимал чёткую, взвешенную и по сути своей правильную позицию в отношении многих негативных явлений, которые проявлялись всё резче и резче.
Трудно и даже невозможно отмахнуться от этих преобразований, но ещё труднее забыть всё то лучшее, что он сделал как поэт и публицист. Перечитайте его книгу о русской советской песне. Сбросить со счетов такую книгу никак нельзя!
Н. Н. Сотников
Шёл пароход «Победа»
С Игорем Таяновским я вначале познакомился заочно: его сборник стихов «Третий горизонт» купил в газетном киоске мой друг и ученик Вячеслав Всеволодов и сразу же залпом прочёл! На следующий день он примчался ко мне домой с этой книжкой в руках, и началась у нас долгая и очень вдохновенная беседа. Слава читал эти стихи (да и вообще стихи) не как любитель: дело в том, что в литературном клубе «Дерзание» при Ленинградском дворце пионеров он поначалу определился в поэтическую секцию. Любовь к поэзии он пронёс через всю жизнь и даже в самые последние месяцы завершил свой творчески путь в прозе и публицистике преимущественно на военно-героическую тему лирическими миниатюрами.
Книжку Таяновского он мне оставил, и я долго не мог с ней расстаться. Это только кажется, что в 60-80-е годы, говоря словами Евгения Евтушенко, «стихи читает чуть не вся Россия». Явное преувеличение, но при благоприятных условиях. Мы с заведующей отделом творческих кадров правления Союза писателей России Анной Вацлавовной Утлинской очень внимательно анализировали состояние писательских организаций Российской Федерации и чаще всего были удручены: многие края, области и автономные республики вообще похвастаться какими-то успехами не могли. Вот два города, как сказал один литературный педагог, «заглавные в истории России», Псков и Новгород, а ведь отличаются там на общероссийском фоне лишь двое – Игорь Таяновский и Евгений Борисов, новгородец и пскович. А есть большие областные города, где, как говорится, шаром покати!..
Утлинская, конечно, была озабочена множеством организационно-административных вопросов, но очень редко (а это показательно) выходила за рамки своей текущей работы и радовалась новинкам просто так, от всей души. Так вот, стихи Таяновского сразу же пришлись ей по душе! «Обратите на Таяновского внимание! – сказала мне Анна Вацлавовна. – Ведь вы думаете о редакторской работе, а Новгород и Псков издательски с Ленинградом связаны».
И действительно, вскоре я стал старшим редактором в редакции художественной литературы «Лениздата» с преимущественным уклоном в сторону поэзии, как сформировал круг моих обязанностей наш новый главный редактор. В тот сравнительно короткий период редакторы принимали активное участие в тематическом планировании, и я постарался, как мог, добиться включения в тематический план нашего новгородца Игоря Таяновского.
Книжку мы с ним назвали «Откровение». Был ещё один вариант, но он решительно не подошёл. Работа шла тяжеловато, потому что поэт непременно хотел включить в состав сборника свои самые последние, но не самые удачные стихи, и тут редактору, а заодно и автору пришлось по этому поводу поволноваться. Но всё равно душа моя спокойна: книга получилась очень тщательно отобранной, однако больше мы лично не встречались, но, тем не менее, я подготовил и провёл две радиопередачи и сумел опубликовать несколько рецензий не в новгородских, а именно в ленинградских газетах.
Самые последние стихи Игоря Александровича я не читал, но из того, что сейчас есть в его активе, можно смело отбирать лучшее для антологии 70-80-х годов.
Попробовал Таяновский обжиться в Молдавии. В Кишинёве вышел его сборник стихов. Но моральный климат в Молдавии, как и в других союзных республиках, стал, что называется, «зашкаливать», а тут ещё – довольно острое и резкое выступление Таяновского по национальным вопросам. Короче говоря, вернулся он на свою «фамильную», как он пишет, Новгородскую землю.
А работа?.. А примерно такая, как у Евгения Борисова, только что не такая тяжёлая и напряжённая, хотя отнюдь и не сахарная: достаточно сказать, что в его трудовой биографии значится целина.
Что же касается учёбы, то можно сказать – повезло: был принят на двухгодичные Высшие литературный курсы, оказался на семинаре весьма строгого педагога Александра Межирова, который предварил книгу избранного для издательства «Детская литература» предисловием. «Ну вот, – порадовалась Анна Вацлавовна. – Межиров – педагог строгий. Значит, по достоинству стихи Таяновского оценил!»
И всё-таки писал Таяновский сравнительно мало, и жилось ему трудновато. Но зато у него очень мало стихотворений, которые не выдержали испытание временем.
Задушевность, простота, обаяние – вот что уже довольно длительное время влекут к себе стихи поэта, для которого и в жизни, и в творчестве продолжает свой путь пароход «Победа».
Игорь Александрович Таяновский (1936–2009)
В парке пушкинском Кишинёва
А душа до дна
век не выболит,
потому что душа – без дна.
…Словно хату,
Молдову выбелит
вешним цветом
тётка Весна.
Вдоль по улочкам
мы пойдём пешком,
как идут
к святым местам.
Здесь,
под камушком
в парке Пушкинском,
служит Родине
капитан…
Друг-приятель мой
зелена винца
на троих, как бог,
разольёт.
Но один стакан
не поднимается:
капитан на службе
не пьёт.
…Ты хотел, отец,
сына сильного.
Не реветь же мне
при отце!
А у друга,
Борьки Васильева,
у матроса
Борьки Васильева
море
Белое
на лице!
И его отец,
как родитель мой,
выручал страну
в час беды.
И его, как мой,
Всё нейдет домой,
Да ни камушка,
Ни звезды.
И молчать сейчас
Про одно с дружком
Не получится
Ни черта!
У меня отец – вот он,
рядышком.
А товарищ мой —
сирота.
