Бывшие. Любовь с осложнениями

– Здравствуйте, Евгения Сергеевна.

– Привет. Спокойно?

– Слава Богу! – Чуть прикрывает глаза Яна.

Ещё один интересный факт – врачи любят упоминать Бога. Даже те, кто в него не особо верит. Это что-то вроде невидимого щита, который мы выставляем перед собой. Когда ты каждый день видишь, как хрупка жизнь, иначе нельзя. Тебе просто необходима опора, хоть какая-нибудь. Кто-то, кто разделит с тобой груз принимаемых решений. Потому что очень сложно удержать такой вес на одних плечах.

– Как наша новенькая?

– Которая после ДТП?

Киваю.

– Тяжёлая, но стабильная, – Яна пожимает плечами. – В пятой палате она.

Ноги сами несут меня туда.

Толкаю дверь.

Внутри тусклый свет, приборы издают свои монотонные сигналы.

Девушка лежит под одеялом. На бледном полотне лица ярко выделяются налитые синяки и ссадины. Даже через все трубки и бинты видно, как она молода. Ей всего двадцать восемь. Её жизнь только начинается.

А теперь?

Теперь всё это висит на ниточке.

Подхожу ближе, рассматриваю данные на мониторах. Сердце стучит стабильно, давление держится. Грудь её слабо поднимается под ритм аппарата ИВЛ.

Её глаза плотно закрыты, а лицо, несмотря на травмы, спокойное. Почти безмятежное.

Но я знаю, какая буря происходит у неё внутри.

Эта девушка… У неё, наверное, есть мечты, любимый человек. Наверняка кто-то ждёт её дома. Кто-то, с кем она хотела разделить завтра утренний кофе.

Но её жизнь изменилась за секунду. И всё, что ей остаётся сейчас, – это бороться.

Дверь тихо приоткрывается.

Я оборачиваюсь.

Богдан, уткнувшись в планшет, заходит в палату. Поднимает медленно глаза.

Через тонкие прямоугольные стёкла очков одаривает меня таким взглядом, словно мне на голову ушат ледяной воды вылили, но не говорит ни слова. Игнорируя моё присутствие, он подходит к мониторам и вносит данные в планшет.

Рассматривает девушку.

Прочищаю горло, чтобы избавиться от спазма, сдавившего его.

– Ваш вердикт, доктор?

Он на секунду замирает. Поднимает голову и смотрит на меня поверх оправы.

– Эта ночь покажет, – сухо. – Но есть необратимые повреждения мозга. Высок риск когнитивных нарушений.

– Хотите сказать, что возможно изменение личности?

– Возможно. Даже вероятно.

– Это ужасно, – шепчу.

– Это жизнь, – бросает он равнодушно.

Сжимаю руки в кулаки. Не потому, что злюсь. Потому что чувствую, что могу потерять контроль над голосом.

– Надеюсь, у неё есть близкие, которые о ней позаботятся.

Он хмыкает, резко, почти насмешливо.

– Близкие люди не всегда бывают рядом, когда нужны, – отвечает он, и я вздрагиваю от этих слов.

Молчу несколько долгих секунд, которые своим писком отмеряет кардиомонитор.

– Богдан… Раз уж так вышло, что мы теперь работаем вместе, то давай поговорим. Всё обсудим.

– А разве нам есть что обсуждать?

– Да, – киваю. – Я же вижу, что ты обижен.

Он качает головой и фыркает, будто я сказала что-то смешное.

– Не проецируйте на меня свои комплексы, Евгения Сергеевна. Наши прошлые отношения не имеют никакого значения.

Его слова как удар. Даже не знаю, чего я ожидала, но точно не этого.

– Не имеют значения? – Задыхаюсь от возмущения. – Ты чуть пациентку не угробил из-за своей гордости и обиды!

– Вы заблуждаетесь, Евгения Сергеевна. У меня и в мыслях не было пытаться отомстить вам через пациентку. Я привык работать с профессионалами. Привык к тому, что мои коллеги обладают достаточными навыками и компетенциями. И когда я брал на операцию Татьяну, я по умолчанию предполагал, что она ничуть не хуже вас. Поэтому вопрос о намеренном зловредительстве здесь не стоит, как бы сильно вам не хотелось притянуть его сюда за уши. Однако, я признаю свою ошибку, и впредь буду выяснять уровень хирургической подготовки врача.

Слова слетают с его губ так чётко и слаженно, словно он готовил речь.

Я же в полном раздрае.

– И это всё? – Мой голос предательски срывается.

– Что ещё?

– Богдан, я хочу поговорить с тобой. Спокойно. О том, что тогда произошло. Возможно, ты не простишь меня, но хотя бы поймёшь…

– Ваши объяснения мне не нужны, – перебивает с раздражением. Морщась, словно откусил лимон, взмахивает в воздухе рукой. – Больше нет.

Он клацает по кнопке блокировки на планшете и суёт его в широкий карман халата.

Проходит мимо меня к двери.

– Богдан, – на каких-то вопящих в агонии инстинктах ловлю его за запястье.

Толчок в плечо.

Оказываюсь резко прижата к стене.

Лицо Богдана прямо напротив моего. Серые глаза жидкой ядовитой ртутью въедаются в мои.

Отвожу взгляд, но большой палец Богдана ловит угол моей челюсти. Давит, заставляя приподнять голову.

Его горячее дыхание опаляет щёку.

Наши тела так близко, что я чувствую его тепло – всё ещё родное, хорошо знакомое.

Богдан облизывает губы. Ещё немного подаётся вперёд.

Длинные пальцы на моей шее чуть подрагивают, впечатываются в истошно трепыхающуюся сонную артерию.

На короткое мгновение мне кажется, что сейчас мы неминуемо сорвёмся в поцелуй, но…

– Не смей. Меня. Трогать, – цедит он с ощутимой угрозой в голосе. Прикрывает глаза, словно даже смотреть на меня доставляет ему физический дискомфорт. – Больше никогда. Не смей.

Он резко разворачивается и выходит в коридор.

Обнимаю себя за плечи, выхожу следом.

– Богдан!

Не реагирует.

– Богдан! Ты не можешь меня игнорировать!

Ни на секунду не сбавляя скорости, он поворачивается, продолжая шагать спиной вперёд. Разводит руками в стороны, мол, смотри, могу.

Выходит из блока.

Разочарованно пялюсь ему вслед.

Из палаты напротив выходит Яна.

Она останавливается, смотрит на меня, потом переводит взгляд на двери, за которыми только что исчез Богдан.

– Что-то случилось? – Хмурится.

– Нет, – сглатывая ком в горле. – Просто обсуждали с Богданом Андреевичем дальнейшую терапию.

Яна понимающе кивает.

– Евгения Сергеевна, хотите конфетку? Меня тут угостили, а мне сладкое нельзя. – Улыбаясь, она идёт к своему посту.

Я следую за ней, не зная, что делать с этим раздражением внутри.

Яна открывает ящик и вытаскивает маленькую коробку дорогих шоколадных конфет в подарочном оформлении. Ставит передо мной.

– Угощайтесь. Мне мама говорит, что людям сладкое нужно, потому что без сладкого они вредные и злые.

Да уж.

Вот бы Богдану Андреевичу всю эту коробочку внутривенно, для профилактики вредности.

Беру одну конфету, зло закидываю в рот. Шоколад тает на языке, раскрывая горький привкус коньяка. Внутри терпкая и густая вишнёвая начинка.

Закатываю глаза, наслаждаясь вкусом, и на долю секунды забываю обо всём.

– Ян, слушай, а с родственниками девушки уже связались?

– Дневная смена связалась, да. Родители её не здесь живут, но уже в пути. Завтра будут у нас.

– А парень? Муж?

– Вахтовик. Они ипотеку взяли недавно, вот он и вкалывает.

– Ему сообщили?

– Да, тоже едет… Жалко так. Молодая совсем, – Яна роняет взгляд в пол. – Евгения Сергеевна, она же не овощ?

Содрогаюсь мысленно.

– Нет! – Закрываю коробку конфет перед собой. – Ты видела, сколько вмешательств она перенесла? И жива.

– Боец.

– Боец. Так что не сбрасывай её со счетов. Девчонка ещё покажет всем нам. Ладно, спасибо за конфеты, – киваю Яне и иду к выходу из блока.

Подхожу к лифту, нажимаю кнопку.

Пытаюсь не думать.

Пытаюсь убедить себя, что этот день, что всё это закончится, как только я окажусь за дверями больницы.

Я спущусь, переоденусь и проведу спокойный вечер с друзьями.

Но когда створки лифта открываются, я буквально цепенею.

Богдан, чтоб его, Андреевич.

Классическое чёрное пальто сидит идеально, через плечо небрежно перекинут шарф. Волосы чуть растрёпаны. И фонит от него снова этой недоступной холодной самоуверенностью.

Вздыхаю глубоко.

Первым порывом хочется сбежать, но я не позволяю телу этого сделать – слишком уж трусливо.

Дергая себя за какие-то невидимые рычаги, заставляю сопротивляющиеся ноги сделать пару шагов вперёд.

Нам вдвоём в лифте тесно.

Или мне только кажется?

Его запах – холодный, с горчинкой, будто свежий воздух морозным вечером – сводит меня с ума.

Мы стоим в молчании. Стараюсь смотреть на панель с кнопками, а не на его профиль, на его губы. Они такие… идеальные. И я бы отдала всё, чтобы прикоснуться к ним, чтобы снова почувствовать вкус его поцелуя, как раньше.

Вот бы мы застряли здесь. Тогда он бы не смог сбежать и я бы заставила его меня выслушать. Хотя, зная Богдана, он скорей вскрыл бы лифт, как консервную банку, и сиганул в шахту.

– Ты права, – нарушает он внезапно напряжённое молчание.

Резко поднимаю голову.

– Что?

Взгляд его вворачивается шурупом мне между бровей.

– Ты права, – повторяет. – Нам сложно будет работать в одной клинике.

Моё взвинченное до предела сердечко пропускает удар.

– Да. Поэтому мы должны спокойно поговорить. Как взрослые люди.

Лифт издаёт короткий звук, сигнализируя об остановке.

– Нет. Кто-то из нас двоих просто должен уйти. И это буду не я.

Двери открываются, Богдан выходит.

Я остаюсь стоять на месте, обалдевшая, ещё несколько секунд, пока двери лифта снова не начинают закрываться.

Выставляю вперёд руки, раздвигая створки.

На ватных ногах выхожу в холл.

Ритка с Расулом, уже одетые, сидят на диванчике у выхода. Богдан, проходя мимо них, награждает Расула взглядом весом в пару сотен атмосфер.

– Коллеги, – чуть кивает на прощание.

Автоматические двери за ним закрываются.

Глава 9

Женя.

Бар «Гадкий цыпленок» находится прямо за углом от больницы, что является его главным преимуществом, из которого вытекает и главный недостаток – здесь всегда можно встретить кого-то из коллег. Всегда. В любой день недели и, кажется, в любое время суток.

Кто-то отмечает успешную операцию, кто-то топит в алкоголе стресс, а кто-то просто зашёл убить пару часов до следующей смены.

Наш любимый столик прячется в углу зала у самого окна. Отсюда хорошо видно больницу, и это странным образом успокаивает. Как будто даже находясь в баре можно контролировать то, что происходит сейчас там.

– Неужели так и сказал? – Рита подаётся вперёд, скрестив руки на столе. Её глаза горят таким интересом и любопытством, что я немного раздражаюсь.

– Да, так и сказал. «Одному придётся уйти, но точно не мне». – Я нарочито копирую его холодный тон и манеру говорить.

Расул фыркает, откидывается на спинку стула и отставляет свой стакан с лимонадом.

– Жень, отправь его к Ритке. Пусть сердечко проверит. А если там что-то не так – ко мне на стол. Может, подправлю какие клапаны.

Рита поворачивается к нему с прищуром.

– Руки прочь от чужих клапанов, мясник. Вы, хирурги… Вам лишь бы кромсать да подправлять! К тому же, любовь – она не в клапанах.

– Да? Всё ещё придерживаешься теории, что она в левом предсердии?

– В левом предсердии, конечно, – серьёзно кивает Рита. – Оно же принимает кровь, насыщенную кислородом. А значит, с него всё и начинается.

Я закатываю глаза, но диалог друзей уже встал на старые рельсы.

– Всё начинается с левого желудочка, – поправляет Расул, назидательно поднимая указательный палец вверх. – Там берёт начало большой круг кровообращения. А любовь – это не кислород, а адреналин. Дайте мне скальпель, и я покажу тебе, где именно в сердце она живёт.

Рита поднимает брови, её лицо становится таким же надменным, как и тон.

– Я же говорю – мясник.

– Да ладно тебе, – усмехается он, игнорируя выпад. – Все знают, что главный клапан в любви – митральный. Если он не работает, то всё, никаких бабочек в животе. Только одышка и застой крови.

– Чушь, – парирует Рита. – Всё зависит от аортального клапана. Если он не пропустит кровь, то вместо любви будет ишемия.

Спорят, как обычно.