Германия: философия XIX – начала XX вв. Том 6. Иррациональность. Часть 1

Один выход все же остается, и Гераклит предположительно им воспользовался – по крайней мере, так предполагает Лукреций, – и заключается он в том, чтобы погасить огонь, в результате чего он как бы сгущается в более грубые тела. И это тоже результат повседневного опыта: влажный пар оказывается на конце пламени, где его сила уже уменьшается. Таким образом, первая трудность была бы устранена, но на самом деле она была бы только отложена; ибо откуда это угасание должно прийти к огню? Как может то, что по сути своей является огнем, страдать от уменьшения своей силы, когда все, что отличается от него, полностью отнято?

Многие древние изобретатели признали несостоятельность этой системы и разработали несколько противоречий в ней. Из чистого, однородного огня, говорили они, не может возникнуть ничего другого; сгущение не облегчает его постижения, потому что, несмотря на него, сгущенное всегда остается огнем, потому что даже сгущение и сжатие есть не что иное, как больший жар, разбавление же дает не что иное, как меньший. Кроме того, отрицание всякого пустого пространства в этой доктринальной структуре делает оба превращения невозможными. Если, наконец, исчезновение огня приведет к превращению, то очевидно, что огонь не является истинным первосуществом, поскольку он преходящ; и что все действительно возникает из ничего, поскольку то, что не становится из огня, не имеет ничего в качестве своей основной субстанции, а именно огонь как единственное первосущество, как только он перестает быть огнем, становится ничем; тем не менее что-то должно быть неизменным и вечным, лежащим в основе всего.

Затронутое выше затруднение можно было бы разрешить и так: первоначально все есть единый огонь, все проистекает из этого Единого, в этом еще нет ссоры, а есть полное единство. Но этот огонь постепенно угасает и посредством этого угасания представляет другие элементы, с которыми, благодаря их противоположным качествам, возникают раздоры и споры; таким образом, оба предполагают дальнейшее развитие элементов в мировое устройство.

Не успеет быть преодолено одно препятствие в исследовании гераклитовских теорем, как при дальнейшем продвижении вперед неожиданно возникает новое. Как элементы превратились в мировую систему? Сила сообщения такова: Огонь сначала сгущается во влагу, или воздух, тот – в воду, а вода – в землю, таков путь вниз. Теперь земля снова расплавляется и дает воду, но почти все остальное создается из воды, то есть из испарений моря; это Гераклит называет путем вверх. Земля и море выделяют пары, одни светлые и чистые, другие темные; огонь увеличивается за счет первых, влага – за счет вторых. Он не уточняет природу всеобъемлющего тела, но учит, что внутри него есть сосуды, полая сторона которых обращена к нам, в которых блестящие пары собираются в пламя, и это звезды; солнечное пламя – самое яркое и теплое из них, потому что другие звезды находятся на большем расстоянии от нас. Итак: сначала все стало землей, затем эта земля была снова расплавлена и заново превращена во влагу; но к чему такие бесполезные отвлечения, ведь вода и влага уже были там раньше? Земля была расплавлена, кем? Все было создано из паров моря и земли, почему же только после второго превращения? Так бездумно поздние авторы перетаскивают друг другу свои известия! Как наглядное доказательство того, что они писали только для того, чтобы писать, а не для того, чтобы просвещать и обогащать умы свои и своих читателей! Против этого был другой рассказ, столь же неполный, столь же бездумно вброшенный: «Превращение огня, говорит Гераклит, – это прежде всего море; но одна половина моря – земля, другая – огонь; под этим он подразумевает, что огонь преобразуется воздухом во влагу, семя мира, из которого вновь возникают небо и земля со всем, что в них есть. Значит, небо и земля возникли непосредственно из моря, а не из расплавленной земли? Может быть, земля сначала возникла из одной половины моря?

А что, если соединить оба отчета? Пусть успех научит нас, что из этого получится. Первый думает о двух путях, нисходящем и восходящем, последний ничего не упоминает об этом; первый сначала позволяет огню превращаться в другие виды тел, последний – тоже; первый затем позволяет небу, земле, небесным телам возникнуть ненадолго после этого превращения, последний – тоже; таким образом, в сущности, оба встречаются; только последний не различает определенно двух путей. Этот, добавленный к первому, к которому добавляется смесь моря огня и влаги, представляет собой следующую связь: Огонь нисходит по степеням в землю, но не чистую землю, как наша нынешняя, а смешанную с частями других элементов, также с частями огня. Через них он растворяется в хаотичной, мутной массе, похожей на то, что Гесиод, возможно, представлял себе хаосом, и которая является выдохом той первой сгущенной массы; таким образом, из-за добавленной влаги она может также называться морем. Это семя всех вещей, а также, вероятно, то, что некоторые толкователи называют воздухом, а Аристотель – просто паром. Из этого хаоса или моря одна часть – земля, другая – огонь. Легкость уносит частицы огня, гонит их вверх, где они собираются в те полые сосуды, которые представляют собой звезды; тяжесть заставляет другие части оставаться внизу, где под действием солнечного тепла вода более отделяется от земли, и постепенно оставшиеся существа формируются в определенную форму.

Многие несоответствия в этой доктрине происхождения неоспоримы, и многое, что кажется непоследовательным, объясняется потерей некоторых сообщений; так, двойное превращение сначала в землю, а затем обратно из земли в другие элементы; что, вероятно, объясняется тем, что Гераклит позволил превращению распространиться на весь огонь, так что его новое развитие было необходимо ему для образования звезд. Но эти полые сосуды в верхней области, о которых не сказано, из чего они должны состоять и откуда они должны возникнуть, были и остаются непоследовательными во всех отношениях. Детство философии написано у него на лбу, несмотря на то, что он уже много раз философствовал; и это неудивительно для Греции того времени, где знания о разуме не могли быстро распространяться ни книгами, ни путешественниками. Детское представление о звездах также свидетельствует о правдивости замечаний Ксенофана не в меньшей степени, чем о слабых мыслях ума, не опирающегося на математику. Во всем этом Гераклиту, пожалуй, не принадлежит ничего выдающегося, кроме того, что он сделал первую подробную попытку вывести мир и его великолепие из одного лишь огня и тем самым вывел последующих на новый, много раз проторенный путь, а после того как все попытки были проигнорированы, признал этот путь в конечном итоге бесполезным, освободился от ошибки и наконец приблизился к более тонкой анатомии света через единство первого принципа огня. Даже тот, кто вводит в оборот новое заблуждение, приобретая множество приверженцев, вызывает резкую защиту, а значит, и столь же резкое рассмотрение с противоположной стороны, имеет истинную заслугу перед человеческим разумом. Похоже, что закон человеческой природы в больших масштабах, как и природы детей в малых, состоит в том, что они могут твердо и ясно видеть и сохранять истинное только после исчерпания всех возможных ошибок, так же как дети должны приобретать истинный полезный ум и твердость только после бесчисленных неудачных попыток и ошибок.

Гераклит, по общему мнению, предполагал животную природу нашего мира, но, как и его современники, без доказательств, в соответствии с теми популярными представлениями, которые всегда придают жизнь движению без видимых последствий. Сообщения о природе мира-души сходятся в том, что это воздух, ибо те, кто говорит, что это выдох из гуморов мира и что он становится из воды, имеют в виду одно и то же, поскольку воздух возникает из воды в обратном направлении. В соответствии с этим после первого превращения он формируется вниз, а после второго – вверх. Этот воздух, однако, содержит в себе одновременно и огненную материю, потому что в конце концов снова переходит в огонь; отсюда можно сказать, что мир-душа имеет природу света или огня: точно так же, как и солнцу можно приписать силу мышления по той же причине. Аристотель, к счастью, сохранил это положение в следующем виде: согласно Гераклиту, субстанция всех вещей, пар, есть душа, ибо она менее всего телесна и находится в постоянном движении; но теперь, согласно его и общепринятому мнению, движущиеся вещи познаются только движущимися вещами. Итак, пар, или огненный воздух, – это душа, поскольку она наименее телесна. Прежде всего, мы видим здесь принцип всех философов и прямого разума – освободить душу, насколько это возможно, от грубого телесного и придать ей противоположную этому природу. Этим руководствовался грубый интеллект греков, представляя душу как тело, не различимое грубыми чувствами, едва различимое на лице; это преобладает в пифагорейской системе, где душа – отток от Бога, более благородный, чем грубая материя; это оказывается действенным во всех последующих системах греков, где душа всегда располагается более тонко, чем более тонкие тела, с которыми человек постепенно знакомится. Ибо ясно, как ясный полдень, что, как только за душу принимается особая субстанция, она не может находиться в кругу нашего опыта через внешние органы чувств, потому что этот опыт не дает нам никакого знания о ней. Кроме того, обычный разум, привязанный к установившимся обычаям и к древним мнениям, дошедшим до нас из некультурной древности, не сомневается в субстанциальной природе души; более тонкие и поздние исследования приводят лишь к материализму. Таким образом, хотя Гераклит и делает душу материальной, его намерением было противопоставить ее, насколько это возможно, физическому, то есть, по сути, объявить ее нематериальной. Другое его доказательство основано на распространенном среди философов того времени принципе, что подобное познается подобным, то есть то, что движется, познается тем, что движется; поэтому душа должна быть чем-то, что находится в постоянном движении, как и вещи в мире, а это не что иное, как воздух. В этом он заслуживает похвалы за то, что впервые обосновал природу души с помощью доказательств и тем самым, проверяя свои доказательства, направил своих преемников на поиск более совершенных.

Как и пифагорейцы, Гераклит считал, что наши души происходят из мира-души, но не только из нее; некоторые влажные части тела животных, а именно кровь, используются для одушевления животных. Разум же возникает из одной только мировой души, которая обладает силой мысли и разума. Привлекая этот божественный разум через дыхание, мы становимся разумными; во сне мы забываем обо всем и теряем разум; при пробуждении мы вновь обретаем понимание. Во сне наш разум отрезан от связи с мировой душой из-за закрытия каналов ощущений, поскольку остается только связь через дыхание, и это разделение лишает душу прежней памяти. С другой стороны, при пробуждении душа вновь появляется через инструменты чувств, как бы по каналам, и достигает разума через связь с мировой душой, то есть окружающим нас воздухом. Как угли, поднесенные близко к огню, воспламеняются и гаснут, когда их удаляют от него, так и часть мировой души, присутствующая в нас, становится рациональной через соединение с ней и иррациональной через отделение от нее. В связи с вышесказанным это дает следующее представление о душевном существе в целом; у каждого из нас есть особая душа, происходящая из гуморов, особенно из крови; но она содержит только способность ощущать, возможно, желание и силу двигать телом, но мыслительную силу только как способность; только через влияние мировой души это должно быть приведено в действие. Поэтому те, кто хотел навязать ефесскому философу недостижимость всякого знания о душе, явно заблуждаются; он, вероятно, хотел сказать лишь следующее: невозможно ни полностью достичь ее, ни даже визуально обладать ею.

Гераклит, похоже, пришел к этой странной идее в поисках удовлетворительного объяснения сна; действительно, опыт прекращения сознания во сне, вместе с исчезновением всех мыслей, должен был казаться самым странным и необъяснимым, пока человек не знал о влиянии мозга на душу. При таком положении вещей гераклитовскому решению загадки нельзя отказать в новизне и изобретательности. Но что требует большего внимания, ради последствий, так это первое появление всеобщего разума, который находится вне человека и освещает его повсюду, или, как его называли древние, активного разума. Какую путаницу это вызвало не только в учении о душе, но и в умах и духах мистиков, теософов и духовидцев, благодаря дальнейшему применению к действию, будет более подробно показано далее.

После смерти наши души не сразу погибают, согласно небезосновательному сообщению, только тогда открывается их большая сфера деятельности; пока мы живы, говорил Гераклит, души похоронены в нас, но они оживут, как только мы умрем; и тогда испытают то, чего мы не ожидали и не подозревали. Вопрос о том, распространяется ли это также на награды и наказания, остается открытым за неимением достаточных доказательств. Тот факт, что души переходят в мировую душу, не является препятствием для этого, так как этот переход происходит только при общем сгорании мира. Доказательств продолжения существования души нигде не найти, но сама идея прекрасна и приятна, хотя и не совсем нова. Помещенная в живой, поэтический ум, не удовлетворенный настоящим, она содержит семена многих восторгов, которые уже проросли из нее в Греции и которые покажет дальнейший ход событий.

По некоторым сведениям, Гераклит говорил, что вода – это смерть душ; имел ли он в виду, что души действительно должны погибнуть через воду, или только то, что они могут погибнуть, или, наконец, что вода подавляет их силу, остается открытым. Первое не очень согласуется с тем, что душа пребудет до конца света; второе делает приемлемым другое утверждение, что сухая душа – самая лучшая, то есть что чем меньше влаги и водянистых веществ добавляется в вещество души, тем лучше она может выполнять свои дела.

Всепроникающая, всепроникающая мир-душа одновременно объясняет и делает приемлемым сообщение одного недавнего писателя о том, что все вокруг наполнено душами и демонами.

Философ из Эфеса осознал зло в мире благодаря своему мрачному образу мышления, склонному к меланхолии. То, чего пифагорейцы касались вскользь, он сделал более заметным и более ощутимым для своих потомков: мир наполнен злом, но это зло простирается лишь до лунного круга. Таким образом, он подготовил то, что должно было последовать, столь значительное и богатое возражениями против существования и правления Божества, а также чудесными замечаниями о мудром устройстве вещей, исследование природы и существования зла. В результате беспокойного изменения всего сущего, которое не позволяет найти одни и те же предметы в два момента, элементы подвержены одному и тому же течению, а поскольку все они могут сливаться друг с другом, то в конце концов неизбежен возврат к первоначальному состоянию огня. Это и есть то, что эфесский философ называл сгоранием мира: земля превращается в воду, вода – в воздух, и, наконец, воздух – в огонь. Когда это происходит, все противоположные качества элементов и всех образованных из них существ исчезают, и все возвращается к однородности, единству и миру. Подобные растворения и новые творения мира чередуются без конца. Это верно и неизбежно следует из первых оснований здания; но это ни на атом не более верно и не более определенно, потому что с этими основаниями оно также неумолимо рушится». Гераклит еще не чувствовал, да и не мог чувствовать, в силу ограниченности своего знания вещей, что для укрепления такого положения требуется нечто большее. Но новым, верным и проницательным является замечание о постоянном потоке всех вещей под луной. Этот поток, соединенный с неизменностью доктринальной концепции Парменида, породил примерно столетие спустя совершенно новую теорию вещей, остатки которой дошли до новейших систем.

То, что некоторые сообщают о вечном мире, не противоречит предыдущему; этот мир – не тот, что населен нами, а олицетворение всей первоматерии, независимо от ее сформированного или бесформенного состояния. У Гераклита сотворение и сгорание мира чередуются в периоды, определенные один раз: таким образом, предположительно всегда в одни и те же периоды. Была ли для этого причина в закономерности всех творений и распадов в природе, или же у Гераклита не было никакой особой причины, установить трудно. Такую же закономерность он придавал всем изменениям в мире; все происходит по законам судьбы, на которых лежит печать необходимости. Сам он давал не очень яркое объяснение тому, что природа судьбы заключается в расположении, распространенном по всему веществу Вселенной. Определенная концепция природы судьбы ускользала от него; обычный прием всех великих умов, витающих во тьме, как и всех неглупых болтунов, а именно обращение к малоупотребительному, двусмысленному слову, лишил его смущения и заставил поверить, что он думает больше, чем думает. Первое слово, которое появляется в этом объяснении, – logos, которое так часто неправильно использовалось в подобной ситуации и которое я взял на себя смелость перевести с помощью приема, не совсем благоприятного для лексикографов. Обычные выражения «причина», «основание», «отношение» не подходят для этой связи, и этот логос вряд ли может означать что-то иное, чем определение, организацию, конституирование всей первичной субстанции. Чтобы не возникло подозрений, что это позднейшее вменение, необходимо сделать следующую оговорку: Антонин, конечно, не склонный умалять славу своей школы, представляет Гераклита как автора замечания, что в мире все связано самым точным образом, что каждое существо производит свой эффект и что ничто не существует совершенно напрасно, так что даже те, кто спит, вносят свой вклад в происходящее.

Таким образом, философ из Эфеса верно и глубоко подметил связь между мировыми событиями, за что потомки не могут выразить ему достаточной благодарности. На этом замечании, впоследствии ставшем более определенным, обобщенным и уточненным, покоилась вся конструкция детерминизма, значительная часть исследования свободы и, наконец, полное ниспровержение слепого и бездумного фатализма. Ко всему этому данное замечание Гераклита впервые открыло дверь и в то же время значительно улучшило грубую популярную концепцию слепой судьбы. К сожалению, первый элемент этого чудесного замечания больше не присутствует в сознании эфесского мирского мудреца, так что о нем можно заметить лишь ложный проблеск догадки. Закономерность и неизменный порядок в течении природы не могли теперь оставаться скрытыми от разума, который развивался все больше и больше повсюду; все философы, искавшие причины для организации мира, молчаливо противопоставляли наш мир миру творения, где причины немыслимы из-за постоянного отсутствия правил. Глубоко проницательный ум Гераклита достиг в этом такой степени твердости, что он считал сам мир подобным растению, животному, где все изменения бесповоротно привязаны к определенному времени, и соответственно подчинял тем же законам создание и сгорание мира, более того, первоматерии мира. Точно так же более ясное представление о животной природе мира, в связи с некоторым опытом связи мировых событий, вероятно, пробудило общую идею непрерывной связи. В нашем теле, как и в телах других животных, мы находим связь частей, а также связь всех изменений, так как за вдохом следует выдох, за пищеварением – голод, за пищей – новые силы и новая жизнь во всех конечностях. Предложение о причине, или поводе, не могло, в силу своей непривычности, породить великую мысль в уме эфесского мудреца.

Нет никакого противоречия между этим и более поздним сообщением этих бесплотных тел о том, что семя всего, что появляется на свет, есть сущность судьбы, ибо в изначальной субстанции всего сущего лежит его первый зародыш. Соответственно, это также не приводит к тому, что бытие смешивается с материей, и логос не является, как хотел бы Олеарий, умом, обитающим в материи.

Во всем, что было сказано до сих пор, ни одним слогом не упоминалось о какой-либо причине, образующей, движущей, изменяющей материю, помимо или отдельно от нее; ни в одном древнем и подлинном изложении, ни в одном высказывании под именем Гераклита такое существо не упоминалось даже отдаленно. Уже одно это, если оставить в стороне все остальное, дает непредвзятому человеку почти уверенность в том, что такого существа не было в доктринальной концепции этого мирского мудреца. Аристотель добавляет к этому обилию утверждение, что большинство первых философов признавали таковыми только материальные принципы; к числу этих мирских мудрецов он относит и Гераклита. Что еще хуже, поздние философы также почти в один голос признают, что их бог – это первый огонь; таким образом, они признают, что их первая материя является в то же время их высшим богом. И действительно, чтобы окончательно закрыть дверь для всех возражений, они все, отчасти и по словам самого философа, приписывают этому первоогню силу мышления; вселенная не была создана ни богом, ни человеком, она – непрерывно живущий огонь, вспыхивающий и гаснущий по установленным законам.

Всего этого недостаточно для недавнего, иначе проницательного исследователя принципов Гераклита: от природы фатума [судьбы – wp], как существа, пронизывающего материю и потому отличного от нее; от противоречия философа Стагира [Аристотеля – wp], который впоследствии признается, что те, кого он обвинял в общем материализме, были вынуждены выйти за пределы материи; наконец, у александрийского Климента, который допускает превращение огня во влагу благодаря всеупорядочивающему разуму и обитающему в нем Богу, он полагает заимствовать достаточное оружие для защиты деизма и поражения всякого неверия по отношению к философу из Эфеса.

При более резком рассмотрении это оружие легко может оказаться деревянным; первый фатум, согласно вышесказанному, не имеет убедительности, поскольку не ясна его природа, отличная от материи и огня-земли. Что касается противоречия Аристотеля, то следует отметить, что он не говорит впоследствии о тех же философах, когда рассматривает вопрос о принуждении искать движущий принцип вне материи; здесь он прямо упоминает первых мирских мудрецов, там – Анаксагора и более поздних. И, наконец, александрийский Климент стоит здесь в полном отчаянии – человек, столь неуверенный в себе, столь не заботящийся о точных отчетах, и такой молодой свидетель! Более того, этот человек противоречит сам себе; прежде он говорит, что только основной огонь является Богом, а затем, что тот же самый огонь был преобразован обитающим в нем Богом. Поэтому Гераклит никак не может освободиться от всебожественности; но эта система имеет одно преимущество перед всеми более древними и современными, поскольку в первом огне уже заложен существенный порядок и естественное стремление действовать по правилам.

Другие учения допускали, что всё порождают только слепые физические силы, не подчиняющиеся никаким законам, и поэтому не могли объяснить порядок и закономерность в мире; они недостаточно осознавали эту закономерность и поэтому не исследовали её причины. Гераклит, который первым обратил на это внимание, понял, что первая причина должна уже содержать в себе источник всякого порядка и закономерности и полностью исключать всякую слепую случайность. Глубокое замечание, в котором, несомненно, скрыт первый зародыш перехода к деизму! Эфесский философ, конечно, не мог указать причину такой закономерности первозданного огня, потому что в природе огня не существует, но тот факт, что мирские мудрецы обязаны обосновывать все утверждения, которые не являются самоочевидными, еще не был четко осознан в то время, когда наука только зарождалась.

Гераклит связывал эманацию [возникновение чего-либо из своего начала – wp] с этим всебожием, да еще грубо материальным, чем неизбежно запутывал себя в противоречиях, утверждая изменчивого Бога и разрушимый принцип всех вещей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Лекция, прочитанная в Обществе нормальной и патологической психологии в 1904 г.

2

Die philosophischen Schriften von G. W. Leibniz, Berlin I—VII, 1875—1890. Ср. W. Serebrennikov, Die Lehre von Leibniz über das unbewußte Seelenleben, Westnik psichol. I, т. 2, 1904.

3

Вильгельм Вундт, Основы физиологической психологии, стр. 265.

4

A. Нетшаев, Основы психологии для педагогов и воспитателей, СПб, 1904, стр. 23.